Текст книги "Flamma"

Король поблагодарил за теплый прием и, предложив оставить славословия на десерт, пригласил всех собравшихся перейти в комнату по соседству, дабы собственно поужинать. Слуги, повинуясь словам своего государя, отворили двери обеденной залы и Карл II, усевшись за отдельный, возвышающийся над остальными, стол, сделал знак рассаживаться и остальным. Гости, согласно требованиям придворного этикета, заняли соответствующие их званию и рангу места за другими столами и торжественный ужин начался.

***

Яркое освещение обеденной залы, отражаясь в позолоте блюд и хрустале бокалов, заставляло все помещение мерцать подобно чистейшей воды бриллианту, а расставленные здесь столы, как водится на королевских пирах, ломились от всевозможных яств. Каждая смена блюд оказывалась аппетитней предыдущей. Многочисленные слуги, прислуживающие за ужином, не успевали подливать вина в бокалы трапезничающих господ. Все – от какого-нибудь провинциального барона, до самого Карла II – отдавали должное искусству королевских поваров и богатству королевских погребов.

Один лишь Люциус был мрачен и почти не притрагивался к пище. Присутствие рыжей девушки заставляло архидьякона испытывать сильнейшее беспокойство: кто знает, какие намерения и мысли скрываются за ее трогательной улыбкой.

***

Наконец ужин закончился. Насытившиеся и довольные дворяне перешли обратно в гостевую залу, где прислугой уже были расставлены столики для игры в карты. Гости, как и прежде, – группами, – разбрелись по разным углам и предались азартному развлечению, продолжая при этом оживленно беседовать.

Епископ вместе с Люциусом направился к столу, за которым его величество увлеченно играл в винт33
  Винт – род карточной игры.


[Закрыть] с тремя ирландскими аристократами. В десяти шагах от них священники остановились.

– Когда король заговорит с тобой, подойди ближе, – сказал епископ; и, преодолев оставшееся расстояние в одиночку, отвесил общий поклон ирландцам и отдельный, особо почтительный, его величеству.

Архидьякон, находясь в отдалении, не мог слышать, о чем говорится за королевским столом, но по тому, как Карл II посматривал в его сторону, догадался, что речь идет именно о нем, а значит, епископ не стал затягивать с представлением Люциуса государю.

– Господин Люциус Флам! – громко и нарочито грозно произнес король, глядя прямо на архидьякона.

– Я здесь, ваше величество, – ничуть не смутившись, отозвался тот, делая несколько шагов вперед.

Вокруг все стихло. Взоры всех присутствующих обратились на Люциуса. Двор только утром прибыл в Лондон, но о смерти барона Анкепа, было известно уже каждому. А человек, представший сейчас перед королем – не только настоятель Собора святого Павла, возле которого произошло убийство, но еще, к тому же, и племянник погибшего.

– Это господин Флам! – шептали одни.

– Это отец Люциус! – подхватывали другие.

– Это архидьякон из того самого собора! – добавляли третьи.

При этом мало кто был лично знаком с ним, а те, кто все же знавал Люциуса раньше, не могли не подивиться тому, как сильно он изменился за тот, почти год, что они его не видели: лицо архидьякона заметно осунулось, очертив скулы; в глазах появился неестественный блеск, нередко загорающийся мрачным пламенем; голос, благодаря ранее не слышимым в нем ноткам грусти, приобрел необыкновенную проникновенность, а матовая бледность и легкая хромота выгодно подчеркивали его без того красивую внешность. Благородство, ум и непоколебимая воля чувствовались в этом человеке. И только епископу было ведомо, что все эти перемены произошли с его другом не за несколько месяцев, как считали остальные, а за последнюю лишь неделю.

Как бы то ни было, Люциус в одно мгновение привлек к себе внимание мужчин и, ровным счетом ничего не делая, завоевал симпатии женщин.

– Я заметил, что вы были чересчур угрюмы за ужином, – продолжал король все тем же тоном показного недовольства. – Быть может вам не нравится наше празднество, господин Флам?

– Напротив, ваше величество, оно великолепно, – ответил Люциус. – Однако меня угнетает сознание того, что мы наслаждаемся богатством и изобилием в то время, когда народ за этими стенами – он махнул рукой в сторону окна, за которым виднелись очертания тонущего во мраке города – страдает от чумы.

