Текст книги "Третий пол"

По новизне разработанных методов, по радикальности оказываемой помощи, по актуальности самого избранного направления она была ничуть не слабее тогдашних медицинских кумиров – Святослава Федорова, например, или знаменитого курганца Елизарова. Но те имена были у всех на слуху, а кто знал, кто такая Ирина Голубева, за что должно благодарить ее страждущее человечество? И дело ведь совсем не в наградах, не в почете, даже не в материальном преуспеянии, по большому счету. Известность оборачивалась возможностью открыть клинику, оснастить ее мощным оборудованием, растить многочисленных учеников, расширять перспективные исследования. А Ирину Вячеславовну, с ее считанными коечками, вечно терзала одна и та же дилемма: выписать пациента – но ему некуда идти, документы не готовы, устройство затягивается. А если оставить его на койке, то как быть с другим, которого надо было срочно госпитализировать еще позавчера?..

Вот почему мне так трудно отождествить себя с тем «немолодым подвижным профессором с неизменной трубкой во рту», которого описывает Женя и который так жизнерадостно, оптимистично улыбается в кадрах старого любительского фильма. Нет, я и теперь без ложной скромности могу сказать, что мы тогда одержали большую победу, научились вытаскивать людей из тяжелейшей беды, к которой раньше вообще неизвестно было, с какого конца подходить. Но все мне видится теперь в ином свете – и непомерно высокая цена, которую приходится платить за ее преодоление, и заведомая ограниченность результата и, наконец, сама эта беда, которой вполне могло бы не быть.

Тайна пола

Всю свою жизнь мы заполняем различные анкеты, состоящие из множества разных вопросов. В сумме они дают исчерпывающее представление о том, кто есть кто.

О многих вопросах сразу можно сказать, что они отражают наш статус только на момент заполнения анкеты, не охватывая ни прошлого, ни будущего. Например, домашний адрес, место работы, образование, социальное положение. На протяжении жизни все это может не один раз поменяться. Когда-то во всех «объективках» одно из ведущих мест занимал вопрос о партийности. Это был важнейший аспект характеристики человека, определявший его положение в обществе. Но он на наших глазах утратил свою актуальность. У нас появилось много разных партий, к тому же лишь небольшое число наших сограждан испытывает потребность в формальном членстве.

Из года в год я пишу в анкетах одни и те же цифры, обозначающие дату моего рождения. Но реальный возраст, как ни печально это сознавать, на месте не стоит, числа мелькают, как на счетчике быстро бегущей машины…

Вот, казалось бы, самый стабильный, неотъемлемый признак каждого из нас – имя. Я много занимался проблемой личных имен, составляющих, как не раз убеждался, своеобразную часть нашего внутреннего мира, сопряженную с самыми глубокими структурами личности. Мое имя – это во многом я сам! Но имя тоже может меняться.

Наименее устойчивая часть имени – фамилия. Женщины, выходя замуж, принимают чаще всего фамилию мужа. По самым разным причинам люди выбирают себе псевдонимы – иногда они используются параллельно с настоящими фамилиями, а иногда вытесняют их.

В русской традиции принято трехчленное имя. Знакомясь, я сообщаю, как зовут меня, к какому роду я принадлежу, а также – как звали моего отца. Отчество, на первый взгляд, меньше подвержено игре обстоятельств, чем фамилия. Но в наше время, когда браки стали непрочными и во многих случаях приемные отцы усыновляют детей, родившихся в предыдущей семье, смена отчества никем не воспринимается как событие невероятное.

Ну, в право на то. чтобы выбрать себе другое имя, предусмотрено законом. Мало ли по каким причинам человек может возражать против того, как нарекли его при рождении! Имя кажется неблагозвучным, архаичным, будит неприятные ассоциации, вызывает смех… В моем поколении множество женщин звались Сталинами, Октябринами, Ленинами, но далеко не все согласились нести на себе до старости эту печать революционного энтузиазма родителей.

Короче, все, что мы сообщаем о себе, заполняя анкеты, в большей или меньшей степени непостоянно, переменчиво, поставлено в зависимость от прихотливых узоров судьбы. И только одно пребывает с человеком вечно, по крайней мере до тех пор, пока не истлеет земная память о нем. Это – пол.

