Текст книги "Игрок"

Глава 2

К старинному особняку с белыми колоннами я подхожу минут за пятнадцать. Это здание, известное в Москве как «Дом Ростовых» знают все счастливые обладатели корочки «Союза Писателей СССР». Улица Воровского, которая до и после советской эпохи именуется Поварской, как раз соединяет старый и Новый Арбат. То есть, сейчас просто Арбат и проспект Калинина.

В Советском Союзе, чтобы быть писателем недостаточно просто марать бумагу. Нужно быть признанным коллегами, старшими товарищами, собратьями по перу. «Писатель» – это такая же профессия, как слесарь или бухгалтер. Так что одного желания мало, требуется квалификация.

Чтобы быть причисленным к составу избранных, надо не просто публиковаться в журналах и получить известность, но и пройти специальную аттестационную комиссию. В составе моей, например, присутствовала сама Наталья Дурова, знаменитая дрессировщица. Только потом я узнал, что она ещё и детские книжки пишет.

Прохожу вдоль кованой ограды, вбегаю вверх по мраморной лестнице, которую можно снимать в кино про балы и дворянские усадьбы и погружаюсь в круговорот людей и кабинетов.

В редакторской висит густой сигаретный дым, постоянно звонят телефоны и по ним отвечают сразу несколько голосов. Место Кости Синицына пустует. Его блондинистая коллега из за соседнего стола пожимает плечами и я ухожу на поиски, ныряя обратно в людской поток.

– Евстигнеев, ты почему без носков, – слышу за спиной строгий женский голос.

На мне по случаю жары надеты сандалеты. Попрошу не путать эту обувь с несерьёзными сандалиями. Сандалеты – практически то же самое, что и туфли, но с многочисленными прорезями, позволяющими ноге дышать. Сейчас в таких на улице каждый второй, если не каждый первый. Разнообразия в одежде и обуви вообще маловато, но это не может испортить мне впечатления от возвращения в сильное и молодое тело.

К тому же в отличие от большинства жертв фабрики «Скороход», воспетой журналом «Крокодил», у меня на ногах чехословацкие «Цебо». К ним я надел лёгкие парусиновые брюки и рубашку-поло, которую все в то время почему-то называли «бобочкой», с лихим якорем на нагрудном кармане.

Передо мной возвышается Прасковья Валуйчик, поэтесса и общественница, дама баскетбольного роста и рубенсовских статей. Творит она под псевдонимом «Зинаида Фабричная».

 
Завод гудел своими трубами,
И ты сказал, в потоке дней
Пускай ты, Зинаида, люба мне.
Но Пятилетку выполнить важней.
 

Так начиналось первое стихотворение её сборника. Сколько лет прошло, а до сих пор помню.

Внутри её монументального тела скрывается большое и впечатлительное сердце, но годы, проведённые в роли школьного завуча, дают о себе знать. Прасковья терпеть не может беспорядок.

– Я тебе, больше того, скажу, Прасковья, – я придвигаюсь к её уху, – по последней парижской моде не только носков, но и трусов носить не полагается!

– Вот ты охламон! – пунцовеет она, – врёшь ведь!

– А ты у Фимы Егорова спроси, – хохочу, – он там недавно в командировке был.

– Вот малахольные, – качает головой Прасковья.

Не знаю, кого она так называет, меня с Фимой или легкомысленных французов. Ефим действительно съездил этой зимой Париж в составе советской культурной делегации. Оттуда он привёз красный нейлоновый плащ для Алёны, на который ушло половина моего гонорара за последнюю повесть.

Писатели вообще живут не как все нормальные люди. Если обычные трудящиеся каждый божий день ходят на работу и получают зарплату, то писатели кажутся беззаботными словно птицы. Никакого распорядка и трудовой дисциплины. Никаких статей «за тунеядство». Зато гонорары такие, что можно на них автомобиль купить.

Ну ладно, автомобиль, это только у писателей из «первой обоймы», с миллионными тиражами, государственными премиями и прочими регалиями. У середнячков – на мотоцикл, или в лучшем случае – на мопед. Вот только «капает» такой гонорар, не каждый месяц, а хорошо, если раз в полгода. Какая-нибудь повесть, или даже простой рассказ должны отлежаться, проверяться на актуальность и идеологическое соответствие.

