Текст книги "Голубая чашка"

И чёрный уса́тый рак, кото́рого я вы́тащил из его́ подво́дной страны́, воро́чая свои́ми кру́глыми глаза́ми, в стра́хе заби́лся и запры́гал: должно́ быть, впервы́е увида́л тако́е нестерпи́мо я́ркое со́лнце и таку́ю нестерпи́мо ры́жую девчо́нку.

И тогда́, изловчи́вшись, он зло́бно хвати́л Светла́ну за па́лец. С кри́ком отбро́сила его́ Светла́на в са́мую середи́ну гуси́ного ста́да. Шара́хнулись в сто́роны глу́пые то́лстые гуся́та.

Но подошёл сбо́ку ста́рый се́рый гусь. Мно́го он вида́л и пострашне́й на све́те. Скоси́л он го́лову, посмотре́л одни́м гла́зом, клю́нул – тут ему́, ра́ку, и смерть пришла́.

…Но вот мы вы́купались, обсо́хли, оде́лись и пошли́ да́льше.

И опя́ть нам вся́кого по пути́ попада́лось нема́ло: и лю́ди, и ко́ни, и теле́ги, и маши́ны, и да́же се́рый зверь – ёж, кото́рого мы прихвати́ли с собо́й. Да то́лько он ско́ро наколо́л нам ру́ки, и мы его́ столкну́ли в студёный руче́й.

Фы́ркнул ёж и поплы́л на друго́й бе́рег. «Вот, – ду́мает, – безобра́зники! Поищи́-ка тепе́рь отсю́да свою́ нору́».

И вы́шли мы наконе́ц к о́зеру.

Здесь-то и конча́лось са́мое далёкое по́ле колхо́за «Рассве́т», а на том берегу́ уже́ расстила́лись зе́мли «Кра́сной зари́».

Тут мы уви́дели на опу́шке бреве́нчатый дом и сра́зу же догада́лись, что здесь живёт дочь сто́рожа Валенти́на и её сын Фёдор.

Мы подошли́ к огра́де с той стороны́, отку́да карау́лили уса́дьбу высо́кие, как солда́ты, цветы́ – подсо́лнухи.

На крыльце́, в саду́, стоя́ла сама́ Валенти́на. Была́ она́ высо́кая, широкопле́чая, как и её оте́ц, сто́рож. Во́рот голубо́й ко́фты был распа́хнут. В одно́й руке́ она́ держа́ла полову́ю щётку, а в друго́й – мо́крую тря́пку.

– Фёдор! – стро́го крича́ла она́. – Ты куда́, него́дник, се́рую кастрю́лю задева́л?

– Во́-на! – разда́лся из-под мали́ны ва́жный го́лос, и белобры́сый Фёдор показа́л на лу́жу, где пла́вала гружённая ще́пками и траво́й кастрю́ля.

– А куда́, бессты́дник, решето́ спря́тал?

– Во́-на! – всё так же ва́жно отве́тил Фёдор и показа́л на прида́вленное ка́мнем решето́, под кото́рым что-то воро́чалось.

– Вот погоди́, атама́н!.. Придёшь домо́й, я тебя́ мо́крой тря́пкой пригла́жу, – пригрози́ла Валенти́на и, увида́в нас, одёрнула подо́ткнутую ю́бку.

– Здра́вствуйте! – сказа́л я. – Вам оте́ц шлёт покло́н.

– Спаси́бо! – отозвала́сь Валенти́на. – Заходи́те в сад, отдохни́те.

Мы прошли́ че́рез кали́тку и улегли́сь под спе́лой я́блоней.

То́лстый сын Фёдор был то́лько в одно́й руба́шке, а перепа́чканные гли́ной мо́крые штаны́ валя́лись в траве́.

– Я мали́ну ем, – серьёзно сообщи́л нам Фёдор. – Два куста́ объе́л. И ещё бу́ду.

– Ешь на здоро́вье, – пожела́л я. – То́лько смотри́, друг, не ло́пни.

Фёдор останови́лся, поты́кал себя́ кулако́м в живо́т, серди́то взгляну́л на меня́ и, захвати́в свои́ штаны́, вперева́лку пошёл к до́му.

