Текст книги "Дело об убийстве, или Отель «У Погибшего Альпиниста».Стажеры. Улитка на склоне (сборник)"

Дернув головой, он освободился.

– Идите к черту, – прохрипел он. – К дьяволу. Не ваше собачье дело. Кого бы здесь ни стукнули, я к этому отношения не имею, а на остальное мне наплевать… И мне нужно выпить! – заорал он вдруг. – У меня все болит, понимаете вы это, полицейская балда?

По-видимому, он был прав. В чем бы он ни был замешан, к убийству он отношения не имел, во всяком случае, прямого. Однако и я не имел права отступать.

– Как угодно, – холодно сказал я. – Тогда я запру вас в кладовку, и вы не получите ни бренди, ни сигарет, пока не скажете все, что знаете.

– Да что вам от меня нужно?.. – простонал он. Я видел, что он вот-вот заплачет. – Чего вы ко мне привязались?

– Кто вас схватил?

– Ч-черт! – прошипел он в отчаянии. – Да не желаю я об этом говорить, можете вы это понять? Видел, да, видел, кто это был! – Его снова передернуло, прямо-таки перекосило на сторону. – Врагу своему не пожелаю такое увидеть!.. Вам, черт бы вас подрал, не пожелаю такого! Вы бы сдохли от страха!

Он был не в себе.

– Ладно, – сказал я и поднялся. – Пойдемте.

– Куда?

– За выпивкой, – сказал я.

Мы вышли в коридор. Он пошатывался и цеплялся за мой рукав. Мне было интересно, как он отреагирует, увидев наклейки на двери Олафа, но он ничего не заметил, ему явно было не до того. Я привел его в бильярдную, нашел на подоконнике полбутылки бренди, оставшиеся с вечера, и подал ему. Он жадно схватил бутылку и надолго присосался к горлышку.

– Господи, – прохрипел он, утираясь. – Смачно-то как!..

Я смотрел на него. Можно было, конечно, предположить, что он в сговоре с убийцей, что все это задумано для отвода глаз, тем более что он приехал вместе с Олафом, можно было даже предположить, что он и есть убийца и что сообщники потом связали его для создания алиби, но я чувствовал, что это слишком сложно для правды. То есть с ним явно было не все в порядке: никакой он не туберкулезник, и никакой он, видимо, не ходатай по делам несовершеннолетних, и остается открытым вопрос, для чего он торчал на крыше… Меня вдруг осенило. Что бы он ни делал на крыше, это кому-то мешало, возможно, как-то мешало покончить с Олафом, и его убрали. Его убрали, а тот, кто его убирал, внушал почему-то Хинкусу невыносимый ужас, а значит, не был постояльцем отеля, ибо никого в отеле Хинкус, по-видимому, не боялся. Чепуха какая-то… И тут я вспомнил все эти истории с душем, с трубкой, с таинственными записками… и вспомнил, каким зеленым и напуганным был Хинкус, когда днем спускался с крыши…

– Слушайте, Хинкус, – мягко сказал я. – Тот, кто вас схватил… вы ведь видели его и раньше, днем?

Он дико взглянул на меня и снова присосался к бутылке.

– Так, – сказал я. – Ну, пойдемте. Я запру вас в номере. Бутылку можете взять с собой.

– А вы? – хрипло спросил он.

– Что – я?

– Вы уйдете?

– Естественно, – сказал я.

– Послушайте, – сказал он. – Послушайте, инспектор… – Глаза у него бегали, он искал, что сказать. – Вы… Я… Вы… вы заглядывайте ко мне, ладно? Я, может быть, вспомню еще что-нибудь… Или, может быть, я побуду с вами? – Он умоляюще глядел на меня. – Я не убегу, и… ничего… клянусь вам…

– Вы боитесь остаться один в номере? – спросил я.

– Да, – ответил он.

– Но ведь я вас запру, – сказал я. – И ключ унесу с собой…

В каком-то отчаянии он махнул рукой.

