Текст книги "Медсестра"

Антон Орлов
Медсестра

Когда зыбкий вальс мельтешащих ветвей, хоровое гудение моторов, свист не по-зимнему теплого ветра, блуждающие по окраинам предметного мира стихотворные строки, привкус, оставшийся во рту после наркотических грибочков, да еще свисающие с заснеженных деревьев лианы, похожие на мерзлые веревки, спутались в сплошную какофонию, грозящую разорвать сознание на куски, Стефана сняли с рейса и сдали в больницу на острове Мархен. Караванный врач умыл руки: Трансматериковой компании не нужны лишние трупы и лишние проблемы.

Стефан пытался протестовать, хотел объяснить им, что на Мархене его ждет погибель. Прямо пойдешь – будешь жить-поживать, налево пойдешь – свою погибель найдешь. Прямо по курсу Кордея, до нее три дня пути, а слева – захудалый островок с населением в десять-пятнадцать тысяч душ, и капитан каравана, посовещавшись с врачом, решил избавиться от занемогшего пассажира. Мол, через неделю мимо пройдет, в соответствии с графиком, следующий караван с Сансельбы, и тогда его заберут, если к тому времени он оклемается.

Лепатра могла бы за него заступиться, сказать, что нельзя ему на Мархен, но чокнутая ведьма то ли уже забыла о своем пророчестве, то ли не пожелала вмешиваться в развитие событий. Чокнутая, что с нее взять.

Невнятно лепечущего пациента уложили на носилки и вытащили из душного пассажирского фургона наружу. От восхитительно свежего воздуха закружилась голова. Не смей дышать, не смей смотреть, вздохнуть – и тут же умереть… Хорошо? Или опять мура, которую сегодня запишешь, а назавтра скомкаешь и выбросишь?

Двое караванных грузчиков, меся шнурованными сапожищами истоптанный снег, понесли Стефана к береговым воротам. На периферии маячила рокочущая громада головной таран-машины с гусеницами в человеческий рост и наполовину выдвинутыми дисковыми пилами страшенных размеров. Сравнить неумолимый рок с таран-машиной? Не ново, кто-то уже сравнивал. Да поймите же, не надо ему на Мархен, он хочет доехать до Танхалы! Окружающие ничего не понимали. Облака, подгоняемые западным ветром, гуртом ползли в сторону Кордейского архипелага, и на этом плывущем сером фоне кружили всполошенные птицы. Стефан в последний раз попытался сказать, что не хочет здесь оставаться, и потерял сознание.

Очнулся в кровати с провисающей панцирной сеткой. Блекло-голубые стены, белая дверь. Пахло давно не стиранным бельем, лекарствами и супом. На соседнем койко-месте кто-то с перебинтованной головой лежал под капельницей, напротив старик с одутловатым лицом хлебал из тарелки с такими шумовыми эффектами, словно озвучивал для театральной постановки свиноферму в час кормежки. Четвертая кровать пустовала, из постельных принадлежностей там был только полосатый матрас в желтых пятнах.

Около себя Стефан тоже обнаружил капельницу с пустым стеклянным резервуаром. Возле внутреннего сгиба локтя две красные точки: выходит, он уже получил медицинскую помощь. И самочувствие вроде бы в норме, но это еще ничего не значит. Лепатра предсказала, что на Мархене он встретит свою погибель – значит, в этой больнице его запросто могут уморить.

Пришла пожилая санитарка, повозила по полу мокрой шваброй, демонстративно кряхтя и обзывая обитателей палаты лежебоками, пачкунами и увечной командой. Старик с ней переругивался, но диалога не сложилось: каждый бубнил свое, и два встречных словесных потока утекали, не пересекаясь, в бесконечность. Забинтованный не реагировал. Стефан притворился спящим и тоже не реагировал. Санитарка внушала ему страх: возможно, это и есть Погибель?

Позже медсестра с увядшими синеватыми веками и ярко накрашенными губами сунула каждому по градуснику. Ей было лет сорок пять или, может быть, около трехсот – смотря к какому подвиду она принадлежит, В или С. Температура тридцать шесть и два, но у него и в дороге не было жара.

