Текст книги "Вожди и лидеры. Как это было?"
Автор книги: Армен Гаспарян
Жанр: Публицистика: прочее, Публицистика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)
Г. Саралидзе: С каждым днем это становится все вероятнее и вероятнее, потому что там как раз происходит то, о чем ты говоришь: «Верхи не могут, а низы не хотят». И воспользоваться этим может тот, кто организован, кто знает, чего он хочет, и кто не будет особенно миндальничать с методами.
А. Гаспарян: Как раз тот, кто читал ленинское наследие, правда, в пересказе немецких агитаторов.
Д. Куликов: Но тут же что важно? Формальные принципы ты правильно называешь, и, в общем, любой, кто будет хорошо идеологизирован, кто будет хорошо организован и будет иметь силовую поддержку, в этой ситуации возьмет власть, и число здесь ни при чем. Теперь надо задать второй вопрос: какое содержание этой идеологии? Оно нацистское! Какая силовая поддержка? Это боевики, которые будут убивать всех подряд.
Дзержинский: рыцарь революции или персонаж со звериной жестокостью?
Г. Саралидзе: Феликс Дзержинский – одна из самых неоднозначных фигур в нашей истории, если не брать, конечно, Иосифа Виссарионовича. И в обществе о нем сложились диаметрально противоположные мнения. Первое утверждение – это то, что Дзержинский – верный рыцарь революции, который боролся за освобождение трудового народа и вошел в советскую историю как выдающийся государственный и политический деятель (цитирую по памяти). С другой стороны, это персонаж, который отметился в истории нашего государства своей звериной жестокостью. Друзья, каково ваше отношение к Феликсу Эдмундовичу?
Д. Куликов: У тебя сейчас прозвучал принципиальный момент, который весьма актуален. Это слово «звериный». О Феликсе Эдмундовиче мы поговорим обязательно, но прежде всего я вот что хотел бы сказать. Очень важно за всем этим проследить, потому что хвост тянется довольно давно, по крайней мере это было в советской идеологистике, скажем так (не совсем идеологии). Ведь все это – «зверства царизма», «звериная сущность царизма» и т. д. – присутствовало там.
Г. Саралидзе: Да, «звериный оскал империализма».
А. Гаспарян: «Звериная белогвардейщина…»
Д. Куликов: Да. И в этом смысле оно зеркально возвращается. Как в советское время это мешало нам правильно понимать исторические процессы, так и сейчас. Те, кто сегодня об этом кричат, делают то же самое, что делал идеологический отдел ЦК ВКП(б). Один в один. Нужно дать идеологическую оценку, не разбираясь, что там вообще происходило на самом деле. Идеологическую оценку дал, врага обозначил – дальше его надо уничтожать. Вот, собственно, такой простой подход. Теперь о Дзержинском. Во-первых, для меня это, конечно, идеальный образ настоящего революционера. Он действительно строил свою судьбу и говорил о себе так, что смысл его жизни – это революция.
Г. Саралидзе: Он не только говорил, он жил так.
Д. Куликов: Вот если искать нашего Че Гевару, то для меня это прежде всего Дзержинский. Хотя Феликс Эдмундович преодолел в себе это. Потому что когда революция свершилась, он не только создал и организовал ВЧК (между прочим, службу по борьбе с террором), но и поднял из руин Министерство путей сообщения.
Г. Саралидзе: Причем он руководил Наркоматом путей сообщения и в это же время занимался беспризорниками.
Д. Куликов: Мы говорим МПС, но, конечно, это был Наркомат путей сообщения. С беспризорниками тоже была проделана огромная работа. Жизни сотен тысяч, может быть, миллионов детей были спасены, им дали образование…
Г. Саралидзе: Сначала накормили, напоили, вылечили.
Д. Куликов: Да, сначала спасли жизнь, потом дали образование миллионам беспризорников. Дзержинский – во многом человек-легенда. Причем легенды о нем ходили среди самих революционеров еще до революции. Уже тогда был создан образ «Железного Феликса». Чего стоят его побеги и 12 лет каторги.
