Текст книги "Краснофлотцы"

13 апреля 1944 года мы встречали наши части, со стороны Феодосии шли по шоссейной дороге танки. Думаем, чьи же это танки, на всякий случай приготовились за домами на окраине к бою, но у нас и серьезного противотанкового оружия не было, только один или два ПТР. Уже готовились открыть огонь и тут увидели на танковых бортах надписи: «За Родину!» и «За Сталина!». Мать моя! А они идут с задраенными люками, не знают, что их ждет в Старом Крыму. И тут смотрим, какой-то капитан со Звездой Героя Советского Союза на груди выскочил из танка, двигавшегося первым, и произошла радостная встреча. Дальше у нас произошла встреча с Климентом Ефремовичем Ворошиловым. Он поблагодарил каждого за проявленный героизм в тылу врага и поздравил с освобождением Крыма.

Меня и Сашу Беспалова как отличившихся направили в Кировский район для поднятия советской власти, а затем меня в селе Ленинское вторым секретарем райкома комсомола сделали, а первым стала Тоня Строкач, она меня никак не хотела отпускать, говорила: «Саша, окончится война, еще отойдут подальше на запад наши войска, пошлю тебя в Симферополь на курсы повышения квалификации». Но как я могу смотреть людям в глаза, когда каждый день в село похоронки приходят. Женщины и старики на меня смотрят, конечно же, ничего не говорят. Но смотреть им в глаза стыдно. Я, здоровый парень, сижу в тылу, а люди воюют. И я добровольцем ушел на фронт. Пошел к военкому, мы с ним выпили, он мне выписал повестку. Тоня очень сильно переживала по этому поводу, как она одна останется. Ни в какую меня не хотела отпускать. Но что делать, во время войны нужно воевать.

С августа 1944 года был направлен в запасной стрелковый полк. Обучали меня в пулеметной роте, учили на станковых пулеметах «Максим», таскал станок в 32 килограмма весом, и это не считая того, что у тебя карабин, патронташ, две гранаты. Нагрузишься и идешь в марш-броске, только и слышишь сквозь пот команды: «Танки справа!» и «Танки слева!». После кратких курсов попал в отдельную пулеметную роту 333-й Перекопской стрелковой дивизии. Нашим взводом станковых пулеметов «Максим» командовал лейтенант Коржов. В конце 1944 года нас погрузили в эшелон и отправили в Румынию, где наша рота стояла на охране Бухареста, потому что местные железногвар-дейцы пытались поднять восстание, но мы их встретили и быстро разбили. Я там даже слушал известного певца Петра Константиновича Лещенко, мы тогда отоваривались в ресторане, где он выступал. Потом из Румынии через Шипкинский перевал отправились в Софию. Кстати, на перевале мы видели белые мраморные памятники нашим русским воинам, погибшим при обороне Шипки от турецких войск. Остановились в пригороде Софии – Горна Баня. 9 мая 1945 года вдруг ночью поднимают нас по тревоге, говорят: «В полном боевом вооружении на выход!». На плацу построили, думаем, что такое будет. И новый приказ, еще более странный и непонятный: «Приготовить к стрельбе пулеметы по воздушным целям!». Ничего не можем разобрать, какие воздушные цели ранним утром! Темно еще. Черт его знает. И тут выходит командир дивизии и объявляет: «Поздравляю с Победой!». Выпустили в воздух все, что только можно было. Радости было море. «Сколько же мы людей потеряли на этой войне!» – думал я в те минуты.

Вы помните депортацию крымских татар 18 мая 1944 года?

