Текст книги "Винтики эпохи. Невыдуманные истории"

К моменту гибели Сашеньки младшей Леночке исполнилось семь. В сентябре обе пошли в школу: Лена в первый класс, Нина в четвёртый. Неутолённая жажда знаний росла и в самой Амалии. Проверяла уроки дочерей и училась сама. Когда-то мечтала выучиться на бухгалтера, но время распорядилось по-другому.

Однажды на заборе рядом с домом Маля увидела объявление о годичных курсах бухгалтеров – зашла, поинтересовалась.

– Да, группа укомплектована не полностью, записаться ещё можно, – обнадёжил директор. – Начало занятий через день. У вас какое образование?

– Было семь, – отчаянно соврала она, помолчала и нерешительно добавила, – когда-то, до войны.

– Не забудьте прихватить документ об образовании.

В первый день о документе никто не спросил, и она начала посещать занятия. По математике её ставили в пример – сложней было по русскому языку.

Курсы подходили уже к концу, как однажды после занятий её задержали: в личном деле не оказалось свидетельства об образовании. От страха, что всё раскроется, Малю прошиб холодный пот, но она быстро нашлась:

– Не знаю, Лидия Семёновна, может, оно выпало, и техничка его выбросила?..

– Я всех опросила – никто ничего не выбрасывал. Сделай запрос – пусть новый документ вышлют.

– Ну, что Вы, Лидия Семёновна! В войну там всё разбомбило. Да и пока пришлют… Может, какую-никакую справку сделаете?

– Ну, ладно, подумаем с директором…

Больше на тему свидетельства об окончании семи классов с нею не заговаривали. И вот, наконец, последний день занятий! После торжественного собрания вручали дипломы. От значительности момента Амалия заплакала: она – и диплом, и почти что «красный»!.. По дороге домой всё думала, куда бы устроиться. Свернула в свой переулок. На брёвнах с кем-то судачила у ограды соседка. Лица обеих женщин – задумчиво-напряжённые.

– А вот и бухгалтер лёгок на помине! – оживилась соседка. – Хвастай документом! Покажь оценки-то!

Маля подошла, показала – всё больше пятёрки.

– Знакомься – моя давняя подружка Марья Николаевна, главбух Западно-Казахстанского железнодорожного участка по лесонасаждениям. У них второй бухгалтер ушла в декретный отпуск. Замену ей ищут – может, пойдёшь?

Мистика!.. Думала-гадала, куда б устроиться, а тут работа сама её ищет. Не она – её сватают! Так удачно рулетка ещё не играла, и от неожиданности Маля растерялась:

– Так у меня ж практики нет!.

– Заодно и практику получишь.

В разговор вмешалась незнакомка.

– Временно, на два года, никто не хочет устраиваться.

– А я согласна! – боднула Маля так, что шапка пышных волос заколыхалась, и женщины рассмеялись.

Через месяц Амалия уже всё, как семечки, щелкала, так что на неё не могли нарадоваться. Начисляла ли зарплату, выдавала ли и оформляла документы – всё к сроку, правильно и без напоминаний. Подошло время ухода, отпускать её не хотели.

С рудника к тому времени перебралась в Актюбинск и мама Рита с сыном, так что жили теперь все рядом. В 1976-м подошёл пенсионный возраст Маргариты, и Амалия отправилась в пенсионный отдел оформлять матери пенсию – заодно проверить и свои документы. И узнала новость, от которой потеряла покой: если к её стажу за отработанную на руднике вредность прибавить ещё два года «за вредность», на пенсию можно будет уйти на пять лет раньше – не в пятьдесят пять, а в пятьдесят!..

Заманчивая перспектива личной свободы не давала покоя. И она сделала то, на что бы не всякий решился, – оставила престижную бухгалтерию и на заводе «Актюбсельмаш» освоила вредную профессию гальваника.

