Текст книги "«След лисицы»"

Аркадий Григорьевич АДАМОВ.
«СЛЕД ЛИСИЦЫ»

ГЛАВА 1.
ОДНАЖДЫ В МУЗЕЕ…

Виталий с нескрываемым негодованием смотрел на девчонку, сидевшую около его стола. Как она себя размалевала! Брови, веки, ресницы, щеки… А этой дуре только восемнадцать лет! И ведь, между прочим, интересная девчонка. Но радуга красок на лице заставляет думать, что все в ней фальшиво, нескромно, все словно кричит: «Глядите, глядите, кому не лень, вот я какая! Глядите же!» А впрочем, все это кричит, пожалуй, еще нескромнее: «Я накрасилась так, не только чтобы ты смотрел. Ты можешь подойти, познакомиться, угостить меня, потанцевать, приударить за мной. Пожалуйста! И если ты мне хоть чем-нибудь понравишься…» Виталий нахмурился. Ерунда! Это не тот случай. Перед ним сидела всего лишь глупая девчонка, перенявшая все это от других, поопытней, как «моду», чтобы выглядеть «современной девочкой без предрассудков». Вот и все…

Виталий поглядел на тонкую, нежную, чуть пульсирующую в одном месте шею девушки. Ему стало не по себе, и он, чтобы придать себе больше решимости, начал вспоминать об этой девушке все, что уже знал.

– Водку употребляешь? – сухо спросил он.

– Что вы! Мама не разрешает.

– А малеваться так мама разрешает?

– Ну… тут вкусы… Мама принадлежит к другому поколению. А водка… Что вы!

– А вот мне говорили, что пьешь. И куришь. Не совестно? Сама себя ни во что не ставишь. Ну какое к тебе может быть уважение?

Девушка, опустив голову, хмуро молчала. Высоко, горой взбитая модная прическа, казалось, вот-вот свалится на лицо. Девушка хмурилась и молчала. Ей не было стыдно, нет, и не было страшно. Виталий видел, ей было просто скучно. До нее не доходили его слова, ей, наверное, казалось, что он это говорит так, по должности.

– С кем Васька тебя знакомил?

– Ни с кем. И я вообще не знала, что он такой плохой мальчик.

– Знала, что он плохой мальчик. Прекрасно знала. Только научилась врать. Я тебя, Люда, предупреждаю…

Виталий заставлял себя говорить спокойно-иронически, а у самого накипала злость. «Выпороть бы тебя, – думал он. – Ремнем. Чтоб неделю сесть не могла. Интересно, кстати, кто твоя мама и куда она смотрит?» Он злился. Игорь перед допросом сказал: «Узнай все про Васькину компанию. Ее надо расшибить». А эта сопливая девчонка ничего не говорит!

…Для Виталия его работа уже давно была окутана романтикой, давно, еще когда он на первом курсе юрфака прочел книжку об уголовном розыске. И, придя сюда на работу меньше года назад, он до сих пор был по-мальчишечьи счастлив. Ничто не поколебало его в этом чувстве – ни беготня по городу, ни вообще бешеный темп работы, когда одно срочное, даже сверхсрочное дело налезает на другое, ни неудачи. Тем более когда, ну, никак не можешь сообразить и отыскать те концы, за которые надо потянуть, чтобы распутать узел, тех людей, которые могут и захотят рассказать о том, что знают сами и что необходимо знать Виталию и его товарищам. А им надо знать много и о многих, чтобы не допустить преступления, чтобы вовремя расколоть группу, заставить отказаться от задуманного, осознать или испугаться.

Вот и сейчас, этот Васька. Опасный парень, неглупый, энергичный, но с замусоренной головой и наглым нравом. Он знаком с этой девчонкой, «ударяет» за ней. Но Игорь о ней сказал: «Любви тут нет. Боится. И интересно». Однако попробуй подбери ключик. Найди слова, найди струны в душе, которые надо задеть, чтобы эта девчонка начала рассказывать. Ох, сколько еще возни с этой компанией!..

Зазвонил телефон. Виталий взял трубку. Голос Цветкова сказал:

– Лосев? Девчонка у тебя?

– Да.

– Выпроваживай. Едешь со мной. Откаленко найди.

– Слушаюсь.

Новое дело! Казалось, и так не продохнешь и так уже суток не хватает. Но каждое новое дело невозможно волновало Виталия, разжигая воображение.

