Текст книги "Люди былой империи (сборник)"

Матрос-первогодок Игорь Абрамович Фиштейн был горбонос, худощав и умен. Иду как-то с пляжа, отсмотрев и записав очередной закат на акварельную бумагу, смотрю – мужики животину мучат. Белая крейсерская роба на избиваемом матросе была особенно эффектна вечером – слегка фосфоресцирует в темноте. Годки обступили Фиштейна, тычут кулаками в живот, дёргают презрительно за гюйс, обрывают пуговицы.

– Отставить! – говорю. – В чем дело?

Меня не столько боялись, сколько уважали за буйный нрав и прямое подчинение комдиву. А ещё за знаменитую драку с морпехами. Расступились, глядят волками.

– Кто такой, – спрашиваю у салаги, – с крейсера, что ли?

– С «Ушакова», БЧ-раз. – Губы дрожат, но в глазах горит огонь.

– Откуда родом?

– Из Ростова-на-Дону.

Это мне понравилось. Обычно донские казаки прикидывались ростовчанами, чтобы выжить – урки в армии и на флоте пользовались особым расположением. Но пейзане прокалывались на фразе «я с Ростова». А расспросишь – живёт в Семикаракорске, а то и на хуторе Пузыревка.

– А ты где в Ростове жил?

– На Западном, на Стачке.

– Зема, – заорал я, – земеля!

Это был первый настоящий ростовчанин за все четыре года!

– Так, – говорю, – отвалить от борта, это мой корефан, беру его под своё крыло!

Отец Игоря был ни много ни мало директором Ростовского междугородного предприятия: пассажирские перевозки по области, Северному Кавказу и прилегающим областям Украины и России. Но, на беду сыну, Абрам Львович во время Отечественной войны командовал танковой ротой, ходил в разведку, и довольно резонно считал, что если он сам не погиб на Курской дуге, то его сыну ничего не грозит в мирное время. Недоросль Фиштейн из-за собственной лени не закончил индустриальный техникум, куда он приезжал на собственных «Жигулях», и отправился прямиком на «апельсиновый флот».

Из флотского экипажа он попал в учебку на крейсер «Ушаков» – кто там бывал, знает, что это такое, сгущать краски не буду. Например, белая парусиновая роба – удивительное изобретение русского гения! Кругом сталь, медь, мазут, снаряды, погрузка-разгрузка, продукты на камбузе, масло под пайолами, но к утру чтобы всё было чистое и белое.

Какой там стиральный порошок! Сыплешь комковатый фосфат натрия из коробки, погружаешь в раствор, роба шипит, покрывается пеной, и остаётся только ждать, когда высохнет. Не успеет – будешь ходить в мокром. Гюйс должен быть не просто чистым, но и выглаженным. Когда – не колышет!

Отбарабанив полгода, Игорь приехал в Донузлав, поболтался на тральщике, был отмечен как прилежный рисовальщик и списан на берег, в штаб бригады. Отдельная комната с видом на море, чертёжные приборы, тушь, гуашь, и… Циркуль!

Так мы назвали котёнка, найденного ранней весной на пустом плацу поздно вечером. Как он туда попал, будучи не более месяца от роду, – непонятно. Маленький пушистый зверь серой мурочной масти с огромными мохнатыми ушами, длинными белыми усищами и непропорционально большой головой. Ходил он как-то боком, хвост постоянно торчал кверху, и нрав был у нашего Циркуля непростой. Отъевшись и освоившись в чертёжной, котёнок рос на глазах, играл бумажками и шкертиками, а однажды даже попытался поймать одну из шнырявших по углам крыс и едва не был съеден. Мы выручили его из беды в последнюю минуту. Долго гладить себя Циркуль не давал: шипел и кусался, хотя и вполсилы. На коленях сидел ровно столько, сколько емухотелось. Однако мылюбили и такую скотину – всё-таки живое тепло! Матросы носили ему кусочки мяса с камбуза, и хотя вход в чертёжную был строго запрещён, Фиштейн позволял несколько минут посидеть и поиграть с котом.

Через два месяца котёнок превратился в хорошо сложенного, довольно крупного кошака. При ходьбе по спине перекатывались упругие мускулы, грудь выпирала вперёд, лапы были толстые и мощные. И вот Фиштейну пришла в голову фантазия прогуливать шкодливого и упрямого Циркуля по берегу: меньше будет дурной энергии, объяснял Игорь Абрамович. Как на грех, до этого Циркуль никуда из комнаты не выходил, даже в длинный коридор.