После обработки в бензине, каустике, соляной кислоте и специального покрытия невзрачная, маслянисто-грязная фурнитура становилась неузнаваемой. Глядя на продукцию станка, что выплёскивал волшебные блестящие детали, она забывала о вредности и тяжести труда.

– Какие были грязные, а какие стали! Игрушки – да и только! – восхищалась она конечным продуктом.

Старшая дочь Нина, что оканчивала десятый класс, отличалась математическими способностями, как и покойный Сашенька. Она списалась с Московским институтом электронной техники (МИЭТ) и весь год отправляла туда контрольные. В итоге получила приглашение на место в общежитии со стипендией. Счастливым родителям казалось – они выиграли лотерейный билет.

Кроме математических способностей, дочь была ещё и спортивной: в детской юношеской спортивной школе (ДЮСШ) с пятого класса занималась гандболом – выступала в роли вратаря. Тренер был строгий, и команда завоёвывала обычно призовые места. Затем он уехал, и про спорт на какое-то время было забыто. В десятом классе пронёсся слух, что бывший тренер выступает судьёй в матче Киргизия-Казахстан. Прошло какое-то время, и Нина получила неожиданное приглашение выступить в роли запасного вратаря.

Между ученицей и тренером, что проживал в городе Шевченко, завязалась переписка. Кандидат на золотую медаль, Нина сдала последний экзамен, но рассвет встречать не стала и втайне от родителей отправилась в гостиницу к тренеру, что приехал к выпускным экзаменам. Амалия работала в ночную смену, Сашко спал, и, когда утром обнаружилось исчезновение дочери, оказалось, что она улетела в Шевченко с одноклассницей – будущим капитаном команды.

Амалия требовала вернуться, но Нина убедила родителей не беспокоиться: живёт, мол, в гостинице на полном гособеспечении и занята любимым делом – подготовкой к соревнованиям. И, действительно, через десять месяцев в городе Фрунзе состоялся матч, в котором они одержали победу. Однако у тренера на девушку были виды не только, как на вратаря: он ждал её совершеннолетия, и, как только оно наступило, склонил к замужеству.

Московский институт был перечёркнут, и образовательный финиш Нины свёлся к факультету гидрогеологии в Алма-атинском политехническом институте. В результате устроилась, как и мать, на вредное производство – в лабораторию по исследованию урановой руды. Мать ругалась и переживала: дочь пренебрегла жизнью в столице и возможностью сделать карьеру.

Лично у Амалии два года вредного производства подходили к концу. Наконец-то можно было и отдохнуть, и она с согласия Сашка уехала с Леночкой на Украину– в Житомир в гости к подруге.

И, как в другой мир, попала. Из сухого, горячего и пыльного Казахстана переместилась в край благородно-нежного тепла и щадящего солнца. Красивые и важные, как каштаны, люди восхищали уверенностью, рынок – фруктами и приятной дешевизной.

Вечером с подругой вспоминали, как они в Актюбинске работали в детском саду, когда доставали всё из-под полы и по талонам.

– Да-а, ты райское место нашла, по-хорошему завидую.

– А ты не завидуй – оставайся. Сестра вон комнату сдаёт, найти работу – не проблема.

– Да я-то с удовольствием: Украина ж – моя родина. Надо с Сашко посоветоваться.

– А чего советоваться – он, думаю, только «за» будет.

– Не знаю, столько лет о своём доме мечтал! Только отделали – и бросать? Нелегко это – сама знаешь.

– В Актюбинске зарплаты маленькие, климат опять же – не подарок. Всё дорого. Чего раздумывать?

– Ну, тогда с работой помоги. Найду работу – может, и Сашка́ перетяну.

Подруга советовала общество слепых:

– Им нужны рабочие. Да и квартиры строят там быстрее, чем в других организациях.

Директор, не колеблясь, принял Амалию без документов. В телеграмме мужу она убеждала его как можно скорее уволиться самому и уволить её.

Сашко́ снова не поверил, думал – разыгрывает.

