Текст книги "Вычеркнутый из жизни. Северный свет"

Назавтра в «Бонанзе» она услышала о нем. Когда Лена вошла туда, Нэнси Уилсон со смаком о чем-то рассказывала другим продавщицам. Все столпились вокруг нее, и даже Харрис стоял поблизости – очень уж пикантные новости она сообщала.

– Честное слово, – тон у Нэнси был в высшей степени патетический, – я прямо обмерла от удивления. Иду это я в кино со своим кавалером и вдруг вижу: он тащит на себе щиты с афишами… Я его даже не сразу узнала, так он изменился – худой-худой, растрепанный, настоящий оборванец, без пальто даже. «Постой-ка минутку, Джордж, – говорю я своему ухажеру. – Вон того человека я знаю». Я остановилась и стала смотреть, как он вместе с другими беднягами тащится в этой цепочке. Ну конечно же, это был Пол! Вдруг он заметил меня, отвернулся и пошел быстрее.

Вся маленькая аудитория дружно заахала. Лена ощутила внезапный приступ слабости.

– Нет, надо было вам его видеть! – Нэнси закатила глаза. – Он человек конченый!

– Я всегда говорил, что ничего хорошего из него не выйдет, – со всезнающим видом подвел Харрис итог «конференции». – Я кое-что разузнал о нем в полиции. Ну а теперь идите по своим местам.

Тут последняя способность к сопротивлению оставила Лену. Она отдавала себе отчет в своем безрассудстве, знала, что готовит себе беду и горе. Но ничего с собой не могла поделать. Она, уже не таясь, начала искать Пола. Каждое утро, идя на работу, и каждый вечер, возвращаясь домой, она выбирала окольные пути, без устали бродила по самым захолустным улицам, настороженно высматривая его печальную фигуру. В свободное время она часами поджидала его у вокзалов. Но его нигде не было.

Пол вышел из дома Спротта и вслепую побрел по затихшим улицам. Ночь была холодной и ясной, дул пронзительный ветер, и легкое дыхание мороза уже чувствовалось в воздухе. И хотя Пол совсем обессилел, одна мысль прочно засела в его мозгу. Очутившись наконец возле канала, он вытащил из кармана револьвер и со вздохом облегчения далеко швырнул его в маслянистые воды. Глухой всплеск отдался у него в ушах. Тупо смотрел он, как в лунном свете расходятся и убывают темные круги. И лишь когда исчезла последняя рябь, повернулся и пошел прочь.

В это самое мгновение часы на Уэйр-стрит пробили одиннадцать. Их гулкий бой почти совсем отрезвил его. Несмотря на сумятицу в мыслях и смертельную усталость, он вдруг понял, что в кармане у него нет ни гроша, и стал раздумывать, где провести ночь. Мало-помалу ему стало ясно, что есть лишь одна возможность – та, которой пуще всего страшился Джерри и другие обитатели ночлежки. Он должен выспаться. А в городе было место, известное под названием Арки, – единственный, не считая кладбища, уголок, где в силу какого-то неписаного закона бездомные могли спокойно «отсыпаться». Пол медленно побрел по направлению к злосчастным Аркам, сознавая, что рухнул последний шаткий оплот его респектабельности. Теперь он уже по ту сторону рубежа.