Епископ бросил на Люциуса предостерегающий взгляд, означающий, что негоже на торжествах, тем более королевских, заводить такие печальные темы для разговора. Но этой фразой архидьякон начал выполнение еще утром намеченного плана. Каждое слово, каждый жест был им заблаговременно обдуман.

– Помилуйте, святой отец! – позволил себе удивиться Карл II. – Чума закончилась и мы, если не ошибаюсь, отчасти именно это и празднуем.

– В нищих кварталах Лондона по сей день умирают люди, – сказал архидьякон. – Но я имею в виду не болезнь…

Люциус сделал наивыразительнейшую паузу, также подготовленную им заранее, дабы сказанное оказало на слушателей возможно большее впечатление.

– …я говорю о сектах, – продолжал он. – Об организациях, которые, вселяя ложные надежды в истомленных бедствиями людей, обретают над ними губительную власть. Власть в руках глупцов, корыстолюбцев и фанатиков – вот та чума, что сейчас сокрушает тела и души народа, понуждая его к ничтожному существованию или поистине страшным и низким деяниям.

– Да, я слышал об этом, – проговорил король и, взглянув на епископа, как бы адресуя ему свой вопрос, добавил: – Но неужели вы полагаете, что всё так уж серьезно?

Люциус не позволил епископу вмешаться.

– Не далее как сегодня утром, ко мне пришел человек, которого толкает на убийство одно из таких обществ, – быстро сказал он.

При этих словах господин Хувер, также присутствующий в зале, зарделся от гордости и удовольствия. Откуда ему – недалекому – было знать, что архидьякон умышленно подкрепляет его версию?

– Не думал, что вы так сильно переживаете о смерти вашего дяди, – промолвил Карл II, решивший, будто догадывается о причинах побуждавших архидьякона так резко отзываться о сектах.

Люциус, в знак траура, опустил голову; но на губах его играла улыбка: заблуждение короля только приблизило архидьякона к цели.

– И все же, государь, это тяжкое испытание, – со вздохом откликнулся он.

– Да бросьте, друг мой! – воскликнул король, как и все обманутый притворством архидьякона – говорят барон Анкеп, был порядочной скотиной. Кроме того нет худа без добра и вы теперь наследник.

– Это-то меня и беспокоит, – тихо, точно не желая быть услышанным, пробормотал Люциус.

– Отчего же? – полюбопытствовал король.

Глаза архидьякона блеснули: «вот мы и подошли к самому интересному» – подумал он.

– Вашему величеству должно быть неизвестно, что наследство, о котором вы изволили упомянуть… – Люциус, якобы подыскивая нужные слова, вновь выдержал паузу – …плохо сказывается на моей репутации во мнении народа. И потому… – еще одна красочная заминка. – Я решил отказаться от наследства!

Произнеся это, архидьякон высоко поднял голову и уверенным взглядом победителя обвел ошарашенную толпу аристократов и чиновников, наслаждаясь изумлением на их лицах.

– Отказаться?! – раздавалось отовсюду. – В чью же пользу, позвольте узнать?

– В пользу королевства английского, – весомо заявил Люциус.

И не успел он договорить, как двери в гостевую залу распахнулись; камердинер доложил:

– Нотариус! От господина Люциуса Флама к его величеству.

Только теперь епископ вспомнил обещание архидьякона удивить его, и был поражен: c какой дьявольской четкостью, с каким холодным расчетом его друг исполнил свое обещание.

***

Дальнейшее должно было представлять собой лишь формальности, и не лишенное чувства такта общество поспешило разойтись по своим столам, чтобы не мешать их соблюдению. Возле короля остались только епископ, архидьякон, нотариус и трое ирландцев в качестве свидетелей.

Нотариус зачитал основные пункты, составленной им по требованию Люциуса, дарственной:

– Во-первых: – провозгласил он, – земли Люциуса Флама, со всем, что есть на них ценного, а также рента, с них получаемая, принадлежат отныне Карлу II Стюарту, волею господа нашего, королю Англии, Шотландии и Ирландии.

– Во-вторых: – продолжал нотариус, – все деньги из хранилищ вышеозначенного Люциуса Флама – золото и ассигнации на сумму в полмиллиона фунтов стерлингов – жертвуются на нужды англиканской церкви.

Затем все семеро поставили свои подписи на акте, поданном бесстрастным нотариусом и тот, закончив на этом свои дела, поклонившись, вышел.

