Текст книги "Шоу в жанре триллера"

А Блаватская утверждала, что Марк застал Тамару в постели с помощником звукооператора и вышвырнул жену на улицу.

Лисициани подошла к мне и присела рядом. Я ощутила тонкий аромат ее духов, узрела идеальный силиконовый бюст.

Но вблизи было заметно и другое – то, что никакие хирурги не в состоянии убрать или подтянуть: мелкие морщины вокруг глаз, более глубокие на лбу, увядающая шея. Время оставило безжалостные следы, и я смогла взглянуть в лицо настоящей Тамаре Лисициани – той, что судорожно цепляется за безвозвратно ушедшую молодость, боясь стать самой собой.

– Но для столичного бомонда, по требованию самого Марка, мы разыграли другую партию – я жалела его, он ненавидит, когда оказывается в беспомощном положении. Он предпочел бы, чтобы его не выносили и проклинали, но только не жалели. В него тогда были влюблены все женщины страны или почти все, за исключением меня и, думается, вас, Серафима Ильинична. Они просто не знали, что его образ идеального мужчины – фикция. Марк зануден до невозможности, а чего стоит его помешательство на монархии и собственной гениальности… Мы расстались, но меня взбесило то, как по-бабьи он цеплялся за каждую эмалированную кастрюлю, каждую дешевую картину при разделе имущества. Это потом он стал вальяжным аристократом, который не обращает внимания на деньги. Я помню его другим. В итоге я не выдержала и дала несколько интервью. Теперь понимаю, что этого делать не стоило, потому что проиграла только сама – для всех я стала стервой, которая мстит мужчине за то, что он меня бросил, а он, молчаливый и гордый, обрел терновый венец мученика, и поклонницы с визгом бросились на его очередной фильм.

Лисициани, завершив свою гневную тираду, опять оказалась в кресле:

– Он нашел свою Понятовскую, девчонка на самом деле без ума от Марка, точнее, не от самого него, а от образа, который он создал себе. У них, кажется, есть дочурка, да и Кирилл живет вместе с ними. Семейная идиллия. Сыну лучше с отцом, он его обожает. Такая мать, как я, не сможет много дать своему ребенку. Я и не скрываю, что предпочитаю жить в свое удовольствие.

– Тамара Кимовна, – произнесла я, – если не вы, а сомневаться в этом у меня нет причин, то кто?

– Только не Тамара Кимовна! – воскликнула Лисициани. – Не нужно этих смешных отчеств, они заставляют меня думать о том, что я старуха!

– Ага! – произнесла я.

Что же, старухой ее назвать было никак нельзя, однако и молодой девочкой – тоже. Я представила ее лет этак через десять – погоня за ускользающей молодостью становится бешеной, требуются все более радикальные и дорогие операции, лицо начинает походить на маску, с астрономической скоростью меняются бойфренды, последующий моложе предыдущего. Тамара Лисициани может быть уверенной только в одном – никто и никогда не назовет ее милой и приятной пожилой дамой, все за ее спиной будут шептаться о том, «как это старой карге удается держать такую форму».

Не так давно Тамара выступала в одном из послеобеденных ток-шоу: камера практически не наезжала на ее лицо, а если приходилось брать крупный план, так изображение было как в дымке – режиссеры пощадили самолюбие Лисициани и не стали демонстрировать всей стране неизбежные приметы старости. А вот издали она производит впечатление молодой девицы, хотя голос… Голос уже не тот…

– Кто? Я не знаю. Марк обладает взрывным темпераментом, всегда категоричен в суждениях. Заводит врагов с великой легкостью, а еще легче расстается с друзьями. Он гениален, я тут не спорю, но страшно амбициозен и эгоистичен. Это может быть кто угодно. Но только не я!

В этот момент по лестнице в гостиную спустился тот, кто фальшиво пел наверху: Андрий – друг Лисициани. На вид ему было немногим за двадцать, идеальные черты лица, атлетическое телосложение, длинные темные волосы, стандартная голливудская улыбка. Мальчик из рекламы бритвенного станка или дезодоранта – физиономия абсолютно не отпечатывающаяся в памяти.