Д. Куликов: Сколько у него побегов всего было?
Г. Саралидзе: Каждый раз, когда его арестовывали, он бежал.
Д. Куликов: Нигде его удержать не могли.
Г. Саралидзе: Единственное, когда был последний арест, его освободила уже Февральская революция. Тогда он 1 марта вышел из заключения.
Д. Куликов: Чему очень сильно удивился: бежать не пришлось. Он, конечно, проделывал легендарные фокусы. Начиная с того, что он с соратниками поднял бунт и захватил пересыльную тюрьму Александровского централа. Причем есть сведения о том, как Дзержинский провел разборки с уголовниками, потому что его дело было политическим, а уголовники этого не понимали и могли его убить. Уголовники не меняются, это самовоспроизводящаяся культура. Он добился изменения условий содержания заключенных в этом централе. Не только политические, но и уголовники это поддержали. Или легенда о том, как он плыл по уральской реке вместе с бревнами, 10 или 12 часов провел в ледяной воде, когда бежал из ссылки. При этом нужно помнить, что он был сыном польского шляхтича, то есть имел дворянские корни.
Г. Саралидзе: Армен?
А. Гаспарян: Я продолжу по поводу звериной жестокости. Это действительно такой красивый, устойчивый миф, сотканный на исходе Гражданской войны. Потому что когда, собственно, происходили кровавые бои той эпохи, о Дзержинском еще мало кто знал. И главное мифотворчество было посвящено другим, например коменданту харьковской чрезвычайки Саенко, – тогда это была невероятно популярная фигура. А потом наступила эпоха эмиграции, где о Дзержинском не написал только ленивый, причем с каждым следующим успехом советской контрразведки градус ненависти к Феликсу Эдмундовичу усиливался («Синдикате», завлечение на территорию СССР Бориса Савинкова или операция «Трест»). Дзержинский затмил вообще всех вождей советской власти. Потом, в конце 1980-х – начале 1990-х годов у нас были опубликованы первые издания Мельгунова («Красный террор в России»), затем последовала книга Романа Гуля. И все это закрепилось в народном сознании.
Вы обозначили два важных момента: Дзержинский во главе НКПС и Дзержинский во главе ВЧК. А я хотел бы затронуть такой момент: Дзержинский как невероятно талантливый кадровый управленец. Потому что тот феномен чрезвычайной комиссии, когда из шести человек создается невиданная в мире силовая структура, во многом не изучен до сих пор. Ведь фамилии людей, ставших основой контрразведки, сегодня зачастую мало кому о чем-то говорят. Да, конечно, в подавляющем большинстве они погибнут в 1937 и 1938 годах, но давайте просто назовем некоторые фамилии. Например, заместитель Феликса Эдмундовича Дзержинского по ВЧК Менжинский знал восемнадцать языков, последним выучил фарси, чтобы читать в подлиннике Омара Хайяма. Не знаю, как в те времена, но сегодня я не назову людей, которые знают хотя бы десять языков и которые специально выучат фарси для этого. Артузов, будущий отец советской контрразведки, Кривицкий, Пузицкий и все прочие люди навсегда останутся в тени Феликса Дзержинского, потому что они были во многом птенцами его гнезда. Интересно, что все их воспоминания начинались и заканчивались непосредственно Дзержинским. То есть они говорили, что это человек, который их сделал. Об этом ведь не любят вспоминать. Есть Дзержинский, который восстанавливает железнодорожные мосты; есть Дзержинский, который занимается борьбой с беспризорностью; есть Дзержинский, который руководит красным террором; при этом нет Дзержинского как выдающегося руководителя. Это огорчает меня больше всего. Ведь даже если мы полистаем книги о Феликсе Эдмундовиче за последние лет шестнадцать, то увидим картину ровно с тем же провалом. Подобные моменты исключаются из общей истории этого человека. Почему так получилось, даже несмотря на все усилия советского агитпропа, мне совершенно непонятно до сих пор.
