Текст книги "Вилла розовых ангелов"

Минут через десять дверь деканата открылась, из нее выкатился Щубач с шикарным кожаным портфелем в руке. Лев Миронович явно направлялся домой.

– Прошу вас, мне надо поговорить с вами! – обратилась к нему Оля.

Щубач молча закрыл деканат, поколдовал над сигнализацией и отправился к лестнице. Ольга следовала за ним. Лев Миронович игнорировал свою аспирантку. Около здания университета его ждал новехонький белый «Лексус», которым Щубач безмерно гордился. Он рассказывал всем, что купил его с деканской зарплаты, потому что «умеет экономить». Все делали вид, что верили декану. Лев Миронович прыгнул в салон, автомобиль рванул с места, и Оле даже пришлось отскочить, чтобы не попасть под колеса.

Вернувшись домой, она рассказала обо всем маме. Нина Сергеевна не на шутку встревожилась, но попыталась уверить дочку, что Щубач решил ее просто напугать, он наверняка передумает.

– Какой ему смысл терять такую прилежную аспирантку, как ты? – говорила она.

Оля и сама знала, что смысла в этом поступке нет, но она также знала: Лев Миронович Щубач никогда не прощает оскорблений, нанесенных ему подчиненными, а ее непослушание в ситуации с Садовниковым он воспринял именно как оскорбление.

Вечером она пыталась дозвониться Щубачу домой, но у него было постоянно занято – Оля знала, что у декана стоит навороченный телефонный аппарат, наверняка он занес ее номер в «черный список». Поэтому она отправилась к соседям, и на этот раз в трубке раздались долгие гудки.

– Алло, – услышала она приятный женский голос, принадлежавший, видимо, супруге декана.

– Добрый вечер, я хотела бы поговорить с Львом Мироновичем, – сказала Оля.

Дама поинтересовалась:

– А кто его спрашивает?

Оля подумала, если она назовет свое подлинное имя, то супруга декана, наверняка получившая наставления мужа, положит трубку. И девушка пустилась на хитрость:

– Меня зовут Инга Тимофеева, я работаю на кафедре, у меня вопрос ко Льву Мироновичу по поводу... выплаты ему отпускных.

– Господи, надеюсь, никакой задержки с деньгами не предвидится? – обеспокоенно произнесла мадам деканша. – Секундочку, Инга...

В трубке раздались шорохи, и Оля услышала ее призывный голос:

– Левушка, возьми, пожалуйста, у себя в кабинете трубочку, тебе какая-то кулема Инга с кафедры звонит, что-то относительно отпускных!

Наконец откликнулся недовольный голос Щубача:

– Инга, в чем дело?

– Лев Миронович, это не Инга, это Ольга Данилина, – на одном дыхании выпалила Оля. – Я хочу знать, что означает сегодняшний спектакль во время заседания кафедры. – Щубач молчал, и Оля спросила: – Вы еще на проводе, Лев Миронович?

– Данилина, – произнес тот зло. – Учти, у меня имеются хорошие связи в прокуратуре. Если посмеешь позвонить мне домой еще раз, то клянусь, тебя упекут в каталажку за телефонный терроризм. Скажу, что ты звонила, угрожала мне, матом крыла, квартиру сжечь и меня убить обещала. Я тебе уже сказал – надо было Садовникова пропустить, тогда бы все иначе повернулось. А так ты, Данилина, в жопе. Желаю тебе там и оставаться.

Лев Миронович повесил трубку. Оля, поблагодарив соседей, побрела домой. Она не знала, что ей делать. Щубач, как она поняла, не шутил. И приказ об ее отчислении из аспирантуры появится в самое ближайшее время.

7

Два дня они провели с мамой на даче, где Оля пыталась тщетно забыть о произошедшем. Едва они переступили порог квартиры, зазвонил телефон. Нина Сергеевна схватила трубку и быстро протянула ее дочери:

– Наверное, он передумал! Все будет хорошо!

– Лев Миронович? – внезапно осипшим голосом произнесла Оля.

В трубке послышался смешок, и низкий мужской голос произнес:

– На ваше счастье, Ольга, нет. Два дня вам звоню, а вас нет. Уж думал, вы в Патагонию сбежали. Вас беспокоит Мстислав Романович Милославский. Знаете такого?