Так что писатели живут как студенты, сначала по принципу «правой руки», когда в ресторане заказываешь, закрывая ладонью цены. Потом по принципу «правой», когда прикрываешь названия и смотришь, на что хватит денег. А затем «волчка». Покрутишься, покрутишься и уходишь.

Правда, ко мне это не относилось. У меня был свой способ безбедного существования между гонорарами. Который позже и сослужил мне дурную службу.

– Федя, дай четвертной взаймы? – ловит меня за пуговицу Феликс Забавлин, детский писатель-сказочник.

У него округлое добродушное лицо и такие же круглые очки с большими диоптриями. Настоящего имени Забавлина уже никто не помнит.

– Федя в лесу съел медведя, – говорю, – а я Фёдор Михайлович.

К своему имени я отношусь трепетно ещё с детского сада. Сколько с тех пор носов было разбито – не счесть.

– Хорошо, Михалыч, – покладисто соглашается Забавлин. – Ты, главное, одолжи. Веронике сапоги предложили новые, югославские. А я тебе со следующего гонорара верну… Вот сказку несу новую… тебе почитать?

Детский писатель Феликс Забавлин был твёрдым и окончательным подкаблучником, и если бы не жена Вероника, так бы и прозябал на последних страницах журнала «Мурзилка». Но растущие потребности супруги вывели Забавлина на невероятную продуктивность. Как говорится, за каждым успешным мужчиной стоит очень неудовлетворённая женщина. Я имею в виду – материально неудовлетворённая.

– Откуда у меня деньги, Феликс? – говорю, – я уже полгода ничего не публикую, на новую книгу материал собираю.

– Так, все уже знают, что ты вчера Лотарева с Юшкиным в преферанс обнёс, – потирает ладони Забавлин, – Юшкин насилу при своих остался, а Лотарева жена из дома выгнала.

– Во как, – говорю, – а я думал, мы в доме Писателей пили…

– Пили, – охотно подтверждает Забавлин, – Лотарев гонорар свой отмечал. Потом ресторан закрылся, и вы к Юшкину поехали. А уж что дальше было – история умалчивает.

Странно, не помню я в своей прошлой жизни подобного эпизода. Хотя в произошедшее охотно верю. «Расписать пулю» было любимым развлечением, а азарт, который не находил выхода в размеренной советской жизни, в таких случаях зашкаливал. Даже в дружеской партии «по копейке за вист», можно было проиграть несколько червонцев. А уж если ставки росли…

Уже в школе я обладал прекрасной памятью и мог перемножать в уме многозначные числа. Мне пророчили карьеру в математике, но свою роль сыграло врождённое упрямство. Я не хотел становиться вундеркиндом и «цирковым медведем», на которого сбегаются посмотреть как на диковину.

Поэтому свои способности перестал выпячивать, и со временем все решили, что ничего такого у меня и не осталось. Подростковый возраст он такой, у одних голос ломается, а у других цифры из головы вылетают.

Но мои способности никуда не делись. Более того, я нашёл им отличное применение и отточил до совершенства. Всё началось с Пионерского лагеря «Ёлочка». Мой сосед по комнате, огненно-рыжий Коля Жук предложил разыграть ежедневное дежурство в подкидного дурака. Кто продует, тот и полы моет, заявил он, вытаскивая засаленную колоду. Выгода была очевидна. С тех пор я не проигрывал в карты никогда.

Кстати, дома я денег не нашёл. Не иначе как Алёна, не совладав с жадностью, решила прихватить их в качестве выходного пособия. Легко достались, легко расстались.

– Синицын тоже вчера с нами пил? – уточняю внезапно возникшую идею.

– А куда он денется? – отвечает Забавлин, – эй, ты куда?! А четвертной?! – кричит он уже мне в спину.

Костю Синицина я нахожу в буфете. Он поправляет своё здоровье бутылкой Нарзана и бутербродами с салями. Перед ним стоит блюдце с винегретом, на которое Костя поглядывает с явным отвращением.

