Текст книги "Третий пол"

Спросите у любой женщины: кто из ее детей вызывает в ней более сильную нежность? Сам вопрос покажется ей обидным: матери одинаково дороги и сыновья, и дочери! Но в статье я привел данные, полученные американским исследователем М. Льюисом, который установил, что это далеко не так.

В первые шесть месяцев матери дотрагиваются до сыновей значительно чаще. Это бесконтрольная, не фиксируемая самими женщинами потребность, доставшаяся им по наследству от многих поколений праматерей. Связать ее можно с тем, что будущий мужчина, наследник, представлял большую ценность для семьи. Но известно и другое: в численности новорожденных сыновья преобладают, а уже через несколько месяцев равновесие восстанавливается, то есть природа делает мальчиков более хрупкими, уязвимыми…

А ближе к году картина резко меняется. Теперь матери чаще дотрагиваются до дочерей, а между собой и сыновьями увеличивают дистанцию. Эти различия заметны только при очень внимательном наблюдении, как бы через увеличительное стекло. Возраст, когда мать начнет сознательно сдерживать свои эмоции, чтобы не испортить сына «сюсюканьем», еще впереди. Речь пока идет о крошках, не умеющих ходить, разговаривать, если есть такая счастливая возможность, их даже еще не отлучают от груди. Но уже в эту нежнейшую пору мальчики меньше контактируют с матерями, что создает основу для самостоятельности, независимости, способности брать на себя ответственность.

Затронул я в той давней статье и вопрос, который продолжает занимать меня до сих пор. Два одинаково любимых, одинаково родных лица склоняются над ребенком: отец и мать. Какой внутренний компас поворачивает взгляд сына к отцу, а дочки – к матери, когда начинается бессознательный поиск объекта идентификации? Думаю, что окончательному выбору предшествует некий подготовительный этап, когда ребенок пытается примерить обе модели, но останавливается на той, освоить которую ему, в силу биологических особенностей, легче. О «принципе легкости» у нас говорят значительно меньше, чем он того заслуживает, будучи одним из важнейших регуляторов психической жизни. Именно он заставляет отдавать предпочтение самым коротким и простым путям к поставленной цели, он предохраняет от излишних затрат энергии. И он служит самым надежным мостиком, соединяющим две стихии, к которым принадлежит человек, – его биологическую предрасположенность и способность к социальной самореализации. То, к чему есть врожденный талант, дается играючи. Если же мы беремся не за свое дело, природа немедленно сигнализирует об этом целым комплексом неприятнейших ощущений. Например, мальчик, органически наделенный высоким уровнем болевой чувствительности, может сколько угодно мечтать о выступлениях на боксерском ринге, но природа не позволит ему заниматься этим видом спорта.

То же самое происходит и при выборе определенной половой роли. Биологическая предрасположенность к ней обуславливает легкость ее исполнения, а поощрение социального окружения закрепляет достигнутые успехи. Так постепенно у ребенка складывается чувство его половой принадлежности, вырабатывается определенный характер поведения. Возникает глубокое осознание собственной личности как личности мужчины или женщины.

Сегодня я мог бы дополнить это рассуждение рассказом еще об одном интереснейшем американском исследовании. В его программу, кроме многого другого, входило наблюдение за естественным поведением больших групп детей 6–8 лет. Вот воспитатель выводит их на прогулку в сад и предоставляет самим себе. Начинается «броуново движение»: дети бегают, играют, шалят, беспрерывно создаются и распадаются маленькие компании. Каждый ребенок ведет себя в соответствии со своим характером и темпераментом, так что поначалу кажется. что никаких иных закономерностей в их поведении не существует. Но если посмотреть внимательнее, выясняется каждый раз, что дети разного пола ведут себя по-разному. Девочки стараются расположиться поближе к взрослому, чаще обращаются к нему, задают вопросы, вообще заметно, что они учитывают его присутствие. Мальчики – наоборот. Они держатся в отделении и в пространственном смысле – ближе к границам участка, и в психологическом. У них меньше вопросов к воспитателю, они меньше нуждаются в его одобрении. Это явно один из факторов, способствующих тому, что дети, хоть они проводят какое-то время в общей игре, никак не чуждаясь и не стремясь обособиться, все-таки чаще сбиваются в однополые стайки.