Уже в машине высокий, плотный Цветков в синем плаще и черной кепке, не поворачивая головы – он сидел рядом с шофером, – сказал:

– Едем, милые мои, в музей Достоевского. Я лично в жизни там не был. А ты, Откаленко?

– Не приходилось, Федор Кузьмич.

– То-то. Какие только университеты у нас не пройдешь!

Виталий с наигранной небрежностью спросил:

– А там что, кражонка?

Они сидели рядом на заднем сиденье машины, Лосев и Откаленко, очень разные парни, но все же чем-то неуловимо похожие. Лосев – высокий, еще по-мальчишечьи тонкий, румяно-розовый, с длинными ресницами и пухлыми губами. Был он в светлом, переливчатом плаще и модной светлой кепке, и костюм на нем был модный, хотя и недорогой. И узкий галстук на белой сорочке был завязан тоже модным крошечным узлом. Интеллигентный, изящный какой-то парень был этот Лосев. Мать, между прочим, врач, отец тоже, даже дед был врачом. А сын… Впрочем, мать любит говорить, что и сын лечит людей. Формы болезни порой страшные и весьма опасные для окружающих, заразность повышенная, ну, а методы лечения, лекарства… Тут мать вздыхала и со свойственной врачам в разговоре с больными непререкаемостью добавляла: «Только не огрубей, Витик, не опустись до них, даже в мелочах, в манерах, в языке… Эти словечки…»

Рядом с Виталием сидел Игорь Откаленко, коренастый, смуглый, с тяжелым подбородком и голубыми смышлеными глазами. На нем глухая серая рубашка из шерстяного трикотажа, черный костюм и черный плащ. Он без кепки. Вид строгий, но во всей невысокой, плотной фигуре словно разлита ртуть, и находиться в покое этому парню невыносимо. Откаленко уже лет пять работает в милиции. Он тоже кончал юрфак, и у него с Виталием много общих знакомых.

Вообще они были друзья закадычные. Совпадали вкусы, интересы, взгляды. Оба очень уважали Цветкова, но – между собой – чуть-чуть подсмеивались. Цветков был старше и по званию, и по должности, и по возрасту.

– Кражонка? – переспросил Цветков, усмехаясь. – Это как посмотреть. Там, милый, украли портсигар. Самого этого… Достоевского.

– Ого! Историческая ценность! – заинтересованно воскликнул Откаленко, подаваясь вперед, к Цветкову. – В скупку не понесут.

– Достоевским на Западе очень интересуются, – авторитетно сообщил Виталий. – Повышенный, я бы сказал, интерес. В связи с творчеством. Там мистику всякую любят.

– А много ли у Достоевского мистики? – живо повернулся к нему Откаленко. – Величайший реалист.

– Ну, с налетом, что ли… «Бесы», например.

Виталий был настроен миролюбиво.

– Здравствуйте! Это вещь реакционная. Да! Но мистики там…

– Вот вы об этом и потолкуйте, – снова усмехнулся Цветков. – А о скупке пока рано.

Стоял первый весенний день. После холодных, промозглых ветров и унылых, мокрых снегопадов, в которых больше было дождя, чем снега, впервые солнце, по-весеннему теплое, залило до краев улицы, до самых высоких крыш, захлестнув сверкающим теплым золотом стекла окон. К середине дня уже высохли мокрые мостовые, лишь из-за дворовых оград и подворотен сочились тонкие ручейки, перечерчивая пыльно-серые тротуары. Прохожие выбирали лишь солнечную сторону улиц и шли чуть разомлевшие, невольно замедляя шаг.

В машине стало душно, и Виталий, прежде чем закурить, опустил прогретое солнцем стекло.

– Знать бы, что в этот музей поедем, хоть просмотрел бы сочинения, освежил в памяти, – сказал он. – Неудобно как-то.

– А! Не на семинар едем, – махнул рукой Откаленко и тоже полез за папиросами. Но вместо них он вытащил какую-то бумажку, развернул ее и горестно вздохнул. – Рецепт Алка дала. И конечно, забыл. Черт его знает. Аптека напротив, сто раз мимо прошел.

– Кто у тебя захворал? – не поворачивая головы, спросил Цветков.