Перед сном покормили невкусной кашей и сладковатой пародией на компот с одной-единственной серой виноградиной на дне стакана. Понятно, в конце зимы не пошикуешь, и его путевая страховка не предусматривает приятных излишеств. Опасаясь травануться, Стефан половину каши оставил на тарелке и подозрительную виноградину не тронул.

Утром другая медсестра, молодая, но страшная, как целая орда кесу, снова принесла градусники. Он старался не смотреть на ее бледное лицо с выпирающими скулами, огромным подбородком, неожиданно миниатюрным носиком и игрушечным ротиком. Вдруг это она его погубит? Забудет выжать из шприца пузырьки воздуха – и вот тебе закупорка сосуда.

Вслед за ней появился врач, солидного вида мужчина с усами щеточкой и культурной речью. Уже с третьей фразы перешел на «ты», но дал понять, что по отношению к себе никакой фамильярности не потерпит. Стефану было все равно. Лишь бы не застрять в этой больнице надолго, а для этого нужно, чтобы доктор поскорее его выписал.

– Что употребил?

– Грибы какие-то сушеные. Я не мог отказаться, меня угостила колдунья, у которой не все дома. Если такую обидеть, может и порчу навести, и проклясть, а на что она обидится, заранее не угадаешь, сумасшедшая ведь. Думаю, если б я ее гостинец выбросил, было бы хуже.

– Что за колдунья?

– С Сансельбы, она ехала этим же рейсом. Назвалась Лепатрой. Полное имя, наверное, Клеопатра, фамилии не знаю. Она с самого начала ко мне прицепилась, всю дорогу приставала поговорить.

– Грибы как называются?

– Не сказала. Похожи на засохшие картофельные очистки.

Врач расспрашивал об ощущениях, выслушивал ответы и что-то записывал, под конец сказал:

– Ну что ж, подлечим – и поедешь дальше. Тебе поплохело не только из-за грибочков. Ты много общался с душевнобольной колдуньей, это само по себе дурной фактор, особенно для людей с неустойчивой психикой. Избегай таких контактов. Я выпишу тебе лекарства, на Мархене их не достать, купишь потом в Танхале. В столице есть все.

Стефан поблагодарил за советы, пообещал избегать и принимать. Он решил быть покладистым пациентом, чтобы его из вредности не решили продержать тут подольше. Пусть Лепатра помешанная, ее предсказания не стоит пропускать мимо ушей. Даже наоборот… Он слышал, как раз у таких способности к предвидению иногда обостряются, и они выхватывают из надвигающегося хаоса вероятностей то, что для всех остальных окутано непроглядным туманом.

Лепатра ехала в другом пассажирском фургоне, но положила глаз на Стефана на первой же стоянке.

Ватный вечер. Вереница застывших посреди редколесья механических монстров. Температура около минус пяти по Цельсию, моторы заглушили, и наконец-то можно окунуться в драгоценную тишину. «Драгоценная тишина» – Стефан записал это огрызком карандаша в замусоленный блокнот, чтобы потом где-нибудь использовать, но на следующий день решил, что эпитет слишком вычурный.

Тягучий шум заснеженного Леса, время от времени – цветными вкраплениями на серо-белом фоне – звуки, издаваемые птицами и осторожным зверьем, да еще человеческие голоса.

Вдоль остановившейся автоколонны рассыпались охранники: у одних карабины, у других автоматы, и все при мечах – если из-за кесейских чар огнестрельное оружие откажет, начнется махач. «При первом сигнале тревоги пассажир обязан занять свое место в фургоне согласно билету и во всем подчиняться офицерам охраны». Правда, ходят слухи, что в последнее время кесу перестали нападать на караваны Трансматериковой компании, но это же слухи, и это же кесу!

Караванщики, весело перекликаясь, раскладывают костры, пассажирам тоже не возбраняется подышать свежим воздухом и до наступления темноты посидеть у огня.

Стефан уставился на свои ботинки – желтые с изумрудно-зелеными рантами и бежевыми шнурками, последний крик богемной моды на Сансельбе. Ему показалась занимательной мысль, что снег под ногами, хоть и лежит здесь черт знает сколько лет, никогда еще не соприкасался с такими ультрастильными предметами, это стоит где-нибудь обыграть.