Подчеркну один принципиальнейший момент. Как и в опытах М. Льюиса, речь одет о достаточно тонких градациях. Нельзя сказать, что мальчики вообще не подходят к воспитателю или что девочки хорошо чувствуют себя только у него под крылом. Различия обнаруживают себя при суммировании итогов большого числа наблюдений, скорее статистически, чем визуально. И уловить их можно только при сравнении. Если разделить лист бумаги пополам, на одной половине подробно описать поведение мальчиков, а на другой – девочек, картинки получатся примерно одинаковые. И только когда начинают их сопоставлять, половые различия проступают в виде определенных тенденций.

Я представил себе: а что, если бы подобный эксперимент был поставлен, допустим, сто лет назад? И сразу понял, что даже чисто технически это было бы делом неисполнимым. Мальчики и девочки не могли бы составить такую большую, устоявшуюся смешанную группу. Они росли врозь, их воспитывали разные люди – и по-разному. Даже в одной семье, среди любящих друг друга братьев и сестер, непререкаемый обычай воздвигал невидимую стенку. Если бы девочка и захотела поиграть в «мальчишеские» игры, ее бы строго одернули. Если бы мальчик и захотел прижаться к матери, он бы не получил такой возможности. Замкнутые в своем, особом мире, будущие мужчины и женщины по-разному проходили путь психического развития, у них формировались несхожие рефлексы, потребности, способы внутренней самозащиты.

Постоянно читая в старых романах, как героини чуть что падали в обморок и у них приключалась горячка, я думал: уж не притворялись ли они? Или это авторское преувеличение, литературная условность, призванная подчеркнуть драматизм событий? Мне тоже случалось видеть, как в стрессовой ситуации женщины лишались чувств. Но это были единичные эксцессы, и требовались для них исключительные, напоминающие удар молнии потрясения. Но потом, уже глазами психоэндокринолога, я проследил путь воспитания тех слабонервных женщин и понял, что притворство, если оно и имело иногда место, вовсе не было делом обычным. Девочка росла в оранжерейных условиях, ее опекали, лишали малейшей самостоятельности. Ее познания о мире были резко ограничены и почти не подпитывались собственным опытом. Даже в играх ее ограждали от ситуаций, связанных с риском, с опасностью испытать резкую боль. И как настоящий оранжерейный цветок, она становилась беззащитна перед травмирующими факторами среды. Ненатренированная эндокринная система пасовала даже перед незначительными, по мужским меркам, стрессами, и запредельное напряжение вызывало психический эффект, подобный короткому замыканию…

Ну, а в наше время? Любой скажет, что никаких половых различий нынешняя система воспитания не учитывает. Ее даже порой сурово упрекают в этом. Маскулинизация женщин, феминизация мужчин, этот двуединый лик социально-психологического гермафродитизма, вызывавший такую бурю во многих душах, потому, мол, и возник, потому и стал он возможен, что наша цивилизация отказалась от разных подходов к детям. В детском саду они вместе, в школе – вместе, игрушки – общие, развлечения – одинаковые…

Как и множество других слишком резких обобщений, сделанных под влиянием крайнего раздражения, это мнение нуждается в корректировке.

Изучая спонтанное поведение детей, американские психологи, с чьей работой мы только что познакомились, особое внимание обратили и на то, как обращаются с этими детьми воспитатели. И точные замеры показали, что различия в дистанции между ребенком и взрослым – более близкой для девочек и более далекой для мальчиков – создаются не только по инициативе самих детей. Если такое сравнение не покажется обидным, девочек воспитатели держат на более коротком поводке: больше внимания, больше контроля, больше стремления опекать. Мальчиков же предоставляют самим себе, следя разве что за их безопасностью. Интересно, что воспитатели-мужчины и воспитатели-женщины вносят в эту общую для всех закономерность свои поправочные коэффициенты: в женщинах явственнее проступает желание опекать, контролировать, мужчины меньше вмешиваются в перепалки, вспыхивающие между детьми, в них меньше заметно стремление оставить за собой, как за верховным арбитром, последнее слово.

