Текст книги "Управляемое сердце: коммерциализация чувств"

Невеста и скорбящий проживают роли, которые специфичны для данного случая. Но достижения сердца еще более примечательны в ролях, которые длятся дольше и уходят глубже. Родители и дети, мужья и жены, возлюбленные и лучшие друзья ожидают, что будут свободнее от правил для чувств и будут меньше нуждаться в эмоциональной работе. Однако в действительности скрытая работа, придающая приемлемый вид амбивалентности, для них еще важнее. Чем связь глубже, тем больше эмоциональной работы и тем меньше мы ее осознаем. Таким образом, в самых близких отношениях эмоциональной работы будет больше всего. Другая крайность – удивляться тому, что бортпроводница и коллектор вообще занимаются эмоциональной работой, а не просто притворяются. Но они и в самом деле ею занимаются, а поскольку их контакты более поверхностны, их эмоциональная работа быстрее достигает сознания, где ее можно заметить и обсудить. Мы можем взглянуть на нее там, где ее проще всего заметить, чтобы потом лучше понять, где в самых прочных и близких отношениях она сильнее всего.

Семья часто считается «зоной отдыха» от давления, оказываемого работой, местом, в котором человек волен быть самим собой. Она действительно может быть убежищем от эмоциональной работы, требующейся на рабочем месте, но она исподтишка навязывает свои собственные эмоциональные обязательства. Самым ярким их примером являются чувства родителя к ребенку. Именно об этой любви, как ни о каком другом чувстве, мы говорим, что она «естественна». Культура может управлять его выражением, психология – объяснять его развитие, но само родительское чувство мы считаем «естественным». Нам кажется, что оно не нуждается в нормативном щите, в правилах для чувств, потому что работу конвенции для нас выполняет сама природа. Однако на самом деле нам здесь тоже нужна конвенция – не потому, что родительская любовь неестественна, но потому что она так важна для безопасности и потому что временами ее так трудно сохранять.

Отношения родителя к ребенку отличаются от других близких отношений тремя основными аспектами. Во-первых, это обычно длительная связь. Особенно пока ребенок находится в нежном возрасте, как нам кажется, родитель не должен с ним «разводиться». Во-вторых, это тесная связь, потому что вначале ребенок зависит от родителя практически во всем. В-третьих, эта связь обычно встроена в широкую сеть родственных и дружеских связей. Любая связь, подобная этой, может вызывать амбивалентность и нуждается в правилах, которые бы ее сдерживали. Ребенок любит и ненавидит родителя, а родитель – ребенка. Но в обоих случаях культурные правила предписывают приемлемую смесь чувств. В сознание эти правила попадают как моральные заповеди о том, что мы «должны» чувствовать и что «не должны», что «имеем право» чувствовать, а что «не имеем права».

Есть испытания родительской любви. Родитель может по привычке лгать ребенку или ругать его без объяснения. А когда ребенок не в состоянии проявить любовь или симпатию, которая, как думает отец, ему положена, гнев может вспыхнуть и без всякого права на него:

Два года назад мой отец ушел с работы и попал в психиатрическую лечебницу Лэнгли Портера с диагнозом «маниакально-депрессивный психоз». Выписавшись из больницы, он признался семье во множестве жестоких и лживых поступков, которые совершал у нас за спиной последние десять лет. Помню, я тогда думал, что как никогда раньше должен показывать ему свою любовь, должен простить этого несчастного человека, который потерял уважение жены, коллег, друзей, детей и, самое главное, потерял самоуважение. Но я чувствовал только злость из-за его обмана, его «причуд», которые вдруг стали резко заметны. Я боролся с обязанностью любить его, потому что мне нужно было ненавидеть. Мне нужно было выпустить на волю свои чувства, прежде чем я смогу начать о нем беспокоиться.