– Не туда смотришь.

Насмешливый и слегка визгливый женский голос, хрипловатый, как будто простуженный, заставил его обернуться.

Перед ним стояла чокнутая, это он понял в первый же момент. Пальто с разными пуговицами: одна из розового стекла, вторая из потускневшего серебра с филигранью, еще две усыпаны игристыми стразами, пятая сделана в виде ракушки, и последняя – деревянная. Взъерошенный воротник из шкурки неведомой зверушки, которая при жизни, должно быть, страдала лишаем. На тонкую шею намотан желто-розовый газовый шарфик. Лиловые шаровары с начесом, старые меховые боты. Перчаток нет, но хрупкие кисти с нервными пальцами не выглядят озябшими. Головного убора тоже нет, жидкие светлые волосы распущены по плечам. Губы, бледные, но полные и немножко навыворот, растянуты в лягушачьей улыбке. Веки толстые, припухшие, а глаза с почти бесцветной радужкой, словно выполосканные в нескольких водах, блестят, как стразы на пуговицах.

– Меня звать Лепатрой. Идем к костру, чего стоять без толку.

И он пошел за ней, как на привязи.

Подойдя к ближайшей куче хвороста, Лепатра ткнула пальцем с обломанным ногтем – и вспыхнуло пламя. Тогда Стефан понял, что она не просто умалишенная, но еще и чародейка. Хорошо, если тихая… Впрочем, так и оказалось, Лепатра почти не колдовала, только языком молола. Будь она буйной, ее бы свои же коллеги куда-нибудь упрятали, а в крайнем случае вмешались бы Высшие. Несмотря на эти оговорки, парни из каравана быстренько ретировались к соседнему костру.

Странная дама не заметила их бегства: ее внимание было целиком приковано к Стефану. После нескольких минут разговора она огорошила его пророчеством насчет поджидающей на Мархене погибели.

– Я не знаю, что такое Мархен, – возразил Стефан, стараясь не поддаваться накатившему тревожному зуду.

– Плохое место. Скучный островок. Не заворачивай туда. Если проедешь мимо, все у тебя сложится, как мечтаешь.

– Я туда не собираюсь. Я еду в Танхалу.

– Я тоже, – осклабилась колдунья. – Скоро наступят интересные времена, не хочу пропустить… Этой весной крови прольется больше, чем талой воды. Ты кто по роду занятий?

– Поэт. Немного драматург.

– Тогда почитай стихи, я люблю.

Лепатра уставилась на него с восторженным ожиданием, и он не заставил себя упрашивать. Не так уж много у него было благодарных слушателей. Если посчитать, чуть больше десятка, главным образом оставшиеся на Сансельбе родственники и хорошие знакомые. Ну, еще собратья по литературному кружку, однако там интерес к чужому творчеству специфический, и критикуют друг друга нещадно.

Полоумной колдунье стихи «жуть как понравились», и после этого Стефан общался с ней на каждой стоянке, хотя правильнее было бы держаться от нее подальше. Иногда она изрекала необычные вещи. Например, насчет того, что Лес погружен в летаргический сон.

– Скоро настанет весна, и он проснется.

– Нет, – убежденно помотала головой Лепатра. – Этот Лес спит всегда, уже целую вечность, и будет спать еще столько же, если его не разбудят. Чтобы он проснулся, надо оживить его окаменевшее сердце.

– И что тогда будет?

– Все раскроется и зацветет, как распускаются набухшие почки. Я тебе что по секрету скажу… – Колдунья огляделась, нет ли кого рядом, и перешла на сиплый шепот, приблизив лицо, точно собиралась целоваться: – Они украли каменное сердце! Взяли себе, как будто оно ихнее. Смотри не проболтайся, а то убьют.

– Кто – они? – спросил он тоже шепотом.

– Тс-с-с, лучше вытряхни из ушей то, что я тебе сейчас сказала, – безумная лягушачья улыбка стала шире, взгляд затуманился – как в тот раз, когда она напророчила ему погибель. – Чтобы разбудить Лес, нужны трое, и один из них должен все забыть, а второй – вернуться живым из Страны Мертвых, а третья должна остаться собой. Как ты думаешь, кому из них придется труднее всего?