Я как раз находился в Крыму. Видел, как татар грузили в вагоны. Ну, кто там сидел – дети, старики и женщины. Там находились невинные, те, кто был виноват, отступили с немцами. Оставляли они все имущество, ведь что там можно взять с собой за два часа лихорадочных сборов. Только все «Алла! Алла! Алла!» раздавалось. Друг к другу бегали, на том и все. Не церемонились с ними. Конечно же, это была трагедия для народа. Нельзя всех скопом осуждать. У нас ведь в партизанах тоже крымские татары воевали, в том числе и на командных должностях. К примеру, в нашем 5-м комсомольском молодежном партизанском отряде командиром комендантского взвода был Саша Исаев, тоже крымский татарин.

Что было самым страшным на войне?

Вы знаете, все-таки молодость такая штука, что ты не задумываешься над этим. Не думал, что погибну, хотя бывал в таких переделках, в партизанах несколько раз в засады попадал, но как-то вот вышел.

Как кормили в войсках?

Хорошо. Я иногда думаю, ведь кто в тылу остался, чтобы нас так отлично кормить, – это дети, женщины и старики, ведь всех призвали на фронт. Они совершили настоящий подвиг, каждый день труда в тылу, это был подлинный, настоящий героизм.

Как мылись, стирались?

Вши были повсюду, на отдыхе разденешься, костер впереди и сзади горит, ты над ними рубашку трясешь, насекомые пачками падают вниз и трещат в огне. Такой звук от горящих вшей, как будто стреляют рядом.

Как бы Вы оценили наш автомат ППШ?

Автомат был хороший. Но диск заряжать было неудобно, если немецкий автомат заряжаешь – раз, раз и в рожок, не важно, под каким углом вставляешь, а в ППШ, если неудачно толкнул патрон, то все остальные перекосило и нужно снова переставлять их все по очереди. Ведь при этом диск надо еще и придерживать. А ведь это 71 патрон в диске. Зато такое количество патронов весьма и весьма неплохо в бою.

Интервью и лит. обработка: Ю. Трифонов

Разгуляев Александр Михайлович

Расскажите, Александр Михайлович, для начала о том, где прошли Ваши предвоенные годы.

Я, Разгуляев Александр Михайлович, родился в январе 1915 года в Петербурге. Через месяц мне исполнится 97 лет (Александру Михайловичу Разгуляеву в январе 2019 исполнилось 104 года, и он до сих пор жив), но я ничем не болею, постоянно хожу на каток. Между прочим, как-то недавно у нас в городе хотели прикрыть это дело, но я пришел к властям и сказал: это что вообще такое, это как понимать?! И его распорядились снова открыть. Меня на катке поблагодарили, предложили бесплатно ходить. Но я так не могу, плачу им всегда деньги. Вообще-то говоря, коньки – это моя страсть. Я еще до войны в Питере вовсю на коньках катался. У нас был каток, который был от какого-то института. С тех пор с коньками не расстаюсь. Я и сейчас каждую неделю хожу на каток. У нас в городе построен крытый каток, это отвлекает молодежь от наркомании, это очень хорошее дело. Дома у меня всегда лежат коньки. Позавчера зашел ко мне сосед и сказал: «Александр Михайлович, через десять дней каток будет». Я так этому обрадовался, ты и представить себе не можешь. Так что чувствую в 96 лет я себя нормально. Я думаю, что каток каким-то образом и продлевает мне жизнь. И поэтому сегодня мне странно видеть то, что, когда я прихожу на ветеранские собрания, некоторые из ветеранов, которые намного моложе меня по возрасту, где-то на 9-11 лет, ходят уже еле-еле.