– Ой, Мстислав Романович... – выдохнула Ольга.

– Я прослышал о несправедливом, вернее, беспардонно-хамском отношении к вам со стороны вашего научного... пардон, бывшего научного руководителя, – продолжил Милославский. – Подобное поведение мне знакомо: господин декан как был, так и останется плебеем, а при этом претендует, совершеннейше, отмечу, безосновательно, на роль патриция. Знаете, что я держу в руках? Приказ о вашем отчислении из аспирантуры.

– Значит, уже ничего изменить нельзя... – уныло произнесла Ольга.

Милославский хохотнул:

– Не стоит умирать раньше времени! Даже если вас проглотил Годзилла, то выход всегда найдется – или вперед, или назад. Приказ-то имеется, в отделе аспирантуры его подготовили, но ректор его не подписал. Лев Миронович окончательно потерял чувство реальности – решил, что может поступать, как восточный сатрап, руководствуясь исключительно собственными желаниями. Впрочем, пардон, он не сатрап, а евнух в гареме султана, который вдруг решил, что является правителем империи. Знаете, что в стародавние времена с такими евнухами делали? Сажали на кол!

Оля хихикнула, представив себе Щубача в роли евнуха, да к тому же посаженного на кол.

– Ну вот и хорошо, что оптимизм к вам вернулся, – констатировал профессор Милославский. – Ректор, как и я, возмущен подобным поведением декана. У меня уже имеется согласие со стороны нашего университетского шефа... Он не позволит выбросить вас под надуманным предлогом из аспирантуры. Но и оставаться у Щубача вы не сможете – защититься он вам все равно не даст. Вам такой научный руководитель разве нужен?

– Нет, – ответила Оля.

– Я тоже придерживаюсь подобного мнения, – сказал Мстислав Романович. – Приезжайте сейчас в университет, на мою кафедру, поговорим.

Разговор закончился тем, что Ольга Данилина стала аспиранткой Мстислава Романовича Милославского. Когда в университете распространилась об этом весть, то многие отказались в это поверить: о «братской любви», вернее, лютой вражде между обоими учеными было очень хорошо известно.

Щубач рвал и метал, громогласно заявляя, что «двоечница Данилина» никогда не сумеет защититься, кишка, мол, у нее тонка. Но Оля под руководством Милославского в течение нескольких месяцев полностью переделала теоретическую и практическую части диссертации, и Мстислав Романович объявил ей: защита состоится в декабре – или никогда. Ольге пришлось сидеть ночи напролет, чтобы в срок сдать текст, собрать массу документов, написать автореферат и разослать его членам совета. Наконец она смогла вздохнуть свободно: пятнадцатого ноября все было завершено, а семнадцатого декабря предстояла защита.

Ее бывший научный руководитель не оставался бездеятельным. Когда, сталкиваясь с ним в университетских коридорах, Оля вежливо приветствовала Льва Мироновича, лицо того каменело, он, плотно сжав губы, делал вид, что не знает ее. Считая себя до смерти оскорбленным, Щубач принялся распространять слухи о том, что Милославский переманил у него аспирантку, у которой была практически готова диссертация, и теперь почивает на лаврах «великого ученого». Ольга и Мстислав Романович посмеивались над подобными заявлениями, а всем желающим демонстрировался документ из отдела аспирантуры, в котором декан оповещал общественность, что Ольга в течение двух лет не представила ему ни строчки.

– Так что наш могущественный друг, а точнее, бессильный недруг должен объяснить сию антимонию: либо он пытался отчислить из аспирантуры нерадивую аспирантку, но тогда ему нечего стенать, что вы перешли ко мне, или же Лев Миронович намеренно хотел избавиться от молодой ученой, у которой была готова диссертация, но тогда возникает масса вопросов касательно того, почему он жаждал сделать это и отчего он врет об истинных причинах вашего перехода к другому руководителю, – сказал как-то Милославский.

Ольга успокоилась: она знала, что с новым научным руководителем ей бояться нечего. И вот настал долгожданный день – четверг, семнадцатое декабря.