– Димка, кто же еще… У него одного гланды остались. Из всей семьи. Говорят, рано вырезать. Года три надо еще ждать. За это время Алка мне всю плешь проест с этими рецептами.

– Пусть сама берет. Мать все-таки, – беспечно заметил Виталий.

Откаленко многообещающе усмехнулся.

– Погоди. Я тебе этот совет еще припомню. Не век тебе холостым ходить.

– Не волнуйся. Я под каблук не попаду. Дудки! И вообще, – Виталий сладко потянулся, – погожу. Не к спеху.

Цветков между тем с неудовольствием думал о том, что эта кража к концу квартала подвернулась совсем некстати. Раскроешь ее не скоро. Обычный вор в музей не полезет, это факт, а необычный… доберись до него. «Повиснет» кража. И будут ему «есть плешь», как выразился сейчас за его спиной Откаленко. А квартал «подбивается» и так неважно. Он представил себе хмурое, недовольное лицо Свиридова. «Бухгалтер, а не оперативный работник», – подумал Цветков. Но мысль о Свиридове возникла и исчезла. Где-то замаячила мысль о Шурке, но, не прояснившись, исчезла тоже. И Цветков с удовольствием, со жгучим, как всегда, интересом вернулся к первой мысли: да, обычный вор в музей не полезет. Что ему этот портсигар! Интересно!..

Цветков был прирожденный оперативный работник. Пятнадцать лет в уголовном розыске! Сотни дел прошли через его руки. Сотни людей. Кажется, можно устать, может все надоесть. Ан нет! Дела не повторяются. Конечно, есть аналогии. Но ни одно дело все-таки не похоже на другое. А это… Вор понимает, что крадет. Значит, знает цену этому портсигару. Вон Лосев сказал, на Западе Достоевского ценят… И заспорили о «Бесах». Это сочинение Достоевского. Но Цветков его не читал. Не пришлось. А эти двое читали. И Цветков почувствовал легкий укол зависти. Можно, конечно, показать им, что дело не в том, чтобы читать сочинения Достоевского, что они еще многого не знают из того, что знает он, Цветков. Так бы сделал сейчас Свиридов. Но так делать нельзя. Сначала надо бы прочесть этих самых «Бесов». Название тоже! А ребятки у него ничего, упрямые, с головой и с желанием работать. О своих ребятах Цветков всегда думал с удовольствием. Да и в этом деле… Тут придется побегать, подумать. Вот ведь свалилось! И в конце квартала!

Мысли вернулись к исходной точке, и Цветков, чуть заметно тряхнув головой, прогнал их и стал смотреть в окно.

Машина промчалась мимо гигантской колоннады театра и, обогнув квартал, остановилась у старинной железной ограды. За ней виднелся желтый трехэтажный больничный корпус. Крыло его торцом выходило на улицу. На желтой стене была прибита большая мемориальная доска, сообщавшая, что здесь, в этом доме, родился великий писатель.

У края тротуара стоял, сильно накренившись, фонарный столб, лампочка вверху была разбита, на тротуаре возле него сохранились темные, словно графитные, следы широких узорчатых протекторов.

– Кто-то со столбом поцеловался, – усмехнулся Виталий, вылезая из машины. – Явно грузовая.

Сидевший неподалеку на скамейке старичок в мятой шляпе и теплом ярко-красном шарфе ворчливо и словоохотливо пояснил:

– Мальчишек за руль сажают. Он вчера как врезался, так даже задний ход дать не мог. Ошалел совсем. Нешто это дело? В наше-то время кого за руль сажали? Бывалоча…

– Ладно, папаша, – весело перебил его Виталий. – Ты давай все досконально вспоминай, мы потом послушаем. А сейчас, извини, некогда.

Старик в ответ сердито пробормотал что-то и плотнее закутался в шарф.

Через калитку в ограде все трое подошли к высокому старинному крыльцу и, миновав полутемный коридорчик, очутились в маленькой прихожей. Стены ее были увешаны театральными афишами, в глубине виднелся гардероб. У самых дверей на столике лежала большая книга.

К вошедшим подбежала девушка, читавшая книгу за стойкой гардероба, и полувопросительно, полуутвердительно сказала, окинув всех троих быстрым, любопытным взглядом:

– Вы из милиции? Я вас провожу к заведующей.