– Это не поможет, – пробормотал он.

– Ну-ну, Хинкус, – строго сказал я. – Будьте мужчиной! Что вы раскисли, как старая баба?

Он ничего не ответил и только нежно прижал бутылку к груди обеими руками. Я отвел его в номер и, еще раз пообещав навестить, запер. Ключ я действительно вынул и сунул в карман. Я чувствовал, что Хинкус – это неразработанная жила и что им еще придется заниматься. Я ушел не сразу. Я постоял несколько минут у дверей, приложив ухо к замочной скважине. Слышно было, как булькает жидкость, потом скрипнула кровать, потом раздались частые прерывистые звуки. Я не сразу догадался, что это, а потом понял: Хинкус плакал.

Я оставил его наедине с его совестью и направился к дю Барнстокру. Старик открыл мне немедленно. Он был страшно возбужден. Он даже не предложил мне сесть. Комната была полна сигарного дыма.

– Мой дорогой инспектор! – немедленно начал он, выделывая фантастические вещи с сигарой, которую он держал двумя пальцами в приподнятой руке. – Мой уважаемый друг! Я чувствую себя чертовски неловко, но дело зашло слишком далеко. Я должен признаться вам в одной своей маленькой провинности…

– Что вы убили Олафа Андварафорса, – мрачно сказал я, опускаясь в кресло.

Он содрогнулся и всплеснул руками.

– О боже! Нет! Я в жизни своей никого не тронул пальцем! Кэль идэ! Нет! Я хочу только чистосердечно признаться в том, что регулярно мистифицировал публику в нашем отеле… – Он прижал руки к груди, обсыпая халат сигарным пеплом. – Поверьте, поймите меня правильно: это были просто шутки! Пусть не бог весть какие изящные и остроумные, но совершенно невинные… Это у меня профессиональное, я обожаю атмосферу таинственности, мистификации, всеобщего недоумения… Никакого злого умысла, уверяю вас! Никакой корысти…

– Какие именно шутки вы имеете в виду? – спросил я сухо.

Я был зол и разочарован. Я не ожидал, что этим занимается именно дю Барнстокр. Я был о старике лучшего мнения.

– Н-ну… Все эти маленькие розыгрыши по поводу тени Погибшего Альпиниста. Ну, там, туфли, которые я сам у себя украл и сунул к нему под кровать… Шутка с душем… Вас я немножко помистифицировал – помните, пепел из трубки?.. Ну и тому подобное, я уж не упомню всего…

– Стол у меня испоганили тоже вы? – спросил я.

– Стол? – Он растерянно посмотрел на меня, потом оглянулся на свой собственный стол.

– Да, стол. Залили клеем, безнадежно испортили хорошую вещь…

– Н-нет, – испуганно сказал он. – Клеем… стол… Нет-нет, это не я, клянусь вам! – Он снова прижал руки к груди. – Вы поймите, инспектор, ведь все, что я делал, было совершенно невинно, я никому не причинял ни малейшего ущерба… Мне даже казалось, что это всем нравится, а наш дорогой хозяин так прекрасно мне подыгрывал…

– Хозяин был с вами в сговоре?

– Нет, что вы! – Он замахал на меня руками. – Я имею в виду, что он… что ему это, в общем, нравилось, он же и сам немножко мистификатор, вы заметили? Как он говорит, знаете, таким особенным голосом, и это его знаменитое «позвольте мне погрузиться в прошлое…».

– Понятно, – сказал я. – А следы в коридорах?

Лицо дю Барнстокра сделалось сосредоточенным и серьезным.

– Нет-нет, – сказал он. – Это не я. Но я знаю, о чем вы говорите. Я это видел однажды. Это было еще до вашего приезда. Мокрые следы босых ног, они шли с лестничной площадки и вели, как это ни глупо, в номер-музей… Тоже шутка, конечно, но не моя…

– Хорошо, – сказал я. – Оставим это. Еще один вопрос. Записка, которую вам якобы подбросили, это тоже ваш розыгрыш, как я понимаю?