Этот сын действительно хотел простить своего отца и ответить на его отчаянную потребность в самоуважении. Он также чувствовал, что обязан быть снисходительным. Но поскольку он сам чувствовал себя обманутым и этот обман его злил, он не мог чувствовать того, что хотел и считал себя обязанным чувствовать. Он не мог рассматривать поступки своего отца как «причуды»: он не мог поддерживать это как будто и чувствовать любовь, которую бы испытывал, если бы это и в самом деле были всего лишь причуды. А учитывая серьезный характер этого обмана, молодой человек чувствовал гнев. Он не пересмотрел представления об обязанности давать своему отцу любовь и верность. Не стал считать свою прошлую любовь к отцу переплатой. Не решил, что отец перед ним в эмоциональном долгу. Правило так и осталось, но он «боролся с обязанностью любить», потому что должен был ненавидеть. Он не изменил правило для чувства. Он действовал руководствуясь сильной потребностью его нарушить.

Такие по-разному интерпретируемые события часто создают проблемы между родителями и детьми. В следующем примере то, что матери могло показаться тяжелым эпизодом в жизни родителя-одиночки, заслуживающим сочувствия и понимания, для дочери было просто непростительным проявлением эгоизма. Вот что написала двадцатилетняя дочь, студентка колледжа:

Я была одна дома с матерью, которая была очень несчастна и портила жизнь нам обеим. Частично это было связано с тем, что она ненавидела дом, в котором мы жили, и в ту ночь эта ненависть была особенно острой. Она была у себя в комнате – плакала, кричала, бросала вещи и выкрикивала гадости об отце, сестре и в меньшей степени обо мне. Я знала, что я единственный человек, на которого ее ненависть не распространяется, – я чувствовала, что должна ее пожалеть, успокоить, позвать кого-нибудь, кто мог бы помочь. Но я чувствовала только очень сильный гнев на нее: если она ненавидит нашу семью, то пусть ненавидит и меня и пусть перестанет портить нам жизнь независимо от того, в состоянии она контролировать свои эмоции или нет. Я не знала, что делать. Я плакала и хотела сбежать от этой ситуации. Просто не иметь к ней никакого отношения.

Как и отец-обманщик, расстроенная мать устраивает испытание для любви: она на время делает правило о том, что родителей нужно любить, невыносимым. Кем является отец – сумасшедшим, заслуживающим прощения и любви, или же обманщиком, не заслуживающим того, чтобы его простили и любили? Действительно ли мать не владеет собой, нуждается в помощи и не желает зла, или же она жестокий манипулятор, прибегающий к эмоциональному шантажу, чтобы заполучить союзника в семейной войне? Что должен чувствовать ребенок? В каждом случае выбор был непрост не только потому, что ребенок разрывался между двумя реакциями, но из-за этого «должен», которое подкрепляло одну реакцию, но не другую. Как сказала дочь: «Я чувствовала, что должна ее пожалеть, успокоить».

Неспособность контролировать гнев, или говорить правду, или выполнять сексуальные договоренности, или держаться за работу – это все человеческие недостатки, которые до определенного момента мы можем пытаться не замечать или прощать, но которые в то же время имеем право критиковать. С другой стороны, умственная отсталость – это проблема, в которой никто не виноват, но она может привести к такому же эмоциональному затруднению: «У моей младшей и единственной сестры тяжелая форма умственной отсталости. Хотя физически она почти нормальная, у нее не развит интеллект. Я часто думаю, что должен испытывать к ней любовь, но не испытываю ее. Любить нечего – одного факта, что она моя сестра недостаточно. Я корю себя за эти чувства, но рад, что, хотя бы могу быть честен сам с собой». Брат испытывает чувство вины за то, что не любит сестру, у которой «не развит интеллект». Он сталкивается с обязательством, которое должен отбросить ради того, чтобы быть честным.

Подобно отношениям между родителем и ребенком, отношения между мужем и женой могут быть напряженными из-за борьбы между чувствами и санкциями. Фрейд хорошо описывает проблему в своей работе «„Культурная“ сексуальная мораль и современная нервозность»:

Возьмем для примера женщину, – так часто встречающееся явление – которая не любит своего мужа, потому что она, по условиям ее замужества и опыту супружеской жизни, не имеет основания его любить, но которая хотела бы любить, так как только это отвечает идеалу супружества, в котором она воспитывалась. Она будет подавлять в себе все движения, которые могут обнаружить правду и противоречить ее идеалу, и будет прилагать усилия, чтобы играть роль нежной и заботливой жены…[85]85
  Интерес Фрейда к тому, «что ее приучили считать идеалом», выражен в следующей фразе: «Последствием этого самоподавления будет невроз, который в течение короткого времени отомстит нелюбимому мужу, вызвав в нем ровно столько же неудовлетворенности и забот, сколько было бы признание истинного положения вещей» (Freud 1931, p. 47; Фрейд 1994, с. 28).