Д. Куликов: Вот что интересно. Если мы посмотрим на нашу историю дальше, то когда умирали генсеки, председатель комиссии по организации похорон, как правило, становился следующим генсеком. Председателем комиссии по организации похорон Ленина был Дзержинский, но впоследствии он не стал генеральным секретарем.
Г. Саралидзе: Если смотреть на жизнь Дзержинского, на его взгляды… Он был леваком даже среди левых. С одной стороны, он не принял Брестский мир, а в в 1918 году разделил позицию Троцкого по некоторым принципиальным вопросам (в чем потом долго каялся). С другой стороны, он всегда подчинялся (в том числе по тому же Брестскому миру).
Д. Куликов: Точно. Пока была дискуссия, он высказывался.
Г. Саралидзе: Но после разговора с Лениным, после принятия решения он даже на голосовании воздержался, не голосовал против. Итак, если смотреть на его биографию, он очень часто подчинял свои устремления, свой рыцарский революционный образ тем вещам, которые нужны были партии и стране.
Д. Куликов: Вообще интересно, как это в одном человеке уживалось. То есть, с одной стороны, готовность после принятого решения подчиниться и, более того, вложиться в его реализацию так, как будто это твое решение, а с другой стороны, жуткая бесшабашная смелость. Чего стоит одна история, когда он отправился на эсеровский мятеж, где его могли просто разорвать на части. Это ведь тоже факт.
Г. Саралидзе: С тем, что это человек невероятной смелости, по-моему, не спорят даже те, кто его ругает и клеймит.
Д. Куликов: Он – революционер. Казалось бы, главная цель революционера – разрушение. Но сколько он сделал в строительстве! Дзержинский умер от сердечного приступа после пленума ЦК, на котором он прямо обратился к товарищам, в частности к Пятакову, и очень гневно их осудил. Они не стали выдающимися деятелями ни партии, ни государства, а сидели на правящих постах и ничего не делали, в отличие от него. Он сказал так, цитирую: «…Если вы посмотрите на весь наш аппарат, если вы посмотрите на всю нашу систему управления, если вы посмотрите на наш неслыханный бюрократизм, на нашу неслыханную возню со всевозможными согласованиями, то от всего этого я прихожу прямо в ужас. Я не раз приходил к председателю СТО и Совнаркома и говорил: дайте мне отставку… Нельзя так работать!» Он не говорил, что их надо всех выгнать, репрессировать и т. д. Но он требовал отставку, мотивируя это тем, что они не способны нормально работать.
Г. Саралидзе: Вот это очень интересная вещь.
Ты сравнил его с Че Геварой, и во многом я согласен. Действительно, это такой бескомпромиссный Че Гевара нашей революции. Однако он отличался от многих революционеров, старых большевиков, которые, когда революция закончилась победой, считали: «Мы это сделали. Мы – старые большевики, поэтому мы будем сидеть, говорить и заниматься бумагами…»
Д. Куликов: Он их обвинил в политиканстве. Такие товарищи, как Лев Каменев или Георгий Пятаков, против которых он выступал в 1926 году, думали лишь о том, как занять и удержать руководящие посты внутри партии.
А. Гаспарян: Здесь самое обидное то, что, выступая против таких политиканов, Дзержинский в какой-то момент упустил атмосферу ВЧК. На определенном этапе это он сделал выбор в пользу того, чтобы Ягода стал секретарем коллегии ВЧК.
Д. Куликов: Да, он в 1922 году уже был в руководящих органах ГПУ.
А. Гаспарян: При этом полемика вокруг Ягоды началась вовсе не в конце 1920-х – начале 1930-х. Хотя и тогда многие высказывали опасения, что этот человек ничем заниматься не будет. Мол, это яркий провал Дзержинского. Ведь старые сотрудники хотели, чтобы всем руководил Менжинский, а не Ягода. Но оказывается, что у любого человека бывают подобного рода провалы. Хотя культ Дзержинского в том понимании, в каком он существовал на протяжении многих лет, – это дело рук, прежде всего, Ягоды. Он больше всех постарался на этой ниве. И сборники воспоминаний, и сборники статей, и газетные статьи, и портреты Дзержинского рядом со Сталиным на демонстрациях – это в чистом виде Ягода. Однако в дальнейшем ему это тоже не сильно помогло. Принципиально важный момент состоит еще и в следующем. Вы, наверное, лучше меня это помните. В конце 1980-х годов началась полемика: а вот проживи Дзержинский чуть дольше? Какова его судьба была бы в том чудовищном кровавом времени 1930-х годов? Были ли у него шансы?
