Текст книги "История Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. в одном томе"

Можайская линия обороны

На пути немецких танков к Москве в тот момент стояла так называемая Можайская линия обороны, которая сооружалась с середины июля 1941 г., после потери Смоленска, в 120–150 километрах от Москвы. Она не имела постоянного гарнизона, на ней находились только ее строители. Укрепления еще нужно было заполнить полками и дивизиями. Первыми сюда отправились курсанты Подольского пехотного и артиллерийского училищ, пехотного училища имени Верховного Совета (знаменитые «кремлевские курсанты») и политического имени Ленина. Бросать в бой будущих офицеров в качестве простых солдат командование любой армии решалось только в действительно критические моменты.

Однако нескольких тысяч курсантов было недостаточно для заполнения позиций на фронте почти в двести километров. Нужны были резервы, и теоретически у командования Красной армии они были. В Подмосковье на формировании находилось семь стрелковых дивизий, но все они еще учились и не были готовы сразу идти в бой. Необученные части могли как свеча сгореть в первом же бою, задержав противника в лучшем случае на несколько часов. Генеральный штаб и его начальник маршал Б. М. Шапошников прекрасно понимали, что Сталину нужен не доклад о брошенных на защиту столицы «штыках» сегодня, а успешный результат завтра. В этих условиях советскому командованию пришлось принять одно из самых трудных решений за всю Великую Отечественную войну. В сентябре 1941 г. в блокадном Ленинграде уже начинался голод, доставлять продукты в окруженный противником город становилось все труднее, и Ставка Верховного главнокомандования накапливала под Ленинградом силы для прорыва блокады. Однако спустя несколько часов после катастрофы под Вязьмой эта операция была отменена. Ленинградские дивизии получили приказ грузиться в эшелоны, которые пошли под Москву – на Можайскую линию обороны. Также вдали от фронта остались ополченцы: пришедшим в октябре на защиту столицы москвичам нужно было учиться военному делу. На достаточном уровне боеспособности из вновь сформированных соединений были танковые бригады, которые сменяли парашютистов, остатки разбитых дивизий, разрозненные отряды из тыловых служб.

Разведывательный отдел штаба группы армий «Центр» в середине октября был в предвкушении победы: «Противник в настоящее время не в состоянии противопоставить наступающим на Москву силы, способные оказать длительное сопротивление <…> Все, что осталось от противника после сражения, оттеснено на север или юг». Однако «счастливчики», первыми стартовавшие к Москве, вскоре пожалели о своей участи первооткрывателей. Вырвавшиеся вперед немецкие моторизованные подразделения встретили на Можайской линии неожиданное и упорное сопротивление советских войск. Командир легкого танка T-II 3-й танковой дивизии Людвиг Бауэр вспоминал: «… сопротивление русских было очень сильным. Бои были интенсивные и очень тяжелые. У нас периодически были проблемы с боеприпасами, потому что приходилось много стрелять. Я не понимал, как русская пехота могла оказывать такое интенсивное сопротивление?!»

На том же Бородинском поле, на котором в 1812 г. развернулось генеральное сражение с великой армией Наполеона, в октябре 1941-го снова был жестокий бой. Прибывшая с Дальнего Востока 32-я стрелковая дивизия сражалась с эсэсовцами из моторизованной дивизии «Дас Райх». Штаб дивизии располагался именно там, где во время Бородинской битвы находился командный пункт главнокомандующего Русской Императорской армии генерала от инфантерии М. И. Кутузова. Командир дивизии полковник В. И. Полосухин, рассматривая в бинокль Бородинское поле, сказал: «Священное место. На таком поле нельзя плохо драться с врагом». Первые немецкие танки показались на шоссе Москва – Минск. Они шли по магистрали колонной по два. По обеим сторонам дороги располагались советские ДОТы с противотанковыми пушками. У деревни Ельня шоссе спускалось в глубокую лощину к реке. Дождавшись, когда танки противника спустятся в низину, советские артиллеристы открыли огонь. Развернуться «панцеры» не могли, и на дороге образовался затор. В результате вся передовая колонна немцев была уничтожена. Приказ командующего Западным фронтом Г. К. Жукова был однозначным – продолжать упорную оборону на Можайском рубеже. Каждый день, выигранный в этих боях, давал возможность подтянуть из глубины Советского Союза к Москве еще одну часть.

