Текст книги "Собрание сочинений. Том 1. 1955–1959"

– Петарды пускать таким отражателем, – пробормотал Жилин.

Он потянулся за комбинезоном, вытряхнул из него Варечку и принялся одеваться: в рубке снова стало холодно. Быков все еще стоял, глядел на экран и грыз ноготь. Потом он подобрал ленту записи и бегло просмотрел ее.

– Жилин, – сказал вдруг он. – Бери два сигма-тестера, проверь питание и ступай в кессон. Я буду тебя там ждать. Михаил, бросай все и займись креплением пробоин. Все бросай, я сказал.

– Куда ты собрался, Лешенька? – спросил Михаил Антонович с удивлением.

– Наружу, – коротко ответил Быков и вышел.

– Зачем? – спросил Михаил Антонович, повернувшись к Жилину.

Жилин пожал плечами. Он не знал зачем. Починить зеркало в Пространстве, в рейсе, без специалистов-мезохимиков, без огромных кристаллизаторов, без реакторных печей просто немыслимо. Так же немыслимо, как, например, притянуть Луну к Земле голыми руками. А в таком виде, в таком состоянии, как сейчас, с отбитым краем, отражатель мог придать «Тахмасибу» только вращательное движение. Такое же, как в момент катастрофы.

– Чепуха какая-то, – сказал Жилин нерешительно.

Он посмотрел на Михаила Антоновича, а Михаил Антонович посмотрел на него. Они молчали и вдруг оба страшно заторопились. Михаил Антонович суетливо собрал свои листки и поспешно сказал:

– Ну, иди. Иди, Ванюша, ступай скорее.

В кессоне Быков и Жилин влезли в пустолазные скафандры и с некоторым трудом втиснулись в лифт. Коробка лифта стремительно понеслась вниз вдоль гигантской трубы фотореактора, на которую нанизывались все узлы корабля – от жилой гондолы до параболического отражателя.

– Хорошо, – сказал Быков.

– Что хорошо? – спросил Жилин.

Лифт остановился.

– Хорошо, что лифт работает, – ответил Быков.

– А, – разочарованно вздохнул Жилин.

– Мог бы и не работать, – строго сказал Быков. – Лез бы ты тогда двести метров туда и обратно.

Они вышли из шахты лифта и остановились на верхней площадке параболоида. Вниз покато уходил черный рубчатый купол отражателя. Отражатель был огромен – семьсот пятьдесят метров в длину и полкилометра в растворе. Края его не было видно отсюда. Над головой нависал громадный серебристый диск грузового отсека. По сторонам его, далеко вынесенные на кронштейнах, полыхали бесшумным голубым пламенем жерла водородных ракет. А вокруг странно мерцал необычайный и грозный мир.

Слева тянулась стена рыжего тумана. Далеко внизу, невообразимо глубоко под ногами, туман расслаивался на жирные тугие ряды облаков с темными прогалинами между ними. Еще дальше и еще глубже эти облака сливались в плотную коричневатую гладь. Справа стояло сплошное розовое марево, и Жилин вдруг увидел Солнце – ослепительный ярко-розовый маленький диск.

– Начали, – сказал Быков. Он сунул Жилину моток тонкого троса. – Закрепи в шахте, – сказал он.

На другом конце троса он сделал петлю и затянул ее вокруг пояса. Затем он повесил себе на шею оба тестера и перекинул ногу через перила.

– Вытравливай понемногу, – сказал он. – Я пошел.

Жилин стоял возле самых перил, вцепившись в трос обеими руками, и смотрел, как толстая неуклюжая фигура в блестящем панцире медленно сползает за выпуклость купола. Панцирь отсвечивал розовым, и на черном рубчатом куполе тоже лежали неподвижные розовые блики.

– Живее вытравливай, – сказал в шлемофоне сердитый голос Быкова.

Фигура в панцире скрылась, и на рубчатой поверхности осталась только блестящая тугая нитка троса. Жилин стал смотреть на Солнце. Иногда розовый диск затягивала мгла, тогда он становился еще более резким и совсем красным. Жилин поглядел под ноги и увидел на площадке свою смутную розоватую тень.

– Гляди, Иван, – сказал голос Быкова. – Вниз гляди, вниз!

Жилин поглядел. Глубоко внизу из коричневой глади странным призраком выплыл исполинский белесый бугор, похожий на чудовищную поганку. Он медленно раздавался вширь, и можно было различить на его поверхности шевелящийся, словно клубок змей, струйчатый узор.