– Тоже не мой, – сказал дю Барнстокр с достоинством. – Передавая вам эту записку, я рассказывал чистую правду.

– Минуточку, – сказал я. – Значит, дело было так. Олаф вышел, вы остались сидеть. Кто-то постучал в дверь, вы откликнулись, потом глянули и увидели на полу у дверей записку. Так?

– Так.

– Минуточку, – повторил я. Я ощутил приближение новой мысли. – Позвольте, господин дю Барнстокр, а почему вы, собственно, решили, что это угрожающее послание адресовано именно вам?

– Совершенно с вами согласен, – сказал дю Барнстокр. – Уже потом я понял, уже прочитав, что, будь записка адресована мне, ее, наверное, подсунули бы под мою дверь. Но в тот момент я действовал как-то подсознательно, что ли… Ведь тот, кто постучал, слышал мой голос, то есть знал, что я здесь… Вы меня понимаете? Во всяком случае, когда наш бедный Олаф вернулся, я немедленно показал ему эту записку, чтобы вместе посмеяться над нею…

– Так, – сказал я. – И что же Олаф? Смеялся?

– Н-нет, он не смеялся… У него, знаете ли, чувство юмора… В общем, он прочел, пожал плечами, и мы тут же продолжили игру. Он оставался совершенно спокоен, флегматичен и больше ни разу не вспомнил об этой записке… А я, как вы знаете, решил, что это чья-то мистификация, и, откровенно говоря, продолжаю думать так же и сейчас… Вы знаете, в узком кругу отдыхающих, скучающих людей всегда найдется человек…

– Знаю, – сказал я.

– Вы полагаете, эта записка действительно?..

– Все может быть, – сказал я. Мы помолчали. – А теперь расскажите, что вы делали с того момента, как Мозесы ушли спать.

– Извольте, – сказал дю Барнстокр. – Я ожидал этого вопроса и специально восстановил в памяти всю последовательность своих действий. Дело было так. Когда все разошлись, а было это примерно в половине десятого, я некоторое время…

– Одну минуту, – прервал я его. – Это было в половине десятого, говорите вы?

– Да, примерно.

– Хорошо. Тогда расскажите сначала мне вот что. Не можете ли вы припомнить, кто находился в столовой между половиной девятого и половиной десятого?

Дю Барнстокр взялся за лоб длинными белыми пальцами.

– Ммм… – произнес он. – Это будет посложнее. Я ведь был занят игрой… Ну, естественно, Мозес, хозяин… Время от времени карту брала госпожа Мозес… Это у нас за столиком. Брюн и Олаф танцевали, а потом… нет, пардон, еще до этого… танцевали госпожа Мозес и Брюн… Но вы понимаете, мой дорогой инспектор, я совершенно не в состоянии установить, когда это было – в половине девятого, в девять… О! Часы пробили девять, и я, помнится, оглядел зал и подумал, как мало народу осталось. Играла музыка, и зал был пуст, танцевали только Брюн с Олафом… Вы знаете, это, пожалуй, единственное ясное впечатление, которое осталось у меня в памяти, – закончил он с сожалением.

– Так, – сказал я. – А хозяин и господин Мозес хоть раз выходили из-за стола?

– Нет, – сказал он уверенно. – Оба они оказались чрезвычайно азартными партнерами.

– То есть в девять часов в зале было только трое игроков, Брюн и Олаф?

– Именно так. Это я помню совершенно отчетливо.