Она попросила их снять плащи и повела через анфиладу небольших комнат со старинной мебелью и стенами, сплошь увешанными картинами. Ни одного посетителя в комнатах не было.

– Чего это у вас пусто? – спросил девушку Виталий. – Какие-то нечуткие потомки пошли!

Девушка слегка покраснела.

– Что вы! Это мы просто закрыли. Раз такая пропажа…

– Это, гражданочка, кража. Вот как это называется, – наставительно поправил ее шедший рядом Откаленко. А Цветков сочувственно спросил:

– Вы тут главный сторож? Или еще кто постарше есть?

– Нет, это не я, – испуганно ответила девушка. – Смотритель у нас в том зале Антонина Степановна.

В этот момент из двери, к которой они направлялись, вышла высокая седая женщина в очках. Подойдя, она расстроенным голосом строго спросила:

– Вы, товарищи, ко мне? Так, я полагаю?

– Так точно, – ответил Цветков и представился: – Майор Цветков. А вы, наверно, заведующая?

– Да.

– Товарищ Вольская?

– Да. Пойдемте, я вам все покажу.

Она повела их в комнату, из которой только что вышла.

– Учтите, это очень большая потеря. Реликвия.

– Понятно, понятно, – кивнул головой Цветков.

Откаленко лукаво взглянул на Виталия и тихо сказал:

– Они на этом деле все тут, наверное, малость свихнутые. Не находишь?

В следующей комнате в углу около окна стоял старинный письменный стол и такое же кресло. На столе под стеклянным плоским ящиком без дна лежали бумаги и какие-то предметы.

Вольская подошла к столу и, указав на вещи под стеклом, скорбно сказала:

– Вот тут и он лежал. Еще вчера.

Цветков, Откаленко и Виталий, по привычке ни к чему не прикасаясь, внимательно осмотрели стол. Потом Цветков спросил:

– Никто здесь ничего не трогал?

– Как же так не трогал? – удивилась Вольская. – Сначала сами все перерыли, всюду искали. Потом уже Светлана позвонила вам.

– Да-а… Попортили вы нам обстановочку, – вздохнул Цветков..

А Откаленко спросил:

– Кто эта Светлана, которая нам звонила?

– Это наш научный сотрудник. Горина Светлана Борисовна. Но мы ее все Светланой зовем.

При последних словах строгое лицо Вольской на миг смягчилось, но сейчас же стало еще строже.

Цветков кивнул на стол и сказал Откаленко:

– Погляди тут получше. На предмет пальчиков и всего прочего. Эх, жаль, эксперт задержался!

– Сами пока поглядим, – спокойно возразил Откаленко.

Цветков повернулся к заведующей:

– Сначала с вами хотелось бы поговорить. Лично. Может, в кабинет к вам пройдем?

– Пожалуйста, – пожала плечами Вольская. – Если это надо…

Виталий посмотрел на Цветкова, и тот, поняв его взгляд, чуть усмехнулся и негромко сказал:

– А ты побеседуй с товарищами. О вчерашнем дне. Какие у них соображения. И все такое прочее.

Виталию уже был знаком характер таких бесед. С кого же начать? Пока служащих музея здесь двое: девушка, которая встретила их в гардеробе, и пожилая, с виду степенная женщина в синем халате – смотритель зала. Этого самого зала. Пожалуй…

В этот момент в комнату вошла стройная светловолосая девушка в темном костюме. Самая обыкновенная девушка, но что-то удивительно привлекательное было в ней, в ее фигуре, в походке, в выражении лица, во взгляде, каким она посмотрела на Виталия. И с той минуты он, как ни старался отвлечь себя и чем бы ни занимался, все время ощущал ее присутствие в этой комнате.

Виталий решительно, может быть, даже слишком решительно обратился к пожилой женщине в халате:

– Вас, кажется, Антонина Степановна зовут? Вы смотритель в этом зале, так?

– Смотритель, а как же, – растерянно ответила женщина. – Да вот, выходит, не усмотрела…

– Разберемся. А пока припомните, кто вчера был. Может быть, обратили внимание на что-нибудь?

«Не так я говорю, не так», – с досадой подумал Виталий, но какое-то лихорадочное чувство не давало ему времени спокойно подумать, присмотреться к этой женщине, найти нужную интонацию, нужные слова в разговоре с ней. Он поймал быстрый не то осуждающий, не то удивленный взгляд Откаленко и сердито буркнул:

– Припоминайте, припоминайте. Не год назад это было.