***

После ухода нотариуса, Карл II казался задумчивым и несколько рассеянным. Однако он был очень любезен с двумя священниками и долго не желал с ними расставаться. Они разговаривали о каких-то малозначительных вещах уже около получаса, когда к королю приблизилась молодая фрейлина из окружения миссис Палмер.

– Ваше величество, – сделав изящный реверанс, обратилась она к государю. – Миледи почтительнейше просит уступить ей столь занимательного собеседника, как господин Флам.

Архидьякон, которому хотелось побеседовать с фавориткой короля и не было нужды продолжать общение с самим королем, поспешил ухватиться за такую возможность и быстро шепнул что-то на ухо епископу.

– Если ваше величество позволите, – поспешно проговорил епископ, выслушав Люциуса. – Я представлю господина Флама леди Палмер.

Карл II взглянул на архидьякона, как бы спрашивая его мнение; тот кивнул.

– Что ж, Люциус, идите, – согласился король, жестом отпуская всю троицу.

Епископ был в восторге: государь назвал его друга по имени.

Глава X. Теории любви, видение войны и тонкость политики

Миссис Барбара Палмер одарила приблизившихся священников приветливой улыбкой и сразу же приступила к расспросам о том, что занимало в этот момент каждого присутствующего в зале человека – об удивительном поступке Люциуса. Но архидьякон, быстрым взглядом оценив настроение леди Палмер и ее приближенных, пришел к выводу, что на самом деле всех этих людей больше интересует сама его персона, нежели событие, творцом которого он стал. Поэтому, предоставив епископу одному отвечать на все вопросы, Люциус принялся изучать окружающих дам и лордов, дабы составить впечатление (пусть поверхностное) о тех, с кем ему предстояло вести беседу, когда их внимание обратится непосредственно к нему.

Однако присутствие в этом обществе рыжей девушки отвлекало и несколько тревожило Люциуса: даже заслоняемая ореолом величия таких знаменательных личностей как принц, фаворитка Карла II или Бэкингем, эта женщина неизменно притягивала к себе взоры архидьякона и привносила в его душу смятение. Непонятное ощущение, как неоднократно бывало от одного лишь вида ее, сдавило грудь Люциуса где-то под сердцем.

«Почему я не могу совладать с чувством невольного страха перед ней?» – не понимал он.

И миссис Палмер заметила растерянность архидьякона.

– Что с вами, господин Флам? – поинтересовалась она, перебивая епископа, увлеченно пересказывающего положения преподнесенной королю дарственной. – Почему вы так смотрите на Маргариту?

Решивший будто забылся на столько, что испытываемые им чувства были угаданы, Люциус вздрогнул. Но уже скоро он облегченно перевел дух: живой и веселый взгляд фаворитки Карла II открыл проницательному архидьякону истинное направление ее мысли.

«Как же просто спутать боязнь и любовный трепет!» – усмехаясь, подумал он. – «Ну да мне это только на руку».

Теперь Люциус знал, какое направление нужно придать разговору.

– Мне кажется, в присутствии молодых и красивых дам не следует говорить о столь суетных вещах как наследство и другие юридические безделицы, – интонационно изображая пренебрежение, произнес он. – Ведь есть темы гораздо более возвышенные и притом не менее увлекательные.

– Какие, например? – спросила миссис Палмер, которую рассказ епископа действительно начал утомлять.

– Например, любовь, миледи, – пояснил архидьякон, стараясь показаться смущенным.

Герцог Бэкингем презрительно хмыкнул, но на губах леди Палмер заиграла одобрительная улыбка. Этого оказалось достаточно для того чтобы Люциус поспешил развить успех: он поведал об утреннем посещении собора девушкой, влюбленной в некоего священника, и необычайно красочно передал свой разговор с нею.

«Вот и эта история пригодилась» – довольный сложившейся ситуацией решил Люциус, глядя на то, как легко миссис Палмер поддается очарованию его речей.

– Любовь – это божественная искра, разжигаемая двумя человеческими чувствами: симпатией и страстью. Симпатия – есть жажда созерцания и близости; страсть же – жажда обладания и единения, – горячо включилась в обсуждение услышанного леди Палмер. – В зависимости от преобладающего в ней чувства, любовь бывает платонической и плотской – здесь я с вами согласна, – но она всегда от бога и заслуживает права быть – в любом ее проявлении! – и тут наши мнения расходятся, поскольку я считаю, что вы не должны были ограничивать бедную девушку в ее чувствах.