– Хорошо, – сказал я. – Теперь вернемся к вам. Итак, после того как все разошлись, вы посидели еще некоторое время за карточным столиком, упражняясь в карточных фокусах…

– Упражняясь в фокусах?.. А, вполне возможно. Иногда в задумчивости я, знаете ли… даю волю своим пальцам, это происходит неосознанно. Да. Затем я решил выкурить сигару и направился сюда, к себе в номер. Я выкурил сигару, сел в это кресло и, признаться, вздремнул. Проснулся я словно бы от какого-то толчка – я вдруг вспомнил, что в десять часов обещал реванш бедному Олафу. Я взглянул на часы. Точного времени не помню, но было самое начало одиннадцатого, и я с облегчением понял, что опоздаю ненамного. Я наскоро привел себя в порядок перед зеркалом, взял пачку ассигнаций, сигары и вышел в коридор. В коридоре, инспектор, было пусто, это я помню. Я постучал в дверь к Олафу – никто не отозвался. Я постучал вторично, и снова без всякого успеха. Я понял, что господин Олаф сам забыл о реванше и занят какими-нибудь более интересными делами. Однако в таких вопросах я страшно щепетилен. Я написал известную вам записку и приколол ее к двери. Затем я честно прождал до одиннадцати, читая вот эту книгу, и в одиннадцать лег спать. И вот что интересно, инспектор. Незадолго до того, как вы с хозяином принялись шуметь и стучать в коридоре, меня разбудил стук в мою дверь. Я открыл, но никого не оказалось. Я лег снова и больше уже не смог заснуть.

– Угу, – сказал я. – Понятно. Значит, с того момента, как вы прикололи записку, и до одиннадцати часов, когда вы легли спать, не произошло больше ничего существенного… не было никакого шума, движения?

– Нет, – сказал дю Барнстокр. – Ничего.

– А где вы были? Здесь или в спальне?

– Здесь, сидел в этом кресле.

– Угу, – сказал я. – И последний вопрос. Вчера до обеда вы не разговаривали с Хинкусом?

– С Хинкусом?.. А, это такой маленький, жалкий… Постойте, мой милый друг… Да, конечно! Мы же все вместе стояли возле душа, помните? Господин Хинкус был раздражен ожиданием, и я успокоил его каким-то маленьким фокусом… Ах да, леденцы! Он очень забавно растерялся тогда. Обожаю такие мистификации.

– А после этого вы с ним не разговаривали?

Дю Барнстокр задумчиво сложил губы куриной гузкой.

– Нет, – сказал он. – Насколько мне помнится – нет.

– И не поднимались на крышу?

– На крышу? Нет. Нет-нет. На крышу я не поднимался.

Я встал.

– Благодарю вас, господин дю Барнстокр. Вы оказали следствию помощь. Я надеюсь, вы понимаете, насколько неуместны были бы сейчас новые мистификации. (Он молча замахал на меня руками.) Ну, вот и хорошо. Я очень советую вам принять таблетку снотворного и лечь спать. На мой взгляд, это лучшее, что вы можете сейчас сделать.

– Я попытаюсь, – с готовностью сказал дю Барнстокр.

Я пожелал ему спокойной ночи и вышел. Я направился разбудить чадо, но тут я увидел, как в конце коридора быстро и бесшумно захлопнулась приоткрытая дверь номера Симонэ. Я немедленно повернул туда.

Я вошел, не постучавшись, и сразу понял, что поступил правильно. Через открытую дверь спальни я увидел, как великий физик, прыгая на одной ноге, сдирает с себя брюки. Это было тем более глупо, что в обеих комнатах номера горел свет.

– Не трудитесь, Симонэ, – произнес я угрюмо. – Все равно вы не успеете развязать галстук.

Симонэ обессиленно опустился на кровать. Челюсть у него тряслась, глаза вылезли из орбит. Я вошел в спальню и остановился перед ним, засунув руки в карманы. Некоторое время мы молчали. Я не сказал больше ни слова, я просто смотрел на него, давая ему время осознать, что он пропал. А он под моим взглядом все более сникал, голова его все глубже уходила в плечи, волнистый унылый нос становился все более унылым. Наконец он не выдержал.

– Я буду говорить только в присутствии своего адвоката, – объявил он надтреснутым голосом.

– Бросьте, Симонэ, – сказал я с отвращением. – А еще физик. Какие вам тут, в задницу, адвокаты?