Мы положили его в противогазную сумку и понесли к морю. Был тёплый вечер. Мы перелезли через забор, открыли сумку и выпустили Циркуля на волю. Прямо перед ним плескалось Чёрное море. На песчаном пляже дрожали ветвями высокие кусты ольховника. С моря дул свежий ветер. Циркуль замер, шерсть на горбатой спине встала дыбом, уши легли вдоль туловища. Издав дикий вопль, кот подпрыгнул и пропал!

Через полчаса мы с трудом разыскали его в ольховнике. В руки кот не давался, выл, царапался и орал, не переставая. Пришлось накрыть его сумкой, сквозь брезент запихать внутрь и отнести в чертёжную. Там он, казалось, успокоился, даже пытался попить из блюдечка, но, увидев своё отражение в зеркале, взвыл и начал носиться по комнате, сшибая всё на своём горьком пути. Мы ничего не могли понять. Послали за Шурой-доктором. Басаврюк пришёл, дымя сигаретой и щуря левый глаз. Схватил пробегавшего мимо Циркуля. Кот неожиданно успокоился и, мелко дрожа, прижался к Шуре. Зрачки у Циркуля занимали всю площадь глазниц. Шура посмотрел ему в глаза, выпустил на пол. Мы рассказали, как было дело.

– Эх вы, – печально сказал Басаврюк, – угробили кота!

– Как это угробили?

– Вы что, не видите, что он с ума сошёл? Всё, труба, крыша поехала.

Мы не могли поверить. Шура объяснил, что просидевший два месяца в маленькой комнате кот считал мир существующим только в видимом ему объёме. Попав на огромный плоский берег, увидев ревущее море, Циркуль от страха сошёл с ума. Очень просто.

Шура забрал его в санчасть. Через час мы хоронили усыплённого кота на том же берегу. Фиштейн, растивший Циркуля с младых ногтей, был потрясён. Огладив холмик песка руками, он поднялся с колен, закрыл лицо руками и пошёл прочь. Мы его не останавливали.

В лазарете хорошо. Спишь, сколько сможешь, кормят по-флотски, вкусно и много. Всё заживает на мне как на собаке, только непрерывно ноют обмороженные уши и руки. Пальцы греют в парафиновых ванночках. Кожа с головы в некоторых местах слезла.

Медсестра Юля красива, как Венера Боттичелли. По вечерам я прихожу к ней в процедурную, сажусь за стеклянный столик, укладываю покрасивее на груди раненые руки. Она смотрит прямо мне в глаза, медленно-медленно улыбается, до того, что я краснею и чувствую, как сердце обрывается и неровно прыгает в груди. Во рту сухо, как в пустыне Такла-Макан. Она наливает мне чаю в белую керамическую чашку, наклоняясь над столиком, и в декольте белого халата, туго обтянувшего талию и бедра, я вижу две полных нежных груди в белых кружевных чашечках, обнажённые почти до самых сосков. Я не могу оторвать глаз, почти парализованный этим зрелищем, а она опять усмехается, не торопясь одёргивает халат и грудным крещендо произносит:

– Ну-у-у, что же мы молчим? Расскажи ещё что-нибудь, ты же у нас артист.

– О чём? – глупо переспрашиваю я. – Уже вроде всё рассказал.

– О девочках. У тебя есть кто-нибудь? – И усмехается проницательно. – А? Ну что же ты молчишь, мне скучно! Уйду сейчас, и сиди себе в палате.

– Нет у меня никого. – И неожиданно добавляю: – Кроме тебя. Юля машет на меня смуглой рукой, рассыпая из ложечки глюкозу.

Мы её добавляем в чай вместо сахара. Она неудержимо смеётся, встаёт, подходит ко мне, обнимает, гладит по голове, прижимает к своей небесной груди, целует в лоб и щеки, и я от счастья говорю ей прямо в горячие губы:

– Юля, я тебя люблю больше всего на свете, ты моя царевна-Лебедь! Выходи за меня замуж, душа моя!

Она вздрагивает и выпускает меня из объятий:

– Эх ты, всё испортил! Дур-рак ты! Ну ты и дура-ак…

– Почему, Юля, что случилось? Что я не так сказал?