Она попросила отгулы, оставила Леночку на подругу и уехала в Актюбинск. Увольнять Малю не хотели, пришлось отрабатывать положенные по закону двенадцать дней – время, в течение которого склоняла СашкА на продажу дома и переезд.

Он не соглашался.

В Житомире меж тем набегали прогулы – ей грозило увольнение. Спасло, что в декретный отпуск уходила одна из работниц, и Малю приняли с испытательным сроком на место беременной. Всё складывалось хорошо – плохо было главное: прикипевший к дому Сашке не хотел покидать Актюбинск. И она уехала без него.

К концу года Сашко́ приехал на разведку. Пока Леночка была в школе, а жена на работе, расхаживал по окрестностям. Ему всё нравилось – отторжение вызывали «хохлы», и связано это было со службой в армии. Как ни убеждала, ни уговаривала Маля, он уехал, оставшись при мнении, что «все хохлы – продажные шкуры».

С тех пор семья держалась на праздных выездах в гости друг к другу. Созрел Сашко́ для переезда только через полтора года. Продал дом и деньги положил на свой счёт. Она не возражала – доверяла: вместе было прожито четверть века.

По приезду он устроился в один с Малей коллектив – наладчиком. Раньше они делили меж собою часы, на которые приняли Сашка, и каждому выгорал небольшой приработок. С приходом нового наладчика они теряли приработок, и Сашку́ всячески начали вредить. Он нервничал и всё рвался уволиться.

Жила семья на квартире. За 55 рублей (деньги немалые!) снимали 11-метровку в трёхкомнатной «хрущёвке», но тревожило не это, а то, что жили, как бомжи, – без прописки. Через два года Мале удалось втиснуться в квартирную очередь. Сашко́ недоумевал:

– Ты как сумела? У нас же прописки нет!

Не желая портить своеобразный праздник души, она беспечно отмахнулась:

– Прописку никто не потребовал. Кроме нас с тобой, эти бумажки никому не нужны.

Надежда на благоустроенную квартиру поддерживала благодушный настрой – Сашко́ успокоился, увлёкся рыбалкой и всё реже вспоминал проданный в Актюбинске дом.

Неприятности Сашка́ на работе вносили диссонанс в их личные отношения. В такие минуты он замыкался, терял аппетит и всё рвался уехать.

– Потерпи, родной, очередь близко, – убеждала она. – Получим квартиру, перейдёшь на другую работу.

Взбудоражил Сашка́, и без того нервного, ночной звонок брата из Перми.

– Слушай! – кричал брат, работавший управляющим трестом Зап-Урал-Энерго. – Нам трёхкомнатную квартиру дают, но мать не хочет выписываться из 2-комнатной кооперативки. Чтобы ей остаться, надо в кооператив внести взнос. А какие у матери деньги? Вы же дом продали – выручи! Мать останется, и вы с нею.

– А ты почему не заплатишь?

– У меня нет таких денег.

Не верилось, что у управляющего трестом нет денег, однако спорить не стал и поговорил с Малей.

– И чьей тогда будет квартира? – удивилась она. Проконсультировались. Оказалось, квартира в случае смерти матери переходила очередному члену кооператива. Сашку́ в таком случае причиталась лишь её стоимость за вычетом износа. Получалось, он не приобретал, а терял.

Маля убеждала не соглашаться, но неурядицы на работе подогревали, и Сашко́ не выдержал – снял с книжки деньги, заплатил за кооператив и уехал к матери, надеясь, что без него жена быстрее созреет для Перми, но Маля в края детских скитаний возвращаться не хотела.

Настроенная на умеренный Житомир, она, в свою очередь, ни минуты не сомневалась, что, как только получит квартиру, Сашко вернётся в семью. Он бобылил в Перми, она – в Житомире, а в итоге – всё больше отвыкали друг от друга.

Личная рулетка давала сбой.

И вдруг – повестка в районный отдел милиции. Она терялась, но, кроме прописки, причин не видела. И не ошиблась: за нарушение паспортного режима ей предписывалось покинуть Житомир в течение 24 часов.