Оля сидела сейчас на подоконнике, погрузившись в воспоминания, и тут увидела Мстислава Романовича, выворачивающего из-за угла. Он, широко улыбнувшись, произнес:

– А вы – ранняя пташка, Ольга! Однако похвально, что вы уже на месте. Вы когда-нибудь присутствовали на защите диссертации?

– Два раза, – ответила Ольга.

Милославский качнул головой и сказал:

– Вполне достаточно. А то некоторые дамы с разных кафедр ходят туда с завидным постоянством в течение многих лет, как некоторые посещают церковь. До вас будет защищаться аспирантка с немецкого отделения, вам желательно присутствовать. Вы идете сразу за ней. Председатель совета намеренно объявляет перерыв только после окончания вашей защиты, перед третьим соискателем. Лев Миронович наверняка приложит все усилия для того, чтобы сорвать процедуру. Он, если бы мог, просто не явился бы на защиту и подговорил бы еще нескольких членов совета поступить так же – тогда бы не было кворума, и все наши старания пошли бы прахом. А так он в числе прочих коллег распишется в самом начале в ведомости, что присутствует на заседании совета, и будет вынужден остаться после первой защиты и на вторую – вашу. И коллеги тоже!

Оля знала, что именно с такой целью – чтобы Щубач и его единомышленники не сорвали защиту – ее и поместили между двумя другими аспирантами.

– Готовьтесь к тому, что кое-кто будет задавать вам каверзные вопросы, – сказал Мстислав Романович. – Сам Щубач сделать этого не сможет: будет плохо смотреться, если он прилюдно начнет вас топить. Однако мне стало известно, что он ведет активную пропагандистскую работу среди прочих членов совета, упирая на то, что я-де украл у него аспирантку и присвоил плоды его трудов.

– Догадываюсь, – кивнула Оля. – Лев Миронович сначала всем говорил, что решил отчислить меня, так как я лодырничала и не работала над диссертацией, теперь же утверждает противоположное – якобы диссертация у меня была готова, а вы только поставили на титульном листе в графе «научный руководитель» свое имя.

– Лев Миронович не силен в логике, зато ложь – его конек, – ответил Милославский. – Однако нечего вам сидеть на холодной батарее, пойдемте на кафедру. Кофе с коньяком хотите для храбрости и успокоения нервов? У меня имеются запасы...

От коньяка Оля отказалась. На кафедре появились преподаватели, бросавшие любопытные взгляды в сторону Ольги. Она знала, что все задаются вопросом: что же произойдет сегодня на заседании диссертационного совета? В том, что двум другим соискателям – даме с немецкого отделения и господину с английского – будет единогласно присуждена степень кандидата филологических наук, никто не сомневался. А вот что ждет ее? Неужели она станет первой в истории университета аспиранткой, которая провалится на защите?

– Не волнуйтесь, все пройдет хорошо, – по-отечески заявил ей профессор Милославский. – Лев Миронович явно переоценивает свое влияние на коллег, хоть он и склоняет их к тому, чтобы проголосовать против вас. Ведь речь идет не только о том, чтобы опозорить вас, Ольга. Люди же понимают, что отрицательный результат голосования ударит в первую очередь по престижу совета, его председателя и ректора нашего вуза. А этого никто не допустит.

Оля взглянула на себя в зеркало, висевшее на стене, и вымученно улыбнулась – ее лицо приняло зеленоватый оттенок. Она не могла сказать, что волнуется, единственное, чего ей бы хотелось, – как можно быстрее услышать: «На этом, уважаемые коллеги, заседание нашего диссертационного совета объявляется закрытым».

Появилась мама в сопровождении пожилой профессорши из Ярославля – Нина Сергеевна забрала ее в гостинице «Октябрь» в центре города и привезла в университет. Мама пожелала дочери всего самого хорошего и отправилась за другой оппонентшей.

Милославский разговорился с профессоршей, Оля взглянула на часы: было без четверти десять. Приближалось время первой защиты, и девушка проследовала в аудиторию 4-01 «А», расположенную в соседнем корпусе. Выстроенная амфитеатром, просторная, с мягкими креслами, она использовалась для особых случаев. Защита диссертаций была именно таковым.

Оля расположилась в последнем ряду. Происходящее внезапно показалось ей нереальным – как будто она видит страшный, но чрезвычайно увлекательный сон. Неужели все это происходит с ней, Ольгой Данилиной?