Расплывчатость, неуловимость границы между тем, что можно считать прирожденным свойством ребенка, и тем, что формирует в нем окружение, ориентируясь на его пол, так же заметна и в детских играх. Огромная натяжка – думать, что система воспитания навязывает детям единые стандарты. Ничего подобного! И лучше всех понимают это торговцы игрушками, когда, потрафляя вкусам покупателей, оформляют прилавки – отдельно для мальчиков и отдельно для девочек. Есть множество игрушек нейтральных – как, впрочем, было и всегда с тех сравнительно недавних, в историческом масштабе, пор, как этот специфический товар занял свое место в структуре общественного производства. Но есть особая группа знаковых игрушек. Кто бы вы ни были и как бы ни смотрели на проблему соотношения полов, вы не подарите мальчику куклу. Точно так же, как не купите для девочки пистолет или ружье. Никаких перемен здесь нет и, похоже, не предвидится.

Но есть особая группа так называемых развивающих игр и игрушек начиная от простеньких кубиков, непосредственно сменяющих погремушки, и до сложных конструкторов, моделей, головоломок. Они-то и стали инструментом одного из серьезных американских исследований. Фиксировалось все: интерес к этим занятиям, возрастные градации в проявлении этого интереса, способность детского мышления справляться с проблемами, возникающими в ходе игры. Первые наблюдения выглядели убийственно для феминисток и всех, кто им сочувствует: оказалось. что девочки по всем позициям уступают мальчикам. Из нескольких игр, предложенных им на выбор, они заметно реже выбирают трудные, в интеллектуальном смысле, меньше баллов набирают в решении технических задач. По возрасту мальчики тоже дают им фору – в разнополой паре играющих, равных по силе, мальчик обычно оказывается младше…

Но в своих выводах, тем не менее, психологи проявили большую осторожность. Они не позволили себе забыть о том, что в эксперименте не была соблюдена необходимая чистота. Дети ведь вошли в их опыты уже «готовенькими» – в том смысле, что от рождения и до нынешнего своего возраста они прошли немалый путь, и их движение по этому пути было неодинаковым. Вкус к любой игрушке столько же возникает самопроизвольно, сколько и формируется старшими, начиная с того, что кто-то должен дать ее ребенку, научить в нее играть и вместе с ним порадоваться его успехам. Если мальчик равнодушен к техническим игрушкам, это ставит перед его родителями вопрос, на который они могут ответить по-разному. Но поневоле должны об этом подумать. Если же такие игры неинтересны девочке, в этом, как правило, не видят проблемы: на то она и девочка!

Когда я писал свою статью для «Литературки», этих данных у меня еще не было. Сами эксперименты тогда еще не были проведены. Но и на основании своих собственных материалов я мог заключить, на какую опасную тему фантазирует моя оппонентка. Эволюция общества не может вести к появлению «человека вообще», с атрофированными признаками пола. Меняются сами эти признаки, как и соотношения между ними. Поколения могут как угодно далеко разойтись в своем понимании социальной и психологической природы пола, в том, какие проявления мужской и женской сущности возводятся массовым сознанием в эталон, а какие выводятся за рамки социально допустимого. Но зазор остается всегда, линии развития мужской и женской половин нашего вида никогда не сойдутся в одной точке.

Но почему это должно вызывать в нас сожаление? Откуда могла взяться мысль, что человек, человечество стали бы богаче и счастливее, лишившись тех особенностей восприятия мира и самовыражения, которые привносит пол? Я смотрю на мир глазами мужчины, так же и действую, так же работает и мой интеллектуальный аппарат. Но когда рядом женщина – жена, дочь или одна из моих учениц, и мы обсуждаем какие-то события, строим планы, обмениваемся информацией, – часто почти физически ощущаю, как расширяется круг обзора, обогащается мысль. Ну, не случайно ведь советуют опытные менеджеры собирать для решения крупных задач, для мозговых штурмов разнополые коллективы – это на порядок увеличивает их эффективность по сравнению с тем же числом участников только женского или только мужского пола. И глубоко, на мой взгляд, заблуждаются те, кто сводит происходящее к одной лишь сексуальной игре. Это всего лишь инверсия старой ошибки, когда, наоборот, всю роль секса в человеческой жизни связывали исключительно с деторождением. Как ни грандиозно значение сексуального начала в психике, все же не к нему одному сводится пол как составляющая человеческой личности.