Впервые я всерьез задумался об этом, стокнувшись с необходимостью подолгу, случалось – годами убеждать пациентов сменить пол. В чем секрет их отчаянного, совершенно бессмысленного упорства? Ситуация предельно ясна и нам, и им. Никто не говорил, что не верит врачам, что сомневается в диагнозе. Добро бы еще жизнь в ложном, установленном по ошибке поле их чем-то устраивала, так что жалко было с ней расставаться. Наоборот – один только скрежет зубовный вызывало их мучительное, поистине нечеловеческое прошлое! Притом, для многих оно фактически уже кончилось: те приспособления, которые эти люди для себя находили, чтобы удержаться на плаву, переставали работать.

Может быть, причина в характерах – каких-то особенно слабых, нерешительных, боязливых? Ни в коем случае! Все, о чем вы прочли, говорит об огромной силе духа, воле к жизни, выносливости, о несгибаемом мужестве, испытанном и закаленном в обстоятельствах, гораздо более тяжких, чем могли ожидать их впереди. К тому же раньше каждый был одинок, ни в ком не находил поддержки и участия, а теперь не мог не сознавать, что нашел в нашем лице не только специалистов-лекарей, но и добрых друзей, которые не оставят без помощи, всегда будут рядом.

Ни одного рационального аргумента, оправдывающего отказ от смены пола, я за все годы не слышал ни разу – да его и нельзя найти, когда ситуация не оставляет места для выбора. Но и в бессмысленном упрямстве нельзя было упрекнуть ни Женю, ни других моих пациентов. Им и в самом деле никак не удавалось перешагнуть через какой-то внутренний барьер, начать думать о себе как о лице другого пола. «Но ты же погибнешь!» – говорил я им, если вычленить суть из моих доводов. «Что делать, значит, погибну!» – звучало в ответ. Получалось так, что если они согласятся сменить пол, сама жизнь станет им не нужна!

И постепенно я начал понимать, что передо мной приоткрывается одна из величайших тайн человеческой души – тайна пола.

Даже просто рассмотреть эту крепко закрытую дверь – и то было неожиданно. Правда, слова эти – «тайна пола» – попадались мне часто, особенно в старых книгах, но подразумевались под ними явления не столько непонятные, необъяснимые, сколько неудобные для открытого обсуждения. Проще сказать, речь шла о сексе, о сексуальном поведении, мужском и женском, которое так часто противоречит и здравому смыслу, и жестким установлениям морали. Но стоило людям перестать прятаться от самих себя и заговорить о сексе вслух как об особой, протекающей по своим законам сфере бытия, как вся таинственность сразу улетучилась.

А тут вдруг загадка обозначилась там, где о ее существовании никто из нас и не подозревал. Пока психология была областью познания описательной, она шла по пути фиксации особенностей двух типов личности, мужского и женского. Отмечала, что между ними общего, в чем они несхожи, а в чем впрямь противоположны. Первенствовали здесь литераторы, художники. Науке не много оставалось добавить к их открытиям. Но все сходились на том, что мы такие, поскольку так уж нас создал Всевышний.

Когда психология стала наукой, занялась анализом, она стала докапываться до механизмов, благодаря которым эти особенности возникают, проследила весь сложнейший путь половой самоидентификации. Разные школы, направления опирались на свои концепции, свои методы исследования, порой они ожесточенно спорили, да и продолжают спорить, но общими стараниями в познании достигнут огромный прогресс. Во всяком случае, можно было чувствовать себя во всеоружии, когда приходилось помогать людям преодолевать различные затруднения, связанные с их существованием как лиц мужского или женского пола.

Но пока я не столкнулся с проблемой перехода из одной половины человеческого рода в другую, всей глубины, всеохватности этого самоощущения в определенном поле я все же не понимал. И это открытие меня буквально ошеломило.

Часто говорят, что все психические процессы обладают большой инерционностью Это правда. И все же человек со времен Екклезиаста существует в постоянном, порой мучительном осознании подвижности, изменчивости мира и самого себя как его элементарной частицы.