[Закрыть]

«Хотела бы его любить» – это одна из нитей, из которых сплетается ткань, меняющаяся в зависимости от культуры. Четырнадцатилетняя индийская девочка в договорном браке с богатым шестидесятилетним мужчиной, возможно, обязана служить ему (и может даже чувствовать себя обязанной пытаться его полюбить), но в то же время может чувствовать себя вправе его не любить: она его не выбирала и не несет ответственности за выбор. «Любовная этика» при обмене на свободном рынке, с другой стороны, устанавливает более строгие стандарты для брачного опыта. Если реальные чувства супругов не дотягивают до идеала, то винить приходится уже не институт брака, но свой собственный неудачный выбор[86]86
  Дэвид и Вера Мейс в своей книге «Брак на Востоке и на Западе» (Mace and Mace 1960) утверждают, что индийских девушек «приучают любить» своих «договорных» мужей и что они действительно их любят. См.: Goode 1964.


[Закрыть].

Обычно считается, что у любовников или супругов сексуальная ревность и любовь идут рука об руку. Но социолог Кингсли Дэвис предположил, что сексуальная ревность между партнерами неестественна и что часто собственнические претензии, которые муж и жена предъявляют друг на друга, становятся причиной того, что супружеская измена вызывает ревность[87]87
  Как это сформулировал Кингсли Дэвис: «Когда единоличное владение всей любовью другого человека – вариант выбора, оно будет требовать ревности. Когда любовь делится по какой-либо схеме, ревность будет укреплять это деление… Хотя Вестермарк (специалист по истории семьи) говорит, что измена вызывает ревность, а ревность вызывает моногамию, можно утверждать, что наш институт моногамии заставляет обижаться на измену и тем самым создает ревность» (Davis 1936, pp. 400, 403). С точки зрения Дэвиса, ревность связана с другим чувством – страхом потерять что-то, чем уже владеют, на что имеют право или что хотят получить (ibid., р. 395). В этом разделе я опираюсь на неопубликованную работу Фреды Армстронг «К социологии ревности» (Armstrong 1975).


[Закрыть].

Следуя этой логике, некоторые пары стремятся избавиться от соглашения о моногамности, а следовательно, от права на ревность. Секс вне брака тогда означает не адюльтер, а способ «поделиться любовью». Поскольку моногамия была распространенным способом выражения эмоционального обязательства, большее значение начинает придаваться другим способам выражения этого обязательства. Но если эти другие способы дадут осечку, по крайней мере один из партнеров может почувствовать себя отвергнутым. Рассмотрим ситуацию, о которой рассказывает эта молодая женщина:

Около четырех лет назад, живя на Юге, я была тесно связана с группой людей, друзей. Мы проводили вместе вечера после работы или учебы. Принимали много наркотиков, кислоту, кокаин или просто курили траву, и у нас была философия, что мы – коммуна и стараемся всем друг с другом делиться: одеждой, деньгами, едой и так далее. У меня были отношения с одним из мужчин, и я думала, что «влюблена» в него. Он тоже говорил мне, что я очень важна для него. При этом другая женщина, которая была в тот момент моей хорошей подругой, завела с ним сексуальные отношения, как бы без моего ведома, хотя я об этом знала, и это вызывало у меня смешанные чувства. Сознательно я думала, что не предъявляю никаких притязаний на этого мужчину, что никто не должен делать другого человека своей собственностью. Я также считала, что отношения между ними никак не касаются моей дружбы с каждым из них. Я также верила в то, что надо делиться. Но я была ужасно обижена, одинока и подавлена и не могла избавиться от депрессии. И вдобавок ко всему я чувствовала вину за эти собственнические чувства, за ревность. И в таком состоянии я продолжала по вечерам встречаться с этими людьми и пыталась подавить свои чувства. Мое эго пережило потрясение. Дошло до того, что я не могла смеяться, когда была рядом с ними. Поэтому в итоге я все высказала друзьям и уехала на лето с новым другом. Позднее я поняла, какой тяжелой была эта ситуация, и у меня ушло много времени на то, чтобы как-то собраться с силами и снова почувствовать себя хорошо.