Позиционные бои на Можайской линии обороны продолжались несколько дней. Вместе с красноармейцами 32-й дивизии оборону держали танкисты 20-й танковой бригады. Командир тяжелого танка КВ А. В. Боднарь вспоминал: «Когда немцы прорвались на участке 32-й дивизии, на самом Бородинском поле, наша бригада развернулась и встала в оборону. У моего танка КВ только башня из окопа торчала с 76-мм пушкой. Поэтому я без всякой боязни с дистанции метров 500–600 сжег два бронетранспортера. Когда немцы выскочили из этих бронетранспортеров, я еще их из пулемета полосовал». Эсэсовская моторизованная дивизия «Дас Райх» понесла огромные потери, большинство ее командиров были либо убиты, либо получили ранения. На Бородинском поле потерял глаз командир дивизии оберстгруппенфюрер СС Пауль Хауссер. До конца своей военной карьеры он носил на лице повязку – напоминание о Бородино.

Рядом, под Малоярославцем, сражались подольские курсанты. На выручку к ним из-под Ленинграда подошла 312-я стрелковая дивизия полковника А. Ф. Наумова, а с запада – вышедшая из окружения 53-я стрелковая дивизия. По оценкам немецкого историка Пауля Кареля, в пятидневном сражении атакующие немецкие войска понесли большие потери, большинство батальонных и ротных командиров были убиты или получили ранения. Немцы пытались сломить сопротивление защитников Москвы шквалом огня. Курсант Подольского артиллерийского училища И. Макуха вспоминал: «От прямого попадания в ДОТ нас сбивало с ног взрывной волной, осыпало бетонными осколками, из глаз и ушей выступала кровь. Я получил контузию и семь осколков гранаты». В результате нескольких дней боев противнику удалось продвинуться только на триста метров. Тогда немецкие танки попытались их обойти, но охват и обход не вызвали панического бегства. Более того, когда немцы двинулись на подольских курсантов с тыла, их встретили меткие выстрелы поставленных на прямую наводку зениток. Запертые в лощине, немецкие танки метались, вспыхивая один за другим. Из колонны в 14 «панцеров» ускользнул только один. Зенитки снимали с позиций противовоздушной обороны Москвы и придавали сражавшимся на подступах к ней дивизиям. В качестве противотанкового средства эти орудия сыграли заметную роль в обороне столицы Советского Союза.

Уже к середине октября войскам Красной армии удалось привести фронт в состояние неустойчивого равновесия. В донесении штаба 57-го танкового корпуса, который вел наступление в районе Медыни и Можайска, сообщалось, что «последние бои за овладение русскими позициями были самыми ожесточенными за весь период кампании в России, так как противник оказывает яростное сопротивление, укрепившись в бетонных долговременных сооружениях, построенных еще в мирное время. Потери в танках с начала операции до середины октября сильно возросли». «Счастливчикам», первыми рванувшимся на Москву, в немецкой армии теперь уже мало кто завидовал.