– Экзосферный протуберанец, – сказал Быков. – Большая редкость, кажется. Вот черт, надо бы ребятам показать.

Он имел в виду планетологов. Бугор вдруг засветился изнутри дрожащим сиреневым светом.

– Ух ты!.. – невольно сказал Жилин.

– Вытравливай, – сказал Быков.

Жилин вытравил еще немного троса, не спуская глаз с протуберанца. Сначала ему показалось, что «Тахмасиб» летит прямо на протуберанец, но через минуту он понял, что корабль пройдет гораздо левее. Протуберанец оторвался от коричневой глади и поплыл в розовое марево, волоча за собой клейкий хвост желтых прозрачных нитей. В нитях опять вспыхнуло сиреневое зарево и быстро погасло. Протуберанец растаял в розовом свете.

Быков работал долго. Несколько раз он поднимался на площадку, немного отдыхал и снова спускался, каждый раз выбирая новое направление. Когда он поднялся в третий раз, у него был только один тестер.

– Уронил, – коротко сказал он.

Жилин терпеливо вытравливал трос, упираясь ногой в перила. В таком положении он чувствовал себя очень устойчиво и мог озираться по сторонам. Но по сторонам ничего не менялось. Только когда капитан поднялся в шестой раз и буркнул: «Довольно. Пошли», Жилин вдруг подумал, что рыжая туманная стена слева – облачная поверхность Юпитера – стала заметно ближе.

В рубке было чисто. Михаил Антонович вымел осколки и теперь сидел на своем обычном месте, нахохлившись, в меховой куртке поверх комбинезона. Изо рта у него шел пар – в рубке было холодно. Быков сел в кресло, упер руки в колени и пристально поглядел сначала на штурмана, потом на Жилина. Штурман и Жилин ждали.

– Ты закрепил пробоины? – спросил Быков штурмана.

Михаил Антонович несколько раз кивнул.

– Есть шанс, – сказал Быков.

Михаил Антонович выпрямился и шумно перевел дух. Жилин глотнул от волнения.

– Есть шанс, – повторил Быков. – Но он очень маленький. И совершенно фантастический.

– Говори, Алешенька, – тихо попросил штурман.

– Сейчас скажу, – сказал Быков и прокашлялся. – Шестнадцать процентов отражателя вышли из строя. Вопрос такой: можем ли мы заставить работать остальные восемьдесят четыре? Даже меньше, чем восемьдесят четыре, потому что процентов десять еще не контролируется – разрушена система контрольных ячеек.

Штурман и Жилин молчали, вытянув шеи.

– Можем, – сказал Быков. – Во всяком случае, можем попробовать. Надо сместить точку сгорания плазмы так, чтобы скомпенсировать асимметрию поврежденного отражателя.

– Ясно, – сказал Жилин дрожащим голосом.

Быков поглядел на него.

– Это наш единственный шанс. Мы с Иваном займемся переориентацией магнитных ловушек. Иван вполне может работать. Ты, Миша, рассчитаешь нам новое положение точки сгорания в соответствии со схемой повреждения. Схему ты сейчас получишь. Это сумасшедшая работа, но это наш единственный шанс.

Он смотрел на штурмана, и Михаил Антонович поднял голову и встретился с ним глазами. Они отлично и сразу поняли друг друга. Что можно не успеть. Что там внизу, в условиях чудовищного давления, коррозия начнет разъедать корпус корабля – и корабль может растаять, как рафинад в кипятке, раньше, чем они закончат работу. Что нечего и думать скомпенсировать асимметрию полностью. Что никто и никогда не пытался водить корабли с такой компенсацией, на двигателе, ослабленном по меньшей мере в полтора раза…

– Это наш единственный шанс, – громко сказал Быков.

– Я сделаю, Лешенька, – сказал Михаил Антонович. – Это нетрудно – рассчитать новую точку. Я сделаю.

– Схему мертвых участков я тебе сейчас дам, – повторил Быков. – И нам надо страшно спешить. Скоро начнется перегрузка, и будет очень трудно работать. А если мы провалимся очень глубоко, станет опасно включать двигатель, потому что возможна цепная реакция в сжатом водороде. – Он подумал и добавил: – И мы превратимся в газ.

– Ясно, – сказал Жилин. Ему хотелось начать сию же минуту, немедленно.

Михаил Антонович протянул руку с коротенькими пальцами и сказал тонким голосом:

– Схему, Лешенька, схему.