– Отстань от меня! – Она вспыхивает, ходит по процедурной, захлопывает раскрытый журнал назначений, закрывает распахнутую дверцу стеклянного шкафа, подходит к чайнику и машинально включает его в сеть. – Тоже мне, жених. Ты на себя-то посмотри, зелень подкильная!

– Ну извини меня, я не то сказал, наверное. Извини, душа моя. – Я притягиваю её к себе и прижимаюсь щекой к тёплому упругому животу.

Она постепенно смягчается. Садится опять за стол напротив меня, ласково похлопывает по колену:

– Дурачок ты, молодой ещё.

Ей двадцать восемь, и в Ново-Озёрном она не даёт никому. Она приехала из Красноярска – и что делает в этом Богом забытом месте – никто не знает. Она невероятно красива и по-своему, по-женски, умна. Фигура у Юли крупная, но лёгкая, талия тонкая при полных индийских бёдрах, зубы сияют, хотя и несколько великоваты, ручки маленькиеи нежные (именно ручки, как уцарицы, «цалом рончцы пани»; Юля Мрачковская – наполовину полька). Смеётся она так, что рядом вырастают цветы. Когда я читаю стихи, она закрывает глаза и почему-то гуляет по губам розовым языком, словно дразнит меня. Это о ней писал гений:

 
Нет на свете царицы краше польской девицы.
Весела – что котёнок у печки,
И как роза румяна, а бела, что сметана;
Очи светятся, будто две свечки!
 

Через минуту мы обнимаем друг друга и успокоенно смыкаем уста. У меня кружится голова, в закрытых глазах плавают фиолетовые облака, в руках тёплая дрожь и волшебные Юлины груди… Раздаётся оглушительный хлопок.

Я, как при выстреле, кидаюсь по привычке на пол, прикрывая Юлю своим телом. Она, лёжа на спине, изумлённо оглядывается по сторонам.

– Так твою так, – кричит Юля, – казённый чайник спалили!

И ослепительно, поцелуйно смеётся.

Сквозь крашеный суриком пол прорастают тюльпаны.

Приказ по Крымской ВМБ:

«В/ч 92784.

Поселок Ново-Озёрный.

14 января 197… года.

13 января с.г. при выполнении поставленной учебно-боевой задачи по открытию боносетевого заграждения на внешнем рейде Донузлава произошло ЧП, в результате которого марсовые БСП старший матрос Михайлов, матросы Гарифуллин и Саламов оказались в воде. Матрос Саламов в результате неправильных действий экипажа буксира «Грозный», приписанного к порту Поповка, в течение двадцати шести минут находился в состоянии нулевой плавучести, получив обморожение и травмы средней тяжести. Старший матрос Михайлов был извлечён из воды экипажем буксира «Грозный». Матрос Гарифуллин, проявив стойкость и мужество, совершил все необходимые действия для спасения своего товарища.

В связи со всем вышеизложенным приказываю:

1. За допущенную халатность и несоблюдение правил безопасного поведения на воде при осуществлении разведения боносетевого заграждения объявить дивизионному минёру в/ч 92637 капитану третьего ранга Дитятину В. Ф. выговор.

2. За проявленные стойкость и мужество при осуществлении спасательной операции объявить матросу Гарифуллину краткосрочный отпуск сроком на десять суток, не считая дороги, с выездом на родину.

3. Приказ зачитать во всех соединениях, частях и подразделениях Крымской ВМБ.

Командир воинской части 92784 (подпись) контр-адмирал Крылов».

Я перечитал приказ, полученный стармосом Земляникой из канцелярии, бросил его на стол и озадаченно спросил:

– Отпуск? А мне?

– А у тебя рука в говне, – опрометчиво съязвил Земляника.

Через секунду он вытирал кровь из разбитого носа и, отскочив в угол, грозил оттуда гауптвахтой и дисбатом. Я плюнул на палубу и вышел на берег.

БДК «Иван Рогов» – головной корабль проекта 1174 «Носорог» (по кодификации НАТО – Ivan Rogov class).