– Милая, – произнес он, целуя Тамару, – я собрал чемоданы. Нам скоро выезжать, а ты еще не готова.

– Спасибо, Андрюшик, – пропела Лисициани, обнимая своего друга за талию. – Позвони и выясни, все ли уладили со сценарием. Мне не хочется прилететь на солнечную Майорку и узнать, что они уже десять раз изменили все диалоги и сцены.

Андрий снова поцеловал Тамару, на этот раз в губы, причем сделал это намеренно, демонстрируя неземную страсть специально для меня, и удалился.

– Одаренный мальчик, – непонятно что имея в виду, произнесла Лисициани, когда жиголо скрылся на втором этаже квартиры. – Вы видите, я вполне счастлива. У меня есть увлекательная и хорошо оплачиваемая работа, есть Андрий, который меня на руках носит. Я красива, обеспеченна, любима. Мне больше ничего не требуется. Так что запугивать Понятовскую мне не нужно – этим занимается кто-то неудовлетворенный, страдающий, завистливый. Вся ненависть и обида на Марка у меня давно прошли, я даже не думаю о нем. Михасевич для меня не существует, разве что встречаемся изредка на светских раутах, но, поверьте, мы даже не говорим, а он делает вид, что не замечает меня. Это просто смешно – он до сих пор не может простить, что именно я указала ему на дверь. Вот что значит уязвленное мужское самолюбие.

Больше у Тамары Лисициани делать мне было нечего. Актриса мне несимпатична, но я ей верю. Она счастлива, и не она автор анонимок с угрозами в адрес Понятовской.

Мы попрощались, около Лисициани снова возник рекламный юноша.

– Все в полном порядке, милая, – произнес Андрий, обнимая Тамару. Он словно не замечал меня. – Сценарий без изменений. Кстати, Тома, ты обещала мне «Ролекс». Может, по пути заедем и купим?

– Да, Андрюша, – ответила Лисициани, откинув прядь волос со лба друга.

– Как я тебя люблю, солнышко, прямо обожаю! – воскликнул Андрий и прижал к себе Лисициани.

Такими они мне и запомнились – молодой плейбой, прижимающий к себе стареющую кинозвезду. Теперь понятно, почему Тамара Лисициани никак не интересуется Кириллом, своим сыном, перепоручив его заботам Марка Михасевича. Ее сын был всего лет на десять моложе сиплоголосого Андрия, а двух сыновей Лисициани точно бы не вынесла!

Но что-то не давало мне покоя. И только вечером, укладывая в Перелыгине чемодан для путешествия в Варжовцы, я поняла, что именно. Уж слишком ненатурально изображали страсть Тамара и ее Андрюшик. Ненатурально и наигранно, словно в их задачу входило убедить меня – их отношения лучше некуда! Все эти поцелуйчики, сюсюканье, сверкающие взгляды.

А если они хотят, чтобы я поверила в их совершеннейшее счастье, то похоже, что никакого счастья нет! Но что это значит?

24 апреля, Варжовцы

– Мне кажется, граф, что вы должны знать… – голос Юлианы Понятовской, которая изображала молодую великую княгиню Екатерину, понизился до шепота.

Я находилась на съемочной площадке и делала вид, что внимательно слежу за отлаженным творческим процессом. Снималась важная сцена беседы будущей императрицы с одним из своих – также будущих – фаворитов. Работа шла в павильоне – в него был превращен один из огромных цехов разорившейся обувной фабрики.

– Стоп! – закричал Михасевич.

Он был рядом с одним из режиссеров, на высоте метров трех, замерев как раз над Понятовской и ее собеседником. Мгновенно все преобразилось – тишина, до этого царившая в импровизированном павильоне, сменилась гулом голосов, Марк прокричал в большой рупор:

– Юлиана, старайся говорить мягче, с игривыми интонациями, кроме того, стань к нему вполоборота. И, черт побери, почему свет направлен в противоположную сторону?