На панели аварийного пульта замигали три красных огонька.

– Ну вот, – сказал Михаил Антонович. – В аварийных ракетах кончается горючее.

– Наплевать, – сказал Быков и встал.

Глава третья
Люди в бездне

1. Планетологи забавляются, а штурман уличен в контрабанде

– Заряжай, – сказал Юрковский.

Он висел у перископа, втиснув лицо в замшевый нарамник. Он висел горизонтально, животом вниз, растопырив ноги и локти, и рядом плавали в воздухе толстый дневник наблюдений и авторучка. Моллар лихо откатил крышку казенника, вытянул из стеллажа обойму бомбозондов и, подталкивая ее сверху и снизу, с трудом загнал в прямоугольную щель зарядной камеры. Обойма медленно и бесшумно скользнула на место. Моллар накатил крышку, щелкнул замком и сказал:

– Готов, Вольдемар.

Моллар прекрасно держался в условиях невесомости. Правда, иногда он делал резкие неосторожные движения и повисал под потолком, и тогда приходилось стаскивать его обратно, и его иногда подташнивало, но для новичка, впервые попавшего в невесомость, он держался очень хорошо.

– Готов, – сказал Дауге от экзосферного спектрографа.

– З-залп, – скомандовал Юрковский.

Дауге нажал на спуск. Ду-ду-ду-ду – глухо заурчало в казеннике. И сейчас же – тик-тик-тик – затрещал затвор спектрографа. Юрковский увидел в перископ, как в оранжевом тумане, сквозь который теперь проваливался «Тахмасиб», один за другим вспыхивали и стремительно уносились вверх белые клубки пламени. Двадцать вспышек, двадцать лопнувших бомбозондов, несущих мезонные излучатели.

– С-славно, – сказал Юрковский негромко.

За бортом росло давление. Бомбозонды рвались все ближе. Они слишком быстро тормозились.

Дауге громко говорил в диктофон, заглядывая в отсчетное устройство спектроанализатора:

– Молекулярный водород – восемьдесят один и тридцать пять, гелий – семь и одиннадцать, метан – четыре и шестнадцать, аммиак – один ноль один… Усиливается неотождествленная линия… Говорил я им: поставьте считывающий автомат, неудобно же так…

– П-падаем, – сказал Юрковский. – Как мы п-падаем… М-метана уже только ч-четыре…

Дауге, ловко поворачиваясь, снимал отсчеты с приборов.

– Пока Кангрен прав, – сказал он. – Ну вот, батиметр уже отказал. Давление триста атмосфер. Больше нам давление не мерять.

– Ладно, – сказал Юрковский. – З-заряжай.

– Стоит ли? – сказал Дауге. – Батиметр отказал. Синхронизация будет нарушена.

– Д-давай попробуем, – сказал Юрковский. – З-заряжай.

Он оглянулся на Моллара. Моллар тихонько раскачивался под потолком, грустно улыбаясь.

– Стащи его, Григорий, – сказал Юрковский.

Дауге привстал, схватил Моллара за ногу и стащил вниз.

– Шарль, – сказал он терпеливо. – Не делайте порывистых движений. Зацепитесь носками вот здесь и держитесь.

Моллар тяжко вздохнул и откатил крышку казенника. Пустая обойма выплыла из зарядной камеры, стукнула его в грудь и медленно полетела к Юрковскому. Юрковский увернулся.

– О, опьять! – сказал Моллар виновато. – Простите, Володья. О, этот невесомость!

– З-заряжай, заряжай, – сказал Юрковский.

– Солнце, – сказал вдруг Дауге.

Юрковский припал к перископу. В оранжевом тумане на несколько секунд появился смутный красноватый диск.

– Это последний раз, – сказал Дауге, кашлянув.

– Ви уже три раза говорили «последний раз», – сказал Моллар, накатывая крышку. Он нагнулся, проверяя замок. – Прощай, Солнце, как говорилль капитан Немо. Но получилось, что не последний раз. Я готов, Вольдемар.

– И я готов, – сказал Дауге. – Может быть, все-таки кончим?

В обсерваторный отсек, лязгая по полу магнитными подковами, вошел Быков.

– Кончайте работу, – сказал он угрюмо.

– П-поч-чему? – спросил Юрковский, обернувшись.

– Большое давление за бортом. Еще полчаса, и ваши бомбы будут рваться в этом отсеке.

