Текст книги "Кольцо. Абсолютная утопия. История про 13 Аркадиев и всего одного меня"

Глава 7
Безумие – 279 лет и 11 часов назад

– Я не хочу этого делать.

– Да мне все равно, либо делай – либо ты уволена.

– У меня клаустрофобия, и вообще! Это же военный объект, и все в этом духе. Пошлите кого-нибудь с опытом работы в военных точках, я не знаю, кого угодно. Что других нет?

– Кроме тебя, сейчас послать некого.

– Я не хочу.

– Полина, я не спрашиваю, хочешь ты или нет, ты журналист и должна это сделать, либо всего хорошего.

Полина молчала, и всерьез размышляла об увольнении. Когда она поступала на московский журфак, всё казалось ей таким светлым и добрым, и лезть в такие дебри ей совсем не хотелось. Военная журналистика, а она относила всю эту историю именно к этому разделу журналистики, совсем ее не интересовала.

Редактор принял молчание Полины за согласие и продолжал:

– Ситуация, скажем так, усложняется, и поэтому тебе надо добыть свежие новости из кольца, взять интервью у главного руководителя проекта Аркадия. Мне по знакомству сказали, что там происходит что-то непонятное, на самом высоком уровне хотят внести изменения, а это не входило в первоначальные планы, зреет скандал. Это произведёт фурор, и это будет бомбой, статья взорвет интернет и все СМИ. А если ее попробуют выкупить, то мы обогатимся. Возьми у Светы свой билет на самолет, и бегом в аэропорт.

Полина слушала в полуха, потом вздохнула и сказала:

– Ладно.

Она вышла из кабинета, немного громче обычного хлопнув дверью. Света уже видимо бронировали билеты, Полина подошла к ней, и недовольно на нее уставилась. Света закончила стучать пальцами по сенсорной панели и сказала:

– Все готово, летишь из Щёлково-2, терминал D. Вся информация уже на почте, поторопись, регистрация скоро начнется.

После этого Светлана приторно улыбнулась. А Полина буркнула, уже уходя:

– Спасибо.

Дорога заняла всего два часа, ещё целых три часа ушло, чтобы пробраться к кольцу. Аккредитация СМИ, всевозможные разрешения, и многочисленные пропуски журналиста, «закапывались» в землю военной бюрократической машины, и на каждом КПП приходилось их «выкапывать», ждать ответственное лицо, показывать документы, объяснять причину визита, проходить личные досмотры, а если не помогала корочка, приходилось доставать другие дополнительные документы. На следующем КПП все повторялось опять, Полина уже сбилась в их количестве, а на одном даже пришлось звонить в редакцию, и главный редактор долго орал в трубку на офицера, который совсем не понимал, чего от него хотят.

И вот злая, уставшая, лохматая, она стояла у маленького технического входа в кольцо, под ногами подобно змеям роились в несколько слоев провода, и стоило большого искусства войти через этот вход внутрь, чтобы не сломать ноги. Ей даже не выделили провожатого, а просто показали на бесконечные провода и сказали идти вдоль них, пока она не упрется во вход.

Полина включила на телефоне фонарик, светя себе под ноги, неуверенно пошла внутрь. Проход с проводами петлял, а слабый красноватый свет подсветки под потолком больше мешал, чем освещал проход, только телефон ее спасал. Идти было сложно, и за пять минут она прошла всего 15 или 20 метров, повороты петляли, а провода сильно мешали идти, их было слишком много.

Впереди появился слабый свет, Полина вышла в служебное помещение, по всей комнате расходились провода в разные стороны, как паутина. Она мало что понимала в этом, но тут хотя бы можно нормально стоять. Посередине комнаты находилась маленькая складная лестница, ведущая вверх к люку, вся поверхность потолка была в отверстиях решетки, и можно было посмотреть, что твориться наверху. Яркий свет падал оттуда на Полину длинными полосами.