Техники, которые были ответственны за освещение, развернули огромные прожектора в том направлении, которое требовалось Марку. Операторская люлька, походящая на ту, что используют маляры, дабы забраться на верхние этажи здания, плавно опустилась вниз. Михасевич соскочил на пол, подбежал к жене и ее партнеру и стал, жестикулируя, объяснять, как именно должна выглядеть сцена. Потом он дал несколько наставлений обслуживающему персоналу.

Пока он говорил, около Понятовской, облаченной в пышное платье по моде середины восемнадцатого столетия, суетилась гримерша в мини-юбке и с кольцом в губе. Она подправляла Юлиане – Екатерине макияж и припудривала волосы, собранные в высокую прическу.

– Все по местам! – закричал Михасевич, снова забираясь в люльку рядом с оператором. Люлька взмыла вверх, покачиваясь над говорящими, словно неопознанный летающий объект. Шум и гам (на съемочной площадке находилось еще человек пятнадцать) сменились абсолютной тишиной.

Сцена повторилась. Я, буду откровенна, не заметила концептуальных отличий от того, что предстало перед моими глазами пять минут назад. Судя по всему, Михасевич остался доволен – он прильнул к монитору, на котором отображалась одна из ключевых сцен его фильма. Сей эпизод длился несколько минут – Екатерина, используя свои несомненные женские чары, склоняла гвардейского офицера к перевороту. На самом волнующем месте, когда тот должен был пасть в объятия очаровательной интриганки и сказать «да» или с жаром отвергнуть вероломное предложение, сохраняя верность ее мужу-императору, и заявить «нет», Михасевич снова прокричал в мегафон:

– Стоп! Снято! Всем спасибо! Перерыв пятнадцать минут! Готовим сцену 298-6!

В Варжовцы я прибыла накануне вечером. Пришлось почти пять часов трястись в допотопном медлительном поезде, который довез меня из столицы к побережью Адриатического моря. Марк не обманул – в моем распоряжении был его тонированный джип и молодой помощник режиссера, весьма ретивый и симпатичный юноша. Он оробел, узрев пред собой великую писательницу Серафиму Ильиничну Гиппиус – удивительно, до какой степени завораживающее впечатление я произвожу на всех, с кем мне приходится общаться. Наверное, бедолаги сразу вспоминают мегеру из «Ярмарки тщеславия» – они и не подозревают, что по натуре своей я чрезвычайно робкая, нежная и страшащаяся любого грубого слова поклонница иронических детективов. Положение обязывает – мне пришлось изображать из себя гениальную писательницу и знаменитую телеведущую: следуя этой роли, я процедила на робкое приветствие посланца Марка «Добрый день, Серафима Ильинична!» злобное: «Ну какой же добрый день, голубчик, если, во-первых, я едва не отдала богу душу в этом «Восточном экспрессе», а во-вторых, или, может быть, во-первых, сейчас почти семь часов вечера, поэтому, шер ами, надобно говорить: «Бон суар!»

Я всегда иду в атаку, когда проголодаюсь. Молодой человек испуганно замолчал, подхватил мой чемодан и распахнул дверцу джипа.

– А где Марк? – спросила я тоном вдовствующей императрицы.

– Марк Казимирович велел мне встретить вас, – пролепетал юноша.

– Ну, ну, – процедила я и добавила: – Ну что же, можете трогать, милейший!

С железнодорожного вокзала мы направились к особняку Михасевича. Мой экс-супруг не обманывал: шикарный белый дом, настоящее родовое поместье, этакое дворянское гнездо, располагался в самом центре городка.