Курсанты и свежие дивизии были не единственными защитниками Москвы. Крупные силы группы армий «Центр» в решающие дни середины октября 1941 г. были скованы боями с окруженными под Вязьмой и Брянском советскими армиями, которые не капитулировали, а дали свой последний бой. На трехсоткилометровом периметре окружения они сдерживали 24 немецких дивизии. Для немцев сражение с окруженцами не было легким. Командир 7-й танковой дивизии Ганс фон Функ отмечал: «Последовавшие затем (после окружения. – Прим. авт.) бои относятся к числу самых тяжелых, какие только приходилось вести дивизии. Целые гренадерские взводы были уничтожены до последнего человека». Пробиться из «котла» удалось немногим красноармейцам. Так, из состава 20-й армии вышло всего 5 тысяч человек. В течение недели боев сопротивление окруженных было сломлено, остатки войск трех фронтов были взяты в плен. Был ранен и попал в плен командующий армией генерал-лейтенант М. Ф. Лукин, уже в плену ему ампутировали ногу. В своем дневнике генерал-фельдмаршал Федор фон Бок записал: «Впечатление от созерцания десятков тысяч русских военнопленных, тащившихся почти без охраны в сторону Смоленска, ужасное. Некоторые падали и умирали прямо на шоссе от полученных в боях ран». Большинство увиденных немецким военачальником пленных красноармейцев погибли в лагерях зимой 1941/42 г. Однако за время боев с окруженными частями и дивизиями Красной армии немцы упустили время и теперь были вынуждены преодолевать раскисшие после дождей дороги. Фон Бок с досадой отмечал: «Войска группы армий постепенно начинают застревать в грязи и болотах».

Позднее неудачи октябрьского наступления вермахта на Москву стали объяснять исключительно погодными условиями. К примеру, известный немецкий историк Пауль Карель писал: «Дождь превратил землю в болото – непроходимое болото. Генерал-фельдмаршалу фон Боку пришлось уступить победу трясине». Однако очевидно, что раскисшие в период дождей дороги одинаково отрицательно действовали на обе противоборствующие стороны. Если немцам они мешали наступать, то Красной армии – обороняться. Вот как М. Е. Катуков описывал переброску своей танковой бригады на правый фланг Западного фронта: «Танки и штабные машины с трудом пробирались по разбитым проселочным дорогам. Даже «тридцатьчетверки» садились днищем на междуколейные бугры. Это был тяжелейший марш. Танки, густо коптя, надсадно ревели, выбираясь из глубоких колдобин. Экипажи прилагали нечеловеческие усилия, чтобы вытащить застрявшие боевые машины из грязи. Штабные автомобили шли на буксире у танков: иначе бы им не пробиться». Сам фон Бок, об участи которого сожалел немецкий историк, называл в качестве причины своего фиаско под Москвой «недооценку способности противника к сопротивлению, а также его резервов в плане личного состава и материальной части». Трудности распутицы немецким генерал-фельдмаршалом тоже упоминались, но лишь как один из пунктов.

Москва на осадном положении

Москвичи, конечно же, не обладали всей полнотой информации о положении на фронте. Однако слухи о приближении немецких танков неизбежно проникали в столицу Советского Союза. Они усилились с началом эвакуации правительственных учреждений. 15 октября появилось постановление Государственного Комитета Обороны «Об эвакуации столицы СССР г. Москвы». Рабочий военного завода № 205 Н. Я. Железнов вспоминал: «Я видел, как рабочие завода «Серп и Молот» вышли на площадь Ильича. Именно по этой дороге, бросая на произвол судьбы свои предприятия и рабочих, бежали из Москвы всякие чиновники с домочадцами и со всем скарбом, погруженным на машины. Рабочие их останавливали, вышвыривали из машин этих чиновников с визжащими семьями, выкидывали на дорогу имущество, которое тут же разворовывалось. Очень быстро эти волнения распространились по всему городу. Стали грабить магазины. Я видел, как обезумевшая толпа разграбила трехэтажный универмаг на площади Ильича. Все расхватали и разнесли по своим домам». 16 октября москвич, писавший под псевдонимом К. Лористон, сделал в своем дневнике следующую запись: «Кругом на колхозных полях все желающие копают картофель и убирают капусту, в свою пользу, конечно. В Москве всех охватил психоз эвакуации. Трамваи, троллейбусы, автобусы забиты пассажирами, висят на подножках, едут даже на крышах троллейбусов. На тротуарах пешие не помещаются, идут по мостовой, и вся эта лавина с сумками, рюкзаками, чемоданами, узлами движется к восточным вокзалам, а также на Владимирское шоссе (шоссе Энтузиастов). На то же шоссе едут счастливчики в «эмках», «зисах» и просто на грузовиках. С детьми, с кошками, с собаками и опять с вещами, везут с собой даже стулья. Москва эвакуируется. Пока самотеком. Никто ничего толком не знает. Многие идут на восток пешком и тянут салазки с вещами, воображают далеко уйти».