– Второму, – подняв воротник куртки, а то за шиворот падали снежинки, решил Стефан. – Тут и думать нечего.

– А вот и нет! Всякое бывает… Говорят, кесейские шаманки знают окольную тропу из Страны Мертвых, по которой можно приводить умерших обратно, только никто из наших до сих пор не выведал, как они это делают. Знание у них тайное, а главный постулат – дух сильнее плоти. Об этом молчок, а то я с тобой что-то разболталась… – Сумасшедшая хихикнула, зачерпнула ничуть не озябшей рукой немного снега и начала лепить комок. – Труднее всего придется третьей. Скажешь, это просто, в нашем-то мире остаться собой? Да хоть на себя посмотри: разве ты – это ты?

– А кто я тогда?

– С миру по нитке, вот кто. Припомни сам, сколько раз ты под кого-то подстраивался, кого-то копировал, говорил не то, что думал, чтобы кому-то понравиться, и даже думал не то, что мог бы думать, лишь бы не остаться в одиночестве? Нет, ты давно уже не ты… И на меня посмотри: разве я такой должна быть? – Она грустно шмыгнула носом и выронила недолепленный снежок. – Мы себя потеряли, пиши пропало… А ей нужно пройти сквозь эту жизнь, оставаясь собой, как горячий нож сквозь масло, иначе Лес так и не проснется.

– А может, и не надо, чтобы он просыпался? – заметил Стефан, покосившись на стену вековых деревьев в густеющих студеных сумерках.

– Кому-то не надо, но если этот Лес не разбудить, ему все чаще будут сниться кошмары, я не вру, а то, что ему снится, сбывается на самом деле. Те, кто прикарманил каменное сердце, не пропадут, они-то свою долю силы заграбастали, худо будет всем остальным. – Пробормотав эти соображения торопливой невнятной скороговоркой, Лепатра добавила: – Не езжай на Мархен. Только туда ступишь – ровно муха на липучку попадешь, и тогда уж тебе не уйти от погибели.

– Мне туда незачем, – цепенея то ли от усиливающегося холода, то ли от дурных предчувствий, возразил Стефан.

– Тогда хлебни настоечки из моей фляжки и почитай еще стихов. У тебя про звезды небесные что-нибудь есть?

Как она слушала! Надо сказать, это держало его посильнее всякой ворожбы.

После обеда маленькая бойкая медсестра поставила ему капельницу. Она улыбалась молодому пациенту и кокетливо сдувала с лица выпущенную из-под косынки пегую прядь, пальчики двигались ловко и умело – он даже боли почти не почувствовал, но все равно испытывал обморочную дурноту. Погибель где-то рядом. Он уже приклеился, как муха к липучке, и теперь осталось только дождаться, когда случится страшное. Может быть, все, что с ним происходит, – один из тех кошмарных снов погруженного в летаргию Леса?

Медсестра надула губки и ушла. Стефан слышал, как она рассказывает за дверью палаты своей товарке, что заезжий пациент боится уколов, а потом они начали перемывать кости какой-то Эфре Тебери, судя по обмолвкам, тоже здешней медсестре. Лежа под капельницей, Стефан узнал, что Эфра эта – распоследняя шлюха и половая тряпка, парней со всего Мархена к себе сманивает и считает себя красавицей, потому что похожа на куклу из витрины галантерейного магазина, хотя ничего особенного в ней нет. Девчонок спугнул врач, заглянувший посмотреть пациента с забинтованной головой, до сих пор ни разу не приходившего в сознание.

– Лекарств нет, хоть шаром покати, – пожаловался он Стефану, который, выворачивая шею, с беспокойством поглядывал в его сторону. – Если б у нас было все, что нужно, мы бы и тебя поставили на ноги за один-два дня. Нас почти не финансируют, страховые перечисления не покрывают расходов. Перебиваемся, как можем. Одна надежда на претендентов.

– На кого? – переспросил Стефан, обуреваемый неясными страхами.