Варжовцы – это уютный, тихий городишко, полный старинных зданий и купеческих хором, городок, ведущий размеренную, сонную жизнь, городок, в котором никогда и ничего не происходит. В начале прошлого века он начал входить в моду как великосветский курорт, здесь собирались сливки европейского общества, одно за другим открывались казино, отели и водолечебницы. Конец этому буржуазному великолепию положила Первая мировая война, после которой Варжовцы так и не оправились. За этим последовали годы разрухи и полуфашистской диктатуры, сменившиеся Второй мировой войной, последующим низвержением монархии и установлением по всей Герцословакии советской власти. Наши коммунистические боссы любили отдыхать на морском побережье, где лечили застарелый простатит, запоры и «подарки Венеры», принимая важные политические решения. Городок хирел, от былого сияния эпохи первого десятилетия двадцатого века не осталось и следа. Так, знаменитый, похожий на сказочный замок вокзал безжалостно снесли и заменили уродливой бетонной коробкой с чугунными серпом и молотом на фасаде. Возникли многоэтажные монстры, которых по всей стране возводили, как мне кажется, по одному и тому же бездарному и человеконенавистническому проекту. Но в историческом центре Варжовцов сохранились особняки, которые теперь раскупили нувориши. В последние годы городок начинает постепенно возрождаться, сюда приезжают немногочисленные иностранные туристы, да и свои, отечественные, не забывают Варжовцы. После того как нынешний президент страны, душка Гремислав Гремиславович, начал регулярно принимать высоких зарубежных гостей в своей вилле у моря, Варжовцы стали известны всему миру. Но до Бертрана Варжовцам еще ой как далеко!

Я заметила несколько церквушек, узкие улицы были засажены зеленеющими кривоватыми деревцами. Я никогда бы не могла представить, что кто-то из жителей этого милого городка, своего рода идеальной герцословацкой провинции, способен причинить боль ближнему.

Прохожих на улице было немного, в основном скромно одетые пожилые люди: туристический сезон еще не начался, и в период с октября по июнь Варжовцы вымирали, превращаясь в город-призрак.

Детей не было видно совсем. Ну да, как я могла забыть… Маньяк. В этом красивом, буколическом городке, который так и просился со всеми своими церквушками, краснокирпичными особнячками и парками на конфетную коробку, обитал безжалостный убийца. Но вряд ли это маньяк пишет анонимки Понятовской.

У особняка Михасевича, уверена, самого красивого и импозантного (другой бы Марк себе и не выбрал бы), меня встретили несколько человек, тоже из съемочной группы. Они охотно объяснили, что съемки идут в одном из павильонов на другом конце Варжовцов.

Чтобы попасть туда, мне пришлось полчаса идти по кривоватым улочкам городка. Наконец я оказалась около бывшего здания обувной фабрики. Здесь и находилась «фабрика грез» Михасевича.

Марк, спустившись с режиссерских высот, наконец соизволил заметить меня. Он был в хорошем расположении духа.

– Ага, вот и ты, Фима. Ну что же, рад, рад. Как доехала?

Я оглянулась. Члены съемочной группы вроде бы занимались своими делами – механики устанавливали аппаратуру, декораторы меняли интерьер, Понятовская и другие гримировались или, смеясь, курили в стороне. Тем не менее я каждой порой ощущала, что за нами наблюдают.

– Я начала расследование, Марк, – произнесла я негромко. – Твоя бывшая жена Тамара Лисициани, скорее всего, непричастна к этому.

– Скорее всего? – произнес Михасевич в некотором раздражении. – Фима, давай не будем говорить об этом.

Мне бросилось в глаза, что упоминание Лисициани действует на Марка, как красная тряпка на быка. Занятно, занятно. Это что, уязвленное мужское самолюбие?

– Обо всем сегодня вечером, Фима, на съемочной площадке слишком много посторонних ушей, – произнес он скороговоркой, а затем громогласно добавил: – А сейчас я познакомлю тебя с Юлианой.

– В качестве кого собираешься представить меня народу? – поинтересовалась я. – Мне придется задавать вопросы, без этого нельзя. А в таком случае вопросы могут возникнуть и у других – например, о моей собственной персоне.

– Ты права, – ответил режиссер. – Значит, так, Фима. Актерская братия любит, когда вокруг них трутся обожатели и воздыхатели, в особенности такие знаменитые, как ты. И охотно идут на контакт, если думают, что это послужит лишней рекламой. Так что смотри!

Михасевич поднес к губам мегафон и прокричал:

– Дамы и господа!

Все взоры мгновенно обратились в нашу сторону. Я волей-неволей стала эпицентром всеобщего внимания. Воспользовавшись возможностью, я осмотрела собравшихся.