– З-залп, – торопливо сказал Юрковский.

Дауге поколебался немного, но все-таки нажал на спуск. Быков дослушал «ду-ду-ду» в казеннике и сказал:

– И хватит. Задраить все тестерные пазы. Эту штуку, – он показал на казенник, – заклинить. И как следует.

– А п-перископ-пические н-наблюдения в-вести нам еще разрешается? – спросил Юрковский.

– Перископические разрешается, – сказал Быков. – Забавляйтесь.

Он повернулся и вышел. Дауге сказал:

– Ну вот, так и знал. Ни черта не получилось. Синхронизации нет.

Он выключил приборы и стал вытаскивать катушку из диктофона.

– Иог-ганыч, – сказал Юрковский. – П-по-моему, Алексей что-то з-задумал, к-как ты думаешь?

– Не знаю, – сказал Дауге и посмотрел на него. – С чего ты взял?

– У н-него т-такая особенная морда, – сказал Юрковский. – Я его з-знаю.

Некоторое время все молчали, только глубоко вздыхал Моллар, которого подташнивало. Потом Дауге сказал:

– Я хочу есть. Где суп, Шарль? Вы разлили суп, мы голодны. А кто сегодня дежурный, Шарль?

– Я, – сказал Шарль. При мысли о еде его затошнило сильнее. Но он сказал: – Я пойду и приготовлю новый суп.

– Солнце! – сказал Юрковский.

Дауге прижался подбитым глазом к окуляру видоискателя.

– Вот видите, – сказал Моллар. – Опьять Солнце.

– Это не Солнце, – сказал Дауге.

– Д-да, – сказал Юрковский. – Это, п-пожалуй, н-не Солнце.

Далекий клубок света в светло-коричневой мгле бледнел, разбухая, расплылся серыми пятнами и исчез. Юрковский смотрел, стиснув зубы так, что трещало в висках. «Прощай, Солнце, – подумал он. – Прощай, Солнце».

– Я есть хочу, – сердито сказал Дауге. – Пойдемте на камбуз, Шарль.

Он ловко оттолкнулся от стены, подплыл к двери и раскрыл ее. Моллар тоже оттолкнулся и ударился головой о карниз. Дауге поймал его за руку с растопыренными пальцами и вытащил в коридор. Юрковский слышал, как Иоганыч спросил: «Ну, как жизнь, хорошё-о?» Моллар ответил: «Хорошё-о, но очень неудобно». – «Ничего, – сказал Дауге бодрым голосом. – Скоро привыкнете».

«Ничего, – подумал Юрковский, – скоро все кончится». Он заглянул в перископ. Было видно, как вверху, откуда падал планетолет, сгущается коричневый туман, но снизу, из непостижимых глубин, из бездонных глубин водородной пропасти, брезжил странный розовый свет. Тогда Юрковский закрыл глаза. «Жить, – подумал он. – Жить долго. Жить вечно». Он вцепился обеими руками в волосы. Оглохнуть, ослепнуть, онеметь, только жить. Только чувствовать на коже солнце и ветер, а рядом – друга. Боль, бессилие, жалость. Как сейчас. Он с силой рванул себя за волосы. Пусть как сейчас, но всегда. Вдруг он услышал, что громко сопит, и очнулся. Ощущение непереносимого, сумасшедшего ужаса и отчаяния исчезло. Так уже бывало с ним – двенадцать лет назад на Марсе, и десять лет назад на Голконде, и в позапрошлом году тоже на Марсе. Приступ сумасшедшего желания просто жить, желания темного и древнего, как сама протоплазма. Словно короткий обморок. Но это проходит. Это надо перетерпеть, как боль. И сразу о чем-нибудь позаботиться. Лешка приказал задраить тестерные пазы. Он отнял руки от лица, раскрыл глаза и увидел, что сидит на полу. Падение «Тахмасиба» тормозилось, вещи обретали вес.

Юрковский потянулся к маленькому пульту и задраил тестерные пазы – амбразуры в прочной оболочке жилой гондолы, в которые вставляются рецепторы приборов. Затем он тщательно заклинил казенник бомбосбрасывателя, собрал разбросанные обоймы от бомбозондов и аккуратно сложил их в стеллаж. Он заглянул в перископ, и ему показалось – да так оно, наверное, и было на самом деле, – что тьма вверху стала гуще, а розовое сияние внизу сильнее. Он подумал, что на такую глубину в Юпитер не проникал еще ни один человек, разве что Сережа Петрушевский, светлая ему память, но и он скорее всего взорвался раньше. У него тоже был расколот отражатель.