– Претенденты на Весенний престол. У них скоро начнется первый этап предвыборных состязаний, а пока они совершают турне, выступают перед народом. Если кто-нибудь из них сюда завернет, можно рассчитывать на партию медикаментов или на денежное пожертвование. Наш губернатор уже разослал им письма. Посмотрим, что из этого получится, – врач расстроенно хмыкнул, словно не верил в успех губернаторского прожекта.

Откинувшись на подушку, Стефан тоскливо уставился в беленый потолок. Нетрудно догадаться, что его здесь убьет: отсутствие необходимых лекарств и элементарных антисептических средств.

Из нахлынувшей дремы его вывело ощущение переполненного почти до боли мочевого пузыря. Капельницу уже убрали. Стефан попытался встать, но голова закружилась, его повело, и он испуганно распластался на казенной постели. Все понятно, вставать еще рано, а то долбанешься о дверной косяк или о металлическую спинку кровати – вот тебе и погибель. Надо попросить «утку».

– Сестра! – позвал он слабым голосом. – Сестра, извините, пожалуйста!

– Не ори, деревня, – проворчал старик. – Хочешь поссать – позвони, кнопка вона, возле тебя.

Стефан нажал на кнопку звонка, вскоре после этого отворилась дверь… И он поплыл в вихрях мерцающего звездного тумана, потрясенно глядя на вошедшую девушку в белом халате. Он никогда не видел такой совершенной красоты. Может быть, на самом деле он еще не очнулся и ему снится сон во сне?

– Эфра, он ссать хочет, – разрушил очарование момента сосед. – Давай, шевелись, к ядрене…

Пятый день, Стефан все еще жив. По расчетам, караван, который должен забрать его с Мархена, появится послезавтра, если не случится непредвиденных задержек. Уговорить бы Эфру уехать вместе с ним в Танхалу. Все бросить и уехать, ей же терять нечего, но она не может оставить больную мать.

– Я только из-за мамы до сих пор живу, – радужка ее сине-серых глаз напоминает ледяные узоры на окнах. – Иначе давно бы уже… И всю эту дрянь захватила бы с собой. Я даже спланировала, как это можно сделать: прийти с гранатой, дождаться, когда все соберутся, – и выдернуть чеку. И посмотреть напоследок на их лица, чтобы они успели понять, что это я их убиваю. Но мама тогда останется совсем одна, а у этих скотов тоже есть и родители, и братишки-сестренки, и все их претензии выплеснутся на нее, понимаешь? Если просто вколоть себе что-нибудь, ей тоже будет плохо. А если я сбегу, они же на ней отыграются! Дверь сломают, в квартире напакостят… Или толкнут ее на улице, на гололеде – и все. Они сказали, если я поеду в Танхалу подавать в суд, мама за это поплатится – мол, ее не трогают, пока все шито-крыто.

– Разве нельзя что-нибудь придумать? – чувствуя себя безнадежно несчастным, спросил Стефан.

– Придумай. Если сможешь забрать отсюда нас обеих, поедем с тобой хоть в Танхалу, хоть на край света. Только учти, у мамы артрит, гипертония и больное сердце. Надо, чтобы в дороге ей не стало хуже. На переезд нужны деньги, у нас их нет.

– Я достану. Продам парикмахерскую и вернусь за вами.

…На третий день Стефан смог встать с постели и прогуляться по коридору. Врач предположил, что Лепатра вытягивала у него жизненную энергию – возможно, бессознательно – и это подорвало защитные силы организма, но теперь, вдали от нее, он быстро пойдет на поправку. Порекомендовал сходить к знахарке – потом, в столице. На Мархене хороших знахарок давно уже нет.

Стефан слушал вполуха, мысли были заняты Эфрой. Вечером, собравшись с духом, подстерег ее в «холле» – помещении с обоями в сиротливый цветочек, скрипучими пружинными креслами и солянкой из пожелтелых журналов на рассохшейся этажерке – и, дико смущаясь, предложил почитать стихи.

Они устроились у окна, за которым растворялся в сумерках расчищенный от снега больничный двор. Мимо шаркали обитатели палат, несколько раз прошли туда-сюда, нарочито громко хихикая, давешние медсестры.

– Хорошие стихи. Ты с Сансельбы или с Кордеи?