– Откуда у вас мой адрес – я же не прописана! – удивилась она в паспортном столе и, не сдержавшись, надрывно заплакала.

Успокоилась и начала доказывать, что никакой она не нарушитель: с хозяйкой не раз приходила она в паспортный стол, но её не прописывают. Начальник кричал – секретарша слушала и при выходе незаметно сунула ей в руку записку.

Во дворе Маля развернула скомканную в ладошке бумажку и прочла: «Обратитесь в областное управление паспортного стола». 24 часа начинали свой отсчёт, и она последовала совету. В областном управлении выслушала чиновный ответ секретаря:

– Начальник на партийном собрании в актовом зале. Сегодня его не будет.

Терять ей было нечего – у двери актового зала села сторожить начальника. Почувствовала голод и вспомнила, что за день ничего не ела, но буфет был закрыт– оставалось терпеть.

К девятнадцати из актового зала начал выходить народ. Заметив человека в военной форме, Маля поспешила к нему.

– Меня из города выгоняют. В 24 часа, – сказала она и заскулила не то от обиды, не то от голода.

На них начали оглядываться, и начальник отвёл её в сторону. С трудом сдерживая рыдания, Маля сбивчиво объясняла. Очевидно, лишние глаза и уши были начальнику ни к чему – он предложил зайти к нему в кабинет.

– Два года мыкаюсь, – начала она уже более спокойно, – не прописывают. Почему, не знаю.

– Этого зазнайку давно следует пропесочить, – зевнул начальник. – Сегодня пятница, в выходные выселять не станут, а в понедельник пропишитесь вот с этой бумажкой. Уже поздно, да и устал я – пойдёмте.

При выходе Амалия едва не свела всё к нулю.

– А почему не прописывали? Потому что немка – да?

У начальника взлетели брови, и он жёстко приказал:

– Дайте сюда паспорт!..

«Дёрнул чёрт», – казнилась она, – но деваться было некуда, достала из сумочки паспорт.

Он долго изучал её данные.

– Нет, национальность здесь ни при чём, – вернул он паспорт с задумчивым видом.

Оказалось, начальник был поляком, не украинцем – обстоятельство, что заставило рулетку сыграть в её пользу.

Не сомневаясь, что донос на неё по поводу прописки – дело рук анонимщиков, терялась, кто это мог быть: брака она не делала; её детали отправляли, как образцовые, на выставку в Киев, а недавно за высокое качество продукции ей вручили именной штамп «Знак качества», за который к зарплате шла прибавка пять рублей. И вспомнила завистливые взгляды… В результате – зависть и донос!..

Ребус этот разрешился сам собою. Зашла как-то после работы в душ, где ливнем журчала вода. Сквозь шум донёсся негромкий разговор. Маля прислушалась.

– Ще двух рокив ны робыть, а строить из сэбэ, будто во-на тут главна… Ф-фашистка проклята…

– И «Знак» вжэ получила…

– Ничо, ны всэ коту маслэниця – може, йи з городу скоро вытурять, – донёсся злой голос бригадира прессовщиц.

Амалия тихо прошла в кабину, открыла кран – вода забилась, заплескалась о бетон.

– О, а мы и ны учуялы, як ты вийшла! – одна поверх другой смотрели они, нагие, в позе ожидания.

Затем в ночную смену у неё сломался пресс, а запасной, что стоял в углу, штамповал брак – работать на нём никто не хотел. Оставалось опробовать «бракованный» пресс и проверить, почему он гонит неправильную пресс-форму. Маля долго мучилась, подбирала режим температуры и давления, но удача улыбнулась: при норме 800 она сделала 1000 деталей – план перевыполнила!

На другую ночь снова встала к «бракованному» прессу, но не сделала и ста деталей, как подошла одна из работниц.

– Ты учора на ём робыла – сёгодни буду я, – и толкнула.

– Убери руки! – дёрнулась Амалия. – До меня на нём никто работать не хотел. Я освоила – и вам завидно стало. Не уйду.