Обычные, может быть, чуть экзальтированные люди, одним словом – киношники. Мужчины и женщины. Несколько знаменитостей, которые были в одной группке, начинающие актеры – в другой.

Юлиана Понятовская, капризно смотрящаяся в зеркало, выговаривает гримерше. Рабочий персонал в спецовках. В общем, ничего таинственного или подозрительного. И тем не менее – я почему-то была уверена в этом почти на сто процентов – один из тех, что сейчас рассказывает анекдоты, ест бутерброд, курит или флиртует, и являлся автором пугающих писем жене известного режиссера. Кто-то желал ей смерти и не скрывал этого. Но кто?

– Разрешите представить вам самую знаменитую писательницу Герцословакии, ведущую культовой программы «Ярмарка тщеславия» и, кстати сказать, мою первую супругу, с которой мы жили вместе целых пять лет, Серафиму Ильиничну Гиппиус, – провозгласил режиссер.

Судя по всему, от меня требовалось заплакать горючими слезами и вознести хвалу всевышнему за это неземное счастье – пять лет являться женой самого Марка Михасевича!

– Серафима Ильинична – представитель одного из телевизионных каналов. Наш сериал, как вы знаете, планируется пустить под Новый год, во второй декаде декабря. Серафима Ильинична прибыла в Варжовцы, чтобы ознакомиться с процессом съемок. Госпожа Гиппиус – эксперт в сериальных делах! Она любезно пригласила меня и Юлиану Генриховну в свой новогодний выпуск, который выйдет в эфир 31-го числа, и беседовать мы будем о нашем сериале, который к тому времени, я уверен, побьет все рейтинги и станет самым любимым у зрителей. Так что прошу вас помочь Серафиме Ильиничне, отвечайте на все ее вопросы и вводите в курс дела. Заранее благодарен за вашу помощь!

– Марк! – пророкотала я. – Что-то я не помню о предложении в твой адрес и в адрес твоей супруги выступить у меня в новогоднем выпуске.

– Не беспокойся, Фима, мы согласны, – отмахнулся Михасевич. – А то ведь за все то время, что ты ведешь свою «Ярмарку», у тебя не было в гостях ни одного мало-мальски нормального режиссера, так, все какие-то олухи и бездари. А меня и Юлиану народ любит, вот и будет для всей страны подарок – наш эфир!

– Что подарок, то подарок, – проскрипела я зубами.

Придется в самом деле приглашать в «Ярмарку» Марка и его Понятовскую. Небось мой экс-супруг думает, что сумеет, как это обычно за ним водится на телепрограммах, без остановки петь соловьем и рассуждать о своем грандиозном таланте? Нет, Марк: я скушаю заживо и тебя, и надменную панночку Юлианочку, а затем без единой купюры велю пустить в эфир.

– Хорошо, Марк, – произнесла я. – Придешь ко мне на эфир со своей женушкой. Только для чего ты оповестил всех, будто я эксперт по сериалам, ты что, ничего другого придумать не мог? Я же абсолютно ничего не смыслю в этом деле!

– Дорогая Фима! – ответил Марк, похлопав меня по плечу. – Ты бы только знала, сколько на телевидении и в кинематографе людей, которые тоже ничего не понимают, но настырно лезут и снимают. И еще считаются образцами для подражания!

В этот момент к Михасевичу подбежала девочка лет шести, светловолосая прелестная хохотушка с такими же, как у матери, огромными синими глазами и упрямым отцовским подбородком. Девчушка была одета в дорогое парчовое платьице по моде легкомысленного восемнадцатого века.

– Папа! – закричала она. – Папочка!

Марк Михасевич подхватил ее на руки и поцеловал. Я поняла, что это Настя, дочь режиссера и Юлианы Понятовской.

– Вот моя принцесса! – засмеялся Михасевич и, посадив дочь на шею, побежал с ней по павильону. Девочка весело смеялась, Михасевич корчил рожи и дурачился. Кто бы мог узнать в этом любящем отце грозного кинематографиста! – Настена, готовься! – приговаривал Марк Казимирович. – Сейчас у тебя ответственный день. Ты первый раз будешь сниматься. Ты хочешь стать звездой?