– С Сансельбы, из Милаги. В Танхале умерла моя тетя и оставила в наследство парикмахерскую. Я давно хотел туда поехать. Скоро весна, будут праздники, карнавалы, новые тенденции в искусстве… Ну, я, в общем, тоже рассчитываю чего-нибудь добиться в столице.

Он продолжал смущаться и смотрел на облезлую этажерку, лишь время от времени взглядывая на Эфру. Глаза как будто покрыты изнутри морозными узорами. Длинные загнутые ресницы пепельного цвета и такие же брови. Волосы, наверное, светлые, но они наглухо упрятаны под объемистой белой косынкой с красным крестом. Пленительные – слово архаичное, но такое подходящее! – черты лица.

Долго бы просидели, если б дежурная докторша не турнула из холла: Стефана – в палату, а Эфру – какие-то пробирки мыть.

Вчера поздоровались, как друзья, опять пошли в холл, и состоялся тот разговор. Она рассказала кое-что о себе. То, о чем сплетничали медсестры, оказалось правдой: у нее действительно куча любовников. Сначала был только один, бывший одноклассник, но он поделился своей радостью с приятелями, и тем тоже захотелось.

– Их можно понять, – ляпнул Стефан.

Не надо было так говорить, но это он осознал уже задним числом.

– По-моему, их сможет понять только другая такая же мразь.

– Нет, подожди, я объясню, что я имел в виду… – надо было срочно исправлять положение, а он барахтался под ее взглядом, словно тонул в стылой проруби. – Сейчас ведь зима, внебрачные связи под запретом, а людям все равно хочется любви… Это после, когда наступит весна, можно будет флиртовать и гулять, сколько угодно, а зимние законы подавляют человеческое естество, поэтому любовь принимает такие неправильные формы, и тут больше всего виноват общественный уклад… Я по себе знаю, как это, когда хочется, а пойти некуда…

– Тогда можно взять картинку соответствующего содержания, закрыться в комнате на ключ и поработать руками. Честное слово, это более достойный выход, чем калечить на гормональной почве жизнь другого человека.

Стефан густо покраснел. Во-первых, он иногда так и делал, а во-вторых, его огорошило то, как просто Эфра рассуждает о стыдных вещах. Хотя она же медик, профессия накладывает отпечаток.

Несмотря на замешательство, он продолжал отстаивать то, что считал своей точкой зрения:

– Я не спорю, здесь все это приняло уродливую форму, но сама по себе чувственная любовь – это прекрасно. Сама по себе, несмотря на внешние формы…

– Да ты, что ли, совсем дурак?

– Подожди, я сейчас объясню… В больших и средних городах, несмотря на зимние запреты, есть подпольные бордели, они промышляют полуофициально, власти берут с них взятки и не мешают, наступит весна – они вообще развернутся. А в маленьких поселениях на отшибе, вроде вашего Мархена, если это не практикуется, люди ищут другой выход. Я думаю, если бы ты иначе к ним относилась, ты бы стала для них вроде королевы, они же видят, что ты красивая… Я вот что имел в виду, когда сказал, что их можно понять…

– Тогда желаю тебе самому когда-нибудь оказаться на моем месте, – глядя ему в глаза, холодно отчеканила Эфра.

Вторично огорошенный, Стефан смотрел на нее и моргал, понимая, что они, считай, уже поссорились. Почти поссорились: еще пара реплик – и обратной дороги не будет.

Тягостную паузу разорвал – нет, поправил себя Стефан, скорее пронзил, ввинчиваясь на бешеных оборотах в вечернюю тишину, словно тонкое ледяное сверло, – отдаленный визг, от которого кожа покрылась мурашками.

– Кесу, – заметила Эфра.

Будничным тоном, словно речь шла о визите почтальона.

– Что делать?..

– Сиди. Ничего не делать. Здесь мы в безопасности, они в больницу не полезут.

– Ты уверена? У них, что ли, такие благородные принципы?

– Не знаю насчет принципов, но они, как и люди, предпочитают здоровую пищу. За маму я тоже не беспокоюсь, она старенькая и сразу видно, что больная. Если есть выбор, они таких не трогают, а выбор у них – весь Мархен в ассортименте.