Он вышел в коридор и направился в кают-компанию, заглядывая по пути во все каюты. «Тахмасиб» еще падал, хотя с каждой минутой все медленнее, и Юрковский шел на цыпочках, словно под водой, балансируя руками и время от времени делая непроизвольные прыжки.

В пустынном коридоре вдруг разнесся приглушенный вопль Моллара, похожий на воинственный клич: «Как жизьнь, Грегуар, хорошё-о?» Видимо, Дауге удалось привести радиооптика в обычное настроение. Ответа Грегуара Юрковский не расслышал. «Хорошё-о», – пробормотал он и не заметил, что не заикается. Все-таки хорошо.

Он заглянул в каюту Михаила Антоновича. В каюте было темно и стоял странный пряный запах. Юрковский вошел и включил свет. Посреди каюты валялся развороченный чемодан. Никогда еще Юрковский не видел чемодана в таком состоянии. Так чемодан мог бы выглядеть, если бы в нем лопнул бомбозонд. Матовый потолок и стены каюты были заляпаны коричневыми, скользкими на вид кляксами. От клякс исходил вкусный пряный аромат. «Мидии со специями», – сразу определил Юрковский. Он очень любил мидии со специями, но они, к сожалению, были напрочь исключены из рациона межпланетников. Он оглянулся и увидел над самой дверью блестящее черное пятно – метеоритная пробоина. Все отсеки жилой гондолы были герметическими. При попадании метеорита подача воздуха в них автоматически перекрывалась до тех пор, пока смолопласт – вязкая и прочная прокладка корпуса – не затягивал пробоину. На это требуется всего одна, максимум две секунды, но за это время давление в отсеке может сильно упасть. Это не очень опасно для человека, но смертельно для контрабандных консервов. Консервы просто взрываются. Особенно пряные консервы. «Контрабанда, – подумал Юрковский. – Старый чревоугодник. Ну, будет тебе от капитана. Быков не выносит контрабанды».

Юрковский осмотрел каюту еще раз и заметил, что черное пятно пробоины слабо серебрится. «Ага, – подумал он. – Кто-то уже прометаллизировал пробоины. Правильно, иначе под таким давлением смолопластовые пробки просто вдавило бы внутрь». Он выключил свет и вернулся в коридор. И тогда он ощутил усталость и свинцовую тяжесть во всем теле. «О черт, как я раскис», – подумал он и вдруг почувствовал, что лента, на которой висел микрофон, режет шею. Он понял, в чем дело. Перелет заканчивается. Через несколько минут тяжесть станет двойной и над головой будет десять тысяч километров сжатого водорода, а под ногами шестьдесят тысяч километров очень сжатого, жидкого, твердого водорода. Каждый килограмм тела будет весить два килограмма, а то и больше. «Бедный Шарль, – подумал Юрковский. – Бедный Миша».

– Вольдемар, – позвал сзади Моллар. – Вольдемар, помогите нам везти суп. Очень тяжелый суп.

Юрковский оглянулся. Дауге и Моллар, красные и потные, тащили из дверей камбуза грузно вихляющийся столик на колесах. На столике слабо дымились три кастрюльки. Юрковский пошел навстречу и вдруг почувствовал, как стало тяжело. Моллар слабо ахнул и сел на пол. «Тахмасиб» остановился. «Тахмасиб» с экипажем, с пассажирами и с грузом прибыл на последнюю станцию.

2. Планетологи пытают штурмана, а радиооптик пытает планетологов

– Кто готовил этот обед? – спросил Быков.

Он оглядел всех и снова уставился на кастрюльки. Михаил Антонович тяжело, со свистом дышал, навалившись грудью на стол. Лицо у него было багровое, отекшее.

– Я, – несмело сказал Моллар.

– А в чем дело? – спросил Дауге.

Голоса у всех были сиплые. Все говорили с трудом, едва выталкивая из себя слова. Моллар криво улыбнулся и лег на диван лицом вверх. Ему было плохо. «Тахмасиб» больше не падал, и тяжесть становилась непереносимой. Быков посмотрел на Моллара.

– Этот обед вас убьет, – сказал он. – Съедите этот обед и больше не встанете. Он вас раздавит, вы понимаете?

– О черт, – сказал Дауге с досадой. – Я забыл о тяжести.