В комнату сверху быстро вошел человек, и стал спускаться вниз. Полина хотела сделать фото помещения и человека, но ее старый телефон очень быстро предательски разрядился: тут не ловила беспроводная зарядка.

Человек заметил Полину и с интересом на нее уставился, а Полина включила профессионального журналиста, сделала лицо «кирпичом» и уверенно спросила:

– Мне нужен Аркадий, как его найти? Я журналист из Москвы.

– Аркадий?

– Да, Аркадий.

– Подождите тут минутку, я кое-что проверю и отведу вас к Аркадию, хорошо?

– Можно я поднимусь верх по лестнице? Тут ждать не очень уютно.

– Конечно, сейчас вернусь.

Полина поднялась верх по лестнице, и осмотрелась. Это было тоже техническое помещение, просто более освещенное.

Вокруг раздавались странные шумы, которые Полина приняла за работу машин, или что-то в этом духе. Тут же такие высокие и передовые технологии, наверняка все работает и шумит.

Через пару минут вернулся этот человек и поднялся к Полине.

При более ярком свете, его лицо очень не понравилось Полине: странная отчужденность, при этом бегающие и не фокусирующиеся глаза. Она узнала его и сказала:

– Подождите, вы же Аркадий! А зачем вы…

– Да! Аркадий это я!

Полина несколько замешкалась, ей показалось все это странным, и ситуация ей нравилась все меньше, и сам Аркадий ее пугал своим взъерошенным и отстраненным видом. Она уже неуверенно, сказала ему:

– Я, собственно, пришла к вам.

– Да, ко мне, вы пришли ко мне, вы все пришли ко мне!

Полина перепугалась, надо было срочно уходить. Только сейчас, когда гул проводов почему-то стих, она различила посторонние шумы, кто-то стрелял, а ещё казалось, что она слышит крики людей.

– Извините, я забыла список своих вопросов в машине, я сейчас схожу за ними, потом вернусь и задам вам пару вопросов, хорошо?

– Куда вы хотите уйти?

Страх, который только вырисовывался в сознании молодой журналистки, резко пророс корнями и превратился в панический ужас, ее напугал этот вопрос. Ей не понравилась сама его манера, а от слов «куда вы хотите уйти» больно закололо под ложечкой.

– Я к машине, сейчас вернусь.

И Полина потянулась вниз к лестнице.

Аркадий странно на нее посмотрел, но ничего не сказал.

Она уже не боялась показывать своего страха, быстро рванулась вниз, и на ощупь пошла к выходу. Обратный путь почти без света занял много времени, но у страха глаза велики и легкие отсветы красных аварийных ламп помогли ей найти путь.

Она подумала, что впереди перегорели лампы, там была кромешная тьма. Она выставила руку вперед, чтобы ощупать поверхность. И рука задела металл абсолюта. Выхода не было. Не понимая, что происходит, и с пару минут ощупывая все поверхности, Полина нехотя пошла обратно. В ее голове почти не было мыслей, только природный и звериный страх. Ей надо просто вернуться обратно, и выйти через другой ход, вот и все. Легкая надежда окрылила ее, она пошла обратно. Ведь должен быть другой выход? Ну, этого Аркадия к черту, сейчас найду других людей, и они мне помогут.

Когда Полина вернулась обратно, лестницы в центре помещения не было, а сверху был закрыт люк. Аркадия сверху тоже не было. Через пару минут погас свет сверху, и наступила полная тьма, и только шум машин и выстрелов окружал ее.

Глава 8
Жизнь в деревне

Лекции Николая об урожае не носили практичной пользы, это понимал я, понимал он и все остальные. И как я смутно догадался, учить меня на помощника агронома никто не собирается. Он тут был особо и не нужен. Со всем справлялся сам Николай, и только в далеком будущем ему нужна была замена, но он был не сильно старше меня, и, следовательно, когда он уйдет на покой, он так же останется тут, и сможет и дальше выполнять свои административные функции. И как следствие, до главного агронома мне просто не дожить физически.