Он снял дочь и нежно поцеловал ее. Дочь, которая появилась на свет, когда Михасевичу уже было под пятьдесят, была для него всем. Фотографии счастливой четы – по-княжески величественный Марк, бездумная куколка Юлиана и чудесное дитятко Настя – регулярно появлялись в глянцевых журналах под заголовками: «Счастье по-герцословацки», «Неземная любовь великого режиссера и знаменитой кинодивы» и «Юная дочка пойдет по стопам родителей».

Настя с готовностью пропищала:

– Хочу, как мама, быть звездой!

– И ты будешь! – Режиссер подкинул дочку вверх и поймал ее, девочка визжала от удовольствия. – Станешь звездой, да еще какой! Будешь сниматься в моих фильмах, как и мама, получишь награду как лучшая актриса года и «Оскара» заработаешь! Мы этому Голливуду покажем!

– Марк, не надо! – произнесла недовольным тоном Понятовская. – У меня каждый раз сердце замирает, когда ты подбрасываешь Анастасию. Кроме того, ей нельзя много бегать, может начаться приступ астмы!

– Мамочка, все в порядке! – кричала, смеясь, девочка.

Михасевич, приподняв и поцеловав ее в лоб, бережно опустил Настю на пол. Она побежала к Юлиане, которая расположилась в обтянутом алым бархатом резном кресле, более похожем на императорский трон. Я заметила, что у всех остальных были обыкновенные пластиковые стулья, даже у ее мужа-режиссера, правда, с табличкой на спинке: «V.I.P. Марк Михасевич».

Понятовская, в отличие от мужа, была далеко не в самом хорошем расположении духа. Впрочем, как успела сообщить мне внештатный информатор Моссада Рая Блаватская, Юлианочка за последние годы разительно переменилась: еще бы, из никому не известной актрисулечки, которая прыгала от счастья, получив эпизодическую роль в глупом сериале, она посредством замужества превратилась в самую известную и высокооплачиваемую диву Герцословакии. Не могу судить о размере артистического дарования Юлианы, но не думаю, что она, как пишут бульварные листки, «самая одаренная актриса со времен божественной Греты Гарбо». Если бы не Марк, то она так бы и прозябала в неизвестности на задворках телестудий. Претерпел изменения не только статус Понятовской, но и ее характер. Раньше девочка жила в общежитии, кушала дешевую колбасу, а по вечерам подрабатывала в ресторане официанткой. Там-то ее и заприметил наш барин Марк, любитель многочасовых застолий и витиеватых тостов (в первую очередь тех, что прославляют его самого). И, о чудо: Золушка стала принцессой, начала коллекционировать драгоценности и одеваться от кутюр в Париже, Милане и Нью-Йорке. Милая, стеснительная провинциалочка уступила место хваткой и капризной хищнице.

– Что вы мне суете? – Юлия недовольным тоном прикрикнула на растерявшуюся гримершу. – Я же сказала, тени должны быть нежно-бирюзовые. А у вас что, дальтонизм? Цвета не различаете, милочка? И где мое успокоительное! Марк, я окончательно стану неврастеничкой на этих съемках. Где эта несносная Зоя?

Как из-под земли перед троном, с которого Юлиана давала очередное представление, выросла невысокая крашеная брюнетка в строгом брючном костюме горчичного цвета. Эту особу можно было бы назвать симпатичной, если бы не слишком острый нос и постоянно презрительное выражение чуть раскосых карих глаз. Зоя протянула Юлиане золотистую фарфоровую чашку, в которой что-то шипело, и сценарий в массивной кожаной папке.

– Не нужен мне сценарий, Зоя, память у меня отличная, я все знаю! – сказала с раздражением Понятовская, швыряя папку на пол. Зоя – видимо, ее секретарша – с натужной улыбкой нагнулась и стала собирать разлетевшиеся листы.

– Ну что ты медлишь, ты же знаешь, Зоя, что лекарство нужно принимать строго по часам, – капризно произнесла Юлиана.