«Ах, как нехорошо получается! – снова подумал он и окончательно рассердился: – И она тоже тупая какая-то».

– Так ведь кто ж был, разве их припомнишь всех… – расстроенно проговорила Антонина Степановна.

– Тетя Тоня, книга же у нас есть, – раздался вдруг девичий голос за спиной у Виталия (он нарочно старался не смотреть в ту сторону). – Вы покажите товарищу.

– Ах, да, да, книга – спохватилась Антонина Степановна. – Конечно, есть. А как же… Все там и записаны, кто приходил.

И Виталий вспомнил большую книгу на столике около гардероба.

– Ну, давайте посмотрим вашу книгу.

Антонина Степановна заспешила из зала, и Виталий с непонятным смущением последовал за ней.

Книга оказалась большой, с разграфленными страницами: фамилия, профессия, город. Под вчерашним числом в ней значилось, как назло, особенно много посетителей – семьдесят четыре. Надо же! А вот накануне было всего девятнадцать. Уж когда не везет, так во всем не везет! Какой-то несчастный день. В чем, собственно, ему еще не повезло, Виталий сказать бы не смог. Но настроение у него было какое-то испорченно-взволнованное. Одно и то же событие то сердило, то через секунду радовало его. Вот эта книга. Хорошо, что она тут есть. Просто здорово! Но народу же записано в ней за вчерашний день…

Записи были по большей части небрежные, а порой и смешные. Некоторые фамилии просто невозможно было разобрать, а уж в графе «профессия» чего только не было записано! Вот это понятно: «Студентка ГИТИСа». А это? «Преподаватель». Чего? Где? А это еще чище – «комсомолка»! Ну, а это уже просто ребус: «В-ль»?

Виталий начал проглядывать все записи подряд и, как ни странно, почувствовал, что успокаивается. Раздражение и недовольство собой уходили куда-то, словно вода в песок, он становился снова самим собой, то есть спокойным, терпеливым, расположенным к людям, добродушным и внимательным человеком. И стоящая рядом Антонина Степановна показалась ему сейчас вовсе не тупой, а, напротив, симпатичной и совсем неглупой.

– Ладно, тетя Тоня, – улыбнулся ей Виталий. – Поговорим потом. А сейчас я вот выпишу себе всех этих, – он кивнул на книгу. – Может, кто из них чего заметил. Помогут нам.

И от его неожиданной улыбки, от приветливого тона, каким вдруг все это он сказал, от домашнего обращения «тетя Тоня» Антонину Степановну сразу словно подменили. Исчезло страдальчески-виноватое выражение с лица, и она вздохнула с таким облегчением, что Виталий невольно усмехнулся.

– Чего это вы так вздыхаете, тетя Тоня?

В ответ Антонина Степановна только махнула рукой.

– Ладно уж. Выписывайте. А я вот тут отдохну маленько. Переволновалась, видать.

Виталий подсел к столику и принялся за работу.

Спустя минуту наружная дверь с шумом распахнулась, и вошел Свиридов, толстый, краснощекий, самоуверенный.

– Ну, ну, доложи, чем занят, – сказал он вставшему при его появлении Виталию.

Тот коротко доложил.

Свиридов нахмурил пшеничные брови, посмотрел книгу и недовольным тоном сказал:

– М-да. К примеру, вот этот, Титов, слесарь, – он ткнул коротким пальцем в книгу. – Это сколько придется Титовых перебрать, представляешь?

– Так точно, Николай Иванович. Представляю.

– Мартышкин труд. Из-за этой фитюльки.

– Это портсигар, Николай Иванович.

– Знаю, что портсигар. Это я фигурально. Ну, да ладно. Занимайся пока.

Он жестом разрешил Виталию сесть, молча оглядел сидевшую рядом на стареньком диване Антонину Степановну и направился в глубь квартиры.

Около письменного стола Достоевского все еще возился Откаленко.

– Отсюда, что ли, пропало? – спросил, подходя, Свиридов и указал на стол.

– Отсюда, Николай Иванович, – сдержанно ответил Откаленко. – Только не пропало, а украли.

– Это еще посмотрим. Беспорядку тут, надо полагать, хватает.

Игорь пожал плечами. Черный костюм его был в пыли.