Если не паника, то опасения немецкого прорыва проникали даже в штабы Красной армии. Член Военного совета ВВС Западного фронта П. С. Степанов, докладывая Верховному главнокомандующему обстановку по закрытой высокочастотной линии телефонной связи ВЧ, предложил Сталину отвести штаб ВВС на восточную окраину Москвы. В ответ Верховный задал вопрос: «У вас есть лопаты?» Недоумевая, Степанов спросил, какие нужны лопаты. Сталин ответил, что любые, какие найдутся, а далее обрушился на штабиста с тирадой: «Возьмите лопаты и копайте себе братскую могилу! Отступления не будет! Я остаюсь в Москве!»

К началу ноября 1941 г. фронт на подступах к Москве уже обрел достаточную устойчивость. Но говорить об успехе обороны Москвы было еще рано. Лозунгом тех дней стали слова «Ни шагу назад!». Командующий Западным фронтом Г. К. Жуков проводил этот лозунг в жизнь максимально жесткими мерами. 4 ноября командирам и политработникам фронта был зачитан приказ № 054 о наказании командования 133-й стрелковой дивизии за самовольный отход с занимаемых оборонительных рубежей. За невыполнение приказа об обороне города Руза командир дивизии А. Г. Герасимов и ее комиссар Г. Ф. Шабалов по приговору Военного трибунала были расстреляны перед строем.

Вместе с тем нужно отдать должное советским руководителям – тезис «Ни шагу назад!» они относили и к себе. Сталин остался в Москве и 7 ноября лично принимал парад на трибуне Мавзолея. Красноармеец 1-го отдельного истребительно-диверсионного полка управления НКВД по Москве и Московской области В. Захаров вспоминал: «Буквально за несколько дней до 7 ноября поступила команда подготовить части для марша, показать москвичам, что Москва готова к обороне. Но никакого разговора о параде не было. В 6 утра 7 ноября по боевой тревоге поднимают полк. Полк пешим порядком направляется с Малого Ивановского по Бульварному кольцу к Сретенским воротам и от Сретенских ворот по улицам Дзержинского и 25 Октября – на Красную площадь. Мы встали на свое место – это было буквально напротив Мавзолея, рядом с дивизией Дзержинского. В 8 часов, когда пробили куранты, из ворот выехал Маршал Советского Союза Буденный, его встречал Артемьев, командующий Московским военным округом, он же был начальником Московской зоны обороны. Он доложил рапортом, что войска готовы к параду. Буденный объехал площадь, поздоровался с войсками, поздравил с праздником, с 24-й годовщиной Октябрьской революции, – и направился на трибуны Мавзолея. Выступал сам Сталин. Он выступил с очень короткой речью и сказал, что очень многое зависит от участников парада, которые отправляются на фронт».

По заснеженной брусчатке у стен Кремля прошли танки: тяжелые КВ, изящные «тридцатьчетверки», чудом выжившие в огне первых месяцев войны легкие БТ и малютки Т-60. В столице, у стен которой стоял враг, правительство страны принимало парад войск, идущих мимо храма Василия Блаженного прямиком на ее защиту. Показательно, что в 1942–1944 гг. парады на Красной площади не проводились, и танки вновь загрохотали по ее брусчатке только во время Парада Победы 24 июня 1945 г. Парад 7 ноября 41-го имел огромное политическое значение, поскольку правительство Советского Союза и лично Верховный главнокомандующий продемонстрировали свою решимость сражаться до конца. Парад также подчеркивал тот факт, что, вопреки декларациям немцев о громких успехах на Восточном фронте, вермахт все еще далек от захвата Москвы.