Поблизости от Арок – двух темных выемок между опорами железнодорожного моста, по которому шли поезда в Мидлендс, – находился канал. Когда Пол добрался туда, оказалось, что нашлись и другие горемыки, которые уже устроились там на ночлег. Подняв воротник пальто и засунув руки в карманы, Пол уселся в сыром сумраке подле круглого железного столба. Холод пронизывал его до костей. Силясь побороть дрожь, он закрыл глаза и тревожно, урывками, продремал всю ночь. В угрюмой серой дымке настал рассвет, и поезд прогрохотал по мосту над головами бездомных. Скорчившийся, продрогший, Пол едва поднялся на ноги и, спотыкаясь, сделал несколько шагов. Его мутило, желудок настойчиво и болезненно требовал пищи, но у него не было денег даже на грошовую булочку. Инстинктивно он пошел в сторону «Лейнсской рекламной компании», но, наткнувшись на закрытые ворота, повернул к вокзалу на Леонард-сквер. Проторчав весь день у подъездных путей и наслушавшись ругани и поношений профессиональных носильщиков, он заработал десять пенсов. На ужин и на ночлег этого было недостаточно. В ближайшем рабочем кафе он заказал колбасу с толченой картошкой – отвратительно приготовленное жирное месиво. Оно камнем легло у него в желудке, вызвав острую спазматическую боль. С трудом волоча ноги, он отправился обратно под Арки. На следующее утро хлынул проливной дождь. Опять идти на вокзал Пол был не в состоянии; он бродил по улицам, ища, где бы укрыться от ливня. Он смертельно устал, но в этом большом городе ему негде было присесть, разве что на мостовой. Под конец он набрел на бильярдное заведение и там, наверху, в насквозь прокуренном зале, освещенном зеленоватым светом ламп, нашел пристанище. Правда, только временное. После того как он вяло пронаблюдал несколько партий, не выказывая поползновения сыграть, к нему подошел служитель и попросил покинуть заведение.

Очутившись снова на улице, Пол помнил лишь одно: надо двигаться. Для чего, собственно, – об этом он не думал.

Под вечер он оказался у отводного канала, черного и мрачного, с небольшими фабриками и кирпичными заводами по берегам. Пола окликнули с какой-то баржи и попросили подержать канат, пока команда управится с механизмом примитивного шлюза. На барже возле кабины стояла немолодая женщина с приветливым лицом и жарила на печке яичницу с беконом. Возможно, она догадалась о положении Пола. Когда он отпустил канат и баржа медленно двинулась дальше, она протянула ему ломоть хлеба с большим куском горячего бекона.

Это материнское участие и исполненный жалости взгляд, который она бросила на него, болью отозвались в душе Пола. Внезапно его охватило желание вернуться домой, вернуться к нормальной жизни добропорядочного человека. Но он тут же поборол этот порыв. Никогда он не отступится, никогда и ни за что! Насквозь промокший, он двинулся обратно в город, к Аркам.

Для Пола наступила пора, такая сумрачная и тяжкая, что время от времени, когда сквозь эту муть до его сознания доходило, в каком положении он находится, он содрогался и растерянно спрашивал себя, неужели это так. Полностью завися от случайно заработанных грошей, он иногда целыми днями сидел без еды. Память порой изменяла ему, и тогда он ходил как потерянный. В этом лунатическом состоянии Пол не помнил, кто он, а вспомнив, испытывал безрассудное желание остановить прохожих и доказать им, что он – это он. Иногда же он видел не людей, а только их расплывчатые очертания и, натолкнувшись на кого-нибудь, долго бормотал извинения. В этом бреду он не мог отделаться от ощущения – и это был скорее мираж, чем уверенность, – что за ним следят. Все время ему виделось лицо сержанта Джаппа, наблюдавшего за ним из какого-нибудь темного угла. Джапп не сводил с него глаз и ждал, тупо и враждебно ждал неотвратимого конца. И с трудом шевеля мозгами, Пол удивлялся, почему он еще не арестован. Платье его было грязным, башмаки промокли, он уже давно не брился. Нестриженые волосы доходили до воротника, глаза смотрели тупо, без всякого выражения. Время от времени он недоуменно спрашивал себя: неужели можно умереть с голоду в этом большом процветающем городе? Существует, конечно, благотворительность, и, вконец сломленный, забыв о гордости, он прибег к этому последнему средству. Однажды, уже в сумерках, поплелся он в восточный угол Хлебного рынка. Там, в маленьком закоулке между трамвайными путями, стоял обыкновенный вагончик, вернее, фургон на колесах, с жестяной трубой и откидным оконцем, вокруг которого уже толпился голодный люд. Ровно в пять часов откидное окно было превращено в прилавок, за ним виднелось вполне современное кухонное оборудование. Человек в белом фартуке выдавал каждому по очереди миску супа и ломоть хлеба, пропитанный жиром. Когда и Пол наконец получил свою порцию, горячий суп разжег животворный огонь в его жилах. Он с жадностью проглотил хлеб и молча удалился. В окружающем мраке, в этой ненужной, но неистовой борьбе за то, чтобы выжить, благотворительная столовка сделалась единственной целью, так сказать, фокусом его существования. Каждый вечер, в хорошую и дурную погоду, он молча присоединялся к стоявшей в ожидании веренице людей. Они не разговаривали друг с другом – они просто ждали. И, покончив с пищей, так же молча расходились, исчезали в темноте. Приблизительно через неделю, а именно в среду вечером, к служителю в белом фартуке присоединился человек лет пятидесяти, высокий, прямой, весь в черном, почти пасторского обличья, с темными глазами и со слабой, впрочем, доброй улыбкой. Пол тотчас узнал в нем Еноха Освальда и только тут понял, что все это время ходил в «Столовую Серебряного Короля». И в самом деле, когда мистер Освальд снял черную шляпу с широкими полями, его волосы в свете керосиновых фонарей блеснули серебряной белизной, давшей ему прозвище Серебряного Короля, хорошо знакомое всем нищим и бездомным, пользовавшимся его благодеяниями.