Вся моя обязанность была в том, чтобы выкапывать картошку, перебирать ее, часть оставлять на рассаду, а часть складывать в тележки. На одном поле мы работали по 20–30 человек, от пенсионеров было мало пользы, видимо они рылись в земле скорее ради удовольствия, поэтому молодое поколение, к которому относился только я и иногда сам Коля, работало значительно эффективнее. Но и от этого не было особенной пользы, торопиться было некуда, со всем справлялись, и все успевали. Небольшая скорость просто компенсировалась большим количеством рук, и не большим объемом работ.

На второй день сборки урожая у меня прихватило спину, конечно, это не с привычки, целый день быть согнутым и собирать картофель. Не то чтобы я совсем не мог согнуться или разогнуться, но долгое нахождение в согнутой позе и вообще любые серьезные нагрузки отдавались сильной болью в спине.

Николай вполне понимающе к этому отнесся, все, кто начинает свой путь тут, так или иначе, мучаются с непривычки. Обычно это спина, как и в моем варианте.

Я отлежался пару часов и мне стало получше, и меня неожиданно послали на гору, которая была у самой северной стены. Там находилась маленькая метеостанция, конечно, называли ее так условно. Она регулировала осадки в этой части кольца, делала замеры чистоты воздуха, но никаких метеонаблюдений она не проводила.

Всю свою жизнь, я думал, что отсюда ещё управляют жизнеобеспечением кольца, воздухом и водой. Но я оказался не прав, Николай мне бегло объяснил, как все обстоит на самом деле. Водная акватория, независимая часть системы жизнеобеспечения, и соединенная сложной системой труб по всему кольцу, где циркулировала вода, бесконечно очищалась. Системы, связанные с воздухом, работают тоже автономно и независимо, они только тут располагаются, никакого управления этими системами из этой станции на горе не происходит. Человек мог ошибиться, поэтому к нему нет доверия, и тут все полностью автоматизировано. Человек только наблюдал за работой всех систем, и если случалось что-то выходящее за рамки, то ремонтировал какие-то ее узлы.

Станция просто вызывала дождь. На ней работал всего один дед, и звали его Александр, или просто дядя Саша. Раз в пару недель ему надо было носить еду, он был староват и сам ходил уже не очень, и особо не любил общество людей. В общем, хорошо устроился, людей на горе нет, ходить далеко не надо, еду носят.

Поначалу, абсолютно все захватывает, даже в такой работе – все интересно. И я с большой радостью принял это задание, взял сумку, набитую продуктами, ещё Николай вручил мне папку с бумагами, с графиком и обильностью осадков, и попросил передать дяде Саше.

Напоследок с напутствием, он сказал:

– Дядя Саша хороший дедушка. Тебе он понравится. Горка с серпантином, невесть какая, ты осторожнее там. Я как-то чуть не свалился с целым рюкзаком по дороге, он перевесил и что-то пошло не так. Удержался. Но я очень рад, что теперь не только мне одному надо ходить в такую даль и карабкаться по горам.

Он добродушно рассмеялся, вытер пот со лба, и потом его внимание перехватило что-то другое. Не прощаясь, Николай быстро отошел от меня и на ходу стал громко говорить в сторону:

– Марина Геннадьевна, что вы делаете, куда вы ее тащите?

Я бросил взгляд в ту сторону, там бабушка, к которой и обращался Николай, вцепилась в груженную капустой тележку и попыталась сдвинуть ее с места.

Я пошёл на север, между полей, вдоль длинных теней от тополей.

Подъем и правда оказался несколько крут, я метнулся по серпантину пару раз туда и обратно, потом аккуратно переступил через груду камней, которые осыпались прямо на горную тропинку, и присел отдохнуть, осмотреться. До верха оставалось ещё метров 50, как мне показалось. Рюкзак оттягивал плечи, а документы в мягкой папке, которые я нёс руках, сильно мешались. Я открыл рюкзак и положил документы туда, немного стянув верх, чтобы не сильно их помять.