До́лго мы лежа́ли мо́лча. Мне показа́лось, что Светла́на усну́ла. Я поверну́лся к ней и уви́дел, что она́ во́все не спит, а, затаи́в дыха́ние, смо́трит на серебри́стую ба́бочку, кото́рая тихо́нько ползёт по рукаву́ её ро́зового пла́тья.

И вдруг разда́лся мо́щный роко́чущий гул, во́здух задрожа́л, и блестя́щий самолёт, как бу́ря, промча́лся над верши́нами ти́хих я́блонь.

Вздро́гнула Светла́на, вспорхну́ла ба́бочка, слете́л с забо́ра жёлтый пету́х, с кри́ком промелькну́ла поперёк не́ба испу́ганная га́лка – и всё сти́хло.

– Э́то тот са́мый лётчик пролете́л, – с доса́дой сказа́ла Светла́на, – э́то тот, кото́рый приходи́л к нам вчера́.

– Почему́ же тот? – приподнима́я го́лову, спроси́л я. – Мо́жет быть, э́то совсе́м друго́й.

– Нет, тот са́мый. Я сама́ вчера́ слы́шала, как он сказа́л ма́ме, что он улета́ет за́втра далеко́ и насовсе́м. Я е́ла кра́сный помидо́р, а ма́ма ему́ отве́тила: «Ну, проща́йте. Счастли́вый путь»…

– Па́пка, – уса́живаясь мне на живо́т, попроси́ла Светла́на, – расскажи́ что́-нибудь про ма́му. Ну, наприме́р, как всё бы́ло, когда́ меня́ ещё не́ было.

– Как бы́ло? Да всё так же и бы́ло. Снача́ла день, пото́м ночь, пото́м опя́ть день, и ещё ночь…

– И ещё ты́сячу дней! – нетерпели́во переби́ла Светла́на. – Ну, вот ты и расскажи́, что в э́ти дни бы́ло. Сам зна́ешь, а притворя́ешься…

– Ла́дно, расскажу́, то́лько ты слезь с меня́ на траву́, а то мне расска́зывать тяжело́ бу́дет. Ну, слу́шай!..

Бы́ло тогда́ на́шей Мару́се семна́дцать лет. Напа́ли на их городо́к бе́лые, схвати́ли они́ Мару́синого отца́ и посади́ли его́ в тюрьму́. А ма́тери у ней давно́ уж не́ было, и оста́лась на́ша Мару́ся совсе́м одна́…

– Что́-то её жа́лко стано́вится, – подвига́ясь побли́же, вста́вила Светла́на. – Ну, расска́зывай да́льше.

– Наки́нула Мару́ся плато́к и вы́бежала на у́лицу. А на у́лице бе́лые солда́ты веду́т в тюрьму́ и рабо́чих и рабо́тниц. А буржу́и, коне́чно, бе́лым ра́ды, и всю́ду в и́хних дома́х горя́т огни́, игра́ет му́зыка. И не́куда на́шей Мару́се пойти́, и не́кому расска́зать ей про своё го́ре…

– Что́-то уже́ совсе́м жа́лко, – нетерпели́во переби́ла Светла́на. – Ты, па́пка, до кра́сных скоре́е расска́зывай.

– Вы́шла тогда́ Мару́ся за го́род. Луна́ свети́ла. Шуме́л ве́тер. И раски́нулась пе́ред Мару́сей широ́кая степь…

– С волка́ми?

– Нет, без волко́в. Во́лки тогда́ от стрельбы́ все по леса́м попря́тались. И поду́мала Мару́ся: «Убегу́ я че́рез степь в го́род Бе́лгород. Там стои́т Кра́сная А́рмия това́рища Вороши́лова. Он, говоря́т, о́чень хра́брый. И е́сли попроси́ть, то, мо́жет быть, и помо́жет».

А того́ не зна́ла глу́пая Мару́ся, что не ждёт никогда́ Кра́сная А́рмия, что́бы её проси́ли. А сама́ она́ мчи́тся на по́мощь туда́, где напа́ли бе́лые. И уже́ бли́зко от Мару́си продвига́ются по степи́ на́ши красноарме́йские отря́ды. И ка́ждая винто́вка заря́жена на пять патро́нов, а ка́ждый пулемёт – на две́сти пятьдеся́т.