Аудитория начала заполняться членами совета – докторами и кандидатами наук. Несколько человек из других городов, как знала Оля, не смогли приехать, а это значило, что решающим может быть каждый голос. На заседании должны присутствовать не менее двух третей членов совета. За нее должны проголосовать также как минимум две трети присутствующих. То, что Щубач вычеркнет в бюллетене слово «Да», оставив «Нет», она не сомневалась. А вот скольких сторонников ему удалось заполучить?

Она заметила Льва Мироновича – в вельветовом костюме кофейного цвета и бордовой водолазке он быстрым шагом прошествовал к креслу в середине зала. Появилась достопочтенная профессор – председатель совета, за которой семенила ученый секретарь, несшая по экземпляру диссертации каждого из соискателей. В президиуме расположились оппоненты дамы с немецкого отделения, председатель совета, ее первый заместитель и ученый секретарь.

Пожилая профессор, тряхнув большим бронзовым колокольчиком, призвала всех к тишине и оповестила о начале заседания. Оля не особо вникала в детали обсуждаемой лингвистической проблемы, следя за тем, как держится соискательница, как она отвечает на вопросы (после каждого следовало прежде всего говорить: «Спасибо за вопрос» и упомянуть имя-отчество того члена совета, который вопрос задал). Наконец соискательнице было предоставлено последнее слово (Оля усмехнулась – как будто речь идет не о защите диссертации, а о расстреле), после которого председатель объявила:

– Теперь же, уважаемые коллеги, вы должны определить членов счетной комиссии, чтобы иметь возможность перейти к тайному голосованию.

Полчаса спустя был оглашен результат: из четырнадцати членов совета, принимавших участие в заседании совета, было подано четырнадцать голосов – все высказались за присуждение ученой степени кандидата наук.

В перерыве между голосованием и обнародованием результатов появилась Нина Сергеевна в сопровождении миловидной, длинноволосой, сильно хромавшей женщины – второго оппонента Ольги. Мама поцеловала дочку в лоб. Сразу после этого председатель провозгласила:

– А теперь, уважаемые коллеги, перейдем ко второй защите. Перерыв, как вам известно, будет объявлен после нее, так что прошу никого не покидать заседание без особой на то надобности. Итак...

8

Ученый секретарь зачитала необходимые биографические данные Ольги, затем слово было предоставлено ей самой. В течение десяти минут Оля представила результаты диссертационного исследования на тему «Структурно-семантические модели конвергенции в глагольной номинации французского языка».

– Благодарю вас, Ольга Андреевна, – сказала председатель совета, когда Оля замолчала. – Прошу задавать вопросы к нашему уважаемому соискателю.

Первый и второй вопрос оказались легкими: из ученых мало кто внимательно слушал доклад аспиранта, некоторые читали газеты или тихо переговаривались. Достопочтенные члены совета хотели, чтобы Ольга прояснила кое-какие показавшиеся им спорными пассажи в автореферате.

Оля, отвечая на вопросы, бросила взгляд на Щубача. Тот, посверкивая очками, восседал в кресле, как изваяние языческого божка. По правую руку от него расположился господин весьма объемных размеров с елейным выражением блинообразного лица – заведующий кафедрой иностранных языков политехнического университета доцент Кабанян. Два года назад Кабанян был председателем дипломной комиссии, его витиеватая подпись стояла на документе, удостоверяющем то, что Ольга получила высшее образование. А еще Кабанян был собутыльником Щубача, и Ольга была уверена, что толстый доцент, походивший на трансгалактического злодея Весельчака У, не просто так оказался на заседании совета.

По левую руку от Щубача восседала сухопарая невысокая дама с шапкой седых волос и вечной печально-презрительной миной – профессор Алферова. Она работала в университете с момента его основания, в течение двадцати с лишним лет возглавляя кафедру английской филологии. Не так давно ей пришлось уступить место более молодой коллеге, защитившей в Москве докторскую (сама Алферова, несмотря на профессорскую должность, была кандидатом наук), этим-то и объяснялось ее перманентно плохое настроение. О профессорше Алферовой, обожавшей карликовых пуделей и державшей дома не меньше полудюжины собачек (она даже притаскивала их в обход всех запретов в университет и демонстрировала всем худосочных пугливых четвероногих в собственноручно связанных шерстяных попонках, в обязательном порядке ожидая от собеседников немедленной реакции – сладострастного умиления), остряки утверждали, что она обращается с собаками, как с людьми, а с людьми, как с собаками.