С обнаженной головой, с неизменной улыбкой, рассеянной и приветливой, он медленно проходил вдоль ряда своих нахлебников, на секунду останавливался перед каждым и, не глядя в лицо, молча вкладывал в руку бедняка блестящий новенький шиллинг. Когда Освальд приблизился, Пол, хотя и не поднимал головы, но почувствовал это по внезапно охватившему его волнению. В первую минуту он не испытывал ничего, кроме благодарности. Но затем им овладело другое чувство, порожденное безнадежностью его положения, – глубокое и страстное желание заручиться поддержкой этого истинно доброго человека: раз он всей душой стремится протянуть руку помощи самым несчастным и отверженным, то уж, конечно, не откажется помочь и ему. Преданный Каслом, ввергнутый в трясину людского вероломства, загнанный и всеми покинутый, он – видит Бог! – нуждался в такой помощи и поддержке!

Желание заговорить, открыть душу, рассказать о трагическом положении, в какое он попал, властно завладело Полом. «Какой случай!» – думал Пол, замирая. За долгие часы мучительных раздумий он пришел к выводу, что одна только Бёрт может раскрыть тайну убийства. Бёрт все знала – это не подлежало сомнению. И она – здесь, недалеко, живая, реальная, а все остальное – мираж, тени, затерянные во мраке лет. И вот сейчас рядом с ним стоит человек, который в силу своего общественного положения и влияния может скорее, чем кто-либо другой, заставить заговорить эту несчастную. И конечно же, в том, что он, Пол, так низко пал, а потому и произошла эта встреча, было своего рода предопределение, так сказать, перст судьбы.

Внезапно у него потемнело в глазах. Слишком велико было напряжение для его ослабевших, истерзанных нервов. Спазм сдавил ему гортань, слова замерли на языке, он даже губ не мог разжать. Когда головокружение прошло, благотворитель уже исчез. Пол проклинал себя за злополучную слабость. Пойти домой к Освальду он, конечно, не посмеет. Но служитель сказал ему, что босс приходит сюда каждую среду под вечер, и Пол, как ни был убит и расстроен, сообразил, что упущенный случай вновь представится ему на следующей неделе. Серебряная монета, оставшаяся у него в руке, казалась ему талисманом.

Нелегко было прожить последующие дни. К концу недели сильно похолодало. Туманы поднимались с болот и душной мглой нависали над городом. В этих непроходящих угрюмых сумерках воздух был пропитан сернистыми испарениями. У Пола появился сухой, лающий кашель. В минуты, когда сознание его прояснялось, он начинал понимать, что дальше так продолжаться не может.