Архидьякон не ожидал от любовницы короля столь рьяного заступничества за простую горожанку (к тому же ей неизвестную), но чем сильнее увязала леди Палмер в сетях Люциуса, тем большее значение приобретал он в ее глазах. Поэтому возможность вступить в спор пришлась для него очень кстати.

– Простите, миледи, вы не правы! – возразил Люциус. – Я был далек от того чтобы кого-то в чём-либо ограничивать – я лишь давал совет; однако, быть может, совершил ошибку высказав его в несколько категоричной форме. Но и вы в свою очередь забываете о том, что речь идет не только о девушке… – он выразительно взглянул на внимавшую ему миссис Палмер и та, задумчиво кивнув, сделала архидьякону знак, что он может продолжить. – Для священника же, позволительна только самая целомудренная и чистая любовь, – заключил тогда Люциус, – каковой, несомненно, является платоническая.

Леди Палмер молча взирала на архидьякона и будучи абсолютно уверена в небезупречности последнего вывода не находила все же опровержения его словам. Впрочем, Люциус, пользуясь возникшей паузой, сам пришел ей на помощь.

– Правда, из вашего определения любви я могу вывести еще один вид ее, в котором симпатия и страсть находятся в равновесии и взаимно дополняют другу друга – любовь гармоничная, полная, искренняя, – говорил он, вызывая в глазах миссис Палмер проблеск надежды только для того чтобы следующей фразой безжалостно погасить его. – Такая любовь идеальна для мирян; но и она, к сожалению, не подходит священнику: ибо там, где дух главенствует над плотью, нет места гармонии.

– Как собственно и в обратном случае: когда душа покоряется желаниям тела, – грустно промолвила леди Палмер. – Но ведь так всегда и бывает – одно верховенствует над другим. – Она бросила взгляд в сторону, где должно быть находился Карл II и тихонько, будто спрашивая саму себя, произнесла: – Неужели это значит, что совершенной любви не существует?

Люциус пожал плечами: «Кому как не фаворитке короля должен быть известен ответ на этот вопрос» – означало его движение.

– И что делать, если достичь подобной любви так неудержимо хочется? – не замечая жеста архидьякона, спросила миссис Палмер.

И на мечтательном лице ее отразилось столько светлых грёз и иллюзий, что Люциусу стало не по себе от того, что они, возможно, будут им развеяны.

– Ждать, – просто сказал он, всячески стараясь смягчить свой неоднозначный ответ, – ведь влюбленность не всегда любовь. – Кое-кто улыбнулся, признавая справедливость этих слов, а за ними уже следовали другие – столь же мало успокаивающие, сколь и верные: – Или смириться – ведь помимо любви есть еще и привычка.

***

В том же духе проходил и весь последующий разговор. Вот только от частностей перешли к общему.

– Для любви нет религии, нет науки, нет философии. Для любви нет даже разума. Только сердца и души существуют для этой могучей силы, связующей судьбы людей своими дурно сплетенными нитями… – вдохновенно говорила миссис Палмер.

– …вожделенные концы которых, так сложно отыскать в паутине жизни среди множества причудливо разветвляющихся шерстинок, постоянно уводящих нас куда-то в сторону, – продолжал ее сравнение Люциус.

И беседа грозила затянуться очень надолго, если бы не вмешательство в нее герцога Бэкингема.

– Как можно говорить о любви иной, нежели любовь к ее величеству? – некстати и совсем не к месту сказал он, указывая на Екатерину и ее свиту. – Разве кто-то может быть более достойным этого чувства, когда в зале присутствует сама королева?

Ответом ему был полный неудовольствия взор леди Палмер. Но архидьякон, давно почувствовавший неприязненное к себе отношение со стороны Бэкингема, понял, что вопрос предназначен именно ему и, к тому же, с вполне определенной целью.

«Глупец!» – решил Люциус. – «Неужели он действительно надеется сбить меня с толку таким никчемным способом?».

В самом деле: предположение герцога о том, что архидьякону неизвестно про соперничество между королевой и фавориткой было более чем наивным; и своим высказыванием, Бэкингем повредил больше себе, нежели Люциусу.

– Подобострастные поклоны, заискивающие взгляды и льстивые речи – есть проявления не любви к женщине, а преклонения перед ее титулом, – холодно произнес архидьякон. – И поскольку мне известны добродетели куда более значимые, чем звучные имена и звания, то я склонен считать ваши слова, милорд, несмотря на их верноподданническую подоплеку, чуть ли не оскорблением для присутствующих здесь дам.