Моллар лежал с закрытыми глазами и тяжело дышал. Челюсть у него отвисла.

– Съедим бульону, – сказал Быков. – И все. Больше ни кусочка. – Он поглядел на Михаила Антоновича и оскалил зубы в нерадостной усмешке. – Ни кусочка, – повторил он.

Юрковский взял половник и стал разливать бульон по тарелкам.

– Тяжелый обед, – сказал он.

– Вкусно пахнет, – сказал Михаил Антонович. – Может быть, дольешь мне еще чуть-чуть, Володенька?

– Хватит, – жестко сказал Быков. Он медленно хлебал бульон, по-детски зажав ложку в кулаке, измазанном графитовой смазкой.

Все молча стали есть. Моллар с трудом приподнялся и снова лег.

– Не могу, – сказал он. – Простите меня, не могу.

Быков положил ложку и встал.

– Рекомендую всем пассажирам лечь в амортизаторы, – сказал он.

Дауге отрицательно покачал головой.

– Как угодно. Но Моллара уложите в амортизатор непременно.

– Хорошо, – сказал Юрковский.

Дауге взял тарелку, сел на диван рядом с Молларом и принялся кормить его с ложки, как больного. Моллар громко глотал, не открывая глаз.

– А где Иван? – спросил Юрковский.

– На вахте, – ответил Быков. Он взял кастрюлю с остатками супа и пошел к люку, тяжело ступая на прямых ногах. Юрковский, поджав губы, глядел в его согнутую спину.

– Всё, мальчики, – сказал Михаил Антонович жалким голосом. – Начинаю худеть. Так все-таки нельзя. Я сейчас вешу двести с лишним кило – подумать страшно! И будет еще хуже. Мы все еще падаем немножко.

Он откинулся на спинку кресла и сложил на животе отекающие руки. Затем поворочался немного, положил руки на подлокотники и почти мгновенно заснул.

– Спит толстяк, – сказал Дауге, оглянувшись на него. – Корабль затонул, а штурман заснул. Ну, еще ложечку, Шарль. За папу. Вот так. А теперь за маму.

– Нье могу, простите, – пролепетал Моллар. – Нье могу. Я льягу. – Он лег и начал неразборчиво бормотать по-французски.

Дауге поставил тарелку на стол.

– Михаил, – позвал он негромко. – Миша.

Михаил Антонович раскатисто храпел.

– С-сейчас я его ра-азбужу, – сказал Юрковский. – Михаил, – сказал он вкрадчивым голосом. – М-мидии. М-мидии со с-специями.

Михаил Антонович вздрогнул и проснулся.

– Что? – пробормотал он. – Что?

– Нечистая с-совесть, – сказал Юрковский.

Дауге поглядел на штурмана в упор.

– Что вы там делаете в рубке? – сказал он.

Михаил Антонович поморгал красными веками, потом заерзал на кресле, едва слышно сказал: «Ах, я совсем забыл…» – и попытался подняться.

– Сиди, – сказал Дауге.

– Т-так что вы там д-делаете?

– И на кой бес?

– Ничего особенного, – сказал Михаил Антонович и оглянулся на люк в рубку. – Право, ничего, мальчики. Так только…

– М-миша, – сказал Юрковский. – М-мы же видим, что он что-то з-задумал.

– Говори, толстяк, – сказал Дауге свирепо.

Штурман снова попытался подняться.

– С-сиди, – сказал Юрковский безжалостно. – Мидии. Со специями. Говори.

Михаил Антонович стал красен как мак.

– Мы не дети, – сказал Дауге. – Нам уже приходилось умирать. Какого беса вы там секретничаете?

– Есть шанс, – едва слышно пробормотал штурман.

– Шанс всегда есть, – возразил Дауге. – Конкретнее.

– Ничтожный шанс, – сказал Михаил Антонович. – Право, мне пора, мальчики.

– Что они делают? – спросил Дауге. – Чем они заняты, Лешка и Иван?

Михаил Антонович с тоской поглядел на люк в рубку.

– Он не хочет вам говорить, – прошептал он. – Он не хочет вас зря обнадеживать. Алексей надеется выбраться. Они там перестраивают систему магнитных ловушек… И отстаньте от меня, пожалуйста! – закричал он тонким пронзительным голосом, кое-как встал и заковылял в рубку.

– Mon dieu, – тихо сказал Моллар и снова лег навзничь.