Но затем настала среда, и в нем ожили надежды. Он раньше времени отправился на Хлебный рынок и занял место среди пришедших первыми за едой. Тьма надвинулась мгновенно. Зажглись керосиновые фонари, откидное окно открылось. Дожидаясь, когда начнут выдавать пищу, Пол внезапно почувствовал, что кто-то стоит подле него. Но нет, это был не Серебряный Король: Пол не ощутил живительного волнения. Помедлив секунду, он поднял голову и увидел рядом с собою Лену Андерсен.

Да, это Пол! Он действительно рядом с ней, но так изменился, что у Лены слезы выступили на глазах.

– Ах, Пол, это вы? – Она сделала вид, что встретила его случайно.

Бледный как смерть, он отвел глаза и ничего не ответил.

– Какая неожиданность! – запинаясь, продолжала Лена. – Давайте пройдемся немножко.

Помолчав, он сказал:

– Я должен подождать здесь.

– Чего же?

Он знал, что она не поймет, если он и скажет ей, а потому вяло ответил:

– Дело в том, что я получаю здесь ужин. Если я выйду из очереди, мне его не видать.

Безразличие, с каким он сделал это признание, вновь больно резануло Лену. Она сказала:

– Я сейчас иду домой. Пойдемте ко мне ужинать.

Он устало взглянул на нее. В ее глазах он прочел такое участие, что на сердце у него стало еще тяжелее.

– Ни к чему вам знаться со мной, – пробормотал он.

Она продолжала смотреть на него в упор:

– Пойдемте, Пол, прошу вас…

Он колебался, раздираемый на части своей слабостью и твердым решением дождаться Серебряного Короля. Опять он почувствовал дурноту. Взглянув на свои обтрепанные брюки и продранные башмаки, он пробормотал наконец:

– Не могу я в таком виде идти с вами по улицам. Оставьте меня сейчас… Я должен пробыть здесь еще с полчаса. Потом я приду к вам.

– Вы обещаете? – Дыхание ее участилось.

Пол кивнул. Лена еще раз с тревогой взглянула на него, затем медленно повернулась и ушла.

Он стоял понуро и даже не посмотрел ей вслед, и все-таки ее неожиданное появление среди моря безымянных, неведомых лиц влило в него новую надежду: кто знает, может быть, под конец все еще обернется к лучшему…

Пошел дождь, косой, безжалостный дождь английской зимы. Пол инстинктивно поднял воротник пиджака и, когда началась раздача супа и хлеба, осторожно протиснулся вперед: вот-вот должен появиться Енох Освальд.

Но видимо, Серебряный Король где-то задержался, и, когда Пол дошел до вагона-кухни, его все еще не было. На грани отчаяния, Пол вглядывался во все подходы к рынку.

Наконец, обернувшись к служителю, заметил:

– Сегодня босс что-то запаздывает.

– А он уже теперь и не придет. Разве что завтра, – ответил тот, с размаху ставя на прилавок поднос с полными до краев мисками. – Следующий!

Какое горькое разочарование! Пол возлагал такие надежды на эту встречу, что даже столь малая отсрочка расстроила его. Стоявшие сзади напирали, подталкивая его. Он не взял ни супа, ни хлеба. Несколько секунд он стоял неподвижно, затем, бросив нерешительный взгляд на часы на крытом рынке, тупо побрел прочь, с трудом волоча ноги по склизкой мостовой.

Но Лена не ушла домой, она укрылась в подъезде на другой стороне улицы и, когда Пол свернул с Рыночной площади, нагнала его:

– Пойдемте, Пол.