Водоизмещение (полное) 14060 т; длина 157,5 м; ширина – 23,8 м; осадка – 6,7 м. Скорость хода – 20 узлов, дальность плавания – 7500 миль на 14,5 узлах. Мог нести один батальон пехоты, 53 танка или 80 бронетранспортеров, 25 танков с плавсредствами. Вооружение: 1×2 ПУ ЗРК «Оса-М» – 20 ракет 4К33; 2×4 ЗРК «Стрела-3М»; 4×6 30 мм AK-630 (16000 сн.); 1×2 76 мм AK-726 (1000 сн.); СЗО «Град-М» (320 ракет); 4 вертолёта Ka-27 или Ka-29.

По своим возможностям БДК проекта 1174 сопоставимы с универсальным десантными кораблями типа «Мистраль», которые Россия закупает во Франции. «Иван Рогов» был порезан на металл в 1996 году.

Над морем висело холодное оранжевое солнце. Шторм окатывал берега победоносным прибоем. Ветер выл в обледенелых снастях и телеграфных проводах, трещал пожухлой прошлогодней травой, торчащей из-под колючего снега, раскачивал массивные ворота с красными звёздами и якорями на КПП. Ворота противно скрипели.

– Ах ты, так твою так, – беспомощно выговорил я, стараясь не разреветься, – когда же это кончится?

 
Долго ль мне бродить по свету,
то в карете, то пешком?
 

Я вдыхал солёный влажный воздух, до обморока задерживал дыхание и постепенно успокаивался. Господи, четыре года я ем казённые харчи – а чего ради, неизвестно! Строгие зенитные ракеты С-200 с красными дюзами маршевых двигателей в раскалённом Египте; пузатый БДК «Иван Рогов», набитый морскими пехотинцами, озверевшими от безделья, ангольской духоты и червивой муки; плоские плавающие танки-гробы, ревущие корабли на воздушной подушке, неуклюжие гидросамолёты, роняющие потоки воды на акваторию; бухты и гавани Севастополя, набитые кораблями и личным составом сверх всяких мыслимых норм; тучи американских самолётов и вертолётов над нашими мачтами в открытом море; насмешливые морды негров, показывающих из открытых десантных люков лукавую порнуху и даже бросающих нам, дуракам, великолепные журналы, исчезающие в недрах котельных отделений вопреки всем усилиям замполитов…

Зачем всё это, зачем?! Мне бы уже МГУ пора заканчивать или в Киевской консерватории оперному вокалу учиться, а я…

И потекли в моей грустной голове медленные строки:

 
Северный берег Крыма
Здесь, по-моему, и не весна, а так…
Север Крыма – земля, не земля – известняк.
Холода, холода…
Посинела от холода в море вода,
 
 
и дрожит мелкой рябью,
гусиной кожицей волн,
будто море не тёплое рыбокрабье,
а в поле голодном замёрзший вол.
 
 
Южный берег шиньоном субтропиков
прикрывает лысину Севера:
горы, зелень, парады матросиков,
а сунься на Северный – безлюдно, беззверево.
 
 
Обманули меня с этим Крымом, раем земным!
Крым – старуха с кокетливым гримом;
ну старухе ещё поцелуешь руки,
а грим – поди лобызайся с ним!
 
 
По ночам неожиданно красная
из-за маленьких гор большая луна,
как фальшивой медали грязная
оборотная сторона.
 

Донузлав – Ростов-на-Дону – Тюмень.

1981–1998

Рассказки и были

М. Эшер. Белый кот, 1918.

Гудаутские перепёлки

«Как птицу учует, так становится как мёртвый…

Ещё у Льва Николаевича Толстого был белый сеттер».

(О собаке из фильма «Белый Бим, чёрное ухо»)

Никита Хрущёв имел четыре класса образования, что не помешало ему стать главой советской империи. В туркменском гарнизоне мы, малолетки, распевали песню: «Хрущ, Хрущ, Хрущ, полна … груш». За что наши отцы-командиры объясняли всю неприличность подобного поведения с помощью рукоприкладства. Правда, весьма скромного.

Вальтер Ульбрихт, глава Германской Демократической Республики, якобы дружественной нам после Великой Отечественной Войны, имел более достойное образование, чем великий государь земли советской. Но так же, как и Хрущёв, Ульбрихт полжизни провёл на партийной работе. С 1953 по 1971 он был первым секретарём СЕПГ[8]8
  Сегодня никто уже не помнит эту аббревиатуру: Социалистическая Единая Партия Германии.


[Закрыть], то есть главой правящей партии Германии. И, кстати, соратником Эрнста Тельмана, одного из когорты коминтерновской державы, рассчитывавшей покорить весь мир.