Женщина тянула за рукав: «Прыихала хфашистка, порядки тут устанавлюе», и из детской памяти всплыла семья «фашистов», что подарила Мале золотые серёжки. Чтобы не дать разгореться скандалу и не омрачить воспоминания, отошла и устроилась в раздевалке на лавочке – там до утра и продремала.

Её пресс отремонтировали только к следующей смене. Беспристрастная рулетка выдавала то проигрыши, то выигрыши – и теперь всё больше из-за национальности.

Леночка окончила десятилетку и уехала к отцу в Пермь, чтобы там поступить в медицинский институт. Амалия отговаривала её: «Вначале испробуй себя санитаркой. Может, вид крови не для тебя». Лена не слушалась – тем более, что отец прибегал к популярным байкам и советовал дочери не институт, а училище:

– Быстрее приобретёшь специальность и раньше начнёшь самостоятельную жизнь. Евреи, знаешь, что говорят? Главное в жизни не образование, а хорошо устроиться. Хорошо устроиться можно, если пробиться на гормолзавод или мясокомбинат.

Мораль сей «рулетки» сработала, и дочь поступила в профессионально-техническое училище на мясо-молочное отделение.

Амалия в поте лица работала в Житомире. Платить за комнату столько же, сколько и раньше, было тяжело, и она попросила снизить квартирную плату – хозяйка отказалась.

– Раз так, – решила Амалия, – придётся искать другую квартиру.

И прозондировала, где и кто сдаёт квартиры. Ей посоветовали семью из двух мужчин, что жили в трёхкомнатной квартире и нуждались в уборщице. Это был один из старых купеческих домов, но при советской власти из него сделали шесть квартир с отдельными входами. Марк Алексеевич, из «бывших», в прошлой жизни дворянин, при советской власти актёр и пенсионер, остался вдвоём с сыном, музыкантом-шизофреником после неожиданной смерти жены. От радости, что Маля согласна варить и убираться, старик согласился не только на прописку, но и на бесплатное проживание.

Поняв, что задумка Мали уйти на другую квартиру – не розыгрыш, хозяйке захотелось сравнить новую квартиру со своей, и она решила помочь перенести ей вещи. Вошла и зажала нос:

– Фу, та xiбa ж у такий нечистоти можна жити? Дихати ж ни можна! – и потянулась к форточке.

– Выскребу, вымою – уйдёт и грязь, и вонь.

– Залишайся у мене, я квартирну плату зменшу.

– Поздно, надо было уменьшать, когда просила.

Жили мужчины уединённо. У каждого был свой горшок, для большого туалета во дворе выходили один раз – других моционов у них не было. Соседка иногда приносила из столовой варево. Разогревая её, мужчины забывали про включённую электроплитку, и пища пригорала. Строй кастрюль отмокал на кухне – вонь стояла неимоверная.

Амалию не испугало, что жить предстояло в проходной комнате, – она попросила отпуск и запустила рулетку быта. Первым делом выбросила кастрюли и купила новые.

Заметив это, Марк Алексеевич попробовал возмутиться:

– Малечка Ивановна, так их же ж можно было почистить! Пол никогда не мылся, грязи на нём было в несколько слоёв. Попробовала соскрести лопатой – получилось неровно. Догадавшись навести воду с каустиком, выплеснула её на пол – отмылась и грязь, и облезлая краска, с ними ушла и вонь.

После еды сын обычно ложился спать, со стариком случались иногда беседы об искусстве и театре, переключались на старость – на то, что смерть затерялась…

– Звать её, Марк Алексеевич, грешно – она сама придёт. А умереть я вам не дам: 75 для мужчины – не старость.

– Ваши слова, как аплодисменты щедрого зрителя. Жаль – не исцеляют. Аркашу тяжело одного оставлять. Хоть и решено, что после меня его возьмут в дом инвалидов (документы уже готовы), все равно жалко.

– И давно это с ним?