Хотя современный писательский буфет и уступает описанному Булгаковым «Грибоедову», – осетрину тут не получишь в любой свежести, – но за многие деликатесы из меню большинство граждан готовы были бы стоять в очереди хоть несколько суток. А как готовят! Одно только заливное из судака или пожарские котлеты чего стоят.

А уж что говорить о главном зале ресторана дома Литераторов – Дубовом. Стены здесь отделаны массивными панелями резного дерева, вдоль одной из них тянется резная лестница на второй этаж, а рядом с ней красуется самый настоящий камин, не горящий по причине жаркой погоды.

«Дубовый» зал ресторана Дома Литераторов

Во втором по размерам зале, Пёстром, располагает длинная барная стойка, специально для любителей формата «50 грамм и бутерброд»,

 
О, молодые, будьте стойки
При виде ресторанной стойки,
 

– написал об этом месте советский поэт Расул Гамзатов.

Балует страна своих писателей. Это и понятно, находясь в тепличном мирке буфетов, банкетов и ведомственных командировок гораздо легче поверить, что всё идёт по плану, и скоро наступит коммунизм и всеобщее процветание. Так и книги получаются бодрее и оптимистичнее.

Кстати, попасть сюда можно только по заветным «членским корочкам». Ходит легенда, что однажды сюда не пустили самого Анастаса Микояна, хотя тот занимал высокий партийный пост и, более того, был приглашён на мероприятие.

– Будешь силос? – Костя придвигает мне блюдце с винегретом, – Я сам не осилю.

– Спасибо, – говорю, – я позавтракал.

– Везёт тебе, – обличительно указывает на меня бутербродом Синицын, – мало того, что увёл в плен первую красавицу столичного Дома Моды, так она ему ещё и завтраки готовит.

– Я себе и сам могу приготовить, – не соглашаюсь я.

Костя не случайно считается одним из лучших редакторов в Союзе. Намёки и детали он ловит на раз.

– Поругались? – спрашивает он.

– Видимо, – пожимаю плечами.

Подробностей добавить не могу, все они прошли мимо меня. В «прошлой жизни» столь серьёзной ссоры с Алёной у меня перед командировкой не случалось, хотя мелкие стычки происходили регулярно. Моя избранница отличалась на редкость склочным и истеричным характером.

И зачем я терпел эту дуру? – приходит в голову. Ради престижа, наверное. Чтобы такие, как Костя мне завидовали.

Алёна была чрезвычайно хороша собой. Жгучая брюнетка с загадочными тёмными глазами и весьма аппетитной фигурой. Каноны женской красоты в начале семидесятых были куда гуманнее, и по подиумам ходили не костлявые «вешалки», а весьма симпатичные девушки с нормальными человеческими пропорциями.

Не зря она бросила филологический факультет, ради карьеры модели, в Советском Союзе, между прочим, весьма уважаемой и почётной. Советская мода гремела в Европе, и для девушек это был шанс увидеть далёкую и запретную «заграницу» и прикоснуться к местным материальным благам. Ну и престиж, куда же без него…

Внешне моя избранница была похожа на модную в то время Софи Лорен, а ещё больше на знаменитую модель 60-х Регину Збарскую, которую западная пресса называла «самым красивым оружием Кремля».

Регина Збарская. Советская манекенщица 60-70-х годов

– Ушла? – участливо интересуется Синицын, – ты из за этого в командировку ехать не хочешь?

– Нет, конечно, – говорю.

– А почему тогда? – на лице у Синицына проступает сочувственно-понимающее выражение, за которое хочется съездить ему по физиономии.

– Просто, планы поменялись… – импровизирую я, но не слишком удачно, – Ну что это за тема, виноделие? Лучше про нефтяников написать… Или про геологов…

– Михалыч, ты дурак? – говорит Костя с искренним сочувствием, – Тебе охота в тайге гнус кормить? Три месяца, в Крыму, на всём готовом… Вино… пляж… Да я бы чёрту душу заложил, лишь бы в такую поездку смотаться! «Я-а-а-лта… где растёт золотой виногра-а-д»!