Столкновение между чувствами, которые она должна была демонстрировать в соответствии с контркультурными правилами для чувств, и чувством обиды и ревности, которое испытывала, казалось частным кошмаром. Однако такой конфликт и боль берут свое начало в обществе, потому что базовые взгляды на сексуальную доступность формируются при помощи общественных институтов и через них же пропагандируется моральный кодекс. Поэтому институты или субкультуры, вырабатывающие тотальную систему наказания за ревнивое поведение и вознаграждения за неревнивое, не в состоянии мгновенно искоренить ревность. Вот как прокомментировали эксперимент в коммуне два социолога:

В Твин Оукс в Вирджинии сексуальная свобода – норма в сообществе, а ревность – проблема. Кэт Кинкейд, одна из основателей коммуны, так описывает управление ревностью в Твин Оукс: «Главное оружие против ревности – ее осуждение, принятое в нашей общине: никто не получает от группы поддержки, когда чувствует или выражает ревность. Удивительно, насколько сам этот факт от нее освобождает… Большинство из нас не одобряет негативных чувств, когда они у нас есть. Подобно тому, как человек с пуританским сознанием может контролировать свои эротические импульсы, апеллируя к тому, во что верит, так и человек с общинным сознанием может контролировать свои репрессивные импульсы, напоминая себе о своих принципах[88]88
  Clanton and Smith 1977, p. 67. Когда идеологические сдвиги пропускаются через экспертов, ранжирование людей с эмоциональными отклонениями также меняется. Чтобы социальное изменение проникло до самых глубин, чтобы стало постоянным, должно измениться представление о том, кто чувствует себя или кажется «аутсайдером». Те, кто виновато скрывал свои чувства, начинают жить комфортной жизнью под защитой новых эмоциональных конвенций, тогда как те, кто когда-то чувствовал себя защищенным, начинают испытывать сомнения и чувство вины. Изменилась глубинная связь между ситуациями, интерпретациями и чувствами, которыми люди на них отвечают. Все остальное, кроме такого рода глубинных перемен, только мода на те или иные установки.


[Закрыть].

Если бы друзья и соседи молодой женщины позаботились о том, чтобы подкрепить ее коммунитаристские взгляды и поддержать ее эмоциональную работу, вполне возможно, ее история окончилась бы иначе.

Социальная роль – роль невесты, жены или матери – это отчасти способ описания того, какие чувства, по общему мнению, они должны проявлять и на какие имеют право рассчитывать сами. Роль устанавливает базовые параметры того, какие чувства считать подобающими для определенной серии событий. Когда роли меняются, меняются и правила для чувств и интерпретации событий. Рост числа разводов, повторных браков, снижение рождаемости, рост численности работающих женщин и легитимация гомосексуальности – внешние признаки изменения ролей. Кем становится жена, когда работает вне дома? Кем становится родитель, когда уход за детьми перепоручается другим людям? И кем тогда становится ребенок? Если браки легко расторгаются, кем становится любовник и кем – друг? По каким из имеющихся культурных стандартов мы оцениваем то, насколько наши чувства соответствуют данной ситуации? Если периоды быстрых изменений вызывают тревогу за статус, они также приводят к тревоге о том, что же в конце концов означают правила для чувств[89]89
  В самом деле, вероятность того, что мы будем воспринимать правило для чувств как правило для чувств, а глубинное актерство как глубинное актерство, чаще не тогда, когда мы тесно связаны с культурой или с ролью, но когда переходим из одной культуры в другую или из одной роли в другую. Именно когда мы находимся между работами, браками или культурами, мы можем сильнее всего почувствовать расхождение с прошлыми правилами для чувств.


[Закрыть].