Он вдруг схватил меня за полу пиджака и, заглядывая мне в глаза снизу вверх, просипел:

– Думайте что хотите, Петер, но я вам клянусь: я не убивал ее.

Наступила моя очередь присесть. Я нащупал за собой стул и сел.

– Подумайте сами, зачем это мне? – страстно продолжал Симонэ. – Ведь должны же быть мотивы… Никто же не убивает просто так… Конечно, существуют садисты, но они ведь сумасшедшие, а я… Правда, врачи… Но вы сами понимаете, нервное переутомление, чувственные удовольствия… Это же совсем, совсем другое!.. Тем более такое зверство, такой кошмар… Клянусь вам! Она была уже совсем холодная, когда я обнял ее!

На несколько секунд я закрыл глаза. Так. В доме был еще один труп. На этот раз – женщина.

– Вы же отлично знаете, – горячечно бормотал Симонэ, – преступлений просто так не бывает. Правда, Андре Жид писал… Но это все так, игра интеллекта… Нужен мотив… Вы же меня знаете, Петер! Посмотрите на меня: разве я похож на убийцу?

– Стоп, – сказал я. – Заткнитесь на минуту. Подумайте хорошенько и расскажите все по порядку.

Он не стал думать.

– Пожалуйста, – с готовностью сказал он. – Но вы должны поверить мне, Петер. Все, что я расскажу, будет истинная правда, и только правда. Дело было так. Еще во время этого проклятого бала… Да она и раньше давала мне понять, только я не решался… А в этот раз вы накачали меня бренди, и я решился. Почему бы нет? Ведь это же не преступление, не правда ли? Н-ну, и вот часов в одиннадцать, когда все угомонились, я вышел и тихонько спустился вниз. Вы с хозяином несли какую-то чепуху в каминной, что-то там о познании природы, обычная ерунда… Я тихонько прошел мимо каминной – я был в носках – и прокрался к ее номеру. У старика света не было, у нее – тоже. Дверь ее, как я и ожидал, была не заперта, это сразу придало мне бодрости. Темно было – хоть глаз выколи, но я различил ее силуэт. Она сидела на кушетке прямо напротив двери. Я тихонько ее окликнул, она не ответила. Тогда, сами понимаете, я сел рядом с ней и, сами понимаете, обнял… Бр-р-р-р!.. Я даже поцеловать ее не успел! Она была совершенно мертвая… твердая, окоченевшая… Лед! Окаменевшая, как дерево! И этот оскал… Я не помню, как оттуда вылетел. По-моему, я там всю мебель поломал… Я клянусь вам, Петер, поверьте честному человеку, когда я дотронулся до нее, она была уже совершенно мертвая, холодная и окоченевшая… И потом, я не зверь…

– Наденьте брюки, – сказал я с тихим отчаянием. – Приведите себя в порядок и следуйте за мной.

– Куда? – спросил он с ужасом.

– В тюрьму! – гаркнул я. – В карцер! В башню пыток, идиот!

– Сейчас, – сказал он. – Сию минуту. Я просто не понял вас, Петер.

Мы спустились в холл навстречу вопрошающему взгляду хозяина. Хозяин сидел за журнальным столиком, положив перед собой тяжелый многозарядный винчестер. Я знаком предложил ему оставаться на месте и свернул в коридор на половину Мозесов. Лель, лежавший на пороге комнаты незнакомца, проворчал нам что-то неприязненное. Симонэ семенил за мною следом, время от времени судорожно вздыхая.

Я решительно толкнул дверь в номер госпожи Мозес и остолбенел. В комнате горел розовый торшер, а на диване прямо напротив двери в позе мадам Рекамье возлежала в шелковой пижаме очаровательная госпожа Мозес и читала книгу. Увидев меня, она удивленно подняла брови, но, впрочем, тут же очень мило улыбнулась. Симонэ за моей спиной издал странный звук – что-то вроде «а-ап!»

