Текст книги "Лилит"

Чужая жизнь

Маша шла по улице, толкая коляску перед собой. Прогулка не доставляла удовольствия, несмотря на погоду. Лето было в самом разгаре, горячий воздух поднимался от асфальта, вязко размывая изображение. Маше было скучно. Накопившаяся усталость и недосып не заглушали огромный дефицит общения хоть с кем-нибудь.

В целом она была довольна своей теперешней жизнью. Мало кто из ее земляков добивался таких высот. Маша приехала в Москву из маленького городка под Ростовом. Она с детства знала, что ни за что не останется в своей деревне. Ее красоту должен увидеть весь мир, сначала ближайший город – Ростов, а потом и дальше, как пойдет.

Бог действительно одарил Машу необыкновенной красотой: ноги от ушей, грива рыжих ярких волос в сочетании с белоснежной, даже немного синюшной кожей придавали ей хрупкий, нежный и аристократичный вид; широко распахнутые глаза цвета вечереющего неба смотрели с чистотой и наивностью так, что возникало желание кинуть все дары мира к этим ногам, обхватить за осиную талию и броситься защищать стоячую высокую грудь этой нимфы от всех бурь и невзгод.

Маша знала, что красива, но не догадывалась, что глупа. Хотя с какой стороны посмотреть. Для Маши глупостью было оставаться в своей глуши, а не то, что она не знала, Солнце крутится вокруг Земли, или Земля вокруг Солнца – это не имело никакого значения: светит, греет, и хорошо. Дом, в котором сейчас жила Маша со своим ребенком и гражданским мужем Аликом, был дорогой престижной новостройкой в старом тихом центре города. Проживать здесь считалось модным и приносило одно удовольствие. Подъезд, отделанный мрамором, утопал в цветах, обходительный и строгий консьерж вызывал доверие и чувство безопасности, два лифта… Только иногда мешал звук дрели, доносившийся из ремонтирующихся квартир, и запах свежей краски. Ну что поделать, в новых домах это продолжается несколько лет, пока все жильцы не определятся и не устроятся в своих новоиспеченных законных метрах, закончив дорогостоящие и зачастую безвкусные ремонты.

Маша приехала на все готовое. Алик привел ее в свою квартиру на третьем месяце беременности. Целых четыре месяца он думал, пускать Машу в свою жизнь или нет, но не смог устоять перед наивностью и невинностью широко распахнутых голубых глаз. А для мужчины из солнечного Азербайджана это совсем не просто.

Алик с детства рос в Москве, но летом родители отправляли его к тетке в Баку, к морю и фруктам, чтобы ребенок набирался витаминов и иммунитета, да и кровь не вода, любовь к белокожим и голубоглазым красоткам сложилась генетически. Ну а так как Алик был москвичом, то прагматизм кавказского мужчины, заключающийся в том, что жену заводят исключительно для рождения детей и ведения хозяйства, был немножечко размыт. А тут еще и возраст: к своим сорока годам сильно обеспеченный Алик подумывал остепениться. Он ни разу не был женат, хотя от женщин отбоя не было. Его любили, он любил, взрослел, но как-то не складывалось, а тут вдруг молодая рыжая бестия, восхищенно смотрящая на тебя снизу вверх и готовая тебя слушать, не перебивая, ночи напролет… Что еще мужчине надо? Кризис возраста, или мужской климакс, спутал Карты. И неправда, что у мужчин его нет, их тоже накрывает, только они не признаются. Хотя именно в этом возрасте они своих жен за сорок меняют на двух по двадцать. Но об этом периоде мужчин не предупреждают, как женщин, по всем каналам телевидения, которыми, естественно, заведуют мужчины, – купите «Ременс» или «Климанорм», а то плохо будет, вдруг на мальчиков потянет. Миром правят мужчины. И точка. Они никогда не признают, что что-то пошло не так, раз пошло, значит, так правильно и должно быть!

А Алику даже менять не пришлось, сразу миновал эту стадию и взял за двадцать.