Такая отповедь на нападки Бэкингема пришлась по вкусу миссис Палмер и окружающим ее женщинам, каждая из которых с удовольствием наблюдала, как краска стыда заливает лицо молодого, красивого и обычно высокомерного (но наконец-то уязвленного) гордеца герцога.

– Все они, – продолжал тем временем архидьякон, невольно задерживая взгляд на красавице Маргарите и, уже умышленно, на леди Палмер, – не в меньшей (а, пожалуй, так и в большей) степени, чем королева, достойны любви. И если уж на то пошло – беспощадно добивая соперника, усмехнулся Люциус, – настоящей королевой!.. женщину делает любовь короля.

Миссис Палмер довольно засмеялась: последний довод особенно порадовал ее.

– А вот, кстати, и он – его величество Карл II! – провозгласила она, с чисто женским ехидством взирая на Бэкингема и наслаждаясь смущением, в которое его повергло это известие.

Действительно, к группе окружающей леди Барбару Палмер, сопровождаемый двумя только пажами, приближался сам король.

Люциус не сомневался в хорошем расположении к нему государя и его фаворитки, но поспешил, все же, почтительно отойти в сторону. Примеру проявленной архидьяконом чуткости не преминули последовать и все остальные, включая Бэкингема, которого Люциус старался не упускать из виду. Он никак не мог понять, почему герцог так недружелюбен с ним.

Бэкингем заметил к себе устойчивый интерес архидьякона и их взгляды на мгновение встретились.

«Так вот оно что…» – подумал Люциус, с поразительной проницательностью уловивший в глазах герцога все оттенки его чувств. – «Это ревность!.. Как интересно!.. Но ревнует он не женщину, а свое влияние на нее».

Герцог Бэкингем показательно отвернулся.

«Что ж», – бесстрастно рассудил Люциус, – «такова жизнь: одновременно с новыми друзьями в ней непременно должны появляться и новые враги».

***

Дабы не мешать беседе короля с миссис Палмер, все те, кто недавно окружал фаворитку, собрались теперь вокруг принца Йоркского. Само собой, вместе с центром общества, должна была смениться и тема разговора, таким образом, от обсуждения любви перешли к обсуждению чего-то прямо противоположного – вражды… или, если точнее, – войны между Англией и Голландией.

Сам принц Джеймс, сведущий в кораблестроении архитектор Кристофер Рен, чиновник морского ведомства Сэмюэль Пипс и адмирал английского флота Джордж Монк (в прошлом грозный генерал, восстановивший на престоле династию Стюартов, а ныне… тоже генерал, но вместе с тем отъевший небольшое брюшко герцог Альбемарль) увлеченно обсуждали возможный исход грядущего противостояния двух морских держав.

– С самого начала зимы мы снаряжаем наш флот, – говорил Пипс. – И, смею вас уверить, снаряжаем неплохо. Другое дело, что и голландцы, должно быть, заняты тем же.

– Я как-то заглядывал в порт, – в свою очередь заметил Рен, – и видел заложенный в доках военный фрегат. Судя по планируемой оснастке и водоизмещению, на его бортах можно будет разместить порядка семидесяти орудий и еще с десяток выставить на корме. – Он довольно прищелкнул языком: – Знатное выдастся пополнение нашему флоту.

– Ну а я могу поручиться за выучку наших моряков и их умение палить по голландским бревнам из английских пушек, – хвастливо добавил Монк и, сопровождая свои слова крайне оживленной жестикуляцией, нечаянно выбил из рук проходившего мимо слуги уставленный бокалами вина поднос.

Маргарита звонко засмеялась неловкости Монка и, указывая на десятки мелких осколков плавающих в медленно растекающейся красной лужице, произнесла:

– И самая могучая флотилия обращается в ничто под дланью нашего достойного адмирала.

Какой-то миг никто не знал, как отнестись к этим словам; но когда сам Монк, расхохотавшись, сказал:

– Ваша правда, мисс, голландцам придется не сладко от столкновения с управляемой мною армадой.

…заулыбались и все остальные. И только Люциус, не поддавшийся всеобщему веселью, с мрачным любопытством посмотрел на Маргариту: подобный смех из ее уст ему однажды уже доводилось слышать.

***

Пробило десять часов вечера и гости стали постепенно расходиться.

Архидьякон и епископ, вместе с множеством покидавших Уайт-холл дворян, не торопясь спускались по парадной лестнице, когда их догнал посланный королем лакей.