Женский шовинизм ничуть не лучше мужского, пусть даже и возникает в порядке ответной реакции на пренебрежение. Одно из его проявлений – считать, что мужчинам живется легче и проще, что они все проблемы решают, как семечки щелкают. Отсюда и иллюзия, что уподобившись в своем духовном облике мужчине, женщина преодолеет трудности, ощущаемые ею как гнет своего пола. Допустим, такая метаморфоза и вправду произойдет. Но ведь тогда вместе с мужской ролью и мужским складом психики на женщину обрушатся и все психологические издержки мужского статуса, ничуть не более приятные на вкус.

Но стоит ли всерьез относиться к такого рода пожеланиям? Какую опасность могут они представлять? Или спросим по-другому: идет речь об утопии или о чем-то реально осуществимом?

Вспомним еще раз, с чего начинается процесс половой дифференциации. В течение первых недель эмбрионального развития только что зародившаяся жизнь пребывает в первичной ипостаси – крошечный комочек клеток. Так же микроскопически малы и дозы биологически активного вещества, мужского гормона, выделяемого определенными группами этих клеток. Но их присутствия либо отсутствия оказывается достаточно, чтобы запустить всю цепь превращений, в результате которых в огромной человеческой семье произойдет прибавление – она станет больше на одного сына или на одну дочь.

Так формируется биологический пол. Но я бы хотел подчеркнуть, что есть много прямых аналогий между этим процессом и продолжающими его этапами приобщения к полу человеческой личности. Здесь «работают» другие факторы, но по тонкости, деликатности, а главное, чрезвычайной хрупкости эти психологические механизмы вполне можно соотнести с тем, как идет развитие плода в материнской утробе. Тут тоже, как говорят художники, все держится «на чуть-чуть».

И нет, как показали открытия последних лет, четкой границы между биологическими и социальными компонентами пола. Воспитание потому и достигает успеха, что преподносимые обществом уроки закрепляются на уровне органических систем, прежде всего – эндокринной. Все чаще говорим мы о «второй биологии», присущей из всех живых существ только человеку и лежащей в основе всей его созидательной, управляемой разумом жизнедеятельности. Социальный пол – один из самых ярких примеров «второй биологии». То, что в половом развитии определяет природа, вряд ли претерпело существенные изменения со времен каменного века. «Вторая биология» не в пример пластичнее. Каждая эпоха, несущая с собой изменение половых ролей, вносит в нее существенные коррективы. И все же она остается частью живой природы, тем же всеобщим законам подчиняется и так же болезненно реагирует на грубое, беспардонное вмешательство. Как и везде в природе, равновесие в явлениях «второй биологии» достигается за счет взаимоувязки бесконечного множества динамичных, противоречивых факторов – частично они уже понятны науке, но о многом она пока еще в лучшем случае только догадывается. Одно неосторожное движение – и баланс нарушается, снижается или вовсе исчезает жизнеспособность.

Сколько тяжелейших, незаживаемых ран нанесла природе самонадеянная, невежественная готовность повелевать природой, кроить ее и перекраивать по своей прихоти, приспосабливая к сиюминутным нуждам! Нас не устраивает это болото, зачем оно нам? И эта громадная бесплодная пустыня: она здесь совершенно не на месте. Превратим ее в цветущий край! Все вместе взятые природные катаклизмы не нанесли жизни на Земле такого ущерба, какой понесла она по вине варварских действий человека, возомнившего себя повелителем всего сущего.

Намерение манипулировать полом стоит в том же самом ряду. Природа пола кажется нам несовершенной. Но, слава Богу, есть кому поправить дело. Договоримся о частностях, составим программу и приступим…

В клинической практике мы постоянно сталкиваемся с больными, у которых по тем или иным причинам ослаблено чувство пола. Это влечет за собой тяжелейшие психические расстройства, патологические изменения всех структур личности. Возникают явления деперсонализации, потери своего «Я», своего места в сообществе. Рушится вся система отношений с другими людьми. Исчезает привязанность к близким, к родным местам, к любимой работе, к самой жизни. Ощущать себя вне пола – непереносимо! Не раз я видел, как одни ищут забвения в алкоголе и наркотиках, других отчаяние и эмоциональная неустойчивость толкают на преступления. Нередко эта несчастная, изломанная жизнь завершается самоубийством.