Всматриваясь в типовые рубрики анкеты, мы оценили эту подвижность применительно к важнейшим параметрам социального статуса. Но то же самое можно сказать и обо всем, что мы включаем в представление о своем «Я». В момент, когда мы произносим: я думаю, я верю, я люблю, я надеюсь, – сила этих мыслей, этих стремлений и чувств может быть так велика, что мы и в самом деле готовы отождествить себя с ними. Но жизнь идет, и мы порой даже не сразу замечаем, как все голоса в этом привычном хоре начинают звучать по-другому. Меркнет очарование идей, изживают себя желания и самые пламенные чувства. Уходят дорогие нам люди, на отношениях с которыми, как порой представляется, держится все – и важнейшие жизненные стимулы, и ощущение собственной ценности, и вкус каждого прожитого дня. Непереносимо ощущение полной душевной опустошенности, сопровождающее такие утраты. Но и в бездне отчаяния, когда кажется, что все потеряно, продолжает внятно звучать голос нашего «Я».

Как-то раз я долго беседовал с монахом, в прошлом – злостным преступником-рецидивистом. По его словам, он пережил глубочайший душевный переворот, когда во время очередной «ходки» вдруг услышал, что Бог обращается к нему напрямую. Но и себя в прошлом, и себя в настоящем он твердо ощущал как одного и того же человека.

Еще одна вспоминается необычная встреча – с двумя подростками, узнавшими в один прекрасный день, что с рождения каждый из них выступал в роли другого. Бесспорным в этой истории было только то, что мальчики действительно родились в одном месте, в один и тот же день, кроватки их в детской палате роддома стояли рядом. Правда ли, что детей при этом перепутали и каждая мать, выписавшись, увезла домой чужого сына, – этого, по прошествии многих лет, не удалось ни подтвердить, ни убедительно опровергнуть. Но это и несущественно, важно то, что оба, став уже почти взрослыми, безоговорочно поверили в эту подмену. Семьи повели себя по-разному. Одна ни за что не хотела производить обмен, расставаться с сыном: пусть он не родной, но мы его вырастили, мы его любим, он наш! Другая, наоборот, требовала немедленно исправить ошибку. Мальчики не могли принять участия в обсуждении – настолько они были растеряны, подавлены, выбиты из колеи. Но я заметил: их переживания, тяжесть которых не трудно вообразить, все же не мешали каждому из них чувствовать себя самим собой. Даже тот мальчик, которого отвергала вырастившая его семья и которому поэтому было несравненно больнее, воспринимал происходящее как страшное несчастье, разрушившее всю его привычную жизнь, но не как нечто такое, что ставит под вопрос реальность его личности.

А вот еще пример, более заурядный и более массовый. Сейчас постоянно сталкиваюсь с людьми, которые с некоторым даже изумлением рассказывают, как были всецело преданы коммунистической идее, как боготворили Сталина, как считали нормальным и оправданным то, что теперь возмущает их до глубины души. «Как будто все это было не со мной!» – восклицают они, хотя в то же время прекрасно понимают, что это не более чем выразительный оборот речи, а на самом деле и то, и другое душевное состояние, при всей их несовместимости, полностью вмещается в границы их личности.

Что же касается ощущения своего пола, то оно и здесь стоит особняком. Мы видим – человек защищает эту свою твердыню, как если бы под угрозой оказалось существование его личности в целом. Став мужчиной (или женщиной, роли не играет), я стану кем-то другим – не собой. Мое «Я» исчезнет, я уже не найду к нему дороги оттуда, куда попаду. Так расшифровывается переполняющий наших пациентов бессловесный, иррациональный страх – сродни страху смерти. Именно он, как я в конце концов убедился, вызывает у них сопротивление, заставляет безрассудно отказываться от единственно правильного и разумного решения проблемы.

И тогда я постепенно начал понимать, что пол – не просто мета, за которой стоит тот или иной набор характерных психологических признаков. Я воочию увидел эту крепко запертую дверь, к которой у меня не было ключей, но если бы они нашлись – мы получили бы доступ к таким человеческим глубинам, куда еще, пожалуй, никто не заглядывал. Пол несет в себе тайну – величайшую, пока еще даже в виде вопроса не сформулированную тайну человеческой природы.

А жизнь между тем снова и снова возвращала меня к этой наглухо закрытой двери…

Камень Сизифа

Люди старшего возраста должны хорошо помнить времена, когда и сами беременные женщины, и их мужья, и все их окружение нетерпеливо загадывали: кто родится – мальчик или девочка? Иногда этот вопрос звучал тревожно – когда по каким-то причинам необходим был ребенок определенного пола, но чаще – с радостным любопытством. Были, вспоминаю, своего рода профессионалки, умевшие по приметам (форма живота, характер пигментации, изменение черт лица) предсказать появление сына или дочери.