Защищала Москву в 1941 г. не только Красная армия, но и ее жители, которые строили укрепления и производили оружие. На заводах имени М. И. Калинина и «Динамо» был налажен выпуск минометов. Производство пистолетов-пулеметов началось на Автозаводе и на заводе Счетно-аналитических машин. Мины и снаряды производились на заводах имени Владимира Ильича, «Красный пролетарий» и «Борец». К 5 ноября 1941 г. добровольные пожертвования москвичей в Фонд обороны составили более 80 миллионов рублей. Около восьми килограммов золота, 370 килограммов серебра и 1410 граммов платины также стали весомым вкладом в борьбу с врагом.

Ноябрьское наступление вермахта на Москву

Не прошло и недели после парада на Красной площади, как войска немецкой группы армий «Центр» получили приказ о возобновлении наступления на Москву. С приходом холодов в середине ноября 1941 г. земля замерзла, и теперь танки могли двигаться вне дорог. Танкист Людвиг Бауэр вспоминал: «Еще была распутица, когда мы остановились где-то переночевать. Танки остались стоять возле дома, а мы легли спать в доме. Утром ударил мороз. Танки вмерзли в землю. Когда их пытались выдернуть, то рвались гусеницы или что-нибудь ломалось. Пришлось лить бензин под танки и поджигать, чтобы растопить замлю». Стоявшие на острие наступления группы армий «Центр» дивизии получили теплое обмундирование. Готовясь к нападению на СССР, немцы заготовили теплую одежду только для тех подразделений, которые должны были нести оккупационную службу. Теперь эти теплые вещи получили части, предназначенные для последнего броска на советскую столицу. В приказе 4-й танковой группы говорилось: «Дни ожидания – позади. Мы снова можем наступать. Нам осталось уничтожить последний рубеж обороны Москвы. Мы должны остановить биение сердца большевистской империи».

Москва действительно была сердцем Советского Союза. Дело было даже не в том, что в городе находилось правительство страны. К столице сходилось множество железнодорожных путей. Если бы немцам удалось захватить Москву, по транспортной системе СССР был бы нанесен сильнейший – если не сказать смертельный – удар.

К началу нового немецкого наступления оборона Москвы была существенно усилена. Данные военной разведки, полученные от резидентуры Рихарда Зорге из Токио и резидентуры Л. А. Сергеева из Вашингтона, позволили снять дивизии с Дальнего Востока. А. П. Белобородов, командир одной из этих дивизий – 78-й стрелковой, вспоминал: «14 октября 1941 г. был получен приказ, которого мы так ждали. Нам надлежало сдать участок на дальневосточной границе и вывести дивизию для погрузки в эшелоны. Через два дня мы уже ехали на запад <…> Всего десять дней (срок по тем временам очень короткий) понадобилось железнодорожникам, чтобы доставить нас с Дальнего Востока в Подмосковье <…> в районе города Истры». Маршал К. К. Рокоссовский позднее отмечал: «Трудно даже сказать, насколько своевременно сибиряки влились в ряды наших войск! Если под Волоколамском великую роль сыграла дивизия генерал-майора Ивана Васильевича Панфилова, то в ноябре не менее значительный вклад в решающие бои за Москву внесла дивизия полковника Афанасия Павлантьевича Белобородова». Сюда же, на западные подступы, к Москве была переброшена танковая бригада отличившегося под Мценском М. Е. Катукова. На новом месте он сразу начал строить оборону по приемам, выработанным в боях с танками Гудериана. Катуков требовал «ежедневно усовершенствовать сделанное и наращивать укрепления созданием новых сооружений», обязательно строить ложные позиции. Также он понимал, какую роль в немецких успехах играла воздушная разведка, поэтому специально подчеркивал, что «в связи со снежным покровом отчетливо видны следы пешеходов и машин. В частях это дело не учитывается, и личный состав ходит по всему району расположения, создавая целую сеть тропинок и дорог, хорошо видимых с воздуха». Количество тропинок предлагалось минимизировать и строго следить за этой важной «мелочью».