– После седьмого класса началось, но музыкальное училище всё же окончил.

– С ним легко – не буйный.

– Это и спасало нас с женой.

Режим отца и сына был театральный: завтракали в 14, обедали в 20, ужинали в 3 ночи, затем принимали снотворное и спали до обеда. Старик сиживал иногда на крылечке, ночами на несколько минут выходил и Аркаша.

Чтобы вернуть их к нормальному режиму, Амалия каждый день сдвигала график приёма пищи на полчаса. Довела его до нормы и начала питаться в одно время с ними, еду относила каждому в свою комнату. Марк Алексеевич оживал. Как-то вышел он из комнаты и кокетливо стал в позу.

– Как я вам, Малечка Ивановна?

Скользнув по его засаленному жилету, она улыбнулась:

– Давайте – другой куплю.

– Зачем? Он совсем ещё хорош, только вот здесь, – показал он на карман, – зашить надо. Это я сделаю, это несложно.

Он окреп и однажды решил отправиться на рыбалку, но вернулся без рыбы, удочек и корма.

– Судьба, Малечка Ивановна, посмеялась над старым человеком.

– Что случилось?

– Раки у берега всю наживку съели, но ничего – подышал ионами. Это так прекрасно! Так замечательно!

Лена тем временем жила с отцом в Перми. За десять месяцев окончила училище и получила направление в лабораторию гормолзавода. От счастья, что дочь «устроилась по-еврейски хорошо», папа на радостях отправился в путешествие по Волге.

Оставшись одна, Лена загрустила. От тоски и одиночества рванула на выходные к маме в Житомир – увидела, каково ей с двумя больными мужчинами, и решила остаться.

Вернулась в Пермь, за два дня уволилась, оставила короткую записку: «Папа, прости, я маме сейчас нужнее» и уехала. Полный свежих впечатлений, он вернулся из турне, нашёл на столе записку и понял, что с отъездом дочери потерял и семью.

Водные процедуры Марка Алексеевича и Аркаши сводились к мытью рук и лица, и мать с дочерью решили устроить им баню.

Квартира отапливалась газовым бойлером. Добившись в ЖЭКе колонки, они выпилили в полу доски под ванну, чтобы забетонировать тумбу, и от удивления присели: под полом открылась пустота в человеческий рост, её следовало заполнить.

В музучилище рядом с домом делали ремонт, и цепкий взгляд Амалии тотчас оценил горы мусора и баки с готовым раствором. За бутылку водки прораб разрешил брать столько мусора и раствора, сколько нужно, и женщины три дня заваливали яму, превозмогая боль в спине и руках. Когда всё схватилось и подсохло, установили ванну, соединили толстым резиновым шлангом слив с канализацией, и Амалия опробовала сооружение на себе.

– Марк Алексеевич, сегодня я хочу устроить вам банный день. Как вы? – спросила она.

Старик загорелся:

– Я – очень даже положительно! Это такое счастье!

С полотенцем через плечо и каким-то маленьким свёртком протопал он в ванную. Амалия локтем, как маленьким детям, проверила температуру.

– Малечка Ивановна, вы меня сварить хотите?! – и, не доверяясь ей, бросил в воду градусник.

– Марк Алексеевич, это нормальная вода. Посидите, по-отмокайте, а потом я Аркашу пришлю – спину Вам потрёт.

Старик упирался. Амалия зачерпнула небольшим тазом воды:

– Ставьте ноги.

Он попробовал и спорить не стал, через час вышел довольный и весь красный.

– Отдохну, затем потру спину Аркаше.

Аркаша, два года не знавший ванны и бани, отчаянно тряс головой и робко выглядывал из своей комнаты – купаться не хотел. Его выманили хитростью и с трудом увели в ванную. Что он там делал, осталось тайной, только вышел он оттуда уже через несколько минут. Проснулся Марк Алексеевич помыть спину сыну – он безмятежно спал.

– Как же так? – развёл руками старик. – Два года не мылся… а спина опять грязной осталась?!..