На нас оборачиваются, причём некоторые с откровенной завистью. Слухи про мою командировку просочились глубоко в писательской среде. Наверняка не один труженик блокнота и пишущей машинки стучал дома по столу, говоря: «Меня, заслуженного человека к пчеловодам в Тамбов отправляют, а этого прощелыгу, который и в „Союзе Писателей“ без году неделя, в Крым! Вино пить и на солнышке греться!».

Ни одной резонной причины для отказа у меня нет. Но и двигаться навстречу слепой судьбе, сотворившей из меня калеку, не хочу. Поэтому упираюсь изо всех сил.

– Костя, – говорю, – ну не могу я. Долго объяснять, но это чистая правда. Может, поменяться с кем-то… Любой согласится на три месяца в Ялту поехать.

Синицин мотает головой.

– Главный тобой уже на всех уровнях похвастался, – объясняет, – и на краевом, и на республиканском. Едет, мол, к вам наше юное дарование. Лучший из лучших… Ты сам соображаешь, что говоришь? Как он другого пошлёт? Иди и сам с ним разговаривай…

Главный, это оргсекретарь «Союза Писателей» Сергей Сергеевич Бондарь, человек с армейской выправкой и понимающим взглядом. Злые языки утверждают, что выправка неслучайна и Сергей Сергеич имеет звание полковника, причём в тех службах, где погоны носить не принято. Ни одной книги за его авторством я так и не читал.

Если по всему зданию царит шум и суета, то коридор напротив его кабинета с медной табличкой пуст. Такое чувство, что здесь даже температура воздуха на несколько градусов ниже. Когда стоишь перед дверью, слегка знобит.

– Фёдор, заходи присаживайся, – с ласковой, отеческой улыбкой приветствует меня Бондарь. – Как твоя командировка? Уже оформил? Смотри не затягивай…

Кабинет у Бондаря смотрится представительно. Посередине огромный стол буквой «Т», обтянутый зелёным сукном. На нём ни единой бумажки, только медный канцелярский набор с пресс-папье и лампа со светло-зелёным абажуром, как в «Ленинке».

«Дорогой Леонид Ильич» на портрете молод, бодр и чернобров. На его груди всего две скромных звёздочки.

Сбоку стоят сразу три телефона. Чёрный, жёлтый и красный. Когда у Бондаря звонил чёрный телефон, он просил всех выйти, даже если шло совещание. Красный при мне не звонил ни разу.

– Я как раз по этому поводу, – говорю, – я не могу поехать по личным обстоятельствам.

– Да ты смеёшься?! – Бондарь хлопает ладонью по столу. – Какие могут быть «личные обстоятельства»?! Тебя уже люди ждут, я их лично просил о твоей персоне!

Чёрт, я думал, что найти желающего поехать вместо меня в Крым будет легко. Пошёл по пути наименьшего сопротивления.

То ли в этой моей командировке и правда замешаны административные рычаги, о которых я не знал, то ли сам поток времени толкает меня на уже накатанные рельсы.

– Может, я поменяюсь с кем-то? – понимаю, что мои слова выглядят и правда каким-то глупым капризом.

– А что? – голос Бондаря становится вкрадчивым, – могу тебя с Юшкиным поменять. Полетишь через неделю в Анадырь, писать повести про жизнь оленеводов за полярным кругом! Мы по-едем-мы-пом-чим-ся! На-о-ле-нях-ут-ром-ранним!

Огрсекретарь привстаёт и начинает приплясывать, отчего мне становится немного жутко.

– НА ПОЛГОДА! – выкрикивает он, – чтобы лучше тему изучил!

Не люблю, когда меня гнут через колено. В целом, я человек дружелюбный и незлой. Но чем больше на меня действие, тем сильнее оказывается противодействие. Да и после всего пережитого, крики оргсекретаря выглядят для меня, как дурно сыгранная пьеса.

– Отправляйте – говорю. – Воля ваша. Партия сказала «надо», комсомол ответил «есть». В за полярным кругом тоже люди живут. Наши, между прочим, советские люди.

Бондарь, понимая, что кавалерийским наскоком ничего не добиться, тут же меняет тон. Не нужен я ему в Анадыре. А в Ялте – нужен.