Приступим к главной теме. Как же я познакомился с тем и с другим?

У нашего соседа, здоровенного дядьки, лётчика-истребителя Белова, была великолепная охотница на перепёлок, шотландский сеттер по кличке Дэзи. Белов на ночь почему-то запирал Дэзи в гараже, а мы со старшим братом потихоньку выходили из нашего дома, отпирали несложный замок и выводили охотницу во двор. Она виляла хвостом, прыгала от радости, облизывала нас красным языком, а мы шли почти два километра до штаба истребительно-авиационного полка на перепелиное поле. Там росла трава, от которой на голых ногах оставалась какая-то мерзкая смазка, что-то вроде солидола. Но, как говорили классики, охота пуще неволи. Мы бродили в полной темноте в густейшей траве, а Дэзи выискивала пернатых. В дополнение к тому у нас был фонарик, от которого птицы впадали в полный столбняк.

В Гудаутском полку до сих пор стоит потрясающий аэродром с длиной ВВП, если не ошибаюсь, три с половиной километра. Этот аэродром мог принять любой тип летательных аппаратов. За него воевали в начале девяностых грузины, чтобы захватить не только сам гарнизон, но и хранилище ядерных боеприпасов, находившееся в горах. Офицеры рассказывали, что во время боестолкновений у них едва ли не плавились стволы автоматов и ручных пулемётов. Но в середине шестидесятых никто не мог даже предположить, что до конца империи осталось не очень много лет. По моим сведениям, благодаря усилиям нашего доблестного правительства на одной из лучших в мире военных баз осталось около шестисот человек.

Но вернёмся к предмету разговора.

В конце ВВП располагался так называемый «Дельфинарий», или «Стекляшка», место увеселений офицеров. Сидим мы, дети военных, на галечном пляже, под самым подлётом истребителей, и держим воздушный удар самолётов, летящих на посадку со скоростью триста километров в час, и погружаемся в морскую воду на спор до самого упора: кто дольше выдержит? И, в очередной раз вынырнув из-под воды, под звуки замполитской радиоустановки с бессмертными советскими песнями типа «Орлята учатся летать», бегаем неутомимо возле прибрежного шоссе. И видим, как я сейчас понимаю, «Мерседесы» традиционного цвета. Мы начали махать руками, оттуда величественно ответили. Спереди и сзади ехало несколько машин охраны. Замполит объяснил нам, что прилетели Хрущёв и Вальтер Ульбрихт.

Такова была первая встреча.

Никита Хрущёв (слева) и Вальтер Ульбрихт. Bundesarchiv. Bild 183-B0115-0010-082. Foto: Schaar, Helmut l 15. Januar 1963.

Ночью мы с братом вновь отправились за сеттером. Дэзи начала выть издалека, почуяв близкую охоту. Достали собаку из гаража. Пошли через чайные плантации; малышка Дэзи бежала впереди, почти невидимая в абхазской мгле. Перед перепелиным полем она внезапно застыла, задрав правую переднюю лапу, и заскулила, будто ощущая беду, потом рванулась так, что мы едва успели отцепить поводок. Мы шли, не замечая ничего, охваченные азартом первобытного охотника, приносящего в дом добычу. На пирсе мы постоянно ловили смариду и ставриду, скумбрию или больших каменных бычков. Опыт был. На веранде после наших походов долго стоял аромат подсолнечного масла. Мама нами гордилась.

Дэзи в эту ночь словно чувствовала наш азарт, переходящий в инстинктивное следопытское рвение к поиску добычи. Мы почти бесшумно зашли в заросли, измазались травяной чернью, поскольку были в трико, закатанных под колено, и стали светить фонариком. Дэзи гоняла птиц, и в нашем сидоре, то есть брезентовом вещмешке, уже лежало четыре полупридушенных перепёлки. Пятую она успела загрызть, и пришлось её выбросить.

И тут поднимаются из зарослей здоровенные жлобы и молча начинают нас валить на землю, светя прямо в глаза фонариками несколько помощнее нашего. Мы не успели опомниться, как следом, пыхтя, отдуваясь и отрыгивая, выполз довольно упитанный пузатый мужчина с ружьём наперевес и заорал:

– Вы кто, бл…, такие?! Вы шо здесь…, …, по ночухе шляетесь, …, …, а?! Да я вас … сейчас…!