– Прошу прощения, – еле ворочая языком, проговорил я и со всей возможной стремительностью закрыл двери. Затем я повернулся к Симонэ и неторопливо, с наслаждением взял его за галстук.

– Клянусь! – одними губами произнес Симонэ. Он был на грани обморока.

Я отпустил его.

– Вы ошиблись, Симонэ, – сухо сказал я. – Вернемся в ваш номер.

Прежним порядком мы проследовали в обратном направлении. Впрочем, по дороге я передумал и повел его в свой номер. Я вдруг сообразил, что номер мой не заперт, а там у меня вещественное доказательство. И кстати, не мешает показать это самое доказательство великому физику.

Войдя, Симонэ бросился в мое кресло, на секунду закрыл лицо руками, а затем принялся стучать себя по черепу кулаками, как развеселившийся шимпанзе.

– Спасен! – бормотал он с идиотской улыбкой. – Ура! Снова живу! Не таюсь, не прячусь! Ура!..

Потом он положил руки на край стола, уставился на меня круглыми глазами и произнес шепотом:

– Но ведь она была мертва, Петер! Клянусь вам. Она была мертва, она была убита, и мало того…

– Ерунда, – сказал я холодно. – Просто вы были омерзительно пьяны.

– Нет-нет, – возразил Симонэ, мотая головой. – Я был пьян, это верно, но тут что-то нечисто, тут что-то не так… Скорее уж это был кошмар, бред… почудилось… Может быть, я и на самом деле немножко того, а, Петер?

– Может быть, – согласился я.

– Не знаю, просто не знаю… Я глаз не сомкнул все это время, то раздевался, то одевался… хотел даже бежать… особенно когда услышал, как вы там ходите и говорите придушенными голосами…

– Где вы находились в это время?

– Я находился… В какое, собственно, время?

– Пока мы говорили придушенными голосами.

– У себя. Я не выходил из номера.

– В какой именно комнате вашего номера вы находились?

– То в одной, то в другой… Честно говоря, пока вы допрашивали Олафа, я пытался подслушивать и сидел в спальне… – Глаза его вдруг снова выкатились. – Постойте-ка, – сказал он. – Но если она жива… тогда из-за чего вся эта суета? Что случилось? Заболел кто-нибудь?

– Отвечайте на мои вопросы, – сказал я. – Что вы делали после того, как я ушел из бильярдной?

Некоторое время он молчал, глядя на меня круглыми глазами и покусывая нижнюю губу.

– Понятно, – сказал он наконец. – Значит, все-таки что-то случилось. Ну, ладно… Что я делал после того, как вы ушли? Сыграл сам с собой на бильярде и пошел к себе. Было уже около десяти, а я назначил свое предприятие на одиннадцать, надо было привести себя в порядок, освежиться, побриться, то-се… Этим я и занимался примерно до половины одиннадцатого. А потом ждал, смотрел на часы, смотрел в окошко… Остальное вы знаете… Вот так…

– Вы вернулись в номер около десяти. А точнее? Ведь вы собирались на свидание и наверняка часто поглядывали на часы.

Симонэ тихонько свистнул.

– Ого! – сказал он. – Кажется, это следствие по всем правилам. Может быть, вы все-таки скажете мне, что произошло?

– Убит Олаф, – сказал я.

– Как – убит? Вы же только что были у него в номере… Я сам слышал, как вы с ним там разговаривали…

– Я разговаривал не с ним, – сказал я. – Олаф мертв. Поэтому постарайтесь поточнее вспомнить все, о чем я вас спрашиваю. Когда вы вернулись в свой номер?

Симонэ вытер покрытый испариной лоб. Лицо у него сделалось несчастным.

– Безумие какое-то, – пробормотал он. – Сумасшедший бред… Сначала то, теперь это…

Я применил старый испытанный прием. Пристально глядя на Симонэ, я сказал:

– Перестаньте крутить. Отвечайте на мои вопросы.