Теперь времена другие. Сын или дочь – проясняется уже к концу первой половины беременности. Теперь другой вопрос задают себе родители ребенка и их близкие: здоровым ли он появится на свет?

К сожалению, для этого страха есть все основания. Случаи внутриутробной патологии последнее время учащаются. Сказываются и экологическое неблагополучие, и психические стрессы, и неумелое применение сильнодействующих лекарств, в особенности – гормональных препаратов.

Тяжелейшие пороки сердца, глухота, недоразвитие конечностей… Да что перечислять, список поистине неисчерпаем. Достаточно один раз поговорить с женщиной, на которую обрушился этот чудовищный удар, чтобы почувствовать – все наши беды меркнут рядом с ее трагедией. Несколько раз мне приходилось присутствовать при душераздирающих сценах – когда сразу было ясно, что разум у ребенка не проснется. Врачи уговаривали потрясенную горем мать оставить ребенка в специальном учреждении: помочь ему невозможно, а ухаживать за ним в домашних условиях – каторга. «Пожалейте себя, ваша жизнь на этом закончится, а ребенку – ему, увы, безразлично, где находиться»…

Некоторые женщины соглашались. Но я видел и таких, у которых инстинкт материнства брал верх над всеми доводами рассудка. «Пусть больной, пусть, как вы говорите, никакой – это мой ребенок, я не могу его предать», – говорили они и забирали ребенка домой, чтобы немедленно убедиться – врачи говорили чистую правду. Работа, общение с приятными людьми, любые удовольствия – все уходило в прошлое. Все пожирал беспросветно тяжелый быт. Бывало, что на первых порах отцы проникались той же болью и готовностью к самопожертвованию. Но их хватало ненадолго, и матерям доставалось нести крест в одиночестве. Непростительный грех – желать смерти живому существу, но тут эта мысль рождалась самопроизвольно.

Рядом с таким неизбывным горем пороки развития половой системы выглядит всего лишь досадной неприятностью. Во всем остальном дети здоровы, нормально развиваются. Они способны хорошо учиться. В них могут быть заложены любые таланты. А самое главное – для современной медицины гермафродитизм входит в число проблем хоть и сложных, но радикально решаемых. Конечно, это тоже беда, это очень тяжелая травма для людей, связывающих с рождением ребенка все самые светлые и радостные свои надежды. Тут спорить нечего. Но если беда поправима, то уже одно это облегчает ее по меньшей мере наполовину. Даже если процесс лечения связан с большими хлопотами, с крупными затратами сил, а теперь еще и денег.

Но жизнь полностью перечеркивает эту, казалось бы, вполне здравую логику.

Первое, что я заметил, когда только начинал вживаться в проблему смены пола, – это какой-то непонятный информационный вакуум, окружающий таких пациентов. Ни сами они – по возрасту давно уже не дети, ни их близкие не только ничего не знали, а даже словно бы не хотели ничего знать о явлении гермафродитизма. Само слово большинству из них было знакомо, но оно их пугало, они отчаянно отталкивали его от себя. «Все что угодно, но только не это», – вот примерно к чему сводились их бессвязные реплики.

Позже, когда мне пришлось вплотную заняться устройством жизни сменивших пол, – а это, как я уже говорил, требовало бесконечного хождения по самым разным кабинетам, – я убедился, что эта информационная стерильность – скорее правило, чем исключение. Везде меня встречали широко раскрытые, изумленные глаза, будто я рассказывал о чем-то неправдоподобном, никогда не встречающемся. Я оказывался чуть ли не первымпервым, от кого эти вполне культурные люди, живущие по большей части в столице или в крупных областных центрах, занимающие серьезные посты, получали элементарные сведения об этом природном феномене – как он возникает, в чем проявляется, что предпринимают для помощи пациентам врачи… И здесь тоже слово было у всех, что называется, на слуху, но вызывало оно такие нелепые ассоциации, что и повторять неловко.

Редкое явление? Нет, не скажите. Я уже упоминал – аномалии половой системы встречаются в 2–3 процентов новорожденных. Не так много, чтобы потенциальные родители жили, как под дулом пистолета, но для общей ориентировки – вполне достаточно. Куда реже, скажем, рождаются сиамские близнецы. Скорее всего, ни среди ваших знакомых, ни на вашей улице, ни вообще в пределах вашей видимости таких нет. Тем не менее вы знаете, что это такое, и сведения ваши, готов поручиться, хоть и весьма поверхностны, но по сути своей точны.