Зоя наконец подала ей чашку. Понятовская, отпив крохотный глоточек, поморщилась.

– Опять вода! И к тому же с газом, хотя ты великолепно знаешь, что минералку я пью только без газа. Я же просила добавлять не в воду, а в ананасовый сок. От воды толстеют. Зоя, я не хочу, чтобы меня разнесло, как корову. Или как тебя!

Последняя фраза была рассчитана на то, чтобы оскорбить Зою – секретаршу даже при наличии самого буйного воображения нельзя было назвать полной.

Все на съемочной площадке вертелось вокруг двух особ женского пола – Юлианы Понятовской и Насти Михасевич. Однако если вторая, задорно смеясь, была всеобщей любимицей, каждый старался потрепать девочку по голове или сказать что-то приятное, то ее мать, как моментально поняла я, вызывала всеобщую ненависть. Вполне вероятно, что у автора анонимок был веский повод измываться над Юлианой: Понятовская умела оскорбить.

– Зоя, где сценарий? – потребовала вдруг Понятовская. Секретарша неловко протянула ей кожаную папку. – Мне нужно сверить две реплики. Ну почему ты вечно все куда-то кладешь не туда! Листы все в пыли, что ты мне суешь, сначала протри каждый лист платком! У тебя что, нет платка? Что за ужас, кто со мной работает!

Я заметила, как Зоя нахмурилась. В глазах секретарши горела злоба.

– Боже, вы достали тени? – обратилась Юлиана к гримерше. – Нет? А почему вы курите? Вы же знаете, что я не выношу табачного дыма, я не хочу заработать рак.

Марк Михасевич, казалось, никак не реагировал на капризы и вздорное поведение жены. Впрочем, он был ее муж, поэтому никто на съемочной площадке не мог пожаловаться на Понятовскую и ее необоснованные претензии. Мне стало даже жаль Марка: нашел себе на старости лет жену-командиршу! Кто бы мог подумать, что всем заправляет эта стервозная Юлианочка.

В углу павильона я заметила подростка лет пятнадцати. Хотя про современных тинейджеров нельзя с уверенностью сказать, сколько им лет, – акселерация достигла невиданного размаха.

Подросток был нескладный, щуплый, достаточно высокий, с короткой стрижкой, в круглых очках, которые делали его похожим на плохую копию Гарри Поттера. Уже не мальчик, но еще далеко не мужчина.

Он кого-то неуловимо мне напоминал. Ну конечно же! Тамару Лисициани! Это, должно быть, сын Михасевича от второго брака, сводный брат Насти, Кирилл. Он учился, насколько я помнила, в девятом или десятом классе. Я обратила внимание на то, с какой завистью он смотрел на сестренку, находившуюся в центре всеобщего внимания.

– Кирилл! – подростка заметил и Михасевич. – Ты что здесь делаешь? Разве ты не должен готовиться к химии? У вас завтра тест.

– Папа, – ответил Кирилл, – мне так интересно. Можно я немного посмотрю…

– Кирилл, – тоном, не терпящим возражений, прервал его Марк Казимирович. – Я не хочу, чтобы тебе делали поблажки только из-за того, что ты мой сын. Я подарил местной школе компьютерный класс, но это не означает, что ты будешь лениться и пренебрегать учебой.

– Но, папа… – попытался вставить хоть слово подросток, однако Михасевич, привыкший говорить сам, не слушал ни единого его слова:

– Ты должен поступить в вуз, а чтобы стать врачом, офтальмологом или нейрохирургом, для этого тебе нужны великолепные знания по химии и физике.

– Я не хочу быть врачом, – угрюмо ответил Кирилл.

– Знаю, тебе интересны компьютеры. Но разве это профессия? Это так, хобби. Ну как ты представляешь себе свою жизнь? Сидишь и составляешь дурацкие, лишающие людей последнего интеллекта игры? Тебе нужно что-то стоящее, врач – самая благородная профессия. Так что иди и учи химию. Вечером проверю.