– Что ты, милый друг, совсем скис, – моментально переключается он на сочувственный тон, – устал… перегрелся… творческий кризис. Ты пока с выводами не торопись. Сходи в «Прагу», поговори с людьми, выпей вина… туда же самое лучшее привезли. Я тебе даже завидую… дегустатор…

– Сергей Сергеич…

– Всё, никаких возражений! – довольный собой, Бондарь хлопает в ладоши, – Фёдор Михайлович, шагай на дегустацию. А после мы с тобой о командировке поговорим. На трезвую, так сказать, голову.

Глава 3

Как там говорил товарищ Ленин, чтоб ему в мавзолее икалось? Объективные законы развития общества? По-моему, так.

И исходя из этих объективных законов мне, как ни крути, нужно вечером в «Прагу». Как я не старался соскочить с этого мероприятия, ничего не получилось.

Это не отменяет того факта, что я очень не хочу ехать в Крым. Но ещё больше я не хочу подводить Костю и тем более навлечь на себя гнев Бондаря.

Он, Бондарь, запросто может устроить мне такую сладкую жизнь, что небо с овчинку покажется. Я, конечно, могу хорохориться, и даже пойти на принцип. Но спастись от проблем, сломав себе карьеру, тоже вариант – так себе.

Устроить что ли в Праге дебош? Такой, основательный, в лучших традициях советских литераторов времён НЭПа. Пойти по стопам Есенина, так сказать.

Накидаться в дым и начать приставать к присутствующим дамам с разными скабрезностями.

Дамы там наверняка будут. Лучший ресторан Москвы, крымские виноделы, работники «Мосторга» и элитного, столичного же, общепита. Сто процентов как минимум пяток, а то и больше красоток из Общесоюзного дома моделей одежды, в просторечии Московский Дом Моды, там точно будут.

А девочки в этом, пардон, блядушнике, соответствующие. Я лично с некоторыми водил очень тесные знакомство.

Год назад, именно там я встретил Алёну.

* * *

Московский дом моды. Я только что сдал свою первую рукопись в издательство и Бондарь, восхищённый глубиной смыслов, богатством слова и там ещё много восторгов было, тут же выдал мне новое задание.

Сто процентов, этому хрену запал в память визит в столицу самого передового государства рабочих и крестьян моделей Кристиан Диор в 59-м.

И он захотел роман, ну или повесть, на худой конец о наших красотках из этой индустрии. Советская мода всё последнее десятилетие на подъёме. Принцип «Всё лучшее – советское» очень удобно демонстрировать с помощью красивых девушек.

Только что закончился показ. «Мини-бикини 69», та сценка из «Бриллиантовой руки» была, как говорится, основана на реальных событиях, и меня как писателя пропустили за кулисы.

Сыграли знакомства в писательской среде. Да и вообще, парень я всегда был очень видный, бабий магнит. Так, о таких как я, говорили.

– Так ты писатель? – удивилась моя новая знакомая.

Я сразу запомнил имя «Алёна». Очень соответствует популярному стилю «под русскую старину». Совершенно фантастическая девушка с ногами от ушей, высокой грудью и полностью противоположными официозу взглядами на то, какая должна быть советская комсомолка.

– Именно так, милая. – подтвердил я. – Как раз сейчас пишу производственный роман про творческий путь самых красивых девушек Советского Союза. И мне нужна муза.

– Федя, ты меня смущаешь, – зарделась она.

Таким, как она я всегда прощал «Федю». Федор, Михалыч, или не дай бог Федор Михайлович в постели звучат ну очень нелепо.

– Ну а что? Каждому времени нужен свой символ, – соловьём заливался я. – Ты же видела репродукцию картины «Свобода ведущую народ»? Чем ты хуже модели, которая для неё позировала?

А девочка, молодец! Культурный уровень у неё на уровне. Но как же мило она смущается! Таким красоткам очень идут румяные щёчки.

После этого я повёл её в ту же «Прагу». Кошелёк с гонораром у меня в кармане пиджака это позволял, и к концу вечера смущения и след простыл.

А уж какая она стала, когда мы приехали на такси ко мне! Так, меня за ночь никто не уматывал! С тех пор Алёна и задержалась в моей жизни на целый год.