Симонэ мгновенно ощутил себя подозреваемым, и все его эмоции тут же испарились. Он перестал думать о госпоже Мозес. Он перестал думать о бедном Олафе. Теперь он думал только о себе.

– Что вы этим хотите сказать? – пробормотал он. – Что это значит – «перестаньте крутить»?..

– Это значит, что я жду ответа, – сказал я. – Когда – точно – вы вернулись в свой номер?

Симонэ преувеличенно оскорбленно пожал плечами.

– Извольте, – сказал он. – Смешно, конечно, и дико, но… пожалуйста. Извольте. Из бильярдной я вышел без десяти десять. С точностью плюс-минус одна минута. Я посмотрел на часы и понял, что мне пора. Было без десяти десять.

– Что вы сделали, когда вошли в номер?

– Извольте. Я прошел в спальню, разделся… – Он вдруг остановился. – А знаете, Петер… Я ведь понимаю, что вам нужно. В это время Олаф был еще жив. Впрочем, откуда мне знать, может быть, это был уже не Олаф.

– Рассказывайте по порядку, – приказал я.

– Да тут нечего рассказывать по порядку… За стеной спальни двигали мебель. Голосов я не помню. Не было голосов. Но что-то там двигалось. Помнится, я показал стене язык и подумал: вот так-то, белокурая бестия, ты ляжешь баиньки, а я пойду к моей Ольге… Или что-то в этом духе. Это было, следовательно, примерно без пяти десять. Плюс-минус три минуты.

– Так. Дальше.

– Дальше… Дальше я пошел в туалетную комнату. Я тщательно вымылся до пояса. Я тщательно вытерся махровым полотенцем… Я тщательно побрился электрической бритвой… Я тщательно оделся… – В голосе унылого шалуна стремительно нарастала язвительность. Впрочем, он тут же почувствовал неуместность такого тона и спохватился. – Короче говоря, в следующий раз я посмотрел на часы, когда вышел из туалетной. Было около половины одиннадцатого. Без двух-трех минут.

– Вы остались в спальне?

– Да, одевался я в спальне. Но больше я уже ничего не слышал. А если и слышал, то не обратил внимания. Одевшись, я вышел в гостиную и стал ждать. И клятвенно утверждаю, что после вечеринки я Олафа в глаза не видел.

– Вы уже утверждали клятвенно, что госпожа Мозес мертва, – заметил я.

– Ну, это я не знаю… Это я не понимаю. Уверяю вас, Петер…

– Верю, – сказал я. – Теперь скажите, когда вы последний раз разговаривали с Хинкусом?

– Гм… Да я, пожалуй, вообще с ним никогда не разговаривал. Ни разу. Не представляю, о чем бы я мог с ним разговаривать.

– А когда вы его в последний раз видели?

Симонэ прищурился, вспоминая.

– Около душа? – произнес он с вопросительной интонацией. – Да нет, что это я! Он же обедал вместе со всеми, вы его тогда привели с крыши. А потом… куда-то он испарился, что ли… А что с ним случилось?

– Ничего особенного, – небрежно сказал я. – Еще один вопрос. Кто, по-вашему, разыгрывал все эти штучки? С душем, с пропавшими туфлями…

– Понимаю, – сказал Симонэ. – По-моему, начал это дю Барнстокр, а поддерживали его все кому не лень. Хозяин в первую очередь.

– А вы?

– И я. Я заглядывал в окна к госпоже Мозес. Обожаю такие шутки… – Он заржал было своим могильным смехом, но тут же спохватился и поспешно сделал серьезное лицо.

– И больше ничего? – спросил я.

– Ну, почему же ничего? Я звонил Кайсе из пустых номеров и устраивал «посещения утопленника»…

– То есть?

– То есть бегал по коридорам босиком с мокрыми ногами. Потом я собирался соорудить небольшое привидение, да так и не собрался.

– Нам повезло, – сухо сказал я. – А часы Мозеса – ваша работа?

– Какие часы Мозеса? Золотые такие? Луковица?