Е́хал я тогда́ по степи́ с вое́нным дозо́ром. Вдруг мелькну́ла чья́-то тень и сра́зу – за буго́р. «Ага́! – ду́маю. – Стой, бе́лый разве́дчик. Да́льше не уйдёшь никуда́».

Уда́рил я коня́ шпо́рами. Вы́скочил за буго́р. Гляжу́ – что за чу́до: нет бе́лого разве́дчика, а стои́т под луно́й кака́я-то девчо́нка. Лица́ не ви́дно, и то́лько во́лосы по ве́тру развева́ются.

Соскочи́л я с коня́, а нага́н на вся́кий слу́чай в руке́ держу́. Подошёл и спра́шиваю: «Кто ты и заче́м в по́лночь по степи́ бе́гаешь?»

А луна́ вы́шла бо-ольша́я, большу́щая! Увида́ла девчо́нка на мое́й папа́хе красноарме́йскую звезду́, обняла́ меня́ и запла́кала.

Вот ту́т-то мы с ней, с Мару́сей, и познако́мились.

А под у́тро из го́рода бе́лых мы вы́били. Тюрьмы́ раскры́ли и рабо́чих вы́пустили.

Вот лежу́ я днём в лазаре́те. Грудь у меня́ немно́го простре́лена. И плечо́ боли́т: когда́ с коня́ па́дал, о ка́мень уда́рился.

Прихо́дит ко мне мой команди́р эскадро́на и говори́т: «Ну, проща́й, ухо́дим мы да́льше за бе́лыми. На́ тебе в пода́рок от това́рищей хоро́шего табаку́ и бума́ги, лежи́ споко́йно и скоре́е выздора́вливай».

Вот и день прошёл. Здра́вствуй, ве́чер! И грудь боли́т, и плечо́ но́ет. И на се́рдце ску́чно. Ску́чно, друг Светла́на, одному́ быть без това́рищей!

Вдруг раскры́лась дверь, и бы́стро, бесшу́мно вошла́ на носка́х Мару́ся! И так я тогда́ обра́довался, что да́же вскри́кнул.

А Мару́ся подошла́, се́ла ря́дом и положи́ла ру́ку на мою́ совсе́м горя́чую го́лову и говори́т: «Я тебя́ весь день по́сле бо́я иска́ла. Бо́льно тебе́, ми́лый?»

А я говорю́: «Наплева́ть, что бо́льно, Мару́ся. Отчего́ ты така́я бле́дная?»

«Ты спи, – отве́тила Мару́ся. – Спи кре́пко. Я о́коло тебя́ все дни бу́ду».

Вот тогда́-то мы с Мару́сей во второ́й раз встре́тились и с тех пор уж всегда́ жи́ли вме́сте.

– Па́пка, – взволно́ванно спроси́ла тогда́ Светла́на. – Э́то ведь мы не по пра́вде ушли́ из до́ма? Ведь она́ нас лю́бит. Мы то́лько похо́дим, похо́дим и опя́ть придём.

– Отку́да ты зна́ешь, что лю́бит? Мо́жет быть, тебя́ ещё лю́бит, а меня́ уже́ нет.

– Ой, врё-ёшь! – покача́ла голово́й Светла́на. – Я вчера́ но́чью просну́лась, смотрю́, ма́ма отложи́ла кни́гу, поверну́лась к тебе́ и до́лго на тебя́ смо́трит.

– Э́ко де́ло, что смо́трит! Она́ и в око́шко смо́трит, на всех люде́й смо́трит! Есть глаза́, вот и смо́трит.

– Ой, нет! – убеждённо возрази́ла Светла́на. – Когда́ в око́шко, то смо́трит совсе́м не так, а вот как…

Тут Светла́на вздёрнула то́ненькие бро́ви, склони́ла на́бок го́лову, поджа́ла гу́бы и равноду́шно взгляну́ла на проходи́вшего ми́мо петуха́.

– А когда́ лю́бят, смо́трят не так.

Как бу́дто бы сия́ние озари́ло голу́бые Светла́нкины глаза́, вздро́гнули опусти́вшиеся ресни́цы, и ми́лый заду́мчивый Мару́син взгляд упа́л мне на лицо́.

– Разбо́йница! – подхва́тывая Светла́ну, кри́кнул я. – А как ты на меня́ вчера́ смотре́ла, когда́ разлила́ черни́ла?