Этот безучастный циничный тон ужаснул Стефана даже больше, чем ее страшноватое пожелание.

– Не жалко?

– Кого там жалеть? Тех, кто меня не пожалел? Этих скотов могли бы остановить их близкие: родители, родственники, знакомые, наша малозаметная полиция, наш пропойца-губернатор… Могли, но не захотели. Так что желаю кесу приятного аппетита.

Она прохладно усмехнулась. К боевому визгу серых убийц прибавились крики людей и звуки выстрелов, но из окна был виден только больничный забор да уютные заснеженные крыши двухэтажных домов на другой стороне улицы.

– Могут пострадать не только взрослые, но и дети.

Стефану очень хотелось добиться от нее нормальной человеческой реакции.

– Ты считаешь детей добрыми ангелочками? Когда я иду по улице, они обзывают меня шлюхой и забрасывают снежками, а сопляки тринадцати-четырнадцати лет лезут с похабщиной, чем они лучше взрослых?

– Они просто ничего не понимают. У тебя рано или поздно будут свои дети…

– Сомневаюсь.

– Вдруг потом, когда все изменится, ты все-таки решишь их завести?

– Если ты думаешь, что женщина, которой неоднократно заливали во влагалище водку, после этого способна к деторождению, ты большой оптимист.

Стефан переменился в лице и несколько секунд молчал, наконец пробормотал:

– Тебе надо отсюда уехать… Я помогу.

Они так и не поссорились.

Сегодня его выписали. Наплыв раненых после нападения автохтонов, коек не хватает, а у него самочувствие более или менее сносное, да и страховка третьеразрядная – необходимый минимум.

Персонал больницы был охвачен возбуждением двоякого сорта. С одной стороны, работа в авральном режиме, все сбиваются с ног, с другой – подоспела хорошая новость. Проходивший мимо караван забросил на островок почту: из двадцати с лишним претендентов на Весенний престол, которым разослал письма губернатор-пропойца, шестеро откликнулись и пообещали посетить Мархен в ходе своих предвыборных турне. Причем один из них – по слухам, кандидат из пятерки самых перспективных – может нагрянуть сюда в ближайшие дни. Радовались все, кроме Эфры, ей было все равно.

В ожидании попутного каравана Стефан снял комнату в центре города, подальше от береговой стены, которая, судя по ночной заварушке, не являлась для кесу непреодолимым препятствием.

Эфра жила на той же улице. Несмотря на поздний час, он подстерег ее у подъезда и теперь уговаривал бежать в столицу.

– Если я уеду, может пострадать мама, – щуря свои удивительные морозные глаза, возразила Эфра. – Был случай, одна девчонка пообещала свидание такому же скоту, потом передумала, а тот с двумя приятелями встретил ее отца, который возвращался из мастерской, и так испинал, что он полтора месяца пролежал у нас в больнице, вышел инвалидом. И отец девушки, и те ублюдки были пьяные, под суд никого не отдали – решили, дело житейское. То, что в больших городах считается за криминал, у нас повседневная жизнь.

– Ты ведь не такая, как все, – подавленно заметил Стефан.

В горле щипало, и все казалось безнадежным.

– У меня хорошая мама. Она раньше историю в школе преподавала, хотя смысла в этом не было никакого. Таких скотов надо держать в рабстве и пороть каждый день, чтобы пикнуть не смели, а не давать им человеческие права, как тебе или мне, тогда можно будет нормально жить.

Стефан начал спорить, хотя это, наверное, тоже было ошибкой. Эфра нарисовала слишком страшную и безрадостную картину, и ему хотелось убедиться, что на самом деле все не так плохо. Может быть, на самом деле эти парни в нее влюблены и ведут себя грубо, потому что не умеют иначе? Она же потрясающе красивая! Стройная, полногрудая, с точеной шеей и тонкой талией, да еще шелковистые платиновые волосы – такие длинные, что коса толщиной в руку свисает ниже пояса. Конечно, каждому захочется… Стефан пытался объяснить ей, что праздник чувственной любви все-таки лучше зимнего воздержания, и если бы научить этих ребят правильно выражать свои чувства, всем стало бы хорошо.