Д. Куликов: Тогда был выбор без выбора: Сталин и Троцкий. Кто кого раньше убьет, тот дальше под себя все и построит. Если бы был Дзержинский, была бы третья альтернатива. Безусловно, это был человек с первым, вторым авторитетом к середине 1920-х годов, но авторитет был абсолютно не дутый и, кстати, не только через ВЧК. А больше через то, что он сделал с железными дорогами, или через его работу с детьми. Нужно помнить, что когда «передовая» педагогическая мысль хотела уничтожить Макаренко вместе с его педагогическим экспериментом, единственные, кто пришел на помощь, – это сотрудники Дзержинского. Благодаря чему эта очень продуктивная методика выжила и спасла жизнь сотням тысяч ребят. Кто бы мог подумать, что беспризорники (а в первооснове это были колонии), если им сделать завод – хай-тек того времени, – будут выпускать сложные фотоаппараты ФЭДы; что это будет сверхконкурентоспособно; что эти ФЭДы будут экспортной статьей у нас, их в мире покупали. До 1990 года работал завод, и ничего – все в порядке.
Г. Саралидзе: Я хотел бы вернуться к одному эпизоду в нашей истории, на мой взгляд, очень показательному и требующему какого-то осмысления. События 1991 года – неудавшийся путч и т. д. И что делает толпа? Казалось бы, есть рядом Октябрьская площадь и памятник Ленину, много других различных памятников, но толпа идет на Лубянскую площадь и крушит памятник Дзержинскому. Вот как вы это объясните?
А. Гаспарян: Дзержинский на тот момент для очень многих людей либерально-демократических взглядов позднего Советского Союза воплощал в себе все самое плохое, что только могло быть. Это кровавый террор, устроенный во время Гражданской войны. Его ведомство, пусть даже он к тому моменту давным-давно умер, несет прямую ответственность, с точки зрения этих людей, за все то, что произошло в 1930-х годах. Потом давление на диссидентов, инакомыслящих и т. д. И вот они крушат ненавистную им советскую власть, тех, кто является духовной скрепой ее безопасности, а Феликс Эдмундович Дзержинский является создателем этой структуры. Поэтому нет ничего удивительного в том, что они выбрали Дзержинского.
Кстати, я обращаю внимание на интересный момент. Когда все эти люди пришли к власти, у них появилась масса возможностей для, так сказать, исторического отмщения. Но посмотрите на московскую топонимику. Улица Атарбекова, например, куда-нибудь делась? Нет, она и сейчас существует в Москве. Убрали только Дзержинского, убрали как символ. И это их символ нравственной свободы от жесточайшей коммунистической диктатуры. Потом в процессе выяснилось, что без специальных служб не может существовать ни одно государство. И с тех пор идет полемика: надо или не надо возвращать памятник назад? Вот это, на мой взгляд, самое дикое, потому что нынче ситуация застыла в полупозиции: убран сам памятник, но постамент-то есть. И человек моего поколения или старше, который застал памятник, прекрасно знает, кто там стоял. С этой точки зрения эту логику я как не понимал тогда, так и не понимаю сейчас. Если вы такие последовательные, то надо было убрать и постамент. Для кого вы его оставили? Одно время они говорили: «Мы на этот постамент водрузим Соловецкий камень». Но, слава богу, нашлись умные люди в комитете по архитектуре московской мэрии, которые сказали: «Ребята, послушайте, это все-таки исторический центр города!» Но постамент так и стоит. И полемика каждый год…
Г. Саралидзе: Но Соловецкий камень-то есть…
А. Гаспарян: Он рядом, но не на постаменте. Однако каждый год перед декабрьским трехдневным марафоном (у нас, как известно, три дня подряд профессиональные праздники отмечают военная контрразведка, контрразведка и служба внешней разведки) начинается разговор о том, надо или не надо возвращать памятник Дзержинскому.