– Если стать на принципиальную точку зрения, – пробормотал он, – вернее, перенестись в сферу чистой логики… Нет, я что-то ничего не понимаю…

Теперь она уже не на шутку встревожилась. Нерешительности ее как не бывало. Она взяла его под руку и потянула за собой. И Пол покорно побрел. За всю дорогу до Уэйр-стрит он не проронил ни слова, но Лена заметила, что его губы шевелятся, словно он говорит сам с собой. Раз или два он оглянулся через плечо.

Когда они вошли в дом и стали подниматься по лестнице, Лена еще больше побледнела, но держалась решительно.

На площадке перед дверью в гостиную она обернулась к нему:

– Сейчас будет ужин. – Хотя внутри у нее все дрожало, внешне она была спокойна. – Только сначала вам нужно переодеться.

Она провела его в ванную комнату, открыла горячую воду, принесла мыло, полотенце, его собственный бритвенный прибор, белье и одежду. Пристально и удивленно смотрел он на эти вещи.

– Чье это?

– Ваше, – поспешно ответила Лена. – Только сейчас ни о чем меня не спрашивайте. Приводите себя скорее в порядок.

Пока он мылся, она разожгла камин в гостиной, прошла в маленькую кухоньку, поставила на плиту две кастрюли и начала собирать на стол. Когда он вошел, выбритый, в фланелевых брюках и рубашке с отложным воротничком, ее приготовления были почти закончены. Молча она придвинула стул к столу, жестом пригласила его сесть и поставила перед ним чашку бульона.

Пол взял ее обеими руками и только тогда заметил ложку на скатерти, возле своего места; он погрузил ее в густой отвар и дрожащей рукой поднес ко рту. Когда в чашке ничего не осталось, Лена поставила перед ним тарелку с тушеным мясом. Он ел молча и сосредоточенно, не замечая, что она наблюдает за ним. Он был страшно худ, но куда более тяжелое впечатление производила мертвенная неподвижность его лица. Покончив наконец с едой, он вздохнул, поднял голову и тихо сказал:

– Я давно уже так не ел, очень давно.

– Вы лучше себя чувствуете? – спросила Лена, вставая, чтобы скрыть слезы, непрошенно навернувшиеся на глаза.

– Гораздо лучше. – И он поднялся, словно собираясь уходить; казалось, навязчивая идея – идти, идти – владела им…

Лена живо пододвинула его стул к камину. Когда он понял, что это для него, то сел, крепко сжал руки и уставился на огонь. Время от времени взгляд его с каким-то робким удивлением скользил по комнате, впитывая в себя уют этих четырех стен.

Убирая со стола, Лена все время наблюдала за ним, и лицо ее вдруг приняло решительное выражение. Конечно, в отсутствие хозяйки дома крайне трудно решить такой вопрос, но это ее не остановит. Она закончила мыть посуду, опустила закатанные рукава и вышла. Через десять минут она вернулась. Пол все еще сидел неподвижно, уставившись на огонь.

Внезапно почувствовав ее присутствие, Пол вздрогнул, вскочил на ноги:

– Мне пора уходить.

– Куда?

– К себе в отель.

– А где он?

Он попытался выдавить улыбку, но мускулы лица почему-то не послушались. Плечи его опустились, голова склонилась на грудь.

– Вы хотите знать где? Под Арками. Если туда не придешь вовремя, останешься без крова. – Короткий смешок потряс его. – Признаться, неприятное ощущение, когда струи дождя текут у тебя по спине.

– Нет, – объявила Лена. – Вы туда не пойдете.

– Но я должен идти. – Теперь он заговорил с горячностью. – Неужели вы не понимаете? Не могу же я всю ночь гранить мостовую? Дайте мне мое пальто! Если я прозеваю свое место, где, спрашивается, я буду спать?

– Здесь, – отвечала Лена. – Здесь вы будете спать. Я вам постелю на половине миссис Хэнли. У нее там есть свободная комната. И чем скорее вы ляжете в постель, тем лучше.

Она круто повернулась, повела его на площадку и распахнула дверь в комнату, где все уже было для него приготовлено. Красные шторы опущены, лампа зажжена, в камине теплился газовый огонек, с удобной кровати было снято покрывало.