Я помнил заветы Николая и старался очень аккуратно подниматься со своей ношей, я насчитал 3 или 4 места, где можно было хорошо так упасть кубарем вниз и даже сломать себе шею.

Над нависшем сверху маленьким выступом скалы показались антенны. Значит я уже рядом. Обогнув этот скальный пролет, я оказался на площадке, на которой стоял маленький бетонный домик. Его крыша была округлой, и вся утыкана антеннами. Позади ее, в том месте, где я смотрел на эти антенны снизу – стоял, в опасной близости от края – туалет. Значит удобства у нас во дворе, подумал я про себя. Какая-то ирония и, видимо, юмор, заставили поставить туалет у обрыва. Чувствуется, что у хозяина все хорошо с фантазией и чувством юмора.

Рядом с домом были сложены камни таким образом, что образовывали почти ровную скамейку длиной в полтора метра. Небольшое окно было занавешено изнутри.

Навстречу мне вышел бойкий старичок с живым лицом, и только глубокие бороздки морщин у рта выдавали в нем угрюмого человека. Он пожал мне руку и сказал:

– Меня зовут Александром, можешь просто звать дядя Саша. Редко встретишь у нас молодых людей. У нас тут все просто, без городского официоза с полными именами и регалиями.

– Арсений, или просто Сеня, очень приятно. Это ваша идея поставить туалет над самым обрывом? Чтобы как бы обделываться на всех сверху.

Старичок рассмеялся и, похлопав меня по плечу, сказал:

– А ты смышленый малый. Ну, пойдем в дом, через несколько минут у нас запрограммирован дождь.

Я вспомнил о документах, и достал их из рюкзака, они немного помялись. Дядя Саша взял их, и пошёл в дом, а я последовал за ним.

Сам домик был не большой, 5 или 6 квадратных метров. Чувствовался тот же аскетизм всей деревни, и так же теплая и мягкая любовь его жителей к своим домам. Везде стены украшены различными рисунками, вырезками и фото. На маленьком столике разложены камни, они составляли круглый, сложный узор. Дедушка объяснил, что ему легче думается, когда он смотрит на эти камушки. Маленькая кровать в углу и шкаф у ее ног. Собственно вот и все. Если не считать оборудования, вмонтированного в свободную стену. Посередине комнаты стоял одинокий стульчик. Вообще я не прав, помещение очень заставлено. Просто каждый предмет сам по себе аскетичен и прост, и кажется, что все вокруг пустует. Но таких предметов набирается очень много, и комната выглядит очень уютной.

Я поставил рюкзак, и дядя Саша стал вынимать продукты из него. Сначала я не понял, куда он хочет их складывать, потом он открыл шкаф, нижняя часть его была холодильником.

Он сделал нам чаю, я сел на кровать, а он на одинокий стульчик и внимательно уставился на меня своими глазами-бусинками. Его глаза практически светились синим цветом в полумраке дома. Я молчал, он отпил чая и спросил:

– Ты вроде не туповат и не стар, почему тебя в огород отправили?

Из меня вырвалось «Ох», и все что накипело за последнее время, все, что я думал обо всем этом, я рассказал дяде Саше: и про распределение, и про расстроенную мать, конечно, без подробностей.

Мне показалось, я мог доверять этому безобидному старичку, да и что я терял? Да и ничего криминального не было в моем рассказе, а диалог отца я корректно опустил.

Дядя Саша слушал, почти не моргал, только иногда отпивал чай, после чего ставил его на пол, скрещивал руки на груди и продолжал внимательно слушать.

Я закончил, и он сказал мне:

– А какая разница, куда тебя распределили? Тебе-то что с этого? Ты все равно в кольце.