После Оли должен был защищаться аспирант Алферовой, и в оппонентах у него были – что за совпадение! – Щубач и Кабанян. Знала Ольга и о нежной дружбе между бывшей заведующей кафедрой и деканом – он приложил немало усилий, чтобы убедить ректора оставить ее на посту, но тот счел, что факультету требуется приток молодых сил.

Толстяк Кабанян, элегантно вскинув пухлую белую руку, оповестил о своем желании задать вопрос. Получив разрешение председателя совета, он неспешно поднялся и вкрадчивым бархатным голосом произнес:

– Ольга Андреевна, мне хотелось бы знать, использовали ли вы в работе над своей диссертацией труды профессора Винтенберг?

Имя известной ученой, специалиста в первую очередь по английскому языку, было Оле знакомо, однако она честно ответила:

– Нет, но...

– Ах, как занимательно, – проворковал Кабанян, буквально излучая любезность и радость. – Хочу сообщить вам, Ольга Андреевна, что уважаемая профессор Винтенберг в своих работах уже много лет назад чрезвычайно подробно осветила тему, которую вы безосновательно презентуете нам как совершенно новую...

Оля поняла, что это месть Щубача. Наверняка он попросил своего приятеля задать пару вопросов «этой мерзавке», да таких, чтобы всем стало ясно – ее работа, которой руководил Милославский, не более чем компиляция.

Председатель быстро прервала Кабаняна:

– На английском материале, уважаемый Алексей Викторович, на английском материале!

Кабанян скривился и нехотя добавил:

– Признаю правоту ваших слов, действительно на английском материале. Но в любом случае в трудах профессора Винтенберг речь ведется об информационном потенциале лексического значения глагола, и примеры соискательницы – глаголы звучания, выступающие в функции глаголов перемещения, – там очень подробно описаны. В таком случае мой вопрос превращается в реплику.

Оля, поблагодарив Кабаняна, пояснила, что в ее работе представлен совершенно новый подход к рассмотрению давно известного явления, притом на материале французского языка, чего до сих пор сделано не было. Щубач, слушая ответ бывшей аспирантки, кусал губы – видимо, то, что она будет активно защищаться, не входило в его планы.

Следующий вопрос последовал от профессора Алферовой, которая, демонстрируя собственный авторитет, как и Кабанян, пыталась представить работу Ольги в негативном свете. При этом она намеренно искажала факты, изложенные в автореферате. Милославский предупредил Олю – даже если члены совета будут ошибаться, настаивая на своей точке зрения и неверно цитируя ее работу, не стоит прямо указывать им на это. Поэтому Ольге пришлось задействовать все свое красноречие, чтобы, с одной стороны, пояснить, что в диссертации ничего такого, упомянутого Алферовой, нет, и, с другой, все же ответить на вопрос, по существу бессмысленный.

После одиннадцатого вопроса члены совета выдохлись, председатель попросила оппонентов зачитать свои отзывы на диссертацию, а после них слово взяла ученый секретарь, представившая отзыв ведущей организации, иногороднего вуза – Новгородского государственного университета имени Ярослава Мудрого – и два отзыва на автореферат. На все замечания, пожелания и рекомендации у Оли были заранее заготовлены ответы, и бодро зачитать их с листа не составляло труда.

Вот наступило и время для последнего слова. Ольга заметила, что мама, сильно переживавшая за дочку, раскраснелась. Улыбнувшись ей и понимая, что Нина Сергеевна волнуется сейчас даже больше, чем она сама, Оля поблагодарила «первого научного руководителя Льва Мироновича Щубача». Глаза того забегали, и Ольга была готова дать руку на отсечение – будь на то его воля, Щубач попросту придушил бы ее сейчас прилюдно, прямо на заседании совета. Звонкой пощечиной прозвучали звание и должность Щубача – «доктор филологических наук, доцент». Лев Миронович заерзал в кресле: еще бы, ведь он на каждом углу утверждает, что является профессором! Он наверняка сочтет, что это очередная пакость со стороны «гадюки Данилиной».