В общем, да. Надо будет как следует дать джаза в Праге вечером. Глядишь, и проблема исчезнет.

* * *

Из дома Ростовых я решаю тоже возвращаться пешком.

Обычные люди, те кто привык ходить на своих двоих, не понимают этого кайфа. Пройтись по майской Москве. Чувствовать асфальт мостовой под своими ногами и улыбаться по-летнему одетым девушкам.

А их в моём любимом городе просто аномальное количество. Сказывается наш вечный русский центризм. Так уж заведено, что столица – это центр притяжения тысяч и тысяч молодых парней и девчонок.

В покинутом мною времени ВУЗов в Москве было две с половиной сотни. Сейчас, меньше, но всё равно их очень много. А в них очень много студенток. И на тротуарах центра сейчас самый настоящий цветник.

Так что, несмотря на думы горькие, прогулка до дома у меня вышла приятная.

И она была тем более приятной, потому что я не ловил на себе взгляды, полные брезгливой жалости.

Как ни крути, но советское общество в базе своей создано исключительно для здоровых людей. Такие, как я после той истории в Крыму, в это общество не вписывались органически.

Не предусмотрены были в светлом коммунистическом обществе инвалиды-колясочники.

Нас, а я всё ещё нутром воспринимал себя как инвалида, как и безруких-безногих ветеранов войны, которые, вообще-то, своё здоровье отдали за то, чтобы вот эти девочки на московских улицах наслаждались солнцем, а не отрабатывали своим телом рабскую пайку в немецких борделях, вкупе с больными детьми, не должно было существовать в природе. Не вписывались мы в светлое коммунистическое завтра.

Но это всё лирика. Ласковое московское солнце светит так, что мои мысли кажутся брюзжанием. В любом случае мне предоставлен новый шанс.

* * *

Раз уж от банкета в Праге мне не отвертеться, то выглядеть на нём нужно соответствующе. Благо что я, пока ходил, то старался следить за своим гардеробом.

Я не помню, как одевался в 72-м, но краткая инспекция гардероба показала, что всё небезнадёжно.

Парочку двубортных костюмов из катастрофически грубой ткани, по меркам двадцатых годов 21-го века, конечно, я отметаю сразу. И цвет и фасон были такие, что в них впору на похороны идти, а не на светское мероприятие.

Куда только смотрели мои глаза когда я их покупал?

А, впрочем, сейчас время развитого социализма. Так сейчас многие ходят.

Твидовая двойка, висевшая рядом с похоронными костюмами больше отвечала моим представлениям о прекрасном. Фасон очень неплох.

Но вот сама ткань! Тяжелая и очень плохо дышащая. Спасибо, но нет.

Спасением стали пиджак и брюки, занимавшие сиротское место в самом углу платяного шкафа. Льняные, о чём свидетельствовали бирки, те, которые, на самом деле инструкция для женщин, как эту вещь стирать и как за ней ухаживать.

Лён – это очень хорошо. Лёгкий, удобный. Он, конечно, мнётся, но это всё равно.

Цвет тоже вполне соответствовал моим взглядам на прекрасное. Серый такой, то что надо.

Подобрать рубашку не составило особого труда. Как сейчас помню, мы с Алёной полгода назад устроили настоящий набег на двухсотую секцию ГУМа, спасибо «родному» Союзу Писателей за пропуск в это благословенное место. Мы там купили для меня сразу четыре одинаковые польские рубашки. Белые и очень приятные на ощупь.

Там же и тогда же я приобрёл югославские туфли, не чёрные, как принято сейчас, а некондиционного бежевого цвета.

Я практически определяюсь с одеждой и остался последний штрих, он же непременный атрибут любого уважающего себя советского мужчины. Галстук.

И с ним натуральная беда.

Всё, что находится в моём платяном шкафу просто отвратительно. Понятное дело, что сейчас такая мода. Но все, абсолютно все, галстуки соответствуют времени. Они короткие и очень широкие. Вот прям очень. Я в них словно клоун на арене Цирка, что на Цветном бульваре.

Как я с ними ни колдовал, как ни прикидывал, но всё равно. Получается какая-то порнография. В любом случае выглядит очень глупо.