Во времена неопределенности на сцену выходят эксперты. Авторитетные мнения о том, как следует рассматривать ситуацию, – это также авторитетные мнения о том, что мы должны чувствовать. Потребность в руководстве, которую ощущают те, кому предстоит пересечь зыбучие пески социальности, только добавляет значения более фундаментальному принципу: в вопросе о чувствах социальные низы обычно ориентируются на социальные верхи. Авторитет несет с собой определенное право распоряжаться правилами для чувств. Родитель может показать ребенку, насколько сильно следует бояться нового бультерьера, появившегося по соседству. Преподаватель английской литературы может подсказать студентам, должны ли они восхищаться первой «Дуинской элегией» Рильке. Супервайзер – сделать замечание секретарше, что она с недостаточным воодушевлением произносит фразу «Вот ваша почта, сэр». Как правило, именно власть имущие являются хранителями правил для чувств[90]90
  То, что выполняется для правил в частной сфере, выполняется и в публичной сфере. Как граждане, мы ждем подсказок о том, как истолковать новость, а также о том, что чувствовать – легитимно, подобающе, рационально – в отношении них. Государство – один из лидеров общественного мнения, помогающих нам с этим. Заголовок San Francisco Chronicle от 25 января 1978 года гласил: «Советский ядерный спутник-шпион развалился в воздухе над Канадой».
  Далее в статье было написано: «Серьезную обеспокоенность как в Вашингтоне, так и в других мировых столицах, вызывает то, что по пути возвращения на Землю радиоактивный мусор мог быть разбросан… на протяжении сотни миль. Тот факт, что спутник нес на себе ядерный реактор и загадочным образом распался, был известен Соединенным Штатам еще 19 декабря, но держался в секрете, потому что, говоря словами одного советника по безопасности из Белого дома, „мы пытались предотвратить шоу в Mercury Theater“. Речь шла о знаменитой радиопередаче Орсона Уэллса 1938 года, в которой сообщалось, что марсиане приземлились на Гловерс Миллс, штат Нью-Джерси. В результате многие американцы чуть не впали в истерию, не поняв, что трансляция на Хэллоуин была вымыслом».
  Молчаливое правило заключается в том, что мы должны верить, что правительство США сообщит нам о наступлении чрезвычайной ситуации. В данном случае страх общественности перед потенциальной ядерной катастрофой был проигнорирован под предлогом того, что он напоминал истерию из-за вымышленного события, дурацкого и в принципе смешного трюка, сыгранного с людьми в 1938 году. Настоящее бедствие, близкое к катастрофе, сравнивалось с вымышленным, оба были представлены как эквивалентные. Таким образом, различие между настоящей и ложной тревогой, рациональными и иррациональными эмоциями, может, в конце концов, опираться на то, какие события лидеры общественного мнения предпочтут сравнить с вымыслом. Человек, который в одну эпоху считается «перевозбудившимся», в другую может претендовать на то, чтобы быть пророком.


[Закрыть]. Поэтому, когда авторитет вроде Гейл Шихи говорит, что «неугомонная витальность бьет ключом, когда мы приближаемся к тридцати», может случиться, как отмечал Кристофер Лэш, что норма о «неугомонной витальности» может стать частью переживаний человека, которому исполнилось тридцать. Точно так же, когда мы приветствуем пассажира или добиваемся оплаты по счету, мы можем иметь дело с официальными представлениями о том, что мы должны при этом чувствовать.

5
Чувства как дань уважения: обмен дарами

Когда я училась в школе-интернате, у нас в пансионе была хозяйка по имени мисс Маллон. Она была такая религиозная фанатичка, что уверяла детей, что их родители отправятся в ад. Из-за этого и других чувств ее уволили. Все девочки в моей комнате плакали и переживали, когда услышали эту новость. Предполагалось, что я должна испытывать глубокую тоску и чувство утраты. Я же чувствовала огромную радость и облегчение. Но делала вид, что так же несчастна, как и все остальные. Украдкой поглядывая на яркий свет, я могла вызвать у себя слезы и как бы всхлипывания. Потом, когда я была одна на детской площадке, я скакала от радости.