А следом выходит из тьмы худощавый гражданин в стильных очках и на довольно сносном русском говорит:

– Да бросьте вы, Никита Сергеевич, это же дети!

В общем, утащили нас к штабу (наша мама служила там заведующей секретным делопроизводством) и посадили в кутузку. Дэзи не

отходила от меня ни на минуту, прижимаясь к правой ноге. Когда кто-то из охраны Хрущёва пробовал на нас орать, она, добрейшее существо, не только рычала и лаяла, но даже издавала звуки, похожие на кошачий шип. Ульбрихт, чувствуя себя не в своей тарелке, притащил откуда-то кусок сырого мяса. Дэзи презрительно отвернулась. Тогда первый секретарь СЕПГ уселся рядом с ней на землю и сказал:

– Не будешь кушать, не сможешь помогать.

Молодой слесарь Никита Хрущёв с первой женой Ефросиньей Писаревой. Юзовка (Донецк), 1916 год. По воспоминаниям современников, так одевались юзовские рабочие по выходным. Квалифицированные рабочие в то время неплохо зарабатывали.

Собака искоса на него посмотрела, понюхала мясо и потихоньку начала есть – при этом она оглядывалась на руководителя ГДР и явно чувствовала в нём помощника в несчастье. Аккуратно покушав, Дэзи подошла к Ульбрихту и облизала ему дающую руку. Потом вернулась ко мне и улеглась.

В это время были в разгаре ночные полёты. Двигатели, работающие на форсаже, ревели, как раненые драконы и не давали никому покоя. Но мы-то ребята привычные. И задремали.

Под утро нас разбудили вертухаи, хмуро сообщив, что установили наши личности, и отдали нам не только рогатки, сидор с перепёлками и фонариком, но и драгоценную охотницу Дэзи. Она, кажется, так и не сомкнула глаз.

Вернулись мы с братом в военный городок часов в шесть утра, тайком оставили собаку на попечение хозяина и пошли домой.

Мама уже стряпала пирожки на газовой плите. Мы объяснили, что ходили на рыбалку, а по дороге поймали перепёлок. Вот они. Отец, заступавший на дежурство, вышел на веранду, послушал наши сомнительные объяснения, рассмотрел тушки птиц, и через минуту, как всегда тщательно обдумав слова, произнёс:

– Марш спать, следопыты!

Так окончилось моё знакомство с лидерами двух государств. Впрочем, ни о чёмнежалею. Аптички былиочень жирныеивкусные, только выщипывать пух-перо маме пришлось очень долго.

Карибский кризис 1962 (карикатура из голландского журнала того же времени).

Н. С. ХРУЩЁВ

(15 апреля 1894 г., Калиновка, Курская губерния – 11 сентября 1971 г., Москва)

Первый секретарь ЦК КПСС с 1953 по 1964 годы, Председатель Совета Министров СССР с 1958 по 1964 годы. Герой Советского Союза, трижды Герой Социалистического Труда.

14 октября 1964 г. в Москве отстранен от власти на Пленуме Центрального Комитета КПСС. Кстати, перед этим Хрущев как раз отдыхал на правительственной даче в Пицунде, в Абхазии. Заговорщики (практически вся правящая верхушка) «пригласили» его на Пленум, где и объявили ему о снятии с должности. Это был первый случай в советском руководстве, когда первое лицо уходило с поста при жизни. Никита Сергеевич стал персональным пенсионером и прожил под негласным надзором спецслужб до смерти в 1971 г.

ВАЛЬТЕР УЛЬБРИХТ (Walter Ulbricht)

(30 июня 1893 г., Лейпциг, Саксония – 1 августа 1973 г., Восточный Берлин, ГДР)

Генеральный (с 1953 Первый) секретарь ЦК Социалистической единой партии Германии (СЕПГ) в 1950–1971. Инициатор строительства Берлинской стены в августе 1961 г. Герой Советского Союза (1963).

Кавалер ордена Ленина (1963), ордена Октябрьской Революции, орденов Отечественной войны 1-й и 2-й степени, ордена Трудового Красного Знамени, ордена Дружбы народов.

В 1971 подал в отставку со всех постов «по состоянию здоровья», заявление было написано под давлением Брежнева. До своей смерти занимал номинальный почетный пост председателя СЕПГ.