– А, все это ерунда, барахтанье, – сказал Дауге. – Конечно, Быков не способен сидеть спокойно, когда костлявая берет нас за горло. Пошли. Пойдемте, Шарль, мы уложим вас в амортизатор. Приказ капитана.

Они взяли Моллара под руки с двух сторон, подняли и повели в коридор. Голова Моллара болталась.

– Mon dieu, – бормотал он. – Простите. Я есть весьма плёхой межпланетни́кь. Я есть только всего радиоопти́кь.

Это было очень трудно – идти самим и тащить Моллара, но они все-таки добрались до его каюты и уложили радиооптика в амортизатор. Он лежал в длинном, не по росту, ящике, маленький, жалкий, задыхающийся, с посиневшим лицом.

– Сейчас вам станет хорошо, Шарль, – сказал Дауге.

Юрковский молча кивнул и сейчас же сморщился от боли в позвоночнике.

– П-полежите, отдо-охните, – сказал он.

– Хорошё-о, – сказал Моллар. – Спасибо, товарищи.

Дауге задвинул крышку и постучал. Моллар постучал в ответ.

– Ну, хорошо, – сказал Дауге. – Теперь бы нам костюмы для перегрузок…

Юрковский пошел к выходу. На корабле было только три костюма для перегрузок – костюмы экипажа. Пассажирам при перегрузках полагалось лежать в амортизаторах.

Они обошли все каюты и собрали все одеяла и подушки. В обсерваторном отсеке они долго устраивались у перископов, обкладывали себя мягким со всех сторон, а потом легли и некоторое время молчали, отдыхая. Дышать было трудно. Казалось, на грудь давит многопудовая гиря.

– П-помню, на курсах нам давали с-сильные перегрузки, – сказал Юрковский. – П-пришлось сбрасывать в-вес.

– Да, – сказал Дауге. – Я совсем забыл. Что это за чепуха про мидии со специями?

– В-вкусная вещь, правда? – сказал Юрковский. – Наш штурман в-вез тайком от к-капитана н-несколько банок, и они взорвались у него в ч-чемодане.

– Ну? – сказал Дауге. – Опять? Ну и лакомка! Ну и контрабандист! Его счастье, что Быкову сейчас не до этого.

– Б-быков, наверное, еще н-не знает, – сказал Юрковский.

«И никогда не узнает», – подумал он. Они помолчали, потом Дауге взял дневники наблюдений и стал их просматривать. Они немного посчитали, потом поспорили относительно метеоритной атаки. Дауге сказал, что это был случайный рой. Юрковский объявил, что это кольцо.

– Кольцо у Юпитера? – презрительно сказал Дауге.

– Да, – сказал Юрковский. – Я давно это подозревал. И теперь вот убедился.

– Нет, – сказал Дауге. – Все-таки это не кольцо. Это полукольцо.

– Ну, пусть полукольцо, – согласился Юрковский.

– Кангрен большой молодец, – сказал Дауге. – Его расчеты просто замечательно точны.

– Не совсем, – сказал Юрковский.

– Это почему же? – осведомился Дауге.

– Потому что температура растет заметно медленнее, – объяснил Юрковский.

– Это внутреннее свечение неклассического типа, – возразил Дауге.

– Да, неклассического, – сказал Юрковский.

– Кангрен не мог этого учесть, – сказал Дауге.

– Надо было учесть, – сказал Юрковский. – Об этом уже сто лет спорят, надо было учесть.

– Просто тебе стыдно, – сказал Дауге. – Ты так бранился с Кангреном в Дублине, и теперь тебе стыдно.

– Балда ты, – сказал Юрковский. – Я учитывал неклассические эффекты.

– Знаю, – сказал Дауге.

– А если знаешь, – сказал Юрковский, – то не болтай глупостей.

– Не ори на меня, – сказал Дауге. – Это не глупости. Неклассические эффекты ты учел, а цена этому сам видишь какая.

– Это тебе такая цена, – рассердился Юрковский. – До сих пор не читал моей последней статьи.

– Ладно, – сказал Дауге, – не сердись. У меня спина затекла.

– У меня тоже, – сказал Юрковский. Он перевернулся на живот и встал на четвереньки. Это было нелегко. Он дотянулся до перископа и заглянул. – П-посмотри-ка, – сказал он.

Они стали смотреть в перископы. «Тахмасиб» плавал в пустоте, заполненной розовым светом. Не видно было ни одного предмета, никакого движения, на котором мог бы задержаться взгляд. Только ровный розовый свет. Казалось, что смотришь в упор на фосфоресцирующий экран. После долгого молчания Юрковский сказал:

– Скучно.