Помимо дальневосточных дивизий и перегруппировок внутри Западного фронта, под Москву перебрасывались войска с других участков. Если перед «Тайфуном» собирали войска с флангов в центр немцы, то в ноябре пришла очередь сделать то же самое советскому командованию. В числе других с Юго-Западного фронта был отправлен под Москву отличившийся в первые дни войны 2-й кавалерийский корпус. Это воспринималось как награда. Впоследствии его командир Герой Советского Союза генерал-майор П. А. Белов вспоминал: «Двоякое чувство вызвал во мне полученный приказ. Острее сделалось беспокойство за судьбу нашей столицы. Значит, положение там действительно очень трудное, если приходится снимать с фронта войска и направлять их к Москве, ослабляя тем самым другие участки. Но при всем этом я был горд за наш корпус. Корпус окреп, закалился в боях, люди получили опыт. И вот теперь Ставка брала нас в непосредственное подчинение. Нам доверяется защита Москвы – сердца нашей огромной Родины».

Из-за общего ослабления частей вермахта план с окружением Москвы был признан немецким командованием нереалистичным. 3-я и 4-я танковые группы стягивались на левый фланг группы армий «Центр», в район Калинина (ныне – Тверь) и Волоколамска. Они должны были отбросить советские войска к реке Лама, захватить переправы в западной части Волжского водохранилища и развивать наступление в направлении канала Москва – Волга. В дальнейшем немцами предусматривалось продвижение вдоль канала на юг, к Москве. Фактически в ноябрьском наступлении вместо традиционного для немецкой тактики сражения на окружение осуществлялся простой прорыв в направлении Москвы. 18 ноября 2-я танковая армия Гудериана должна была возобновить наступление через Тулу на северо-восток, в направлении на Коломну. Существенным недостатком этого плана был выбор направления главного удара, проходившего через изобилующий лесами район к северо-западу от Москвы. Это существенно ограничивало маневр немецких танковых соединений. Тем не менее концентрация сразу двух танковых групп на одном направлении сделала свое дело. Оборона Красной армии под Волоколамском была взломана. 3-я танковая группа и часть 4-й танковой группы наступали в обход Истринского водохранилища с севера, на Клин. Другая часть 4-й танковой группы двигалась от Волоколамска на Истру.

Под угрозой окружения и разгрома советским войскам приходилось отходить от рубежа к рубежу. Однако на каждом из них красноармейцы старались задержать противника. Одним из ярких эпизодов Битвы за Москву стал подвиг взвода саперов младшего лейтенанта П. И. Фирстова из 8-й гвардейской стрелковой дивизии И. В. Панфилова. Они заминировали дорогу и выкопали на обочине противотанковые ямы. Сами саперы остались прикрывать минное поле огнем. Вскоре на их позиции вышел батальон немецкой пехоты под прикрытием средних самоходно-артиллерийских установок StuG III. Две первые вражеские самоходки подорвались на минах, две другие сошли с дороги и попали в ямы. Остановленная колонна расстреливалась саперами, пока они не были обойдены и атакованы с фланга. Бой немецкого батальона с советским саперным взводом продолжался три часа. Весь взвод младшего лейтенанта Фирстова погиб. На том месте на Волоколамском шоссе, где сражались саперы-панфиловцы, сейчас установлен памятник. Этот монумент уникален тем, что в его композиции использована оставшаяся на месте боя вражеская самоходка «Штурмгешюц-3» серии D – единственная из сохранившихся на сегодняшний день в мире.