В итоге я решаю плюнуть на этот атрибут мужского костюма и обойтись без него. Буду фрондировать окружающих, хотя на этот момент, это почти бунтарство. Но я же скандалить собираюсь. Мне можно.

Определившись с одеждой, я иду в ванную. Щетина на моей физии буквально кричит, что надо с ней что-то сделать. Время, когда трёхдневная небритость считается нормой, ещё не пришло.

Там меня ждёт простое советское мыло, помазок и опасная бритва с броским названием Gillett. Даже странно, что я не помню, что она у меня была, вернее, есть.

Но руки помнят, как этой устрашающе острой штукой пользоваться, я даже не порезался!

Закончил с мыльно-рыльными процедурами, спрыскиваю лицо шипром и отправляюсь гладить рубашку и брюки. Бритвенно острые стрелки на брюках это обязательный стандарт.

Марля, через которую и полагается гладить брюки именно там, где и должна быть. Висит на гладильной доске, которая примостилась за диваном.

Через час после того, как я зашёл домой всё готово. Смотрю на себя в зеркало в прихожей и понимаю, что лучше уже не сделать. Каблуки туфель, конечно, высоковаты, но сейчас других и нет. В общем, всё готово.

К разврату готов, как сказал герой Василия Шукшина в известном фильме.

* * *

У дверей «Праги» уже выстраивается приличная очередь. Молодые парни с нарядно одетыми девушками и люди постарше терпеливо ждут, когда освободятся посадочные места.

Хотя девять залов «Праги» могут вместить больше тысячи человек, желающих попасть в этот легендарный ресторан всегда больше, особенно по вечерам. Конкретно эти граждане по какой-то причине не прошли фейс-контроль сурового белобородого швейцара. Для меня до сих пор остаётся загадкой, как он определяет, кого пустить внутрь, а кого оставить в «вечно ожидающих».

– Молодой человек, вы куда?! Вас здесь не стояло! – слышу сзади возмущённые голоса.

Видя меня, суровый страж расплывается в улыбке и распахивает дверь.

– Добрый вечер, Фёдор Михайлович.

– Добрый, Тимофей Кузьмич!

Я пожимаю ему руку в белой перчатке, и пятирублёвая купюра по волшебству меняет владельца. Это не взятка, а скорее ритуал. Многим сюда не попасть и за пятьдесят рублей. Сегодня я на работе, и мог бы вообще не платить, но зачем обижать уважаемого человека.

– Где дегустация проходит? – уточняю у швейцара.

– В «Зеркальном» зале, – поясняет он, – началось уже.

Оказываюсь в фойе и чувствую укол страха внутри. Ещё несколько часов назад меня, немощного старика закатывали сюда на инвалидной коляске. Боюсь того, что всё вокруг окажется бредом, и я вдруг приду в себя. Понимаю, что отчаянно этого не хочу. Хорошо, что дегустация организован не в «Королевском», зале, проходила игра. Там бы мне было совсем не по себе.

Ресторан «Прага». Зеркальный зал

Дегустация устроена по случаю невероятного события. В конце мая в Москву прибудет президент США Ричард Никсон. Кормить его предстоит поварам из «Праги», которые в числе прочего обслуживали Большой Кремлёвский дворец, а вот за право поить гостя развернулось настоящее сражение.

Производители вин прекрасно понимаю, что после договоров о дружбе и разоружении, между двумя странами могут быть подписаны и торговые соглашения. Так что распитая за успех переговоров бутылка вина может проложить путь к экспорту, что поднимет престиж предприятия на небывалую высоту.

Так что формально, дегустация – сама по себе, а Никсон сам по себе. Но по факту и сами виноделы и экспертное жюри держат «нос по ветру».

В «Зеркальном» рябит в глазах от бутылок с вином и красивых девушек. Совершенно «чумовое» сочетание, и хитрые винзаводчики прекрасно это понимают.

«Великаны», такие как Массандра, Инкерман, и НИИ «Магарач» выставляют целые стенды со своей продукцией. Представляете себе, научно-исследовательский институт, который занимается изучением вина?! Хотел бы я там защитить хотя бы кандидатскую диссертацию!