Он поправил подушки и снова лег на спину.

– Этого еще никто не видел, – сказал Дауге. – Это свечение металлического водорода.

– Т-таким н-наблюдениям, – сказал Юрковский, – грош цена. Может, пристроим к п-перископу с-спектрограф?

– Глупости, – сказал Дауге, еле шевеля губами. Он сполз на подушки и тоже лег на спину. – Жалко, – сказал он. – Ведь этого еще никто никогда не видел.

– Д-до чего м-мерзко ничего не делать, – сказал Юрковский с тоской.

Дауге вдруг приподнялся на локте и нагнул голову, прислушиваясь.

– Что ты? – спросил Юрковский.

– Тише, – сказал Дауге. – Послушай.

Юрковский прислушался. Низкий, едва слышный гул доносился откуда-то, волнообразно нарастая и снова затихая, словно гудение гигантского шмеля. Гул перешел в жужжание, стал выше и смолк.

– Что это? – спросил Дауге.

– Не знаю, – отозвался Юрковский вполголоса. Он сел. – Может быть, это двигатель?

– Нет, это оттуда. – Дауге махнул рукой в сторону перископов. – Ну-ка… – Он опять прислушался, и снова послышалось нарастающее гудение.

– Надо поглядеть, – сказал Дауге.

Гигантский шмель смолк, но через секунду загудел снова. Дауге поднялся на колени и уткнулся лицом в нарамник перископа.

– Смотри! – закричал он.

Юрковский тоже подполз к перископу.

– Смотри, как здорово! – крикнул Дауге.

Из желто-розовой бездны поднимались огромные радужные шары. Они были похожи на мыльные пузыри и переливались зеленым, синим, красным. Это было очень красиво и совершенно непонятно. Шары поднимались из пропасти с низким нарастающим гулом, быстро проносились и исчезали из поля зрения. Они все были разных размеров, и Дауге судорожно вцепился в рубчатый барабан дальномера. Один шар, особенно громадный и колыхающийся, прошел совсем близко. На несколько мгновений обсерваторный отсек заполнился нестерпимо низким, зудящим гулом, и планетолет слегка качнуло.

– Эй, в обсерватории! – раздался в репродукторе голос Быкова. – Что это за бортом?

– Ф-феномены, – сказал Юрковский, пригнув голову к микрофону.

– Что? – спросил Быков.

– П-пузыри какие-то, – пояснил Юрковский.

– Это я и сам вижу, – проворчал Быков и замолчал.

– Это уже не металлический водород, – сказал Юрковский, почти не заикаясь.

Пузыри исчезли.

– Вот, – сказал Дауге. – Диаметры: пятьсот, девятьсот и три тысячи триста метров. Если, конечно, здесь не искажается перспектива. Больше я не успел. Что это может быть?

В розовой пустоте пронеслись еще два пузыря. Вырос и сейчас же смолк густой басовый звук.

– М-машина п-планеты р-работает, – сказал Юрковский. – И мы никогда не узнаем, что там происходит…

– Пузыри в газе, – сказал Дауге. – А впрочем, какой это газ – плотность как у бензина…

Он обернулся. На пороге открытой двери сидел Моллар, прислонившись виском к косяку. Кожа на его лице вся сползла к подбородку от тяжести. У него был белый лоб и темно-вишневая шея.

– Это есть я, – сказал Моллар.

Он перевалился на живот и пополз к своему месту у казенника. Планетологи молча смотрели на него, затем Дауге встал, взял две подушки – у себя и у Юрковского – и помог Моллару устроиться поудобнее. Все молчали.

– Очень тоскливо́, – сказал наконец Моллар. – Не могу один. Хочется гово́рить. – Он делал самые невообразимые ударения.

– Мы очень рады вам, Шарль, – сказал Дауге совершенно искренне. – Нам тоже тоскливо, и мы все время говорим.

Моллар попытался сесть, но раздумал и остался лежать, тяжело дыша и глядя в потолок.

– А к-как жизнь, Шарль? – спросил Юрковский с интересом.

– Жизьнь хорошё-о, – сказал Моллар, бледно улыбаясь. – Только мало.

Дауге лег и тоже уставился в потолок. «Мало, – подумал он, – гораздо меньше, чем хочется». Он выругался вполголоса по-латышски.

– Что? – спросил Моллар.