– Но ведь дедушка тоже не хотел, чтобы ты стал режиссером, а ты стал…

Михасевич, уже повернувшийся к нему спиной, поучительно заметил:

– Я – это я. Это хорошо, что ты пытаешься быть самостоятельным, но тогда были совсем другие времена. Нынешняя молодежь той и в подметки не годится. Я стал режиссером, потому что у меня было призвание. Талант. А ты? Ты что, новоявленный Билл Гейтс – сидишь и днями тыкаешь в эти компьютеры?

В этот момент к ним подбежала Настя. Я отметила, что Кирилл насупился: скорее всего, авторитарный отец и капризная мачеха, которые отдают всю любовь младшей дочери, просто игнорируют его.

– Папа, пусть Кирюша останется. Мне с ним хорошо, он читает мне книги, – сказала Настя, теребя отца за штанину. – Он хороший, папа, он будет учиться хорошо, и я буду, когда пойду в школу.

– Ну ладно, – смягчился Михасевич, который не мог ни в чем отказать дочери. – Кирилл, побудь еще полчаса, а потом за химию.

Марк представил меня своей третьей супруге. Юлиана томно протянула мне руку и пропела:

– Уважаемая Серафима Ильинична, я очень рада. Марк сказал мне, зачем вы здесь. Слава богу, что вы наконец приехали!

Но меня-то, милочка, на мякине не проведешь! Юлиана относилась к наихудшей категории людей – чванливые с подчиненными, они становились слаще сахара с сильными мира сего. Со мной она не посмеет вести себя, как с секретаршей Зоей.

Через пять минут съемочный процесс возобновился. Декорации изменились, теперь снималась сцена с большим количеством актеров – куртаг во дворце. Я лишний раз убедилась – Михасевич, несмотря на то что он домашний тиран, гениальный режиссер, а Понятовская, по существу своему, вздорная и избалованная слишком ранней славой девица, неплохая (хотя и не выдающаяся) актриса. Весь сложный механизм съемок пришел в движение, каждый занял отведенное ему место, заблистали красками наряды и драгоценности.

Я увидела, как Кирилл жадным взором поглощает каждое движение на площадке. Дело в том, что Настя также принимала участие в съемке, изображая малолетнюю дочь одного из сановитых придворных. Скорее всего, Михасевич специально написал роль для нее, и девочка была безумна этому рада.

– Стоп! Еще раз! Настюша, пожалуйста, не нужно жаться к маме. Побольше бокового освещения и уберите с заднего плана этого генерала, он там не пришей кобыле хвост!

Пока все были заняты съемками, я решила поразмыслить на досуге. Ситуация складывалась следующим образом: пока я ехала на поезде из Экареста в Варжовцы, у меня была возможность пролистать три десятка глянцевых журналов, которые я купила на вокзале. Светские сплетни и методы для похудания меня не занимали (худей – не худей, все равно через неделю вес станет прежним), зато мне удалось установить, из какого журнала были вырезаны буквы, послужившие алфавитом для составления анонимок. Я обратилась к своему сыночку-компьютерщику Артему: у него, несмотря на то что он давно живет в Силиконовой долине вместе со своей женой-негритянкой и крошкой-дочерью, в Экаресте полно знакомых. Один его однокашник, как заверил меня Тема, «компьютерный гений», который может едва ли не вслепую отличить один шрифт от другого, патлатый сумрачный тип в бифокальных очках, посетил меня, бросил взгляд на анонимки и сказал:

– И чего вы меня беспокоили! Я-то думал, у вас что-то серьезное!

Я, следуя совету сына, не стала перечить «гению», и он милостиво изрек:

– Я сам разработал этот шрифт пять лет назад. Для нового тогда журнала «Секреты Евы».

Ага! Выпроводив патлатого и «забыв» предложить ему кофею, я отыскала сей модный столичный журнал и сравнила. «Бифокальные очки» не ошиблись – некто использовал для составления гадких писем «Секреты Евы». Не удивлюсь, если буквы взяты, к примеру, из моего публицистического очерка «Плюю я на Америку с другого берега», что опубликован в предпоследнем номере: я часто публикую (за весомый, надо сказать, гонорар) заумные статьи в женских журналах.