Врачи любят ворчать на больных, чья непросвещенность, несознательность и в самом деле сильно осложняют нам жизнь. Не выполняют предписаний, занимаются самолечением, запускают болезни, а мы потом должны всю эту кашу расхлебывать. Что ж, мы и вправду редко видим перед собой идеальных пациентов, как, наверное, и они не каждый день сталкиваются с идеальными врачами. Но главная беда сейчас, на мой взгляд, не в непросвещенности, то есть не в незнании, а в своего рода полузнании. Людям знакомы сотни специальных терминов, названий лекарств и методов лечения, известно, какие анализы при каких болезнях делаются и как расшифровываются. Само по себе это было бы замечательно, если бы не внушало ложной, ничем не оправданной самоуверенности. «Врачи – невежды, ни в чем они не разбираются, можно обойтись и без них». На этом фоне информационный вакуум, создавшийся вокруг проблем двуполости, кажется особенно непонятным.

Как вообще доходят до людей, непричастных к медицине, сведения медицинского характера? Видимо, есть два основных канала: популярная литература, с которой теперь конкурирует телеэкран, и молва. Допустим, надвигается эпидемия гриппа. Средства массовой информации не замедлят вас предупредить и предостеречь. Но еще больше полезных сведений вы получите от своих знакомых. Кто уже заболел, в какой форме, с какими осложнениями, как советуют лечиться… И тут же все услышанное передадите дальше.

Любой врожденный порок – горе для семьи, а горе делает общительными даже самых замкнутых, не расположенных к откровенности людей. К этому толкает не только потребность в моральной поддержке, в сочувствии, но и практическая необходимость. Кто-то пережил подобное – он поделился опытом, у другого есть приятель, знающий хорошего врача, третий в состоянии помочь деньгами… Несчастье, в особенности когда оно случается с детьми, сплачивает людей. Не только родные и закадычные друзья, но и соседи, сослуживцы, просто знакомые образуют что-то вроде пчелиного роя, настроенного на одну общую волну. Все втягиваются в ситуацию, помогают ее разрешить, а попутно и сами получают массу информации, в том числе и чисто медицинской. Что это за патология, почему могла появиться, каковы прогнозы, есть ли возможность помочь и как… Не исключено, что эта информация так и осядет в голове у получивших ее мертвым грузом и никогда им не понадобится. Но она вполне может и пригодиться впоследствии, не себе, так другим, кто тоже будет нуждаться в поддержке и совете. Так ведь и накапливается, в сущности, наш коллективный опыт.

Полагаю, что по аналогичной схеме развивались бы события, если бы у того же Жени во чреве матери произошла авария с сердцем, или почками, или глазами – с любым органом, кроме того, который оказался пострадавшим в действительности. Пусть бы даже все остальные обстоятельства, сыгравшие роковую роль, оставались такими же: глухая деревня, неопытная, полуграмотная мать рядом с ошалевшим от пьянства отцом, отсутствие постоянного медицинского контроля. И все равно положение ребенка, безвинно наказанного еще до рождения, не было бы таким безнадежным. Люди жалели бы его, сочувствовали родителям, старались поделиться хотя бы своими скормными познаниями. Допустим, родители сами не сообразили бы, что нужна квалифицированная врачебная помощь. Так им бы голову пробили советами и подсказками!

Другой вопрос – какой была бы эта помощь по профессиональному медицинскому уровню. Но и здесь очень много зависело бы от настойчивости взрослых, окружавших Женю, от того, как понимали они свою задачу. Сотрудники Минздрава всегда жаловались, что министерство осаждают родственники больных, требующие для них места в самых лучших столичных клиниках, хотя с заболеваниями, по их характеру и тяжести, вполне смогли бы справиться рядовые доктора в обычных областных больницах. И ведь добиваются своего! Не знаю, обратили ли вы внимание, но эпизод с приездом в Москву и приходом на консультацию к Ирине Вячеславовне Голубевой, которая и вправду была высшим авторитетом в данной области медицины, выглядит самым легким и беспроблемным во всей жениной одиссее.