– Ну да, собственно разницы…

– Обожди минутку, я слушал тебя, не перебивая, теперь и ты меня послушай.

Он нахмурился, замолчал на миг и продолжил:

– В юности все кажется ярким и светлым, жизнь кажется тебе справедливой и любящей тебя, как тебя любит мать. А люди кажутся тебе несправедливыми, и не любящими тебя. А в старости понимаешь, что и жизнь тебя не любит, а люди не просто тебя не любят, они тебя ненавидят. И каждый человек другому человеку – враг. И это хорошо видно в таких маленьких закрытых эко-пространствах. Кольцо пережует тебя, и ты будешь частью грунта. Но пусть оно лучше жует тебя тут, на каком-то подобии природы, чем там, в муравейнике. Поживешь тут какое-то время, очень хорошо это поймешь. А сейчас даже не пытайся об этом переживать.

Мне было нечего по существу возразить, и я молчал, а дедушка, скорее всего, видел очень мало людей, и ему хотелось говорить. Впрочем, и мне тоже было приятно его слушать:

– Ну, распределили бы тебя в цех, как твоего отца, ну или закончил бы ты университет и пошел работать в правительственный квартал, и что? Кем бы ты стал в итоге? Почтальоном, чиновником, которые пускают целый день по кругу бумажки? Кем? Ты окружен, ты хомячок в колесе, который понимает, кто он такой и что даже находится в вечной ловушке. Ты, видимо, даже не знаешь, кто такие хомячки.

Я влез в его монолог:

– Я-то все понимаю, но матери разве объяснишь?

Дед только махнул рукой вместо ответа, помолчал и продолжил:

– Впрочем, и я тоже хомячок, только очень старый и который почти ничего не делает. Это самая большая наша проблема, мы видим, что все вокруг живут глупо и бессмысленно, но за собой этого совсем не хотим замечать. Так и проживаешь всю жизнь, сначала ты молодой и неопытный дурак, а потом старый и очень опытный дурак. Но я тебе вот что скажу, главное это стать счастливым, даже если весь возможный спектр твоего счастья – это герметичный город, с горошину величиной.

Я вздохнул, а он спросил свое «стариковское», вечное, что спрашивает каждый пожилой человек у молодого:

– Девушка-то есть у тебя? Как она восприняла твое распределение?

– Без энтузиазма.

Я вспомнил разговор с Алисой, ее бровь с удивлением поднялась вверх, когда я сказал ей о своем распределении. Я не ошибался в дедушке и сказал ему напрямик, что думал:

– Ее мир, это кольцо, она не понимает, что за ним ещё целая планета. Она даже в голову не хочет брать, что за железом абсолюта все может быть иначе и не так, как тут.

Дедушка рассудил:

– Но ведь это и правда ее мир, а так же мой и твой, и всех нас. Она и мы не увидим этого мира, мы тут навсегда.

Он с минуту помолчал и сказал:

– В любом случае, ты умен и в тебе есть жизнь, не запри свою душу в этом проклятом кольце.

Только сейчас я заметил, что на улице полил дождь. Дядя Саша встал и закрыл дверь, чтобы капли не падали внутрь. Садясь на свой стульчик, он сказал:

– Он закончится через пару минут, подожди, пока все высохнет, и можешь идти. На мокрых камнях очень легко свернуть себе шею, особенно на спуске.

Мы ещё какое-то время поговорили, он показал мне оборудование для управления дождем и в общих словах рассказал, как оно работает. В кольце практически не осталось какого-то оборудования в рабочем состоянии, кроме систем жизнеобеспечения. Поэтому оно вызвало у меня большой интерес.

Дождь закончился, земля подсохла, и я пошел обратно в деревню на равнину. На прощание мы пожали друг другу руки, я пообещал, что буду сам носить ему продукты в будущем.

– Давай, до встречи! И осторожно в том месте спуска, над которым стоит мой туалет.

Мы рассмеялись, я направился вниз.