Маша остановилась перед пешеходным переходом у светофора, оставалось только перейти дорогу и спастись под кронами деревьев в небольшом парке с тихими аллеями от палящего солнца.

– Маша? – негромкий голос звучал вопросительно. – Машка, это ты? – рядом стояла высокая красивая стройная блондинка и улыбалась во весь рот, растянув пухлые накачанные губы, демонстрируя миру белоснежные зубы, вплоть до коренных.

Маша замерла, в голове проносились образы знакомых и малознакомых людей, но никак не могла сообразить, кто эта девушка.

– Машка, это же я, Ольга! Че, не узнала?! – и странная девица бросилась к остолбеневшей Маше, сгребла ее в охапку, крепко прижала и смачно поцеловала в щеку. Ребенок заплакал.

– Фу ты, ребенка разбудила, – Маша все не понимала, кто эта женщина, и попятилась назад, закрывая собой малыша.

– Маш, ну ты че, не помнишь? Я Ольга, мы в школе одной учились, я на класс младше.

Маша стала припоминать, в лице незнакомки стали проявляться знакомые черты. Ольга – это такой звонок из ее погребенного прошлого.

– Оль, ты так изменилась! Похорошела! Прямо не узнать! – Маша взяла на руки ребенка, чтобы успокоить.

– Ты как здесь? Не ожидала тебя увидеть. – Маша была рада увидеть знакомое лицо и пообщаться хоть с кем-то в этом большом городе.

– Я живу здесь уже два года! У меня все зашибись! Любовь-морковь, все хорошо! У тебя, я смотрю, тоже. Вытянула счастливый лотерейный билет? – Ольга погладила ребенка по головке.

– Пойдем, посидим где-нибудь, кофе выпьем.

– Слушай, а пойдем лучше по парку пройдемся. Я малыша укачаю, пусть поспит, а там посмотрим, если время будет.

– Пошли, у меня времени вагон.

Они двинулись в сторону парка, от плавных движений навороченной коляски и прохлады деревьев малыш заснул быстро. Устроившись на лавочке, Ольга щебетала без остановки. Рассказала, что последовав примеру многих с земляков и поняв, что делать в их деревне нечего, она рванула прямиком в Москву, минуя соседние города и районные центры. Чего уж мелочиться-то? Москва встретила Ольгу с распростертыми объятиями. Как будто ждала ее: молодым везде у нас дорога и тому подобное. Пристроившись якобы погостить к знакомым, тут же устроилась работать официанткой, сначала в небольшое кафе, а потом, поднаторев в профессии, понеслась вверх по карьерной лестнице, перебравшись в ресторан подороже. Апофеозом ее карьеры стала работа хостес – встречающей гостей и провожающей к столикам в дорогущем модном заведении.

У Ольги отсутствовали комплексы, она заряжала всех позитивом и энтузиазмом. Ольге везло, все текло ей в руки, легкость, с которой она относилась к жизни, принесла свои плоды. Ей ничего не стоило завести новых друзей, и никто даже не понимал, что она их использовала для достижения своих личных целей, для продвижения по службе и облегчения жизни. В таком большом и замечательном городе провинциальная хватка и смекалка стали жизненной необходимостью. В ход шло все, что помогало продвижению и осуществлению мечты – жить сыто и богато. Но все круто изменилось, когда в ее жизни появился ОН!

В дорогущее модное заведение ходили богатые и обеспеченные мужчины и женщины, искательницы приключений. Альберт посещал все злачные заведения города, но особым местом в его скучной жизни был ресторан, где работала Ольга. Он заприметил ее сразу, упустить такое никак нельзя. Классика современного гламура – большие, на пол-лица губы, пушистые, длинные нарощенные ресницы, густые длинные блондинистые волосы, короткая юбка, высокие каблуки, удлиняющие красивые ноги, и главное достоинство – грудь, натуральная, собственность, подаренная Ольге природой! Альберт, оценив свои силы, вступил в неравную борьбу за обладание этим чудом. Приз достался ему. И взял он его не полулысеющей и слегка оплывшей в районе талии внешностью, а как полагается, упорным ухаживанием, подарками, атрибутами и демонстрацией своего богатства. Эта валюта работает без проигрыша. Дальше дело техники. По системе – пас и гол!