Даже врачу, располагающему средствами активной помощи, тяжело наблюдать эти страдания. А если знать еще впридачу, что беда запрограммирована чьими-то неуклюжими манипуляциями?

Лишь по счастливой случайности мы избежали страшной экологической катастрофы, которая неминуемо последовала бы за «проектом века» – поворотом сибирских рек. Но ведь были у него и пламенные защитники, небескорыстные энтузиасты и просто доверчивые люди, опьяненные иллюзорной верой во всемогущество человека. А главное – ничего невозможного, технически неисполнимого не было в этом проекте. Все уже было подготовлено, вступило в стадию рабочих чертежей…

И точно так же ничего неисполнимого не было бы в проекте половой унификации! Все бы зависело лишь от того, найдет ли эта идея достаточное число приверженцев…

Вот тут мы с вами и подходим вплотную к двери, за которой скрывается, на мой взгляд, главная тайна пола.

Обратная связь

В нашем традиционном представлении, философ – это, безусловно, гуманитарий. Он изучает общество, пересекаясь в своих интересах со «смежниками», исследующими те же явления под специфическим углом зрения социологии, политологии, социальной психологии… Человек его занимает как частица социума, включенная в многоярусную систему экономических, политических, гражданских и всех прочих отношений с другими людьми. Естественно поэтому, что и все волнующие нас вопросы, касающиеся глобальных проблем бытия, мы обращаем прежде всего к философам, обладающим и даром, и профессиональным аппаратом для крупных обобщений.

А может ли быть философом естествоиспытатель, биолог? Причем, не параллельно со своим основным занятием, а за счет прямого исполнения своих профессиональных функций? Способен ли он открыть нам глаза на ход социальных процессов, на важные явления общественной жизни?

Пример Ивана Ивановича Шмальгаузена, блистательного русского ученого-биолога, позволяет ответить на этот вопрос не просто утвердительно, но и с величайшим воодушевлением.

Возможно, вы улыбнетесь, если я назову темы магистерской и докторской диссертаций Шмальгаузена, защищенных им еще до революции, – замечу попутно, совсем еще молодым, просто юнцом, применительно к докторской степени. «Непарные плавники рыб и их филогенетическое развитие» и «Развитие конечностей амфибий и их значение в вопросе о происхождении конечностей наземных позвоночных». Рыбы, лягушки, тритоны – при чем ту мы? Но подождите иронизировать! Шмальгаузен был глубочайшим теоретиком эволюции. Перед его мысленным взором лежала вся картина развития жизни на Земле, все его вариации, все возникающие на этом пути биологические формы. Он стремился докопаться до общих законов эволюции, понять механизмы, определяющие соотношение индивидуального и исторического развития. И много, поразительно много ему удалось. По складу мышления, по масштабу задаваемых самому себе вопросов он был истинным философом, то есть человеком, проникающим в самую суть явлений и интерпретирующим их на основе сложнейших систем взаимосвязи. Он был настоящим энциклопедистом по широте кругозора, но весь этот ошеломляющий по объему фактический материал не просто складировался в его бездонной памяти, он питал энергию мысли, позволял ей подниматься к вершинам обобщения.

В работе, к которой мы с вами сейчас обратимся, Шмальгаузен занят поиском глубинных зависимостей между двумя биологическими компонентами пола – гормональным и соматическим. Речь, главным образом, идет о тех особых телесных формах, которые охватываются понятием вторичных половых признаков. Первая же фраза – «у большинства животных половые железы имеют весьма яркое формообразовательное значение» – показывает, что как бы далеко ни намеревался исследователь уйти вглубь явлений, расширять поле анализа он не намерен. Постараемся избежать этого соблазна и мы – не будем проводить прямых аналогий между формами братьев наших меньших и нашей собственной психологией пола. Однако, не будем забывать и о том, что речь идет всего лишь о разных звеньях в бесконечной цепи эволюции. Это подчеркивает и сам автор, когда говорит о том, что половые гормоны не имеют видовой специфичности. В экспериментах над животными могут быть использованы гормоны любого иного биологического вида – организм птиц реагирует на гормоны млекопитающих («включая человека», – изящно напоминает Шмальгаузен) или на синтетические гормоны так же точно, как и на «родные». И это родство, пусть даже самое отдаленное, позволяет нам распространить главные закономерности, открытые этим блестящим теоретиком, во-первых, на себя, а во-вторых – на те чисто человеческие аспекты пола, которые нас сейчас и занимают.