Студентка университета

Все мы пытаемся чувствовать и притворяться, что чувствуем, но редко занимаемся этим наедине с собой. Чаще всего мы делаем это, когда обмениваемся жестами или знаками чувств с другими людьми. Все вместе: эмоциональная работа, правила для чувств и общение – образуют нашу частную эмоциональную систему. Мы кланяемся друг другу не только в пояс, но и от души. Правила для чувств устанавливают, какими жестами полагается обмениваться людям. Они позволяют нам судить о ценности пролитой на людях слезы или внутренней попытки почувствовать жалость ко всем мисс Маллон в нашей жизни. Смотреть на яркий свет, чтобы в глазах заблестели слезы, – дань уважения, отданная тем, кто заявляет, что мы обязаны проявить печаль. Шире, это способ отдать дань уважения правилу о дани уважения.

При психологических «поклонах» в знак уважения правила для чувств устанавливают базовые параметры обмена. Есть два типа обмена – прямой и импровизационный. При прямом обмене мы просто используем правила, чтобы внутренне поклониться, – мы не играем с ними. При импровизационном обмене, как в импровизационной музыке, мы предполагаем правила и играем с ними иронически или юмористически. Но в обоих случаях мы осуществляем обмен и производим расчеты в контексте правил для чувств.

Рассмотрим следующий прямой обмен, который обсуждает Питер Блау. Новичок в отделе социального обеспечения пытается получить совет у более опытного сотрудника, «эксперта». Блау комментирует это следующим образом:

Получение совета – это обмен, в котором рядовой работник платит за совет признанием своей неполноценности, тогда как эксперт получает в обмен на время, отобранное у собственной работы и потраченное на помощь коллеге, почтение, усиливающее его эго. В выигрыше остаются оба. Но с какого-то момента дальнейшая трата времени будет обходиться эксперту дороже, потому что из-за нее начнет страдать его собственная работа, и дальнейшее признание его превосходства будет уже менее выгодным, чем вначале. Тогда он будет с меньшей охотой давать советы, если только почтение и благодарность не достигнут крайней степени. Одним словом, цена вырастет[91]91
  Цит по: Simpson 1972, p. 2. Теория социального обмена очень нуждается в освобождении из тисков бихевиоризма. Она дает лишь частичное описание того, что именно обменивается, и лишь частичное описание норм и ценностей, меняющих стоимость того, чем обмениваются. Предложение дополнить теорию социального обмена символическим интеракционизмом см. в: Singlemann 1972 и Abrahamsson 1970. Но поскольку понятие эмоции и эмоциональной работы отсутствует в обеих теориях, их интеграция не сможет дать нам необходимое полное объяснение социального обмена. Эрвин Гофман перенес теорию обмена на экспрессивные интеракции, однако и он не распространяет ее на управление эмоциями. Подробнее о теории обмена см. в: Homans 1961 и Blau 1964; а также в: Thibaut and Kelley 1959.


[Закрыть].

Получающий совет обязан отплатить благодарностью тому, кто дает совет. Но что означает отплатить благодарностью? Что именно чувствуется как положенное?

Таковым считается «искреннее проявление чувства» – кивок, открытая улыбка, чуть более пристальный взгляд и слова «Спасибо, Чарли. Очень ценю твой совет. Знаю, как ты занят». Оплата производится выражением лица, выбором слов и тоном голоса.

Человек может предложить своему советчику только подделку под искреннюю благодарность, или же он может на самом деле ее испытывать, то есть отдавать долг золотом вместо серебра. Точно так же советчик может чувствовать: «Я заслуживаю искренней благодарности, а не просто подделки».

Когда даритель и получатель дара разделяют ожидания в отношении того, сколько искренности полагается проявлять, они могут судить о соответствующих жестах, превышающих или недотягивающих до положенного. Таким образом, когда тот, кому оказана услуга, отвечает на нее более скупо, чем ожидалось, даритель может открыто сказать: «И это вся твоя благодарность?» Или же он может ответить на выражение благодарности холодно и с обидой, показав, что не принимает благодарности и считает, что другая сторона все еще перед ним в долгу. И наоборот, даритель может предложить больше, например когда не признает саму потребность в благодарности, представляя свой дар как добровольный акт, доставляющий ему удовольствие: «О, не стоит благодарности, прочесть вашу рукопись для меня было удовольствием». Искренность подобного заявления, и, возможно, усилия, которые нужны, чтобы ее поддерживать, – это уже дополнительный дар. Это дар, суть которого в том, что первый дар не рассматривается как нечто заслуживающее благодарности, потому что вот такой даритель хороший человек.