Мне захотелось его ударить.

– Да, – сказал я. – Луковица. Вы их сперли?

– За кого вы меня принимаете? – возмутился Симонэ. – Что я вам – форточник какой-нибудь?

– Нет-нет, не форточник, – сказал я, сдерживаясь. – Вы их утащили в шутку. Устроили «посещение Багдадского Вора».

– Слушайте, Петер, – сказал Симонэ очень серьезно. – Я вижу, что с этими часами тоже что-то произошло. Так вот – я их не трогал. Но я их видел. Да и все, наверное, видели. Здоровенная такая луковица, Мозес однажды при всем народе уронил ее в свою кружку…

– Хорошо, – сказал я. – Оставим это. Теперь у меня к вам вопрос как к специалисту. – Я положил перед ним чемодан Олафа и откинул крышку. – Что это может быть, как по-вашему?

Симонэ быстро оглядел прибор, осторожно извлек его из чемодана и, посвистывая сквозь зубы, принялся рассматривать со всех сторон. Потом он взвесил его в руках и так же осторожно вложил обратно в чемодан.

– Не моя область, – сказал он. – Судя по тому, как это компактно и добротно сделано, это что-то либо военное, либо космическое. Не знаю. Даже догадаться не могу. Где вы это взяли? У Олафа?

– Да, – сказал я.

– Подумать только! – пробормотал он. – У этой дубины… Впрочем, пардон. На кой черт здесь верньеры?.. Ну, это-то, вероятно, гнезда подключения… Очень странный агрегат… – Он посмотрел на меня. – Если хотите, Петер, я могу понажимать здесь клавиши и покрутить колесики и винтики. Я человек рисковый. Но имейте в виду, это очень нездоровое занятие.

– Не надо, – сказал я. – Дайте сюда. – Я закрыл чемодан.

– Правильно, – одобрил Симонэ, откидываясь в кресле. – Это надо отдать экспертам. Я даже знаю кому… Между прочим, – сказал он, – что это вы всем этим занимаетесь? Вы что – энтузиаст своего дела? Почему вы не вызовете специалистов?

Я коротко объяснил ему про обвал.

– Все одно к одному, – уныло произнес он. – Мне можно идти?

– Да, – сказал я. – И сидите в своем номере. Лучше всего ложитесь спать.

Он ушел. Я взял чемодан и поискал, куда его можно спрятать. Спрятать было некуда. Военное или космическое, подумал я. Только этого мне и не хватало. Политическое убийство, шпионаж, диверсия… Тьфу, глупость! Если бы убили из-за этого чемодана, чемодан бы унесли… Куда же мне его деть? Тут я вспомнил про хозяйский сейф и, взяв чемодан под мышку – для верности, – спустился вниз.

Хозяин расположился за столиком с бумагами и допотопным арифмометром. Винчестер был у него под рукой – прислонен рядом к стене.

– Что новенького? – спросил я.

Он поднялся мне навстречу.

– Да ничего особенно хорошего, – ответил он с виноватым лицом. – Пришлось мне все-таки объяснить Мозесу, что произошло.

– Зачем?

– Он с бешеной силой рвался к вам наверх, шипел, что никому не позволит врываться среди ночи к его жене. Я просто не знал, как его остановить, и объяснил ему, что к чему. Я решил, что так будет меньше шуму.

– Плохо, – сказал я. – Но это я сам виноват. А он что?

– А ничего. Выкатил на меня свои глазищи, отхлебнул из кружки, помолчал с полминуты, а потом стал орать – кого это я поселил на его территории да как посмел… Еле-еле я от него отбился.

– Ну ладно, – сказал я. – Вот что, Алек. Дайте мне ключ от вашего сейфа, я спрячу туда вот этот чемодан, а ключ – вы уж извините – оставлю у себя. Во-вторых, мне нужно допросить Кайсу. Приведите ее в вашу контору. А в-третьих, я очень хотел бы кофе.

– Пойдемте, – сказал хозяин.