Теперь о моих родителях. Отец мой, Разгуляев Михаил Максимович, русский по национальности, родился в Мордовии на станции Торбеево, в селе Дракино. Когда в 1917 году происходила революция, он находился в армии. Тогда он перешел на сторону революционного движения, стал за свержение царской власти, участвовал в этих событиях и позднее получил за это орден Ленина. У меня сохранилась фотография, где я сижу с отцом, с мамой и сестрой, и на груди у отца есть орден Ленина. Тогда он, этот орден, носился еще без колодки. После революции отец поступил на абразивный завод «Ильич», который находился около Черной речки. На заводе выпускали наждачную бумагу, наждачные круги. И вот, почти что с самой революции, где-то с 1918 или даже 1920 года, до самого снятия блокады, до 1943 года, отец проработал на этом заводе мастером. В армию во время войны его, конечно, не взяли. И он эвакуировался уже потом, ближе к концу войны, в Мордовию, где родился и раньше жил. На заводе отец за орден Ленина пользовался большим авторитетом, его все время приглашали выступать по школам. Он был передовиком производства. Кстати, меня, как и его, но как ветерана войны, раньше после войны тоже по школам приглашали. Тогда у меня память была, а сейчас уже многое забылось. Мама моя, Разгуляева Ольга Карловна, была по национальности латышка, родом из Латвии. Ее братья, Артур, Отто и Вилли, были латышскими стрелками, они, по-моему, охраняли Ленина. Она была домохозяйкой. В то время было как-то не принято женщинам работать. Жили мы бедной семьей. Детство у нас было тяжелое. Нас было в семье трое детей: я, брат Иван и младшая сестра. Во время войны брат Иван погиб: у меня есть такое письмо-треугольничек, на нем написано: полевая почта такая-то, и там же, в этом документе, сказано, что Разгуляев Иван Михайлович погиб там-то и там-то и похоронен там-то и там-то. Погиб он вообще-то в боях на Орловско-Курской дуге. Сестра же моя прожила всю блокаду в Ленинграде вместе с родителями. Сейчас она уже умерла.

В детстве, когда Вы жили в Питере, какие у Вас были увлечения?

Я Питер очень любил. На танцы ходил, все время на каток ходил. Но на каток я и сейчас хожу. Недавно написали в газете, что я хожу на каток и в таком преклонном возрасте. Но если так говорить о детстве, то рос я вообще-то хулиганистым парнем. Я был первым хулиганом в Выборгском районе. Отец меня за мои проделки все время лупил ремнем. И 19-е отделение милиции все время меня забирало за мои хулиганские проступки. Ну вот, например, был у меня такой случай. У нас на Выборгской стороне шли трамваи: девятка и двадцать первый. Рядом находился институт. Мы жили, кажется, по такому адресу: Старопарголовский проспект, дом 4, квартира 4. Так вот, когда зимой мимо нашего дома проходил трамвай, я к своим валенкам привязывал коньки, выходил так в них, хватался за трамвай и ехал на коньках за ним. Мы, самые хулиганистые ребята, все время так катались на коньках. Меня в отдел милиции за эти дела постоянно забрали. Потом вызывали отца и говорили: «Михаил Максимович, когда вы угомоните своего сына? Когда он кончит свои безобразия? Вы представляете? На коньках ехал за трамваем. Там, где лед, где камни, где асфальт, а он на коньках. Искры ведь даже летят!».

Родители А.М.Разгуляева.

Отец, когда в милицию приходил разбираться с моими «подвигами», всегда надевал орден Ленина. В отделе милиции он говорил: «Извините, я с ним разберусь». И наказывал меня, порол ремнем. Помню, что около нашего дома была булочная. Там привозили хлеб двух сортов: черный и белый. И была хала такая. Так вот, бывало такое, что как только хлеб к этой булочной привозили, я хватал какой-нибудь хлеб и убегал. Тогда же карточная система была, хлеб только по карточкам выдавали. Ну меня и из-за этого в отдел милиции тоже забирали. Ну что еще? Голубей держал: прямо во дворе у меня была своя голубятня на сваях. Соседи из-за этого ругались все время, потому что, если голубь садился на крышу, что-нибудь случалось. Я очень любил тогда голубей. И даже доходило до того, что, когда друг у друга воровали голубей, если у меня какую-нибудь голубку утаскивали, я плакал. Ведь она, голубка, у меня на яичках высиживала голубят, я ее очень любил, а тут такое. Бывало, что как голубь появлялся на окне, я в иной раз окно разбивал, за это мне также попадало. Ну вот такая жизнь у меня была в детстве.