«Развивающиеся под влиянием половых гормонов вторичные половые признаки особенно выразительны у многих птиц, а нередко и у млекопитающих, – читаем у Шмальгаузена. – Во многих случаях самцы и самки сильно отличаются по своей внешности – по общей величине и форме тела, окраске перьев или шерсти, различным придаткам и выростам (гребни, шпоры, перья у птиц; рога, бивни, клыки у млекопитающих), голосу, поведению и т. п.

Опыты кастрации птиц, а также эксперименты с пересадкой половых желез показали, что формы зависимости развития вторично-половых признаков бывают различными. Так, например, у домашних кур головные придатки петуха (гребень, бородки и сережки), его пение и поведение развиваются под влиянием мужского полового гормона,… а яркое оперение петуха и его шпоры развиваются и без влияния гормона… С другой стороны, женский половой гормон подавляет развитие мужских независимых признаков, т. е. шпор и петушьего оперения, и стимулирует развитие яйцевода, типичного головного убора и оперения курицы. Вместо пересадки желез можно производить инъекции вытяжки этих желез».

Шмальгаузен подчеркивает, что это – общее свойство позвоночных, от рыб до млекопитающих. Кастрированные самцы внешне уподобляются самкам. Самки, получающие «заряд» мужского полового гормона, начинают походить на самцов. Подобные явления прослеживаются и на более низких ступенях эволюции, у некоторых беспозвоночных – червей, ракообразных. Особняком стоят насекомые: половой диморфизм у них выражен отчетливо, но реализуется он независимо от половых желез. Ни пересадка желез, ни кастрация не ведут к изменению внешних половых отличий.

Но что делает возможными эти метаморфозы, сообщающие полу какой-то странный, зыбкий, изменчивый характер? Шмальгаузен объясняет и это, удивительным образом соединяя глубину истолкования с его лаконизмом и простотой: «В отношении половых гормонов нет качественных различий между полами. Как яичники, так и семенники продуцируют оба половых гормона, но только в разной концентрации. В результате у самки преобладает женский гормон, а у самца мужской. Признаки того или другого пола развиваются только под влиянием некоторого, необходимого для этого минимума концентрации гормонов, когда достигается пороговый уровень нормальной реакции данной ткани». Следовательно, потенциал двойного развития заключен не только в органах, секретирующих гормоны. Чтобы это биологически активное вещество подействовало, меняя женский род на мужской и наоборот, должны дожидаться наизготовке и воспринимающие ткани, ткани-мишени. Значит, и в поведении этих тканей «возможны варианты», как пишется у нас с объявлениях. Их принадлежность мужскому или женскому организму лишь наполовину исчерпывает заложенные в них потенциальные возможности роста и развития.

Очень убедительно показывает это Шмальгаузен на примере оленей. Оленьи рога – характерный признак зрелого самца. Только у северных оленей рогами украшены также и самки. Это, несомненно, приобретение более поздних времен – результат вторичного переноса самцового признака на самку. Сохранилась где-то в Саянах первоначальная, исходная форма этого подвида, с безрогими самками. Каким же образом появляется у кротких олених это чисто мужское, горделивое украшение? Вот ответ. Рога оленей всегда развиваются под влиянием мужского полового гормона, который должен достичь ко времени полового созревания известной пороговой концентрации. Мужской половой гормон выделяется и самками, у северных оленей – не в более высоких пропорциях, чем у обычных. Но у них, у северных, изменилась норма реакции тканей на мужской половой гормон. Морфогенная реакция, выражающаяся в образовании рогов, наступает у них при более низкой концентрации гормона. Потому-то и оказывается достаточно обычного для всех оленьих уровня мужской гормональной активности.