– Обнаружил что? – спросил Свиридов.

– Капельки крови. Вот тут гвоздик торчит, – ответил Игорь, показывая на край стола. – Вор и поцарапался.

– На глаз уже определяешь, кто поцарапался? – насмешливо осведомился Свиридов. – Пинкертон. У местных тут кровь другого цвета, конечно?

– Местные не царапались, а то бы давно его забили.

– Ты свои теории пока при себе оставь, – Свиридов строго посмотрел на Игоря.

Казались они одного роста, но тем не менее не похожи были до смешного. Плотный, ладный, в черном костюме и серой рубашке Откаленко и толстый, неуклюжий, в костюме с искоркой и с ярким галстуком Свиридов. Смуглое лицо Игоря с резко выдвинутым подбородком словно освещалось смышлеными голубыми глазами. Коротко остриженные под бобрик черные волосы в сочетании с глазами делали его лицо необычным, почти красивым. У Свиридова были пшеничные волосы и кирпично-красное, расплывшееся лицо.

– Где Цветков? – спросил Свиридов.

– Вон там, с заведующей беседует, – Игорь указал на дальнюю дверь.

В маленькой и тесной комнате Елена Анатольевна, волнуясь и поминутно поправляя очки, говорила стоявшему у окна Цветкову:

– …Так что за них за всех я ручаюсь, как за самое себя. Но вообще это ужасно, ужасно, поймите.

– Понимаю. А как же, – рассеянно ответил Цветков, что-то, видимо, соображая про себя. – Ясное дело, нехорошо.

Он увидел входящего Свиридова, и лицо его приняло замкнутое выражение.

– Здравия желаю, – сказал тот. – Занимаетесь? Ну, ну, продолжайте.

– Так я в общем все уже товарищу сказала, – ответила Вольская, снова поправляя очки. – Право, уж не знаю, что вас еще интересует.

– Все сотрудники вне подозрений, – заметил Цветков. – Вот Елена Анатольевна ручается.

– Так, так… – кивнул головой Свиридов. – У меня вопросик есть, – он сделал паузу. – Бывали у вас и раньше какие-нибудь пропажи?

– Что вы! – вспыхнула Елена Анатольевна.

– А если подумать? Мы вас, уважаемая, не торопим.

– Уверяю вас, никаких пропаж…

– Ну, может, потом и находили, а?

Цветков хранил отчужденное молчание. А Вольская, пожав плечами, сухо сказала:

– Такие вещи бывают со всяким человеком. Я, например, сама недавно куда-то спрятала фотокопии странички рукописи «Идиота». Обыскались. А потом оказалось…

– Вот именно. Что же оказалось? – добродушно и заинтересованно спросил Свиридов.

– Что они у Светланы, только и всего.

– Видите, как оно бывает. Ну, а еще случаи такие были?

– Года два назад мы перестраивали стену «Братьев Карамазовых»…

– Это в смысле ремонта помещения?

– Да нет, композицию расширяли, – нетерпеливо пояснила Вольская. – Ну, и пропал типологический материал. А потом нашли, конечно. Но это все пустяки. А вот…

Свиридов многозначительно покачал головой.

– Пустяков в нашем деле не бывает, уважаемая.

Между тем Виталий, покончив с записями в книге посещений, бросил взгляд на прикорнувшую в углу дивана Антонину Степановну. «Не начала бы опять разговор, – подумал он. – Гораздо важнее побеседовать сначала с научными работниками. Но он тут же оборвал сам себя: „Ничтожный человек! Так вот, назло тебе, пока не побеседуешь с этой симпатичной тетей, „туда“ не вернешься!“

Беседа с Антониной Степановной много времени не потребовала. Та не смогла сообщить ничего интересного ни об одном из вчерашних посетителей. Внимание ее привлекла только семья одного дипломата, точнее, его жена, цветущая дама в каком-то необыкновенном туалете. Что же касается «самого» и их сына, то те, по словам Антонины Степановны, были «почти што как наши».

Закончив беседу, Виталий направился в большую угловую комнату, где, по его расчету, находилась Светлана Горина. «В конце концов я же обязан с ней побеседовать», – думал он.

Но в комнате никого, кроме Откаленко, не было. Увидев Виталия, Игорь спросил:

– Ну, какие мысли?