Д. Куликов: Ты знаешь, это все неслучайно. Как сказал Ленин, «всякая революция лишь тогда чего-нибудь стоит, если она умеет защищаться…» Этого никто не предполагал, но Дзержинский просто был практиком и реально защищал революцию. Да, красным террором, который был замешан в одной бадье вместе с белым террором. Надо всегда спокойно класть рядом и то и другое и с этим разбираться. Но безусловно то, что он смог создать этот орган, а этот орган смог защитить революцию и молодое государство, которое еще не стояло на ногах. Чрезвычайная комиссия сыграла в этом огромную роль. И если ты считаешь все это преступным, тогда надо все это сносить.
Г. Саралидзе: Естественно, красный террор надо рассматривать в контексте происходивших событий. И говорить об отношении к ним нужно в контексте становления нового государства. Есть одна очень интересная вещь. Известно, что довольно часто Ленин называл Феликса Дзержинского якобинцем. С одной стороны, это комплимент из уст Владимира Ильича. С другой стороны, это все-таки указание на то, что в борьбе с контрреволюцией, в борьбе за правое дело все методы, в том числе и гильотина (сейчас я говорю условно), будут оправданны. То есть Ленин, который выдвинул Дзержинского тогда на эту должность, понимал, что будет происходить.
Д. Куликов: Думаю, что он понимал и во многом на это рассчитывал. Дзержинский действительно смог защитить страну и построить какую-то систему безопасности. Вот Армен сказал про заговор Савинкова и про то, что все это было раскрыто. Представьте, что совсем новая спецслужба, которая только что образовалась, способна раскрывать заговоры такого уровня и шпионскую, террористическую деятельность на своей территории. Они могли это сделать и сделали. Что касается красного террора, белого террора, то мы не можем мерить это сегодняшним днем. Кто первый начал? Как во дворе, что ли? Концов мы не найдем никогда. Между прочим, не было бы Гучкова и Керенского – не было бы в дальнейшем ВЧК. Одно без другого невозможно. Это же они запустили весь революционный процесс. А Дзержинский, конечно, был среди всех самым главным революционером. Знаете, что интересно, Дзержинский учился в той же гимназии, что и Пилсудский, польский диктатор, а Ленин учился в гимназии, директором которой был отец А. Керенского.
А. Гаспарян: И вместе с Наумовым – бывшим министром финансов.
Г. Саралидзе: Пилсудский учился на несколько классов раньше. Дзержинский ушел из гимназии, не окончив восьмого класса. Еще в пятилетнем возрасте он пережил смерть отца. И в чем-то Феликс сам был беспризорником.
Д. Куликов: Знаешь, будучи тинейджером, как теперь говорят, и даже раньше, я любил читать о первых годах деятельности ВЧК. В определенном смысле это были детективно-политические истории.
Г. Саралидзе: Романтика, безусловно.
Д. Куликов: Конечно, многое было, мягко говоря, преувеличено. И делали это, наверное, зря. Например, я точно помню рассказ о том, каким человечным был Феликс Эдмундович. Кратко перескажу. В то время все голодали (действительно, пайки, нормы и т. д.), и Дзержинский держался как истинный революционер, разве что на гвоздях не спал, как Рахметов (про это не писали). Жил только одним чаем и кусочком хлеба. Когда кто-то прислал картошку с салом, чекисты пожарили ее на маленькой сковородке и принесли Дзержинскому. Он отказался, но ему сказали, что это ели все чекисты. Дальше он пошел по кабинетам ВЧК, спрашивая у коллег: «Что вы ели на ужин?» В каждом кабинете, вплоть до вахтера, ему отвечали: «Картошку с салом». После чего Феликс Эдмундович успокоился и согласился перекусить.