На обратном пути, я думал о словах деда, как во многом он прав. Примерно так же думал и я, так же думал и мой отец. Дедушка определенно мне нравился.

Глава 9
Плохой загар

Договориться с Николаем, чтобы, по возможности, именно я таскал продукты дедушке Саше, было не сложно. Ему было все равно, кто это будет делать, а сам он это делать не любил. Мало кто хотел лезть на этот серпантин и рисковать своей шеей. А может он сам не очень любил дедушку Сашу, я не знаю. Мне показалось, что дедушку Сашу вообще не очень любят, а скорее уважают.

Я доработал отведенное сменой время, и стал собираться домой. Я уже подружился со всеми жителями деревни, примерно понимал, что к чему и как тут все устроено. И получил первый опыт работы в полях, меня нагрузили картошкой и морковкой, в подарок моим родителям. Я поспешил на утренний трамвай, который должен был вот-вот прийти к сельской станции.

Мне оставалось метров 50 до станции, как из-за деревьев появился трамвай.

Водитель трамвая, Семен, кажется, фамилия у него была Ландино, человек крайне вредного и педантичного нрава. Он меня ждать не станет, слишком уж он важный и деловой. Водить единственное транспортное средство в полюсе для него большая честь. И он очень этим гордился.

Поэтому я бегом побежал к станции.

Но мне повезло, видимо, он кого-то привез и поэтому я успевал добежать. Но уже на остановке я остановился, и не поверил своим глазам.

С сумкой на станции стояла Анна и улыбалась мне. Я спросил ее:

– Ты чего тут делаешь?

– Работаю я тут теперь, прыгай в трамвай, Сёма сегодня не в духе, я опять его отшила.

– Тебя тоже сюда распределили?

– Можно и так сказать.

– Что значит «можно и так сказать»?

На несколько секунд она замялась.

Я не дождался ее ответа, прыгнул в трамвай и двери моментально закрылись. Вредный Семен не хотел, чтобы мы долго говорили, и старался побыстрее увезти меня от его возлюбленной. Вообще это была одна из самых глупых, и одновременно романтичных историй кольца моего времени. Семен сох по Анне, сколько я себя помню, а помню я себя долго. Аня так же долго его отшивала, по ее словам, он был не ее человек и сильно ее бесил. А сердцу не прикажешь, и Семена, конечно, было по-своему жалко. Трамвай был пуст и я сел в самый конец, где было три места. Сел по-царски, посередине. Через пару минут мы уже были в туннеле под горой, на склоне которой, у внешней стороны кольца, жил мой новый знакомый, дед Саша.

Я не очень понял, как это ее, отличницу, распределили сюда. Почтальон не приходил, хотя он мог принести весть о ее распределении ещё, когда принесли весть о моем приезде, Николай же ничего мне не сказал, но с другой стороны, он же не должен передо мною отчитываться. Но какой толк будет от нее на поле? Это как забивать гвозди микроскопом. Хотя, какая разница? Надо чаще себе говорить: «какая разница» – это снимает множество проблем в жизни. Тут было слишком много «но» и, в частности, это все не моего ума дело. Семен, наверно, будет ревновать ее ещё сильнее, чем раньше.

Трамвай остановился на большой остановке на севере, вошло несколько человек, в том числе и пара бывших одноклассников. В их числе был брат Анны, я подумал спросить про ее распределение у него, но отбросил эту мысль. Не очень корректный вопрос при свидетелях.

Но таким рыцарем был я один. Ребята наше общение начали сразу с шуток:

– Что, Сеня, загораешь, да?

– На курорт уехал?

По нашим канонам красоты быть бледным – очень круто, а вот загар относит тебя к работе на полях, практически самому низкому социальному уровню кольца. Молодости позволено любое зло, и особенно хорошо видно, когда это зло обратилось против тебя. Неужели я тоже такой злой среди других людей? Я стал вспоминать случаи, когда я тоже был груб или зол с людьми.