– Пусть тебе самому будет так хорошо, – отчужденно произнесла Эфра, когда он закончил излагать свои путаные соображения.

– Не надо так говорить, прошу тебя… Твои слова режут, как ножи. Я тебя люблю по-настоящему, ты для меня богиня красоты, и я бы что угодно отдал, чтобы ты была со мной!

– Да? Тогда убей тех, кого я скажу. Отдай мне их дрянные жизни.

– Я не могу убивать…

– А говоришь – «что угодно», – передразнила Эфра. – Не швыряйся словами.

– Я заберу вас отсюда, обещаю. Даже если продать парикмахерскую за полцены, денег на переезд хватит. Все будет хорошо, вот увидишь.

Их прервал громкий стук в дверь. Возбужденные голоса на лестничной площадке, пьяный смех.

– Мама, не выходи! – крикнула Эфра. – Сиди у себя, я сама открою.

Стефан остался в маленькой комнате с книжными полками на одной стене и вышивкой, изображающей летнее озеро, на другой. Хоть он и пытался выгораживать «этих ребят» – главным образом для того, чтобы успокоить ноющую в душе боль, – встретиться с ними лицом к лицу ему совсем не хотелось. Дадут бутылкой по голове или запинают в темной подворотне – вот тебе и погибель.

– Эфра, не курвись, пошли е…ся! – доносилось из коридора. – Че, давай, скорей собирайся, а то под дверью нассым!

Веселое ржание, дурашливые вопли.

«Я же не могу взять пистолет и перестрелять их, это же люди, а не кесу, меня отправят на каторгу! Несмотря на здешнее беззаконие, если я их убью, с меня спросят по закону, потому что я приезжий».

Ему больше не хотелось их оправдывать, и в душе клокотала ярость, разбавленная ощущением собственного бессилия – словно варево в кастрюле, которое местами бурлит, а местами слегка колышется, стянутое жирной пленкой.

Он ушел оттуда минут через десять после Эфры. Попрощался с ее мамой, пряча глаза.

Убийство исключено, холодным оружием он владеет так себе и стреляет посредственно. Обязательную для всех здоровых юношей подготовку в Гражданском ополчении он, конечно, прошел, но то была не жизнь, а малина: его сразу определили в отдел пропаганды при штабе – кропать вирши, поднимающие боевой дух, типа «шла пехота мимо Лесу, а навстречу злые кесу», и дальше наши побеждают. За художественный уровень до сих пор стыдно.

Одноименный с островом городок готовился к приему высокого гостя. Замазывали известкой ругательные слова на заборах и на штукатурке неказистых строений, забрасывали рыхлым лежалым снегом мусорные кучи. Пятна крови, оставшиеся после набега кесу, не стали трогать: пусть кандидат в верховные правители увидит воочию, что захолустный, но опрятный Мархен находится в бедственном положении.

Стефан наблюдал за превращением помойки в сугроб из окна закусочной, куда завернул пообедать. Кусок в горло не лез, к тому же кофейный напиток ему приготовили без сахара. Бурда бурдой, но сладость позволяет вообразить, будто пьешь настоящий кофе, а сейчас никакая игра воображения не поможет.

– Красноглазые суки все подчистую слизнули, – объяснила клиентам хозяйка закусочной. – Они сюда не за человечиной приходили, дичи и в Лесу вдосталь бегает. За сахаром, за сгущенкой, за конфетами, сучары подлые… И ведь знали, где что брать, все у них заранее было задумано! Вон, вишь ты, дверь у нас вышибли.

К разговору присоединились другие посетители. Один со знанием дела сообщил, что кесу занимались грабежом, разбившись на группы, причем на склад с зимним стратегическим запасом продовольствия вломилась самая большая, в составе которой были чародейки. Разорвали охранные заклинания и уволокли то, за чем пришли, так что сластей даже на складах не осталось. И ведь как орудовали, дрянь лесная: покуда отряд прикрытия отвлекал внимание гарнизона, остальные напали на гаражи, захватили машины и довезли добычу до восточных ворот, а за береговой стеной погрузили на своих грыбелей – и были таковы. Судя по всему, у них имеется подробный план Мархена – раз так, не обошлось без предательства.