Не сильно отстают от них и предприятия помельче. В Крыму едва ли не каждый совхоз делает своё вино, и зачастую отличного качества.

Мускат белый Красного камня, Крымская Мадера, Чёрный доктор, Качинское Каберне… глаза разбегаются от этого великолепия. Как говорится в анекдоте: «Всё такое вкусное…».

– Михалыч! – слышу громкие, и уже слегка нетрезвые голоса, – Ты чего там застрял?! Подгребай к нам!

Из за столика машет мне Костя Синицин. Рядом с ним Володя Лотарев и Толик Юшкин. Вся наша компания в сборе.

– А вы здесь чего? – удивляюсь.

– Главный прислал, за тобой присмотреть, – комментирует Костя.

Ему такие мероприятия в новинку, и Синицын непрерывно вертит головой. Пускай ресторан ЦДТ не уступит «Праге» в изобилии блюд, но вот количество красивых девушек вводит его в ступор.

– Спасать тебя пришли! – заявляет Лотарев, – Бондарь так и сказал, загинается мол ваш брат-писатель ОТ ЛЮБВИ!

Долговязый и губастый Володя Лотарев похож на троечника из «Ералаша». От него всё время ждёшь, что он скажет какую-нибудь глупость, и он почти всегда оправдывает эти ожидания. Самым невероятным образом к нему моментально липнут совершенно незнакомые женщины.

Мне кажется, он сам не знает, как это получается, и просто привык к происходящему. Вот и сейчас проходящая мимо блондинка в эффектном платье-тунике «обновляет» его бокал и одаривает кокетливой улыбкой.

Это его качество приводит в бешенство Володькину супругу. Она дико ревнует и регулярно выгоняет Лотарева из дома с фразой; «иди туда, где ночевал». Совершенно неэффективная, на мой взгляд, тактика, поскольку человека с такой магической способностью лучше держать под присмотром.

Обычно, Володька уходит жить на пару недель к холостому Толику Юшкину. Ко мне было нельзя, у меня была Алёна.

«Номер 12… вино десертное, красное», – объявляет ведущий.

Конечно же, это дегустация. Напитки пьются «вслепую», после чего жюри выставляет оценки. Мнение остальных собравшихся, коих оказывается не так мало, никого не интересует. Мы просто приобщаемся к прекрасному.

– Старик, да что ты скис?! – хлопает меня по плечу Юшкин, – не сошёлся свет клином на твоей Алёне! Вон какие вокруг королевишны порхают!

Проворная невысокая брюнетка приносит мне бокал и наливает туда немного вина из бутылки без этикетки. При этом она с любопытством стреляет глазками.

Девчонки и правда симпатичные. Нет в них ни холодного высокомерия вышколенных официанток, ни хищной любезности постоянных посетительниц, которых швейцарам велено пускать «для атмосферы».

«Дорогие гости, заверяю вас, что все девушки, которые помогают нам на сегодняшнем мероприятии, являются сотрудницами винодельческих предприятий. Прошу относиться к ним вежливо и уважительно, а сейчас поприветствовать аплодисментами!», – объявляет ведущий.

Костя и Толик громко хлопают, Лотарев свистит, хулигански засунув в рот два пальца. Брюнетка рядом с нами мило краснеет.

Чёрт, я же хотел скандал устроить. Дебош. К таким невинным созданиям и приставать как-то неудобно. Или, наоборот, «винным»… ведь они работают на винзаводах. Крепкое бархатистое вино постепенно обволакивает мозг своими парами. Отсюда и странные мысли.

Помню только, что в «прошлой жизни» нашей гоп-компании на дегустации не было и прошла она чинно и благородно.

– Закуска дрянь! – заявляет Лотарев.

В блюдцах на столике разложены слабосолёный сыр и безвкусное печенье. В открытых бутылках стоит минеральная вода.

– Милая, выручай, – Лотарев ловит за локоть пробегающую блондинку. Та внимательно слушает, чуть наклонившись вперёд, так что из-под туники выглядывает эффектная грудь. – Можно нам какой-нибудь нарезочки, колбаски…