– Ты тут не видел…

– Некую белокурую особу? – хитро прищурил голубые глаза Откаленко.

– Не особу, а их научного сотрудника, Горину.

– Видел. Желаешь побеседовать?

– Именно.

– Понятно. Она через час освободится. Готовит срочный запрос.

– Откуда ты знаешь?

– Милый, я оперативник или кто? – И уже совсем другим тоном Откаленко добавил: – А вообще дело это поднять будет, ох, как тяжело!

– Этот портсигар найти надо во что бы то ни стало, – горячо ответил Виталий.

– Ты так решил?

– А ты как решил?

– Ты, я… Это не имеет значения. Вот как они решат, – и Откаленко показал на дальнюю дверь. – Но ты представляешь себе, какое это дело?

– Я-то многое чего представляю, – чуть рисуясь, заметил Виталий. – Например, что преступник здесь не обычный.

– Да, преступник тут не обычный, – насмешливо подтвердил Откаленко. – Ты иногда потрясающе проницателен, уважаемый.

Разговор на следующий день получился тягостный и неприятный.

– Тебе что, больше всех надо? – напористо спросил Свиридов, горой навалясь на стол. К потному складчатому лбу его прилипли желтые пряди волос, глаза под припухшими веками глядели сердито.

– Ты о чем это? – переспросил Цветков, уже обо всем догадываясь.

– А о том. Делать тебе нечего, что ли? Кражу из ателье уже раскрыл? С группой Васьки Резаного, которая вот-вот на преступление пойдет, уже покончил? Хватит или еще припомнить? Картинка! К концу квартала-то!

– Работаем, – хмуро буркнул Цветков. – Сам знаешь, как ребята бегают.

– Работать мало, раскрывать требуется. А о ребятах ты, видать, думаешь, что они еще мало бегают. То-то им работу ищешь, где ее нет.

– Этим не занимаюсь, – начиная сердиться, ответил Цветков.

– Тогда на кой ляд возбуждать дело по той фитюльке из музея? Ей цена ломаный грош. Кусок старой кожи, и все.

– Историческая вещь, Николай Иванович. Сам ведь слышал, как заведующая сказала.

– Ей что ни сказать, лишь бы с себя ответственность спихнуть. Они же то и дело теряют все. Шарашкина контора! Это ты тоже слышал.

– Тут случай другой…

– Этот случай тебе боком выйдет. Ты какую работу на себя взваливаешь, соображаешь?

– Соображаю.

– Не. Не соображаешь. Дело – тухлее не придумаешь. Сотни людей перебрать надо. И как докопаешься? Солидный вор туда вообще не сунется, в музей этот. А если сунется, то фитюльку эту не тронет. Не тот товар. Вот и ищи. Или ты думаешь, он тебе в книге той расписался?

– Вор тут особый, это верно. И в книге он не расписался.

– Да нет его вообще! И ты нам новое, да еще тухлое, дело не вешай, понял?

Разговор накалялся.

– Что же прикажешь делать?

– За малозначительностью прекратить. Небрежность тут. На худой конец участковому отдай.

Цветков прекрасно понимал, сколько неприятностей сулит ему это дело. Свиридов прав. Тут Цветков хлебнет горя. Дело не обычное. Быстро раскрыть не удастся. И потом… Ох, как не хочется ссориться со Свиридовым, наживать неприятности! Устал он, видно. Черт, хоть бы на пенсию поскорее! Но от этой малодушной мысли Цветкова неожиданно разобрала злость. «Я те дам на пенсию, сукин сын!» – мысленно произнес он.

– Дело это я не прекращу, Николай Иванович.

– Не прекратишь? – снова навалился на стол Свиридов, буравя Цветкова взглядом. – А я полагаю, покумекаешь и прекратишь.

Цветков отрицательно покачал головой.

– Нет, совесть не позволяет.

– Больно ты совестливый.

– Какой есть.

– А она тебе позволяет картину нам портить, товарищей подводить?

Цветков хмуро молчал. Ну вот, теперь уже не отступишь. Теперь уже либо грудь в крестах, либо…

– Гляди, Федор Кузьмич, – тихо постучал по столу Свиридов. – Против коллектива идешь?

– Коллектив тут ни при чем. Против него никогда не шел.

Свиридов с шумом отодвинул стул и тяжело поднялся.