– Ну, тогда́ ты меня́ за дверь вы́гнал, а вы́гнатые смо́трят всегда́ серди́то.

Мы не разбива́ли голубо́й ча́шки. Э́то, мо́жет быть, сама́ Мару́ся ка́к-нибудь разби́ла. Но мы её прости́ли. Ма́ло ли кто на кого́ понапра́сну плохо́е поду́мает? Одна́жды и Светла́на на меня́ поду́мала. Да я и сам на Мару́сю плохо́е поду́мал то́же. И я пошёл к хозя́йке Валенти́не, что́бы спроси́ть, нет ли нам к до́му доро́ги побли́же.

– Сейча́с муж на ста́нцию пое́дет, – сказа́ла Валенти́на. – Он вас довезёт до са́мой ме́льницы, а там уже́ и недалеко́.

Возвраща́ясь в сад, я встре́тил у крыльца́ смущённую Светла́ну.

– Па́па, – таи́нственным шёпотом сообщи́ла она́, – э́тот сын Фёдор вы́лез из мали́ны и тя́нет из твоего́ мешка́ пря́ники.

Мы пошли́ к я́блоне, но хи́трый сын Фёдор, увида́в нас, поспе́шно скры́лся в гу́ще подзабо́рных лопухо́в.

– Фёдор! – позва́л я. – Иди́ сюда́, не бо́йся.

Верху́шки лопухо́в закача́лись, и бы́ло я́сно, что Фёдор реши́тельно удаля́ется прочь.

– Фёдор! – повтори́л я. – Иди́ сюда́. Я тебе́ все пря́ники отда́м.

Лопухи́ переста́ли кача́ться, и вско́ре из ча́щи донесло́сь тяжёлое сопе́ние.

– Я стою́, – разда́лся наконе́ц серди́тый го́лос, – тут без штано́в, везде́ крапи́ва.

Тогда́, как велика́н над ле́сом, зашага́л я че́рез лопухи́, доста́л суро́вого Фёдора и вы́сыпал пе́ред ним все оста́тки из мешка́.

Он неторопли́во подобра́л всё в подо́л руба́шки и, не сказа́в да́же «спаси́бо», напра́вился в друго́й коне́ц са́да.

– Ишь како́й ва́жный, – неодобри́тельно заме́тила Светла́на, – снял шта́ны и хо́дит как ба́рин!

К до́му подкати́ла запряжённая па́рой теле́га. На крыльцо́ вы́шла Валенти́на:

– Собира́йтесь, ко́ни хоро́шие – домча́т бы́стро.

Опя́ть показа́лся Фёдор. Был он тепе́рь в штана́х и, бы́стро шага́я, тащи́л за ши́ворот хоро́шенького ды́мчатого котёнка. Должно́ быть, котёнок привы́к к таки́м ухва́ткам, потому́ что он не вырыва́лся, не мяу́кал, а то́лько нетерпели́во верте́л пуши́стым хвосто́м.

– На! – сказа́л Фёдор и су́нул котёнка Светла́не.

– Насовсе́м? – обра́довалась Светла́на и нереши́тельно взгляну́ла на меня́.

– Бери́те, бери́те, е́сли на́до, – предложи́ла Валенти́на. – У нас э́того добра́ мно́го. Фёдор! А ты заче́м пря́ники в капу́стные гря́дки спря́тал? Я че́рез окно́ всё ви́дела.

– Сейча́с пойду́ ещё да́льше спря́чу, – успоко́ил её Фёдор и ушёл вперева́лку, как ва́жный косола́пый медвежо́нок.

– Весь в де́да, – улыбну́лась Валенти́на. – Э́такий здорови́ла. А всего́ то́лько четы́ре го́да.

Мы е́хали широ́кой ро́вной доро́гой. Наступа́л ве́чер. Шли нам навстре́чу с рабо́ты уста́лые, но весёлые лю́ди.

Прогрохота́л в гара́ж колхо́зный грузови́к.

Пропе́ла в по́ле вое́нная труба́.

Звя́кнул в дере́вне сигна́льный ко́локол.

Загуде́л за ле́сом тяжёлый-тяжёлый парово́з. Туу!.. Ту!.. Крути́тесь, колёса, торопи́тесь, ваго́ны, доро́га желе́зная, дли́нная, далёкая!