Г. Саралидзе: Ну, мифотворчество было. Говоря о Ленине, мы обсуждали, как создавался культ вождя всех пролетариев. Но он ведь создавался не только вокруг Ленина. Вокруг Дзержинского действительно было много мифов, поскольку эти мифы было на чем строить. Ведь действительно это был бескомпромиссный и очень аскетичный в жизни человек. Это правда. Конечно, в твоем рассказе это уже с перебором. Безусловно, Дзержинский был также жестким человеком. Армен, что ты думаешь по поводу его якобинства?
А. Гаспарян: Давайте честно признаем, что при всем богатстве выбора на тот момент альтернативы у Ленина просто не существовало. Ну кого вы отправите руководить карающим мечом пролетариата? Скворцова-Степанова? Он гений филологии, не более того. Троцкий отправился заниматься Наркоминделом. Тоже важный человек для системы, он же не может разорваться. Кто там еще есть? Оппоков (Ломов)? Нет, он по своим профессиональным качествам меньше всего подходил для этого. Рыков, который вскоре после образования Совнаркома сказал: «Нет, ребята, я, пожалуй, с вами тут быть не хочу»? Шляпников? Тоже нет. Перебирая фамилии самых видных большевиков, мы быстро убедимся, что, по сути дела, Дзержинскому, в принципе, не было альтернативы. Нужен был человек: а) беззаветно преданный революции (собственно, это все старые большевики); б) понимающий, как это все устроено изнутри (по-моему, никто из старых большевиков не сбегал с каторги столько раз, сколько Дзержинский, а некоторые вообще отбывали ее и потом отправлялись в эмиграцию, например, писать брошюры по земледелию; в) абсолютно аскетичный, готовый подчинить всего себя некоей идее и способный подобрать таких же людей. Если мы посмотрим на первых чекистов, то они все были как на подбор – Дзержинские в миниатюре. Может быть, Артузов был исключением, потому что он успел получить серьезное образование и должен был стать легендой советской металлургии, ему пророчили гениальнейшую карьеру. Но он пошел трудиться в ВЧК. А все остальные – такие вот бессребреники. Ну и самый главный момент: нужна была боевая машина, способная трудиться по 20 часов.
Г. Саралидзе: В перечислении я не увидел пока жесткости. Феликс-то был «Железный»…
А. Гаспарян: Жесткость на самом деле придет в 1918 году, после убийства Урицкого. Я просто внимательно смотрел первые документы ВЧК…
Д. Куликов: Потом покушение на Ленина.
А. Гаспарян: Это уже потом… Я могу сказать, что это «роман о трех мушкетерах». Они все были такими романтичными. То есть поймали спекулянта, с ним обязательно надо было провести воспитательную работу и объяснить, что сейчас пролетарская революция и что все будет хорошо. Его отпускали, через три дня следующий патруль его задерживал, и им занимались по новой. Надлом наступает, когда убивают Урицкого. По сути, им не оставили другого варианта.
Г. Саралидзе: То есть ты считаешь, что это приобретенное? А у меня было ощущение, что Дзержинского туда как раз и выдвинули, потому что он был бескомпромиссным человеком в этом смысле.