Не раз приходилось видеть, как собирается своего рода родительский клуб около клиник, где успешно делают операции на сердце, занимаются протезированием или борются с детским церебральным параличом. Помощь, которую оказывают друг другу эти сдружившиеся в общей беде люди, вполне соизмерима с помощью, получаемой от врачей. Представьте себе женщину, у которой девочка родилась без правой ручки. До пяти лет мать ее прятала: боялась, что ребенка будут травмировать косые взгляды, насмешки. Девочка росла не только с физическим изъяном, но и с психикой калеки. Но вот кто-то надоумил привезти ребенка в Москву, к соответствующим специалистам. И здесь мать попала в окружение людей, которые в таком же самом несчастье вели себя по-другому – их дети активно занимались спортом, общались со сверстниками, развивали, как сказал бы психолог, компенсаторные механизмы, позволяющие видеть жизнь широко, а не сквозь призму своего недостатка. И женщина, о которой я рассказываю, поняла свою страшную ошибку, она сумела ее исправить, потому что теперь не была одна.

Так почему же с моими пациентами все происходит, как говорится, с точностью до наоборот? Дома чаще всего запрещается говорить на тему, хотя она, бесспорно, ощущается всеми в семье, как самая больная. Мать не дает ребенку никаких объяснений по поводу того, почему он отличается от всех других детей, – да ей нечего и сказать, она сама ничего не понимает и не делает никаких попыток, чтобы понять. В лучшем случае – помогает ему прятаться, скрываться. Ребенок обычно не в курсе, обсуждают ли с матерью эту проблему ее подруги, соседки или из деликатности делают вид, что не замечают. Но в любом случае дальше ни к чему не обязывающего, ни к чему не подталкивающего сочувствия дело не идет, это же очевидно. Да и много ли его было, сочувствия? Часто пациенты мне рассказывали: взрослые не стеснялись показать, что им все известно, но делали они это только в обидной форме, когда сердились и хотели таким образом наказать.

История Жени заставляет задуматься о позиции его школьных учителей. Это не просто деревенские жители, которых можно подозревать в невежестве и ограниченности. Это сельская интеллигенция. Женя кончал десятилетку – следовательно, за плечами у всех этих людей институты.

Как, например, объяснить тот факт, что за все время учебы, до 17 лет, Женю не видел ни один врач? Да, он действительно панически боялся медосмотров, которые, пусть поверхностно, формально, «для галочки», но тем не менее регулярно проводились в школе. Мне запомнился один из его рассказов – как он еще в младших классах, заслышав, что едут врачи, молился Богу, в которого не верил: хоть бы машина их перевернулась, хоть бы они попали в занос. Хитрил, изворачивался, прогуливал школу в день осмотра – для такого конспиратора, каким он рос, это никакого труда не составляло. Но требовалось, не правда ли, еще одно обязательное условие: чтобы никто из работников школы не имел специального намерения показать врачам именно этого ребенка, с которым явно не все было в порядке.

Я не верю, что «странности» в облике и повадках Жени, так-таки совершенно ни о чем не говорили взрослым, образованным людям, видевшим его ежедневно, наблюдавшим, как он растет, как на глазах меняется. Гораздо вероятнее, что у них было определенное мнение о Жене, больше или меньше соответствующее истине, но они, то ли жалея его, то ли себя стараясь избавить от излишних хлопот, позволяли ему вести его изнурительную игру. Все равно, мол, ему никто не поможет, зачем же зря мучать – отлавливать, насильно заталкивать в кабинет? Они и не пытались его переубеждать. Их образованности и интеллигентности хватало только на то, чтобы тактично подыгрывать несчастному существу, не «обзывать», не становиться в позицию гонителей.

Я не верю, что так же эти люди повели бы себя, если бы их ученик плохо видел или слышал, если бы давало о себе знать больное сердце. Хоть один нашелся бы педагог, который попытался бы повлиять на мать или сам призвал бы на помощь врачей.

Вот оно, истинное проклятие третьего пола!