То, насколько правильными кажутся нам проявление искренности или усилия, направленные на то, чтобы чувствовать себя совершенно искренним (а также скрыть эффект самих этих усилий), зависит от глубины связи. В банальных интеракциях, когда никаких глубоких связей не существует, циркулирует меньше долга и спектр качеств, действий и вещей, которые отдают и получают, сокращается. В случае более глубоких связей – между мужем и женой, или между возлюбленными, или лучшими друзьями – существует гораздо больше способов отдать долг: эмоциональная работа лишь один из них.

Большую часть времени благодарность возникает естественно, бездумно и непринужденно. Только когда она дается с трудом, мы признаем то, что на самом деле происходило постоянно: мы ведем в голове журнал учета долгов с колонками «задолженность» и «выплата задолженности» по благодарности, любви, гневу, вине и другим чувствам.

Обычно мы делаем это неосознанно: сама идея сознательного ведения такого рода бухгалтерии отвратительна. Однако моменты «неподобающих чувств» можно свести к латентному пониманию того, что все это время ощущалось в качестве того, что должны мы или что должны нам. Часто у разных людей разные правила для чувств. «Плохую коммуникацию» или недопонимание порой можно свести к конфликту представлений о том, кто и какие чувства должен проявлять. Это психологический аналог расхождений по поводу обменного курса доллара к песо. Например, муж может в душе чувствовать, что ему полагается большая благодарность за то, что он разделяет с женой работу по дому, чем та, которую проявляет жена, и чем та, которую он сам ей демонстрирует за те же самые действия.

При прямом обмене главное не выполнить правило, а дать понять, что оно соблюдается. При импровизационном обмене под вопрос ставится само правило или же с ним начинают играть. Рассмотрим следующий пример, произошедший в Международном аэропорту Сан-Франциско.

За стойкой работают два билетных кассира, один – опытный, другой – новичок. Новичку попался сложный билет: его нужно выписать заново на другую дату и по более низкому тарифу, а лишние деньги, которые уже были заплачены, зачислить на воздушную транспортную карту. Его более опытный коллега и наставник отошел. Новичок десять минут бьется с выпиской билета, а тем временем к стойке уже выстроилась очередь из людей, беспокойно переминающихся с ноги на ногу и пристально за ним наблюдающих. Когда опытный кассир возвращается, новичок говорит: «Я тебя искал. Предполагалось, что ты будешь меня учить». Наставник же иронически отвечает: «Ох! Мне так жаль! Я прям расстроился». И они вместе смеются.

Опытный кассир не жалеет о том, что его не было и он не мог помочь новичку. Однако его на первый взгляд неподобающее чувство не делает его должником, потому что более общее правило для чувств – «Мы оба должны принимать это всерьез» – подвергается осмеянию. Похоже, он хочет сказать следующее: «Не принимай на свой счет то, что я не чувствую вины или сожаления из-за того, что задержался. Никто из нас на самом деле не хочет здесь сидеть, потому что это ужасная работа, и ты понимаешь, как для меня важен десятиминутный перерыв».

Ирония собственно и состоит в таких играх с предписаниями – то моими, то вашими, то корпоративными. Это человеческое общение в стиле джаз. Как и в импровизационной музыке, чтобы иметь возможность играть с чужими точками зрения, другие люди должны быть постижимы по сути и по возможности признаны. Поэтому юмор и иронию часто оставляют до более поздних стадий знакомства: они предполагают глубокую связь, с которой можно играть.

Иногда сами импровизационные обмены кристаллизируются в обычай. Однажды моя студентка из Кореи подарила мне две маски с широко распахнутыми счастливыми глазами и широкими улыбками. Как она объяснила, корейские крестьяне использовали эти маски при встречах со своим помещиком по особым поводам: надев на лица улыбающиеся маски, они могли свободно произносить оскорбления и жаловаться на него. Маски отдавали эмоциональную дань, положенную помещику, и оставляли крестьянам свободу говорить и чувствовать от души.