– Особую благодарность я адресую своей маме, – завершила Ольга последнее слово.

И вновь была создана счетная комиссия из трех человек, и вновь члены совета получили бюллетени и один за другим исчезали за черной ширмой в углу – там располагалась опечатанная урна. Наконец заседание возобновилось и были объявлены итоги голосования. Председатель счетной комиссии, невысокий, располагающий к себе профессор из Саратова, сообщил:

– На заседании сегодня присутствовало четырнадцать членов совета, из них четыре доктора наук по профилю. Было роздано четырнадцать бюллетеней. В урне оказалось четырнадцать бюллетеней. Результаты голосования следующие: «за» проголосовали двенадцать человек, «против» два человека, недействительных бюллетеней нет.

Ольга со свистом выдохнула – два голоса против, но двенадцать «за»! А это значит, что она добилась желаемого – ей присвоено звание кандидата наук. Против наверняка голосовали Щубач и Алферова. Теперь все позади! Вернее, почти все. Предстоит печатать стенограмму заседания совета (ее защита записывалась на пленку), оформлять другие документы, которые в течение месяца после защиты надо отправить в Высшую аттестационную комиссию, в Москву, и в библиотеки. Теоретически такое возможно, что столица не подтвердит решения диссертационного совета, но практически вряд ли, даже если учесть, что Щубач может обратиться с кляузой. Как успокоил Олю Милославский, в Москве, рассматривая заявку на утверждение кандидатской степени, диссертации никто не читает. Так что нет повода волноваться.

Последовало бурное, но короткое обсуждение заключения диссертационного совета, и председатель, довольная результатами самого опасного второго голосования, объявила перерыв, предложив коллегам подкрепиться. Аудитория опустела. Ольга сворачивала шнур проектора, при помощи которого демонстрировала ученым мужам и дамам результаты своего исследования. Краем глаза Оля видела Щубача, который неспешно собирал бумаги, разложенные на столе. Он медленно спустился вниз и оказался всего в двух шагах от Ольги. Бросив на него мимолетный взгляд, она отметила, что Лев Миронович за прошедшие месяцы резко постарел. Видимо, инициированная им самим катавасия бумерангом ударила по нему.

– Ну что, довольна, кандидатка? – произнес негромко Щубач.

Оля удивленно подняла голову – она не ожидала, что бывший научный руководитель заговорит с ней. В глазах Щубача горела лютая ненависть.

Оля ничего не ответила, продолжая сматывать шнур.

– Довольна небось? – продолжил придушенным голосом Щубач. – Но учти, мразь, на моем факультете я тебе работать не дам. Так что забирай свои манатки и двигай подальше отсюда. Тебе это понятно?

Оля посмотрела на Щубача, испытывая к нему неимоверную жалость.

– Чего молчишь, сука? Ты меня поняла? – писклявый голос Льва Мироновича сорвался на крик.

– Лев Миронович, вас ждут бутерброды с сервелатом и красной икрой, – ответила Оля. – И соленые грибки.

Щубач попятился, будто слова девушки хлестнули его по лицу. Он воинственно сжал руки, распахнул рот, чтобы выплюнуть очередную гадость, свидетельствующую о его полнейшем бессилии, но в аудиторию заглянула ученый секретарь. И Щубач, сделав вид, что замешкался, направился к выходу. Оля с облегчением вздохнула.

В сопровождении Нины Сергеевны Оля вышла на морозный воздух – она чувствовала невероятную усталость, а вот радости почему-то не было. Члены совета дружной гурьбой отправились на одну из кафедр, где были сервированы холодные закуски, чай и кофе. Оля знала, что ей по этикету тоже следовало бы присутствовать там, но решила, что поступит так, как считает нужным.

Последующие часы пролетели как одно мгновение. Если первой соискательнице задали шестнадцать вопросов, а второй одиннадцать, то аспирант Алферовой, защищавший свою работу последним, после того, как члены совета подзакусили и уже начали грезить о банкете, коим по тому же этикету завершалось любое заседание совета (оплачивали банкет соискатели, а на обсуждение меню с председателем совета – должны иметься не только скоромные блюда, ведь на дворе пост, а некоторые члены совета его соблюдают! – было затрачено никак не меньше времени, чем на подготовку документов), мучился недолго: всего лишь семь человек пожелали прояснить тот или иной момент в его исследовании.