Ольге сняли не квартирку, а квартирищу – это было ее первое отдельное жилье. Ну и что, что съемное. Дело наживное. Стали проживать вместе. Альберт оказался не женат, что еще больше привлекало Ольгу, старше ее ненамного, лет так на пятнадцать. Но самое главное качество, за которое его обожала Ольга, – щедрость и частые командировки по работе по всему необъятному миру. «Золотую жилу надо на себе женить», – думала она и разрабатывала план по осуществлению задуманного. Им и поделилась с Машей, как со старой подругой.

– Ну, а ты-то как? – спросила Ольга Машу.

Малыш захныкал в коляске, Маша посмотрела на часы, пришло время кормить ребенка.

– Слушай, пойдем ко мне, у нас кормежка по часам. Я тебе все и расскажу, и покажу.

Маша была рада, что встретила Ольгу. Хоть какое-то разнообразие в ее размеренной жизни. Может, дружба продолжится, все-таки как родной человек, своя. Да и мужики их могут сойтись, и будут они семьями ходить друг к другу в гости. Они с Ольгой станут пить чай, а мужчины пропустят стаканчик-другой дорогого коньячка или виски, закурят сигары и начнут обсуждать в интеллигентной беседе проблемы человечества и всемирного потепления. Маша нарисовала в своей хорошенькой головке прекрасную картинку и мечтательно двинулась к дому, засунув соску в рот уже вовсю орущему ребенку.

Ольга с удовольствием потянулась за Машей. Она не так уж сильно занята и загружена, с работы Альберт ее уволил, сказав, что любоваться такой красотой должен только он один, а весь день проводить в салонах красоты и магазинах становилось утомительно.

Маша с Аликом жили на последнем этаже, Ольга залюбовалась видом из панорамных окон, которых было множество в их квартире.

– Уж ты! Красота какая! – с восхищением воскликнула Ольга.

– Да уж! – подтвердила Маша и побежала на кухню приготовить что-нибудь поесть. Вскоре девочки с чая плавно перешли на вино. Вечерело, огни большого города зажигались и были похожи на гирлянды, опутавшие дорожные магистрали как новогоднюю елку. Темнеющее небо величественно нависало над Москвой, очертания меркли, и казалось, что звуки заглушались, а столица уходит в другое измерение.

Маша с Ольгой мило беседовали, вспоминали свою старую невзрачную жизнь и мечтательно строили новые грандиозные планы по захвату Вселенной, что уж мелочиться-то, и как затащить своих мужиков в ЗАГС и поставить долгожданный и заветный штамп в паспорт – символ законного признания и обеспечения до конца дней своих.

В дверь позвонили.

– Это Алик, – сказала Маша, встала и направилась в коридор открывать дверь. – Вот я вас сейчас и познакомлю.

Ольга пригубила бокал и растворилась в неге, любуясь видом за окном, и в данное мгновенье считала себя самой счастливой и удачливой на свете. Голос Маши вывел ее из состояния блаженства.

– Познакомься – это Алик, – громко и с гордостью произнесла Маша.

Ольга повернулась, на пороге в комнату стоял Альберт. Ольга замерла. Альберт недоуменно переводил взгляд с Маши на Ольгу, его сознание отказывалось понимать происходящее.

Ольга очнулась первой.

– Ты что здесь делаешь!? АЛИК! – чеканя каждую букву, зловеще спросила Ольга и двинулась к Альберту.

– Вы что, знакомы?! – не понимая происходящего, но чувствуя какую-то угрозу от Ольги, пролепетала Маша.

– Да, и очень хорошо! Да? Альберт, или как там тебя?!

Алик-Альберт повернулся к Маше и как ни в чем не бывало спросил:

– Где ребенок? – И ретировался в детскую. Пусть, мол, бабы сами разбираются.

До Маши стало доходить происходящее. В первую минуту она напряглась и нахохлилась, чувствуя от Ольги исходящую угрозу ее счастью.