Мы преклоняемся перед волей, перед силой духа людей, которые ценой неимоверных усилий преодолевают свою инвалидность, немощь организма. Женя показал себя таким же, как они. Он не сдался. Но к какой цели он шел? Во имя чего боролся, терпел и страдал? Цель была ложной, и результаты оказались мнимыми. Поистине, был повторен подвиг Сизифа, героя знаменитого античного мифа, – он, как мы помним, был обречен богами вкатывать на гору огромные камни только для того, чтобы потом в бессильном отчаянии наблюдать, как они сразу же скатываются вниз. Но только, в отличие от мифического героя, Женя едва не оказался сам задавлен этими конями…

Когда жизнь начинается с ошибки, за которой неотвратимо тянется цепь других ошибок, выворачивается наизнанку вся логика бытия. Подумать только, на всех этапах своего крестного пути Женя считал лучшими друзьями тех, кто вел себя с ним как с обычной девочкой, не замечая (или притворяясь, что не замечает) его «странностей». Если люди обращали на них внимание, они сразу превращались в недоброжелателей, во врагов. Организаторы последних соревнований, снявшие Женя с дистанции, вообще стали в его глазах чудовищными злодеями. А ведь в действительности-то все было как раз наоборот. «Хорошие» люди все дальше и дальше загоняли его в угол, увековечивали его ошибку. А «злодеи» в конечном итоге оказались его спасителями. Я согласен, то, как они с ним поступили, было настоящим хамством. Ничего не сказать, не объяснить – даже с преступниками так не поступают, тем более с человеком, который явно ни в чем не виноват. Правда, в защиту этих спортивных судей и тренеров, могу высказать предположение, что так они поступили не по злобе, а от сильнейшей растерянности. Ну, как бы повернулся у них язык спросить у восходящей звезды: слушай, дорогая, а ты, случайно, не мужчина? А по-другому поставить этот остро нуждавшийся в прояснении вопрос они не могли. Ну, не было других слов у них в запасе…

Но как бы то ни было – именно спортивные начальники, со всей их жестокостью и бестактностью, заставили-таки Женю сделать необходимый шаг, запоздавший минимум на 20 лет. И событие, пережитое им как катастрофа, явилось на деле началом освобождения из густейшей паутины ошибок и ложных представлений…

Требовать, чтобы у нас, как во всем цивилизованном мире, пол новорожденных определялся только по результатам генетических проб, было бы сегодня чистейшей утопией. Поэтому ошибки неизбежны. Но ничего фатального в них нет. Бывает, правда, что только в пубертатном периоде, при появлении вторичных половых признаков, ошибка заявляет о себе в полный голос. Но таких случаев относительно мало. Как правило, все становится ясно уже в первые годы жизни ребенка. И это, во всех отношениях, – идеальный срок для исправления ошибки.

К трем годам бывает пройден уже очень большой путь в психическом половом развитии. Собственно, первые семена бывают посеяны, когда младенец, как говорится в старой пословице, лежит поперек лавки: родители сами не замечают, что эмоционально воспринимают сыновей и дочек по-разному, и эта разница запечатлевается во всех активно формирующихся психических структурах ребенка. А на втором году жизни он уже по-своему различает, где дяди, где тети, мальчики и девочки, присматривается к ним и точно знает, где его собственное место. И все же это только начало процесса половой самоидентификации. Личность пока еще достаточно пластична. Ее можно безболезненно переориентировать. Да и память о событиях этой поры у большинства людей размыта, деформированы позднейшими впечатлениями. Многое мы не столько помним, сколько знаем по рассказам старших. Воспоминания какой-нибудь Люси о том, что когда-то она была мальчиком и звалась Володей, если даже сохранятся, то как нечто несущественное, неактуальное – занятный казус, не более того. Никакого травмирующего воздействия на психику женщины, выросшей по всем законам своего пола, это давнее происшествие оказывать не будет, ничему в ее жизни не помешает.

Нередко коррекция пола требует хирургического вмешательства. И с этой точки зрения тоже все специалисты единодушно высказываются за раннее начало лечения.

Но самый благоприятный вариант и самый распространенный – это, увы, далеко не одно и то же.

Поистине трагическая статистика собралась в свое время у Ирины Вячеславовны Голубевой. Возможно, ее данные нельзя абсолютизировать: она учитывала только своих больных. Семьи, своевременно и без всякого шума решавшие эту проблему, в ее поле зрения не попадали. Но все равно практика у Голубевой была на редкость обширной, счет велся на многие сотни больных. Благодаря своему высочайшему авторитету, Ирина Вячеславовна, как я уже говорил, олицетворяла это направление эндокринологии. Ее знали, с ней консультировались десятки коллег. Выводам Голубевой я доверяю всецело, тем более что и мои собственные наблюдения, и материалы, накопленные нашим Федеральным центром психоэндокринологии, их целиком подтверждают.