Естественно, за несколько дней я особенно не загорел, кожа, возможно, немного подрумянилась, но думаю, что это не заметно в сумраке трамвая. Они просто знали, весь город знает, что я теперь работаю на полях.

Я вспомнил Петю, видимо, теперь у нас ещё больше общего.

В голову полезла новая мысль, видимо, я тоже «выдал» в речи что-то такое, что говорить совсем не надо, и за это поплатился своей судьбой. Теперь мне казалось, что я понимал Петю, мне было за него обидно, и я старался в силу своих скромных возможностей и редких встреч с ним не обижать его и всячески поддерживать. Но иногда и я шутил над ним, и тоже подтрунивал, мусолил эту тему с его выступлением год назад. Но по-настоящему понимаешь беды другого человека, только когда сам попадаешь в схожую ситуацию. А наши ситуации все больше походили друг на друга. Если ты не «испытал» такой же беды, как другой человек, ты можешь только делать вид, что понимаешь его и солидарен с ним. Но, на самом деле, твое понимание очень условно и поверхностно, сытый – голодного не поймет.

Не то, что их маленькая шутка задела меня, но она сильно задела. Да, они задели меня, и я бы сейчас хорошо приложил их всех о поручень трамвая.

Только брат Анны стоял с кислой мордой, и особенно не принимал в этом участия. Оно и понятно, его сестра тоже теперь на полях. Мы встретились взглядом, его глаза были безразличны. Я им ответил:

– Да, теперь буду кормить вас, оболтусов, и следить за вашей диетой!

– Да, уж будь так добр, не отрави нас!

– Я подумаю.

Они сказали ещё несколько фраз в том же духе, но уже вяло и без энтузиазма. Можно было бы посмеяться вместе с ними и вроде как над собой, но я не стал, и только выдавил подобие улыбки. Мы уже подъезжали на станцию Муравейник, и «мяч» в этой словесной перепалке был на их стороне. Андрей, который был рядом с братом Анны, сказал:

– Тебя, кстати, Петр искал.

– Да? Когда?

– Вчера, но ты загорал, и он тебя не нашел.

– Спасибо, ребята, на добром слове.

Я уже не скрывал своей злости к ним: какие все-таки они скоты! Андрей нехотя сказал за всех сразу:

– Ладно, не обижайся.

– Угу.

Мы вышли вместе в Муравейнике и каждый пошёл своей дорогой.

Муравейник назван так совсем не случайно: вся западная часть кольца полностью заполнена жилым массивом. От самого низа и до потолка использован каждый метр, и бесконечный жилой дом уже медленно расползается на север, и даже пытается расширяться на юг в рабочую часть кольца.

Если бы я верил в магию, то подумал, что муравейник обладает собственным разумом и душой, а мы – лишь его муравьи, поддерживаем в нем жизнь, чтобы он рос и дальше, и мог занять все больше и больше места.

Расширяться на юг ему значительно сложнее: муравейник переходит в фабрики и заводы, которые мешали ему на его пути дальнейшего роста. Но уже пара самых крайних фабрик, которые примыкали к нему со стороны юга, уже переделаны в жилой массив и надстроены до самого купола кольца. Это произошло под давлением общественности, ведь слишком близкое расположение фабрики не очень хорошо сказывается на жизни людей, шумно, неэкологично и всякое такое. Но когда пару зданий отдали в жилой фонд, проблема автоматически сместилась на десяток метров в сторону юга. Ведь теперь и там были фабрики, которые примыкали к новому жилому массиву. Почему-то этот факт никто во внимание не принял, и ситуация висит в подвешенном состоянии.