Две самки стояли друг напротив друга, готовые кинуться защищать свое. Но свое удалилось, предоставив пространству и двум женщинам разобраться в сложившейся ситуации.

Шум, крики и звук битого стекла разносились по всему дому. Консьерж Василий Иванович звонил трижды, грозя вызвать полицию. Когда все стихло, мимо него пробежала раскрасневшаяся, как после бани, с растрепанными волосами, женщина и пулей вылетела из подъезда, а затем и вторая, с чемоданом и сумками на плечах, как с коромыслом, покачиваясь из стороны в сторону от тяжести ноши. Дом вернулся к тихой будничной жизни, как будто и не случилось никакой людской трагедии в этих новостроечных стенах.

Алик-Альберт остался один, сидя в разгромленной комнате. Он держал на руках ребенка, покачиваясь в кресле, и смотрел в окно, допивая чудом уцелевшее вино. Он не мог понять, что испытывает больше: пустоту, злость или свободу. Темперамента его бабам было не занимать, интеллигентно разобраться не получилось. Он узнал о себе такие вещи, о которых даже не догадывался. Обиженная женщина – это СИЛА и ураган, который сметает на своем пути все. А если их еще и двое… Может покалечить так, что и не заметишь, а поймешь это только спустя какое-то время. Женщин обижать не рекомендуется!

Маша решила твердо. Такую обиду и предательство она простить не может. С ребенком Маша, Маша была в этом уверена, она поступила мудро, как царь Соломон, который считал, что ребенку будет лучше с отцом, нежели делить его пополам. Мудрость – это пластичность ума, а глупость – твердолобость. Она еще устроит свою жизнь, и Москва – не предел. Зачем ломать себя? Она еще молодая, и подобного предательства больше не потерпит! Мало ли в Бразилии Педро? Впереди ее ждет следующий этап – Европа или, на худой конец, Америка, или наоборот. Зачем ей эта Москва?! Хватит, насиделась дома с пеленками и распашонками! Никто не оценил ее жертву и молодость. Машина мудрость – глупость заключалась в том, что пусть будет так, как будет, ведь никогда так еще не было, чтобы ничего не было. Маша забрала вещи и прихватила деньги, а в ту минуту Алик готов был отдать все, ведь ему оставляли ребенка и бороться за него не надо, да еще в придачу эти две дуры исчезнут из его жизни. Если ты живешь с бабой и заводишь другую, смело выбирай вторую, потому что если бы любил первую, вторая бы не появилась! А если есть еще и третья, и четвертая, то тогда вообще зачем нужен кто-то для серьезных отношений, ребенок есть, и хорошо.

Маша взяла такси и направилась к своему другу-стилисту, гею по имени Гена. Она собиралась пожить у него. Атрибутами гламурной московской жизни она обзавелась давно. У каждой приличной девочки должен быть свой друг-гей! Гена был представителем старшего поколения, но наклонностей своих не скрывал. Ему уже было тяжело с легкостью относиться к своей жизни, молодежь наступала на пятки, а пробиваться в этом мире становилось все сложнее, он уже не представлял интереса для своих. Деньги у него особо не водились, а другим похвастаться он не мог. Был он под два метра ростом, с огромной шевелюрой подкрашенных в русый цвет седых волос, уже терявших свою свежесть, с длинными руками, которые торчали из рукавов водолазок, которые он предпочитал носить и в пир и в мир. Из-за этого всегда казалось, что одежда ему маловата. Его коньком было создание яркого образа и манерного стиля общения и поведения. Он верил в толерантность и продвинутость современного общества, несмотря ни на что, каждый раз обжигаясь и нарываясь на агрессивность и непонимание людей, живущих в его неблагополучном рабочем районе. Стилист-парикмахер всегда найдет работу в любом возрасте, как всегда ненавязчиво внушала мама: научись работать руками, прикладное мастерство прокормит тебя, сынок, даже когда доживешь до седых мудей.

Приютить Машу он согласился, одиночество его не прельщало.