Пол медленно протер глаза тыльной стороной руки, словно не в силах осмыслить, что это животворное тепло – для него.

– Подумать только, – ошеломленно и даже торжественно проговорил он, – ужин… и кровать. Какими словами выразить…

– Ах, Пол, – взмолилась Лена, и голос у нее дрожал, – не надо сейчас говорить… Ложитесь, отдохните.

– Хорошо, – согласился он. – Это и вправду будет… отдых.

Пока они стояли в дверях, внезапный порыв ветра струями дождя ударил в окна. Пол вздрогнул и чуть не расплакался, как дитя, при мысли о том, какая сырость и холод ждали его на улице. Отвернувшись, чтобы Лена не заметила судороги, пробежавшей по его лицу, он вошел в комнату и закрыл за собою дверь.

В комнате было уже светло, когда Пол проснулся. Несколько минут он лежал не шевелясь, стараясь понять, где он и что с ним, затем, услышав шаги за дверью, встал, быстро оделся и вышел в кухню. Лена уже приготовила завтрак и накрывала на стол. При его появлении она смешалась, краска густой волной залила ее лицо и шею. Она почти не спала эту ночь, думая о Поле, который наконец-то был так близко от нее, и в то же время упрекала себя за вольность, которую позволила себе в отсутствие хозяйки. И все же, как ни затруднительно было ее положение, интуитивно она чувствовала, что любой ценой должна удержать Пола здесь, вдали от улицы, ну хотя бы до возвращения миссис Хэнли. Она налила кофе, поставила перед ним яйцо и поджаренный хлеб и смотрела, как он ест. Он был молчалив, и она тоже считала уместнее не тратить лишних слов. Позавтракав, Лена без дальнейших разговоров, словно его пребывание здесь было чем-то само собой разумеющимся, ушла в «Бонанзу».

После ухода Лены Пол вернулся в свою комнату и, охваченный бесконечной усталостью, пробыл там почти все утро. Наконец-то после стольких мытарств у него появилась крыша над головой, позволявшая на какое-то время ощущать себя в безопасности, и он принялся размышлять.

Очутившись вне злополучных Арок, прилично одетый, сытый, он почувствовал, что мужество возвращается к нему, мозг его работал яснее, и он решил, что должен в конце концов собраться с духом и пойти к мистеру Освальду домой.

Ровно в четыре часа он вышел на улицу. До Порлок-Хилла путь был неблизкий, и ему пришлось несколько раз присаживаться на скамейку, пока он шел через парк. И все-таки приблизительно через час он уже добрался до мест, которых так долго избегал. Намереваясь пересечь Порлок-авеню, он столкнулся на углу с человеком, который в начинавшихся сумерках с любопытством поглядел на него, прошел мимо, потом вдруг остановился, повернул и зашагал обратно. То был Джек, официант из паба «Королевский дуб».

– Никак это вы? – не без удивления воскликнул Джек и добавил: – У меня есть кое-что для вас.

Его слова не вывели Пола из апатии. Он стоял и вяло смотрел, как тот рылся в своем потертом бумажнике.

– Ага, вот оно! – воскликнул Джек. – Я его таскаю с собой уже добрых две недели. Луиза Бёрт просила передать вам это письмо.

Тусклый взгляд Пола остановился на грязном конверте, который Джек достал из бумажника, и кровь вдруг быстрее побежала по его жилам. Он протянул руку и взял письмо. Теперь Джек с еще большим любопытством смотрел на него:

– Нельзя сказать, чтобы вы часто к нам заглядывали.

– Да, – ответил Пол. – Не часто.

– Плохи дела, а?

– Да нет, все в порядке. – Пол говорил машинально, не сводя глаз с конверта, и странное предчувствие вдруг шевельнулось в нем.

Наступило молчание. Джек переминался с ноги на ногу.

– Ладно, – наконец произнес он, – мне пора. Всего наилучшего.