Крушения советского фронта, подобного октябрьской катастрофе, в середине ноября не произошло. Части Красной армии под нажимом немецких танков организованно отходили от рубежа к рубежу к Истринскому водохранилищу и Клину. Маршал М. Е. Катуков писал в своих мемуарах: «Отходили мы с болью в сердце: каждый километр, отданный врагу, приближал бои к Москве. Уже остались позади километровые столбы с цифрами «60», «55», «53» <…> Легко ли сознавать такое?!» Общий принцип «Ни шагу назад!» неизбежно порождал конфликты между военной целесообразностью и неукоснительным соблюдением этого принципа. Маршал К. К. Рокоссовский вспоминал: «Всесторонне все продумав и тщательно обсудив со своими помощниками, я доложил наш замысел командующему фронтом и просил его разрешить отвести войска на Истринский рубеж, не дожидаясь, пока противник силою отбросит туда обороняющихся и на их плечах форсирует реку и водохранилище. Командующий фронтом не принял во внимание моей просьбы и приказал стоять насмерть, не отходя ни на шаг». Однако слепое подчинение было не в характере Рокоссовского. Более того, в свое время он был командиром Г. К. Жукова и дал будущему Маршалу Победы нелестную характеристику – «к штабной работе непригоден». Поэтому командарм через голову командующего фронтом обратился в Генеральный штаб. Начальник Генштаба маршал Б. М. Шапошников санкционировал решение Рокоссовского, но Жуков не смирился с этим нарушением субординации. Его ответ последовал немедленно: «Войсками фронта командую я! Приказ об отводе войск за Истринское водохранилище отменяю, приказываю обороняться на занимаемом рубеже и ни шагу назад не отступать. Генерал армии Жуков».

Точку в этом споре К. К. Рокоссовского и Г. К. Жукова поставили их немецкие оппоненты – генерал-полковники Эрих Гепнер и Георг-Ганс Рейнградт, которые, обойдя Истринское водохранилище с севера, захватили Клин и Солнечногорск. Это был большой успех, попавший 24 ноября даже на полосы газет Третьего рейха, сообщавших, что «после упорной борьбы танковыми войсками был захвачен город Солнечногорск, находящийся в 50 километрах северо-западнее Москвы». Для войск К. К. Рокоссовского на Истринском рубеже создалась угроза окружения. Более того, через Солнечногорск немецкие танковые и пехотные дивизии могли прорваться к столице с севера. Удобный рубеж на водохранилище армии Рокоссовского пришлось вскоре оставить. Последняя неделя ноября прошла в напряженной борьбе с прорвавшимися через Солнечногорск немецкими дивизиями. Сюда же, под деревню Крюково, была переброшена 4-я танковая бригада М. Е. Катукова.

Танковая армия Гейнца Гудериана предприняла широкий охват Тулы. Нависла непосредственная угроза над Каширой, потеря которой открыла бы немецким войскам прямую дорогу к советской столице. Однако бойцы 2-го кавалерийского корпуса генерал-лейтенанта П. А. Белова, действовавшие как пехота, при поддержке артиллерии остановили продвижение немецких «панцеров». 26 ноября корпус был переименован в 1-й кавалерийский и одновременно удостоен звания гвардейского.

В последние дни ноября командиры немецких передовых частей уже могли наблюдать Москву в бинокли. Генерал-полковник Эрих Гепнер выдвинул вперед мотоциклистов из армейского инженерного батальона, которые 30 ноября 1941 г. прорвались в Химки. До окраины советской столицы оставалось всего 8 километров. По одной из версий, немецкие мотоциклисты были уничтожены красноармейцами, по другой – поспешно отступили. Соседняя 3-я танковая группа Георга-Ганса Рейнгардта вышла к каналу Москва – Волга, а правофланговыми частями заняла Красную Поляну, в 15 километрах от окраины Москвы. К тому моменту бросок мотоциклистов на Химки имел больше пропагандистское, чем военное значение. Можно было даже ворваться на окраину вражеской столицы, но все равно штурмовать огромный город было уже нечем. К декабрю линия фронта изгибалась большим выступом к северо-западу и северу от советской столицы. К западу от Москвы линия фронта оставалась неизменной с начала ноября 1941 г., а к югу Гудериан полуокружил Тулу, занял город Венёв и вплотную подошел к Кашире.