А. Гаспарян: Нет, нет, нет. Троцкий тоже был бескомпромиссным, однако когда он руководил НКИДом, их к стенке так не ставили. Это потом уже происходит разбор полетов – я имею в виду 1919 год, – когда ЧК начинает раскрывать первые масштабные заговоры против советской власти и ниточки тянутся к старому чиновничеству. Мы можем вспомнить, как потом косой прошли по всем наркоматам. До этого подобного не было. До этого – романтики революции. Однако идет война, а Гражданская война – это самая страшная война из тех, которые вообще могут быть, потому что это война тотальная, на уничтожение, когда одни ставят задачу уничтожить других целиком и полностью… Не надо думать, что чекисты находились в безвоздушном пространстве, не знали, например, про решение Особого совещания при Деникине, согласно которому каждого члена партии, равно как и всех сочувствующих большевикам, надлежало расстреливать, то есть для тебя выбора уже не было. И ты видишь: вас начинают убивать, значит, революция должна быть действительно жесткой. Другое дело, что были люди, которые эту жесткость и даже жестокость сделали своей единственной догмой в жизни. Есть еще такой момент, о котором не любят вспоминать: уже с конца 1919 года, когда в Советской России начинают разрабатываться нормативные акты, Ленин требует подобного рода публику расстреливать как позорящую революцию. И мало кто знает, сколько потом таких следователей ВЧК отправились в тюремное заключение либо были поставлены к стенке за совершенные преступления. Если в 1920-х годах об этом еще говорили, то в 1930-х никаких прегрешений не было, а начиная со времен Михаила Сергеевича Горбачева ничего хорошего никто из чекистов не сделал. Се ля ви.
Г. Саралидзе: Нередко приводят такой аргумент: Дзержинский был инициатором акций по процентному уничтожению населения в зависимости от социального происхождения, именно он ответствен за полное истребление представителей паразитических классов. Вот об этом мы тоже должны поговорить. Насколько это соответствует действительности?
А. Гаспарян: В «Вестнике ВЧК» об этом ничего не было.
Д. Куликов: Я не могу понять, а как быть с категориями военспецов, буржуазных специалистов и всех прочих? Как-то не складывается. В принципе, вся формула социалистической, коммунистической революции заключалась в нескольких словах: право на власть получают пролетарии. То есть неприкасаемые, если пользоваться названиями индийских каст. И они везде в мире были в роли неприкасаемых. Им вообще ничего не было положено. И вдруг появляется гипотеза, что вся политическая власть будет принадлежать им, а все остальные должны быть на какое-то время от этой политической власти отстранены. Никто не говорил про то, что их надо уничтожить, – этого не было. В этом смысле ситуация проста как три копейки. Когда предполагается, что те, кто всю историю были рабами, теперь станут властью, им нужно объяснить, что быдло этого не может делать. Весь нерв – в этой ситуации. А в самом начале, действительно, была весьма «травоядная» позиция. Мы пришли – пролетарий, диктатура пролетариата. Ничего страшного! Тысячу лет до этого прав не было у нас, а у вас были. Я немного утрирую, но принцип такой. Но откуда теперь это все берется? Я вот сейчас открыл Die Welt – немецкую газету – в ней описывают Дзержинского: «В ходе Гражданской войны и при непосредственном руководстве Дзержинского ЧК превратилось в организацию, известную жестокими методами пыток». И дальше: «Хотя невозможно до конца выяснить, не было ли в антибольшевистской литературе преувеличений, как, например, пытка крысами, описанная позднее в антиутопии Джорджа Оруэлла». Нельзя выяснить, но следующая рубрика в этой статье называется «Крысы как инструмент пыток». «Офицеры ЧК брали закрытую с одной стороны трубу, заполняли ее голодными крысами и приставляли открытым концом к правонарушителям. Животные в панике вгрызались в кожу своей жертвы и причиняли ей невероятную боль». Потом опять: «Действительно ли ЧК прибегало к этому методу или это фантазия противника – неизвестно». А дальше генеральный вывод, который прямо к нам относится, к сегодняшнему дню: «Но не поддающаяся описанию жестокость ЧК, с 1925 года ГПУ, позднее НКВД, МВД, КГБ, а сегодня ФСБ является неоспоримым фактом».
Г. Саралидзе: Известная нам конструкция.
Д. Куликов: Представляешь, как красиво? Пытки крысами. Правда, мы не знаем, наверное, наврали, наверное, это было все сильно преувеличено, мы сомневаемся, но вывод такой: «не поддающаяся описанию жестокость» всех этих структур является неоспоримым фактом, включая и сегодняшнее ФСБ.
Г. Саралидзе: Этих конструкций полно, так и описывается: «Закончилась Гражданская война, и последствия этой преступной бойни открылись во всем ужасе». Дальше начинаются описания, что происходило и т. д. Преступной с какой стороны?