У высших животных гормональные сдвиги не видоизменяют репродуктивную сферу. Сделать самку бесплодной гормоны еще могут, но до того, чтобы самец принес потомство, дело не доходит. А вот на более ранних этапах эволюции возможно и такое. У земноводных половые железы развиваются вначале как обоеполые, и действие половых гормонов может вызвать у них полное преобразование пола. Самки лягушек и квакш под влиянием тестостерона могут превратиться в заправских, сексуально активных самцов, вот только при спаривании их потомство состоит исключительно из самок. (Этот же эффект – отсутствие мужских особей в потомстве – может быть достигнут и за счет повышенной концентрации женского гормона – эстрона). А у тритонов под воздействием эстрона самцы превращаются в самок, способных к нормальным брачным отношениям, но с той опять же оговоркой, что на свет они производят одних лишь самцов.

И, наконец, еще одна поразительная закономерность, имеющая прямое отношение к принципу саморегуляции – одному из «китов», на которых основывается величие и бессмертие природы. Между вторичными половыми признаками и обусловившими их появление половыми железами существует обратная связь. Семенники у петуха функционируют активно – и все более ярким и роскошным становится его гребень. Но лишь до предела, четко обозначенного природой. На определенной стадии развития гребень начинает тормозить развитие семенников. Это полностью подтверждено многочисленными экспериментами. Задержка в развитии семенников прекращает рост гребня. Если половые железы удалить – гребень редуцируется. А если удалить гребень – усиливается рост желез. Такая форма связи, заключает Шмальгаузен, характерна для зрелого организма и ведет к поддержанию подвидного равновесия в системе.

Можем ли мы подставить в эту формулу такие признаки пола, тоже по-своему вторичные, как особенности психологии и социально-ролевых ориентаций? Думаю, что с известными оговорками это было бы правомерно. А значит, и между этой сложной «надстройкой» и биологической базой пола должны протягиваться цепочки обратной связи, тоже обслуживаемые в первую очередь гормонами. Не этот ли самый механизм, только другими словами, мы описываем, когда говорим, что активность на социальном поприще, успешное овладение социальными ролями, которые женщина еще не перестала считать для себя новыми, несомненно влияют на ее материнский инстинкт, делают его менее мощным и настоятельным?

Родив одного ребенка, мать считает себя вполне удовлетворенной. У нее нет потребности еще и еще раз пережить ни с чем не сравнимое душевное состояние, сопряженное с появлением новой жизни. От поколения к поколению растет число женщин, сознательно отказывающиеся от материнства ради самоутверждения на политическом, артистическом, научном попроще. Я не вдаюсь в обсуждение того, что это: мудрый расчет или трагическая ошибка. Хочу лишь подчеркнуть, что голос материнского инстинкта, инстинкта продолжения рода, не препятствует совершению таких сделок с судьбой.

А материнская холодность, ставшая уже бесспорно массовым психологическим феноменом и в таких же широчайших масштабах подрывающая в потомстве способность полноценно вписаться в жизнь общества? Абсолютный полюс холода мы отмечаем, когда мать уходит из родильного дома одна, бросив ребенка на произвол судьбы. Общество отказывается санкционировать такое поведение. Зато оно вполне индифферентно реагирует на холодность к ребенку, замаскированную внешней респектабельностью. Ребенок обеспечен всем необходимым, за ним, как у нас говорят, хорошо смотрят, беспокоятся о его здоровье, принимают меры, чтобы дать ему хорошее образование. Но психологически орбиты его и материнской жизни не пересекаются ни в одной точке. Матери не интересны его чувства, его зарождающиеся мысли, у нее нет доступа к его глубинным переживаниям, страхам. Мои коллеги, работающие с асоциальными подростками – малолетними преступниками, наркоманами, проститутками – видят у них в прошлом одну и ту же картину: одиночество, заброшенность, бесприютность. И сейчас все чаще они говорят об этой постепенной атрофии материнского инстинкта как о родовом признаке, поскольку детство самих матерей проходило в таких же точно условиях…

К концу XIX века, как мы помним, в массовом сознании скопился колоссальный энергетический заряд протеста против неравенства полов. Его хватило на то, чтобы задать работу на все предстоящее столетие – переписать конституции и законы, перекроить социальную стратификацию общества, заново пересмотреть обычаи, нравы, традиции. Уже к середине века в странах европейской цивилизации исчезли все основания считать женский пол слабым – последние штрихи наложило увлечение женщин мужскими видами спорта, культуризмом, восточными единоборствами.