– Его величество требуют господина лондонского епископа в свой кабинет, – кланяясь, сказал он.

Епископ заметно стушевался и виновато посмотрел на Люциуса, которого должен был на время оставить.

– Я буду ждать вас возле кареты, – успокаивающе улыбнувшись, произнес тот.

– Изволите проследовать за мной, ваше преосвященство, – проговорил слуга, повернувшись боком и призывным жестом вытянув руку в сторону, куда через минуту и увел епископа.

Миновав длинный побочный коридор, они вышли в широкую хорошо освещенную галерею и направились к двери в ее дальнем конце. Несколько гвардейцев, офицер и камердинер постоянно дежурили в этом, ведущем к кабинету его величества, помещении; но прелата допустили к королю безо всяких задержек, доклада и сопутствующих церемоний (в чем он усмотрел хороший знак – ведь таковым должно было быть распоряжение самого государя). Однако оказавшись в кабинете, епископ почувствовал некоторую робость: вишневая драпировка стен; громоздкая, но очень удачно вписывающаяся в интерьер комнаты мебель; заваленный бумагами стол, с лежавшей прямо посередине дарственной Люциуса – рассеивали на себе его внимание.

Сам же Карл II, с устремленным на ночной Лондон взглядом, молча, стоял возле окна.

– Вы хотели меня видеть, сир? – спросил прелат, сообщая тем самым о своем присутствии.

– Да, господин епископ, – не оборачиваясь, сказал Карл. – Присаживайтесь.

Но сам король продолжал стоять и епископ из уважения к этикету не посмел воспользоваться его предложением.

– Почему вы отстранили Дэве от расследования? – полюбопытствовал король, по-прежнему глядя в темноту за окном.

Епископ смешался: вопрос был неожиданным. Но Карл II терпеливо ждал на него ответа.

– Ему давно не поручали никаких дел… – нерешительно начал епископ. – К тому же он опустился и почти все свободное время проводит в какой-то дешевой таверне.

– Вот как?! – удивился король. – Я помню его совсем иначе: немного угрюмым, но…

– Что делать, государь, – вздохнул епископ, – люди меняются; особенно после великих несчастий, каким для всех нас стала чума.

– Он потерял кого-то?

– Не могу знать, ваше величество. Вы сами изволили заметить, что он угрюм (добавлю только, что еще и неразговорчив). Кроме того, у него сохранилась привычка чаще задавать вопросы, нежели самому отвечать на них.

– А почему Хувер? – резко, без перехода от одного к другому, спросил Карл.

Епископ пожал плечами.

– Кто как не начальник полиции, достоин заниматься столь громким делом? – сказал он.

Король еще некоторое время интересовался отстранением Дэве и назначением Хувера, но прелат отзывался все холоднее: Карл II стоял к нему спиной и, ничем не выдавая своих намерений, вызывал в собеседнике чувство зарождающейся тревоги.

Наконец епископ позволил себе возмутиться.

– Если мое решение не угодно вашему величеству, – недовольно сказал он, – вы всегда можете отменить его.

Карл II оторвался от созерцания, тонущего во мраке города, и перевел задумчивый взгляд сначала на дарственную, затем на замершего в осознании собственной дерзости епископа.

– Скажите мне вот что… – ровным голосом, словно не расслышав замечание прелата, проговорил король. – Вы уверены в невиновности господина Флама?

– Да, ваше величество, – уверен! – твердо ответствовал епископ, хотя на самом деле, услыхав такой прямой вопрос, почему-то засомневался.

– Хорошо! – коротко бросил Карл, и задумчивость в его глазах уступила место обычной для него беззаботности. Он снова отвернулся к окну. – Вы можете идти, господин епископ.

Прелат растерянно поклонился и сделал несколько нетвердых шагов в сторону двери.

– Да и вот еще что, – остановил его король. – Передайте Люциусу, что мы будем рады встречаться с ним чаще. – Потом немного помолчав, самым душевным тоном добавил: – Кажется, он понравился леди Палмер.

***

Четверть часа спустя счастливый епископ садился в карету, где его дожидался Люциус.

– Король называет тебя по имени! Король приглашает тебя вновь! – только и мог восторженно восклицать епископ. – Господи!.. Да ты хоть понимаешь, что это значит?!

«Еще бы!» – тонко ухмыльнувшись, подумал архидьякон. – «За один вечер я купил самого короля и очаровал истинную королеву Англии».