Преступной перед кем? Преступная! Преступная братоубийственная бойня! Конструкция построена.
А. Гаспарян: Да, все это имеет один источник. Это книга Сергея Петровича Мельгунова «Красный террор в России», написанная в эмиграции на основе рассказов тех эмигрантов, которых когда-то кто-то, возможно, арестовывал и держал в подвале ВЧК. Оттуда все эти рассказы про то, что всех кормят селедкой и не дают пить. Отсюда гениальная история про Саенко, коменданта харьковской чрезвычайки, который сказал (правда, это документально не подтверждено), что из всех сортов яблок он предпочитает глазные, потому что он выкалывал, выбивал глаза своим жертвам. Это все сначала гуляло по эмигрантской периодике, а потом на определенном этапе стало гулять по мировой печати. Стоит ли удивляться тому, что по прошествии ста лет теперь это абсолютно «подлинный и доказанный факт».
Д. Куликов: Феликс Дзержинский был организатором и руководителем красного террора – это факт. Если осуждать преступное, давайте возьмем господ Колчака, Деникина, там были и другие товарищи, Армен Гаспарян назовет по фамилиям тех, кто возглавлял отделы их контрразведок. Читинского атамана Семенова, например, вспомним. И осудим их как преступников, запустивших белый террор с массовым уничтожением людей.
Что нам это даст? Только давайте и тех и других одновременно, а потом посмотрим на результат. Потому что если вы предлагаете одинаковые лекала к событиям одного типа, то вся эта шумиха теряет смысл. Остаются голые факты: люди убивали друг друга, любая гражданская война – это кровавая бойня. Нужно только осознать все это и ответить на вопрос: как не допустить гражданской войны и бойни? Но получается очень обидно, потому нужно залезть в корни этой либеральной интеллигенции, олигархии и генерала Алексеева, которые все это начали в феврале 1917 года. Вот это неприятно.
Г. Саралидзе: Мне кажется очень важным для понимания фигуры Дзержинского то, что он считается – и был по факту – одним из главных зачинателей спорта в СССР. «Динамо» можно назвать его детищем. С другой стороны, это массовый спорт. Он занимался беспризорниками, и понятно, что занятия физической культурой были одним из способов вовлечь детей в эту деятельность. Ведь реально массовый спорт в СССР начинался с Феликса Эдмундовича. Это факт.
Это позволяет лучше понять данную личность, ее разносторонность. Дзержинский – это старый большевик, революционер, рыцарь революции, карающий меч революции, пламенный борец. И в то же время он занимался массовым спортом. Еще одна сторона этого человека.
Д. Куликов: А ты знаешь, что он совершенно искренне считал, что спорт и физическая культура – это очень важно. Он и революционные подвиги во многом совершал, потому что все время занимался гимнастикой и разными упражнениями, поскольку понимал, как одно связано с другим.
Г. Саралидзе: Действительно, Феликс Эдмундович Дзержинский был в советское время иконой, то есть безусловным символом, как Че Гевара в Латинской Америке. Я с этим сравнением абсолютно согласен. Как, на ваш взгляд, с учетом того, что сейчас происходит, может ли вернуться Дзержинский в нашу историю в иной своей ипостаси?
А. Гаспарян: А он оттуда никуда не уходил. Например, в кабинетах сотрудников ФСБ, которые погибли в Чечне, висели портреты Феликса. И когда наша рукопожатная публика говорит о том, что нужно их снять, покаяться и проклясть Дзержинского, то сотрудники службы безопасности вспоминают своих убитых товарищей. С этой точки зрения он никуда не ушел из истории. У любого деятеля Второй русской смуты можно найти только плохое, если есть желание. Если кто-то предпочитает во всем и у всех находить палачество, то еще вопрос, на чьих руках пролитой крови было больше. Потому что, например, вполне себе либеральный генерал Миллер устроил концлагерь в Архангельске. Как известно, ВЧК до такого не доходила.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.