– Дура ты, Машка! Такого мужика упускаешь! Да еще и ребенок! – сидя на кухне и попивая вискарик с яблочным соком, проговорил Гена нараспев. – Ладно, ты располагайся, а я на работу поеду. Тут подвернулось кое-что, позвонили знакомые знакомых, дагестанцы какие-то. Сказали, срочно приезжай. Свадьба, наверное. Может, их стилист облажался? Они даже машину прислали! Видала, как ценят меня?

Он хватался за любую работу, но все преподносил так, что создавалось впечатление, что мир без него остановится, если не воспользуется его гениальным талантом.

– Учись! Поеду, еще и денег втридорога сдеру! Я всегда такие заказы беру, я же очень известный в узких кругах! Ко мне записываться надо, но халтурка не помешает, они меня потом еще кому порекомендуют. Вот так и работает сарафанное радио! Так что давай, подумай пока, чем в жизни заниматься будешь, а то мужик нынче пошел, видишь какой. Не понимаю, че им надо. – И, манерно тряхнув головой и подняв подбородок к потолку, гордо направился в комнату за чемоданчиком с волшебными причиндалами, преображающими старых советских баб с халами и молодых, стремящихся соответствовать журнальным стандартам девушек в очаровательных и модных нимф. – Не грусти без меня, вернусь, поговорим, – и выпорхнул из дома.

Маша слонялась по комнате в раздумьях. Правильно поступила или нет? С Аликом да, а вот с ребенком? Тихое чувство вины зарождалось и начинало просверливать в душе маленькие дырочки. А вдруг ошибка? Маша отмахнулась от этой мысли, как от назойливой мухи, человек не способен ошибаться, он способен лишь винить себя за то, что сам посчитал ошибкой. Маша же считала себя правой во всех отношениях.

Мерседес с Геной на борту выехал за МКАД в какой-то серый городишко. Район был темный и суровый, свадебной атрибутикой здесь и не пахло. Дома закончились, начиналась промзона. Машина остановилась у ворот гаражного здания. Гену встречали. Человек с каменным лицом, молча кивнул головой, мол, следуй за мной. Гена почувствовал что-то неладное. Легкий озноб прошиб его тело, но назад дороги не было.

В полумраке комнаты за круглым столом сидели четверо мужчин кавказской национальности. Перед ними стояли две бутылки водки, одна початая, вторая только из морозилки, покрытая белым инеем. Кубики льда, плавающие внутри нее, говорили, что продукт не очень качественный. Гена напрягся.

– Ну что, где моя красавица? Кого красивой делать будем? – как можно непринужденнее, но в своей гейской манере спросил Гена, чтобы разрядить обстановку. Уже понимая, что попал, но пока не понимая, как и куда.

Но страху надо смотреть в лицо. Мужчины молча повернули головы и вылупились на него, не меняя выражение лиц. Тот, кто разливал водку, остановился и замер, держа бутылку на весу. Гена встал как столб, вытянув руки по швам. Где-то за спиной тишину нарушил тихий голос с ярким кавказским акцентом. Гена резко развернулся на сто восемьдесят градусов, всем телом, как в армии. Так собака разворачивается лицом к опасности и задницей к месту, где можно чувствовать себя более безопасно. В эту минуту мужчины за столом были меньшим злом, чем то, что он увидел. Перед ним стоял гроб. В гробу лежало тело мужчины, во лбу которого зияла чистенькая аккуратненькая дырка размером с десятирублевую монету. У изголовья покойника стоял осунувшийся старик и тихим голосом проговорил:

– Тут вот человечка надо сделать красивым. Задача ясна? – И твердой походкой прошаркал к столу, где остывала разлитая уже по рюмкам водка. У Гены забурлил от страха живот и прилип к спине. К горлу подступила тошнота.

– Я не по этой части, господа, – пролепетал Гена, надеясь пробудить в собеседниках зачатки разума.

– Видим мы, по какой ты части, – продолжал старик, – у тебя нет вариантов, или ляжешь рядом с ним.