– Покумекай все же, Федор Кузьмич. Все оцени. Нажимать на тебя я не собираюсь. Так, поделился мыслями. Ребята твои где?

– Лосев в Центральной справочной, Откаленко тоже.

– Ага. Значит, влез в дело?

– Влез.

– Ну, ну, – Свиридов достал платок, аккуратно развернул и двумя руками вытер потное лицо, словно после мытья. Потом, вздохнув, закончил: – В общем все, что я тебе сказал, остается в силе.

И он грузно направился к двери.

Цветков прошелся несколько раз из угла в угол, заложив руки за спину, и подошел к окну. Около стены, еще, кажется, вчера голый, черный куст уже покрылся зелененькими бусинками лопнувших почек. «При, милый, при! – усмехаясь, подумал Цветков. – Всем чертям назло». Он подмигнул кусту.

Потом Цветков уселся к столу и закурил. Он выработал в себе привычку резко переключать мысли на другое, так, что прежние мысли начисто уходили, захватив с собой все настроения и волнения, с ними связанные. Впрочем, может быть, помогало этому то обстоятельство, что дел и забот у Цветкова всегда хватало, и все они волновали его, все требовали внимания.

…Цветков курил и думал о Шурке. Что с ним делать? Жена каждый день твердит: «Бандитов всяких воспитываешь, а собственным сыном не интересуешься». Ну, это уж перебор, конечно. Но и в самом деле – Шурка стал груб, ленится учиться, вот и курить потихоньку начал. Парень кончает одиннадцатый класс, надо о жизни думать, а он только футбол признает и никаких других интересов. Другие ребята – кто в математических олимпиадах участвует, кто коллекции букашек и бабочек собирает. Вон приятель его, Стасик, тысячи их собрал, книги какие-то читает. А Шурка… Один ветер в голове. А парень неплохой, добрый, честный, это уж он, Цветков, точно знает. Но и воли собственной нет у Шурки. Хороший приятель завелся – и он, Шурка, хороший. А попадется приятель похуже – и Шурка за ним потянется. Ну, как воспитать волю у парня, самостоятельность? Чтобы сам влиял на других? Черт знает что!..

Цветков с досадой размял окурок в пепельнице и поглядел на часы.

Итак, это дело с портсигаром. Странное дело. Украл его кто-то из посетителей. И в книгу, конечно, не записался. Это ясно. Семьдесят четыре человека надо перебрать, это же семьдесят четыре пары глаз! Может, кто чего и видел. И потом надо уточнить с их помощью время исчезновения портсигара. Но из этих людей пока установили только половину. Адская работа. К примеру, некий Плетнин, пенсионер. По Москве их оказалось сто сорок четыре, этих Плетниных, пенсионеров. Кто из них был в тот день в музее? Или Прошин какой-то, студент. Этих Прошиных еще больше. Лосев и еще двое сотрудников с утра до ночи сидят в Центральном справочном бюро. Откаленко там тоже копался вчера полдня. А потом гонял по городу на машине.

В комнату без стука вошел Лосев. Аккуратный, легкий, изящный. А устал. Видно, что устал.

– Федор Кузьмич, через час будет у вас пенсионер Плетнин. Отыскали мы его. – Пухлые губы Виталия были строго сжаты, но глаза под длинными ресницами довольно блестели. – А потом придет…

Цветков невольно улыбнулся в ответ.

– Ну, давай сюда Откаленко и других.

– Идут уже.

– Вот и договоримся обо всем. К вам небось тоже люди придут?

– А как же? Человек двадцать сегодня пропустим. Которых установили.

Виталий опустился на стул около стола, за которым сидел Цветков, и деловито закурил.

– Много тянешь, – неодобрительно заметил Цветков.

– Говорят, лучше пить, – улыбнулся Виталий. – Не так вредно. Но работе больше мешает.

«Чего-то он все эти дни улыбается, – подумал Цветков. – Прямо-таки сияет весь. Вроде по работе сиять пока нечего».

Вошел Откаленко. И опять Цветков поймал себя на том, что любуется своим помощником. Хорошие попались ему ребята! Философы, конечно, насмешники, но положиться можно. Тянут. Конечно, могут и не туда иной раз потянуть…

Откаленко сел и тоже закурил.

В комнату зашли еще несколько сотрудников.

– Можно ассамблею открывать, – сострил Виталий.