Станция трамвая находилась в самом сердце муравейника, и проходила его насквозь. По сути, это просто длинный туннель с одним выходом посередине, а все пространство туннеля образовывали стены квартир, магазинов и других помещений. Со станции можно было либо разойтись по нижнему уровню, или перейти через рельсы на другую сторону муравейника, либо подняться на уровень верх. Тут же несколько перпендикулярных длинных аллей, в центре которых так же расположены магазины, некоторые учреждения, парикмахерские и все самое необходимое для жизни, между ними располагались бесконечные входы в квартиры, где-то через десяток помещений обязательно расположены лестницы, ведущие на верхние или нижние этажи. И так повторялось из этажа в этаж, сначала с некоторым расширением на секции, ведь кольцо по центру расширялось, а потом с сужением, ближе к куполу, пока не доходило до последнего яруса, где был лишь оставлен небольшой пролет купола по центру, который давал свет.

Во всех частях купола грунт и точка низа находились где-то на 1/3 кольца. А муравейник, который всегда хотел кушать, поглотил свою часть кольца полностью, и поэтому когда трамвай въезжал в район запада, он всегда резко уходил вниз, до самого основания, на самый нижний уровень. Все нижние ярусы состоят из коммуникаций, бесконечных труб и вспомогательных помещений вперемешку между собой.

Честно говоря, я немного соскучился по своему району. Это мой дом, тут я родился, и с большей долей вероятности, здесь и умру. Конечно если, как других пенсионеров, меня внучки не сбагрят в «огород для престарелых», насчёт внучков я погорячился, воспоминание об Алисе неприятно кольнуло грудь. Я поздоровался с местной районной легендой, местным продавцом в маленьком магазине, он был примечателен тем, что никто не помнил его имени. А ему это почему-то очень льстило, и он поддерживал ауру таинственности и никогда его не говорил. Бесконечно добрый и хороший мужичок неопределенных лет, казалось, что он был тут всегда и никогда не старел.

Я поднялся до своего яруса, и решил посидеть на центральной аллее. Центральные аллеи повторяют собой маршрут трамвая, только на уровень выше, и в ширину не многим больше чем весь туннель снизу. По центру аллей располагались стенды с информацией, мусорные баки для последующей переработки отходов, скамейки и редкие фонарные столбы для дополнительного освещения ярусов. Ещё тут неизменно находятся декоративные кольца, памятники, поставленные на первое столетие кольца в подарок гражданам. Выглядят они ужасно, и многие жители, если их окна выходят к этим аллеям, крайне не любят их. Но, в целом, все давно привыкли как к наследию и скудной работе архитекторов давно минувших лет. Кто-то их уже и любит, и по праздникам эти кольца обматывают лентами ткани или чем не жалко. Я сел на одну скамейку, прямо рядом с лестницей, положил рюкзак рядом, чтобы никто не сел и не стал опять шутить про мой загар.

Ярусы между собой имели отверстия для лучшей вентиляции и освещения с обеих сторон, вытянутые туннели-колодцы, длиной около тех метров, шириной 20 сантиметров. Сквозь них падал свет вниз, конечно его было не достаточно для хорошего освещения нижних ярусов. И внизу, где ездил трамвай по рельсам, было совсем уж темно. Тем более на нижнем ярусе сверху стояли сетки, чтобы мусор не падал на рельсы.

Бетон, из которого сделан муравейник, сваи и перекладины, и эти колодцы с беловатым светом были мне дороги, я знал каждый изгиб этих ярусов и всех пролетов. Даже эти уродливые кольца, бесполезные памятники конструктивизма первой эпохи – по-своему мне дороги. С каждым из них у меня связано множество воспоминаний, я смотрю на скол на бетонном выступе дома, и сразу вспоминаю, как бежал вдоль него в детстве. Как мы бегали с Петром и другими ребятами по ярусам и играли в войнушку, между армией внешнего мира и защитниками кольца. Веселая забава была с этими кольцами-памятниками – один ребенок вставал с одной части кольца, а другой напротив. Первый должен был принять интересную позу и выражение лица, а другой ее повторить, как зеркало.

Как это было недавно, и одновременно давно.