Аргумент был убедительным. Если не избежать насилия, значит, надо расслабиться и получить удовольствие. Поняв, что сопротивление бесполезно, Гена дрожащими руками открыл чемоданчик и достал тюбик тонального крема. Он умел отдаваться работе со страстью. Сосредоточившись на работе, Гена старался думать о трупе как о живом, только спящем. Это помогало. Мастерство не пропьешь. Через час все закончилось. Мысли, выйдет ли он из этой передряги живым, не давали покоя. А вдруг им надо убрать свидетеля? Никто не станет искать бедного престарелого гея, уж гейское сообщество точно не заступится, и он никогда больше не увидит маму и ждущую на кухне Машку. Жаль, он ей не сказал, куда конкретно поехал.

Он отошел от гроба, прищурился, как бы рассматривая свою работу, и, удовлетворенный, выдохнул:

– Все, принимайте.

Старик поднялся из-за стола, прошаркал обратно к гробу, молча уставился на лицо покойника, постоял. Его каменное лицо изменилось ни на йоту.

– Ну как? – Любопытство и гордость за свою работу не покидали Гену даже в эту минуту.

Старик медленно перевел взгляд на Гену и молча продолжал смотреть стеклянным взглядом. Перед Гениными глазами пролетела вся его жизнь, он кожей ощущал, как из-под краски на висках начала проступать седина.

– Хорошая работа, – наконец сказал старик. – Отвезите его. – Он махнул головой кому-то в темноту.

Гена быстро собрал свои манатки и ринулся к выходу, даже не обернувшись к столу с сидящими за ним мужиками. На улице, глотнув свежий воздух свободы, он быстро юркнул в мерседес и с надеждой, что его все-таки повезут домой, а не в лес, автоматически пристегнулся и стал ждать своей участи. Машина плавно тронулась и двинулась в сторону города, и примерно через полтора часа остановилась у подъезда. Водитель достал конверт и молча притянул его Гене. Взгляд водителя был красноречив. Гена в полуобморочном состоянии схватил конверт и открыл дверь машины. Будучи человеком умным, он понимал, что никакие предупреждения о том, чтобы молчать, не и нужны, и так ясно, что если он откроет свой рот, то ему его закроют, где бы он ни был, и к его гробу никакого визажиста вызывать не будут. Да и будет ли вообще этот гроб?

Трясущимися руками Гена достал ключи и никак не мог вставить их в замочную скважину. Маша услышала лязг, посмотрела в глазок и открыла дверь.

– Ты что, пьяный? Ты же не пьешь на работе. Или че, свадьба не веселая? – И продефилировала в пеньюаре за штуку баксов на кухню съемной хрущевки. – Давай тогда допьем твой виски, что-то не спится.

Гена быстрым шагом прошел на кухню, стоя налил полный стакан и выпил залпом, даже не поморщившись. Маша смотрела на него синими немигающими глазами, приоткрыв рот.

– Что-то случилось?

– Да! Я хочу уехать, уехать в Америку. Поедешь со мной? – Для Маши это было как раз кстати. Но неожиданно. И вселяло зарождающуюся надежду на прекрасное будущее.

– Конечно! – твердо и спокойно произнесла Маша. Развернулась, поняв, что Гену лучше оставить одного, и пошла мечтать о новой жизни в солнечной и богатой Америке с мужем-миллионером, чтобы все в ее тухлом городке под Ростовом, включая Ольгу, сдохли от зависти. Москва – не предел, это этап. Маше подфартило, главное – оказаться в нужном месте в нужное время. Вот так ненавязчиво шаркающий старик решил Машину судьбу. Ее план начал сбываться, даже не надо заезжать в Европу.

На все про все ушло несколько месяцев. Визу поставили без проблем, никто даже не сомневался, что Маша не останется в американском обществе и не станет претендовать на социальный пакет услуг понаехавших – она оставляла в России ребенка – гарантию возврата на Родину.

Перед отъездом Маша решила навестить сына. О том, что она придет, сообщать не стала. Консьерж, отставной военный, посмотрел на нее сквозь роговые очки со стеклами-лупами, сделал вид, что видит ее впервые, и осведомился, к кому она направляется.

– Василий Иванович, – тихо произнесла Маша. – Это же я. Не узнали, что ли?