Как и в случае с первой соискательницей, решение членов совета было единогласным – все четырнадцать человек проголосовали «за». После завершения формальностей и сакраментальной фразы председателя, которой новоиспеченные кандидаты наук ждали не менее трепетно, чем желающие основательно пообедать члены совета: «Благодарю всех, кто активно поработал, заседание совета настоящим завершено», – начался массовый исход. Банкет проходил в отдельном зале университетской столовой.

Милославский, налив Оле стопку водки, заметил:

– Ну вот, а вы боялись. Теперь можете спокойно смотреть в глаза вечности. Не забывайте, от вас потребуется тост!

Оля и сама не помнила, что тогда произнесла – ничего не значащие, общие слова благодарности. Да и мало кто внимал речам, члены совета с жадностью набросились на бесплатное угощение.

– Вы заметили, что Льва Мироновича на банкете нет? – иронично спросил Милославский. – Видимо, он решил, что кусок ему в горло не полезет.

– Или подумал, что я подсыпала ему в тарелку стрихнина или пургена, – добавила Оля, чем вызвала приступ бурного веселья и у Мстислава Романовича, и у мамы.

Около шести вечера члены совета стали расходиться. Последовало церемонное вручение подарков оппонентам (в который раз Оля вспомнила незыблемые правила столь любимой Щубачом научной этики!) и совместная поездка в «Москвиче» в центр города: профессоршу требовалось проводить на вечерний поезд, а доцентшу завезти домой.

После этого с чувством выполненного долга Оля и Нина Сергеевна на автобусе добрались в родной район. Было почти девять, когда они вернулись в темную квартиру. Их с мурлыканьем встретил Олин любимец – кот Васька, которого она несколько лет назад подобрала на улице. Несмышленый котенок вырос, возмужал и превратился в дымчатого красавца, грозу местных мышей и крыс и любимца окрестных кошек.

Продрогшая Оля забралась в горячую ванну и пролежала в ней не менее получаса в полудреме. Вот все и позади! Одна только эта мысль билась в голове. Облачившись в теплый фланелевый халат, Оля прошла в зал. Мама приготовила легкий ужин, но Ольга наотрез от него отказалась. Несмотря на то что на банкете она практически ничего не ела, только выпила чашку горячего бульона, голода не ощущалось.

Нина Сергеевна по телефону с гордостью докладывала об успехах дочери немногочисленным родственникам (у нее имелись две родных сестры и два племянника) и знакомым.

– Ну что, дочка, у меня припасена бутылочка шампанского, – сказала мама, когда завершила последний телефонный разговор. – Мы имеем на это право!

Оля с тоской подумала, что завтра весь день придется печатать стенограмму (ученый секретарь вручила ей аудиокассету с записью защиты с наставлением хранить ее как зеницу ока), а это не меньше сорока, а то и все пятьдесят страниц. Но после этого можно будет немного отдохнуть – приближался Новый год, и председатель совета милостиво разрешила появиться у нее в кабинете аж через неделю, чтобы с новыми силами приняться за оформление документов для Москвы.

Нина Сергеевна принесла бутылку шампанского, которую маме с дочкой совместными усилиями удалось-таки открыть без ущерба для здоровья.

– Вот бы сюда твоего папу, он бы с этим делом справился с закрытыми глазами, – невесело пошутила Нина Сергеевна.

Она была уже много лет в разводе, однако регулярно встречала бывшего супруга у себя на участке – Андрей Петрович Данилин то ошивался около пивного киоска, то выуживал пустые бутылки из урны, то в компании друзей-алкоголиков устраивал «пир горой» на детской площадке. Оля уже свыклась с мыслью, что отец бросил их, но никак не могла принять то, что за последние несколько лет из улыбчивого донжуана богатырского сложения Андрей Петрович превратился в исхудавшего, больного горького пьяницу.

Мама разлила шампанское по фужерам, но в тот момент, когда Нина Сергеевна и Оля сдвинули их, чокаясь, в дверь резко позвонили.

– Кто это может быть? – задалась вопросом Нина Сергеевна. Шел одиннадцатый час ночи, и они никого не ждали.