И, кре́пко прижима́я пуши́стого котёнка, под стук теле́ги счастли́вая Светла́на распева́ла таку́ю пе́сню:

 
Чи́ки-чи́ки!
Хо́дят мы́ши.
Хо́дят с хвоста́ми,
О́чень злы́е.
Ле́зут всю́ду.
Ле́зут на по́лку.
Трах-тарара́х!
И лети́т ча́шка.
А кто винова́т?
Ну, никто́ не винова́т.
То́лько мы́ши
Из чёрных дыр.
– Здра́вствуйте, мы́ши!
Мы верну́лись.
И что же тако́е
С собо́й несём?…
Оно́ мяу́кает,
Оно́ пры́гает
И пьёт из блю́дечка
Молоко́.
Тепе́рь убира́йтесь
В чёрные ды́ры,
И́ли оно́ вас разорвёт
На куски́,
На де́сять куско́в,
На два́дцать куско́в,
На сто миллио́нов
Лохма́тых куско́в.
 

Во́зле ме́льницы мы спры́гнули с теле́ги.

Слы́шно бы́ло, как за огра́дой Па́шка Букама́шкин, Са́нька, Бе́рта и ещё кто́-то игра́ли в чижа́.

– Ты не жу́льничай! – крича́л Бе́рте возмущённый Са́нька. – То на меня́ говори́ли, а то са́ми наша́гивают.

– Кто́-то там опя́ть наша́гивает, – объясни́ла Светла́на, – должно́ быть, сейча́с сно́ва поруга́ются. – И, вздохну́в, она́ доба́вила: – Така́я уж игра́!

С волне́нием приближа́лись мы к до́му. Остава́лось то́лько заверну́ть за́ угол и подня́ться наве́рх.

Вдруг мы расте́рянно перегляну́лись и останови́лись.

Ни дыря́вого забо́ра, ни высо́кого крыльца́ ещё не бы́ло ви́дно, но уже́ показа́лась деревя́нная кры́ша на́шего се́рого до́мика, и над ней с весёлым жужжа́нием крути́лась на́ша роско́шная сверка́ющая верту́шка.

– Э́то ма́мка сама́ на кры́шу ла́зила! – взви́згнула Светла́на и рвану́ла меня́ вперёд.

Мы вы́шли на го́рку.

Ора́нжевые лучи́ вече́рнего со́лнца озари́ли крыльцо́. И на нём, в кра́сном пла́тье, без платка́ и в санда́лиях на бо́су но́гу, стоя́ла и улыба́лась на́ша Мару́ся.

– Сме́йся, сме́йся! – разреши́ла ей подбежа́вшая Светла́на. – Мы тебя́ всё равно́ уже́ прости́ли.

Подошёл и я, посмотре́л Мару́се в лицо́.

Глаза́ Мару́си бы́ли ка́рие, и смотре́ли они́ ла́сково. Ви́дно бы́ло, что ждала́ она́ нас до́лго, наконе́ц-то дождала́сь и тепе́рь кре́пко ра́да.

«Нет, – твёрдо реши́л я, отбра́сывая носко́м сапога́ валя́вшиеся черепки́ голубо́й ча́шки. – Э́то всё то́лько се́рые злы́е мы́ши. И мы не разбива́ли. И Мару́ся ничего́ не разбива́ла то́же».

…А пото́м был ве́чер. И луна́ и звёзды.

До́лго втроём сиде́ли мы в саду́, под спе́лой ви́шней, и Мару́ся нам расска́зывала, где была́, что де́лала и что ви́дела.

А уж Светла́нкин расска́з затяну́лся бы, вероя́тно, до полу́ночи, е́сли бы Мару́ся не спохвати́лась и не погнала́ её спать.

– Ну что?! – забира́я с собо́й со́нного котёнка, спроси́ла меня́ хи́трая Светла́нка. – А ра́зве тепе́рь у нас жизнь плоха́я?

Подняли́сь и мы.

Золота́я луна́ сия́ла над на́шим са́дом.

Прогреме́л на се́вер далёкий по́езд.

Прогуде́л и скры́лся в ту́чах полуно́чный лётчик.

– А жизнь, това́рищи… была́ совсе́м хоро́шая!