– В какую квартиру следуете?

– Ну, хорошо, в пятьдесят пятую. Можно?

– Никого нет дома. Пускать не велено! – отчеканил Василий Иванович.

– Как не велено? Кем не велено?

– Ольга Петровна предупреждала, что вы можете пожаловать. И просила вас не пускать.

– Кто такая Ольга Петровна? – Маша никак не могла взять в толк, что за Ольга Петровна такая тут распоряжается.

– Это новая жена Альберта Рустамовича.

Маша помрачнела, до нее тихо стали доходить слова консьержа. Ольгой Петровной могла быть только Ольга, любовница Алика и ее землячка. Только она могла с такой скоростью занять Машино место. Или это Маша занимала Ольгино.

Она вышла из подъезда в обиде и в ярости. Да пошли вы! Удостоверившись в правильности своего решения, она гордо направилась прочь и ни разу не обернулась.

Эйфория первых лет, проведенных в Америке, закончилась, наступили будни. Маша с Геной жили в большом доме у Гениных друзей-геев – богатых тусовщиков и выпивох. Они так долго жили вместе, что устали друг от друга и развлекали себя как могли. Гену с Машей поселили надолго, не выгоняли, им нужна была свита, чтобы не оставаться один на один друг с другом.

Скука правила балом. Почти каждый день случался праздник, толпы народу, выпивка, наркотики, но Маше хотелось самостоятельности, она желала двигаться по лестнице выше и дальше к своей цели. Только какая цель, она уже не помнила. Цель выйти замуж и родить? Она уже пробовала. Уехать в Америку? Уехала. Что дальше? Алкоголь и наркота, к которым она незаметно пристрастилась, помогали относиться к жизни с легкостью и забывчивостью. Маша решила жить без цели. Она съехала от Гениных друзей к бесцветному блекло-рыжему еврейчику Фиме, случайно оказавшемуся на очередной тусовке в их доме. Она просто сменила один большой дом в богатом районе на другой.

Фима с родителями эмигрировал из Израиля. По-русски его семья не говорила, Маше пришлось учить английский. Фимин папа Авраам был на первый взгляд престарелым божьим одуваном, но занимал высокий пост в известной индустриальной компании, хотя при повторном рассмотрении становилось понятно, что все совсем не так, как кажется. Оказалось, он владел этой компанией, и живости его ума и прыти мог позавидовать любой двадцатилетний мальчишка. У таких отцов, как правило, вырастают тихие, забитые авторитетом, безропотные, безвольные и покладистые Фимы.

Маша воспользовалась Фиминым безволием и перевезла свои вещи в небольшой флигелек, который папа выделил любимому чаду для проживания на территории своей небольшой усадьбы, расположенной почти в центре города. Маше нравилась тихая размеренная жизнь: ничегонеделанье, винишко, киношки перед сном, тусовки в ее прошлом доме и вялый секс раз в месяц на счастье влюбленному Фимочке.

С Ави, так любя домашние называли Авраама, Маша встретилась только через несколько месяцев. Никто даже не подозревал о Машином существовании на их территории. Случайно встретив Машу во флигеле сына, Ави быстро оценил ситуацию. В свои семьдесят с большим хвостиком он, потомок поколения кримплена и галстуков-селедок, ощутил давно забытое и понятное только ему чувство, когда молодая львица может вбросить свою молодую кровь в его уставшие чресла. Он тут же представил, как гордо ведет ее в ресторан, держа руку на попке, а не ползет на юбилей к друзьям, Соломону с Идочкой, где разговоры ведутся только про анализы, шунтирование и колоноскопию, и что он не отказался бы даже умереть в постели от виагры, созерцая раскинутые на соседней подушке после «жаркого» секса рыжие волосы и любуясь оголенной спиной тихо спящей лани.