Он опять бросил испытующий взгляд на Пола, пожал плечами и зашагал вниз по улице. Когда он скрылся из виду, Пол еще некоторое время постоял неподвижно в унылых сумерках. Несколько раз он провел языком по пересохшим губам. Потом, зажав в руке измятое письмо, торопливо пошел к ближайшему фонарю и вскрыл конверт. В неровном свете фонаря он прочитал:

Дорогой мистер красавчик!

Ты, видно, хотел из меня дуру сделать, мне теперь на тебя глаза раскрыли, так вот я тебя извещаю, заруби себе это на носу, что я выхожу замуж, по-правдашнему, в церкви, и не нуждаюсь больше в твоих ухаживаниях и в том, чего ты мне наобещал, благородный такой сэр. Мистер Освальд об нас позаботился и устроил, что мы с мужем в том месяце поедем в Новую Зеландию, точь-в-точь как он сделал и для моего друга Эда Коллинза, который был здесь до меня, я его, понятное дело, разыщу, когда приеду. Так что я теперь жить буду в новой стране, в довольстве и в роскоши. Воображаю, до чего ты разозлишься!

Твоя Луиза Бёрт.

Ты меня ни разу не надул. Мне тебя жалко.

Разочарованный Пол медленно оторвал взор от письма. В конце концов все оказалось сущей ерундой. И тем не менее странные мысли зароились в его мозгу. Полу казалось, что он парит в сумеречном свете между иллюзией и действительностью. Улица, мягко покачиваясь, уплывала куда-то вдаль. В ушах у него гудело и жужжало. И тут, словно его дух, спавший последнее время, отдохнув, снова набрался сил, все вокруг залил яркий свет. Завеса медленно раздвинулась.

Приподняв одно плечо, протянув руку к колеблемому ветром огоньку, Пол стоял и перечитывал письмо, злобное, дурацкое, насквозь пропитанное дешевым тщеславием обиженного судьбой существа. И одна фраза – насущно важная, исполненная страшного значения – выступала из него, словно начертанная огненными литерами: «…моего друга Эда Коллинза… здесь до меня…» Лицо Пола в полутьме улицы окаменело, застыло. Но глаза его сверкали, и жилки на висках учащенно бились.

Как же он раньше не подумал об этом? Хотя мозг его продолжал лихорадочно работать, он пытался успокоиться, пытался собрать воедино обрывки смутных мыслей. Луиза Бёрт двенадцать лет прослужила у Освальдов – факт сам по себе хотя и примечательный, однако ничего не доказывающий. Но этот же факт становится исключительно важным, если сопоставить его с тем, что вместе с Бёрт в доме Освальдов работал Эдвард Коллинз.

Да! Да! Как же случилось, что оба главных свидетеля по делу Мэтри оказались на службе в семье Освальд? Возможно, все объясняется филантропией. Но своеобразное все-таки добросердечие у этих Освальдов: женить своих слуг, а затем сплавлять их на край света. Нервы Пола были натянуты до предела, и его внутреннему взору вдруг представился Енох Освальд – высокий, с массивной головой, ушедшей в высокие, угловатые плечи, с темными глазами, благожелательно смотрящими из-под седых бровей. Неужели этот добрый человек может быть каким-либо образом причастен к делу Мэтри?

Почему так случилось, Пол сам не знал, но в этот миг он весь был поглощен одним из ряда вон выходящим воспоминанием – о голосе человека, разговаривавшего с Альбертом Прасти на темной лестничной площадке в тот день после снежной бури, о голосе хозяина дома на Ошо-стрит.

Как луч света среди тьмы, поразила Пола новая мысль. Он выпрямился, волнение его возрастало. Сегодня четверг – день, когда табачная лавка закрывается рано. Значит, Прасти почти наверняка дома. Сейчас около пяти часов. Пол инстинктивно расправил плечи и, не обращая внимания на дождь, двинулся в путь.