Тем временем советское командование уже сделало шаг от латания дыр к радикальному изменению обстановки на театре военных действий в свою пользу. Проходившие с августа – сентября 1941 г. обучение резервы – стрелковые дивизии и стрелковые бригады – достигли нужного уровня боеспособности и получили необходимое вооружение. Уже в ноябре они были подтянуты к Москве. К началу декабря войска армий заняли исходные позиции на ключевых направлениях. Одна армия изготовилась к удару во фланг немецкой танковой группе Рейнгардта на северных подступах к столице в районе Солнечногорска. Другая армия, из сохраненных в октябрьском вихре дивизий, нацелилась на фланг танковой армии Гудериана у Сталиногорска. Еще одна армия встала на защиту Москвы, образовав заслон под Химками и Красной Поляной. Позволить вермахту пройти еще несколько километров советское командование не собиралось.

Немецкие историки часто называют проводившие контрнаступление под Москвой соединения «сибирскими». Однако такое название не отражает действительного положения вещей. Переброска дивизий с Дальнего Востока уже проводилась в октябре 1941 г. В контрнаступлении участвовали дивизии и бригады, сформированные на Урале, в Башкирии и даже в самом Московском военном округе. Маршал Г. К. Жуков позднее описывал эти события следующим образом: «Я позвонил Верховному главнокомандующему: «Противник истощен. Но если мы сейчас не ликвидируем опасные вражеские вклинения, немцы смогут подкрепить свои войска в районе Москвы <…> и тогда положение может серьезно осложниться». Сталин сказал, что он посоветуется с Генеральным штабом. Поздно вечером 29 ноября нам сообщили, что Ставка приняла решение о начале контрнаступления». Так, оттеснять немецкие войска от Химок и Тулы советским командованием было решено самым действенным способом: мощным ударом во фланг и тыл. Поначалу немцы даже не догадывались о возникшей угрозе. Неизменным спутником катастроф во все времена были ошибки в определении планов противника. 4 декабря командование группы армий «Центр» из данных разведки сделало следующий вывод: «Боевые возможности противника не столь велики, чтобы он мог этими силами, находящимися перед фронтом группы армий, начать в настоящее время большое контрнаступление». Когда на следующий день стянутые под Москву резервы Красной армии перешли в наступление, для вермахта это стало полной неожиданностью. В первую очередь атакам подверглись фланги нацеленных на Москву и Тулу немецких танковых групп. Замысел Клинско-Солнечногорской операции заключался в том, чтобы ударами 30-й армии с севера, 1-й ударной, 20-й и 16-й армий с востока рассечь на части основные силы 3-й и 4-й танковых групп врага в районе Клин, Истра, Солнечногорск и создать благоприятные условия для дальнейшего развития наступления на запад. В Тульской наступательной операции удар наносился на город Сталиногорск на берегу Дона. Основные силы свежей 10-й армии вели наступление по линии Рязань – Михайлов – Сталиногорск.

Замысловатый маневр немецких танковых групп в ноябре теперь создал опасность для них самих, обнажив растянутые фланги. Наступающие части Красной армии прорывались к Клину и идущей от него на запад дороге, стремясь окружить врага. Немецкие танковые подразделения отчаянно отбивались, прикрывая общий отход. Оставшиеся без горючего или вышедшие из строя автомашины, танки и другую технику немцы бросали на обочине. Стремительное отступление быстро привело в вермахте к расшатыванию дисциплины. Командир танкового корпуса генерал-лейтенант Фердинанд Шааль вспоминал: «Дисциплина начала рушиться. Все больше и больше солдат пробивалось на запад без оружия, ведя на веревке теленка или таща за собой санки с мешками картошки – они просто брели на запад без командиров. Солдат, погибавших в ходе бомбежек с воздуха, больше никто не хоронил». Точно такая же ситуация сложилась к югу от Москвы, под Тулой. Гудериан позднее писал: «Мы стоим перед печальным фактом того, что наше Верховное командование слишком туго натянуло тетиву лука <…> мне с болью в сердце пришлось в ночь на 6 декабря принять решение о прекращении бесперспективных боевых действий и об отходе на заранее избранный, сравнительно небольшой по ширине рубеж, который я надеялся удержать оставшимися у меня силами».