Увести Машу от Фимы не составило большого труда, да и Маша не очень сопротивлялась. Совесть давно уж осталась в тихом центре холодной Москвы, в пятьдесят пятой, на радость бывшему мужу и его новой жене. А где Ави оставил свою, уводя девушку у родного сына, Маша не знала и знать не хотела. Затуманенный алкоголем мозг вспомнил про цель, забытые мечты про Америку и про мужа-миллионера. Ее не смущала разница с избранником в сорок с лишним лет. На войне все средства хороши.

Счастливый Авраам не жалел денег на любовь. Он купил ей не квартиру, а целый дом, правда, не в таком фешенебельном, но тихом районе, где его не знали, снабжал ее деньгами. Она обставила новое жилье мебелью от Версаче – ей казалось это верхом совершенства и показателем богатой жизни. Ави навещал ее не так часто, как ему хотелось бы: здоровье и дела не позволяли. Маша не грустила и закатывала на деньги «любимого» дома светские вечера. Приглашенные плавно перекочевали из дома геев к Маше за халявной выпивкой и дармовыми наркотиками. Иногда даже заходил всех простивший и подавленный Фима, сидел в уголке, не сводил взгляда с Маши, напивался. Иногда ему перепадал секс с одурманенной Машей, и он, счастливый, исчезал по-английски – никто даже не замечал его присутствия.

Маша с Ави много путешествовали, несмотря на то, что он много работал и говорил, что пенсия его не дождется! Ему нравилось показывать всему миру, что он еще о-го-го. Вплывал в общественные места с молодой дивой и упивался, как он думал, восхищенными взглядами окружавших его людей, и не замечал тихих осуждающих усмешек в свой адрес. Он был счастлив. Маша, наверное, тоже.

Наркотики сделали свое дело, она уже не понимала, где хорошо, а где плохо. Все было хорошо.

Ави протянул несколько счастливых лет и умер, правда не от виагры и счастливого секса, как мечтал, а дома, от сердечного приступа… Маша горевала, она любила его по-своему, если она вообще умела любить. Ее Горе притаилось на дне бутылки. Она начинала пить с утра, вместо чашки кофе на завтрак. Вечеринки закончились вместе с деньгами, количество друзей уменьшилось, потом они исчезли вовсе. Исчез даже Фима. С уходом отца она стала не интересна и ему. Маша понеслась по наклонной. Только Гена изредка навещал ее по старой дружбе, но смотреть, как Маша встала на путь самоуничтожения, он не мог, и поняв, что он не в силах помочь человеку, у которого нет собственного желания и ресурсов помочь самому себе, он прекратил попытки вернуть ее к нормальной жизни. Предоставил ей самой разбираться со своей пагубной зависимостью.

Маша никогда не работала и начинать не собиралась. Она начала продавать вещи из своего хорошо обустроенного богатого дома. Иногда, слоняясь по окрестностям в поисках собутыльников, присоединялась к бомжам и, не выпуская из рук коричневый бумажный пакет, маскирующий название напитка, рассказывала им о своей прекрасной прошлой жизни и жила в воспоминаниях, не замечая суровой реальности. Иногда приглашала в гости новоиспеченных друзей. А проснувшись, не могла даже вспомнить, что кого-то оставляла у себя на ночь, и тем более не замечала, как новые «друзья» уходили, прихватив с собой что-нибудь на память.

Дом пустел, от былой роскоши почти ничего не осталось. Иногда в пьяном угаре она громко орала русские песни, вызывая недовольство соседей, ходила, шатаясь, по дому с бутылкой, попивая прямо из горла, и громко, на русском, посылала всех к черту. К сорокалетию Маша подошла в полном упадке сил и морального разложения.

Незадолго до своего дня рождения Маша исчезла. На улице она не появлялась. Дом стоял тихий и темный. Соседи вздохнули спокойно, их не радовало такое соседство, но они забеспокоились. Вызвали полицию. Дом открыли, двери здесь не запирались уже давно. В полупустой гостиной в центре стоял белый модный, диван, на нем лежала Маша, вокруг на грязном полу валялся какой-то мусор. Ни столов, ни стульев не наблюдалось. Окна были открыты настежь. Легкий ветер перебирал занавески, Маша как будто спала. Безжизненная рука, неестественно согнутая, свисала вниз. Маша была мертва.