Где учились, где работали в довоенное время?

Значит, получилось так: я окончил семь классов школы и после этого поступил в ФЗУ (школа фабрично-заводского ученичества), это было почти как ремесленное училище. Там я обучался по специальности токаря по металлу и после того, как это ФЗУ окончил, стал работать токарем. Сперва работал на заводе имени Энгельса, а потом перешел на абразивный завод «Ильич», на котором работал мой отец. Отец мне посоветовал идти в тот цех, где работал и он: там как раз нужен был токарь по ремонту. Я начал там работать, ну и детали разные вытачивал. На заводе я был отличным токарем и получал зарплату даже больше, чем отец. Отец, конечно, гордился мной. Но меня и на заводе как-то ценили. Бывает, помню, придет ко мне мастер и говорит: «Так, Разгуляев, срочно надо выточить то-то, то-то и то-то…». А вместе со мной работал еще один токарь, пожилой мужчина, который еще до гражданской войны работал на заводе токарем. Так тот всегда возмущался этим: «А почему только Разгуляеву?». А мы с ним сдельно работали. Так тот мастер, который у меня делал заказы, говорил на это старому рабочему: «А потому что тот молодой и все, и быстрее тебя сделает работу».

Александр Разгуляев, 1938 год, Ленинград.

Работа была очень сложная. Это сейчас можно резьбу нарезать, передвинуть по формуле, и все будет готово. А в то время для того, чтобы изменить скорость, нужно было подбирать ремни, чтобы резьбу нарезать надо было шестерни подбирать. Так что все мне приходилось вытачивать самому. Из-за этой работы я стал сутулым: я и сейчас хотя стройный, но немного все равно сутулый. И все это из-за того, что на станке работал, и знал только одно: передняя бабка, задняя бабка, ременная передача. На этом заводе я работал до тех пор, пока не поступил в военно-морское училище.

А как так получилось, что Вы в это училище поступили?

Так я об этом же мечтал с детства! В юности я много читал о том, как челюскинцы и папанинцы осваивали Север, тогда это модно было, и у меня у самого в голове из-за этого появилась мечта попасть на Север. И в 1939 году, чтобы потом попасть на Северный флот, я поступил в Ленинградское военно-морское училище имени Фрунзе. Несмотря на то, что я пришел туда таким хулиганистым парнем, меня приняли. И я проучился там два года. Интересно, что отец, когда я ему сказал, что, мол, папа, я хочу пойти учиться в военно-морское училище, мне сказал: «Да кто тебя возьмет?! У тебя же ничего нет…». Но я одновременно еще, пока работал токарем на заводе, пошел учиться в вечернюю школу (у меня тогда семь классов образования было), чтобы получить 10-классное образование. Поступил я учиться из-за того, что в военно-морское училище принимали тогда только с полным средним образованием, то есть после 10-ти классов школы. А военным моряком я мечтал стать с детства. Но оценки, честно говоря, были у меня в вечерней школе не очень хорошие. И поэтому, когда я сказал папе, что я пойду в военно-морское училище, он мне так и сказал: «Да кто тебя возьмет? У тебя двойки да тройки… Там только по конкурсу на одно место десять человек. А ты хочешь идти». Но мама моя мне сказала на это: «Шуренька, Шуренька, поедем, поедем поступать…». Мы поехали, и я, наверное, на тройки-на четверки сдал свои вступительные экзамены. Мама тогда еще подошла к какому-то командиру (тогда в армии и во флоте были не офицеры, а именно командиры) и спросила: «Товарищ командир! Мой сын поступил?». Он ей на это ответил: «Через неделю вывесим списки поступивших». Через неделю мы собираемся с мамой ехать в училище, а отец смеется, говорит: «Кто там примет тебя? У тебя двойки да тройки». Но когда мы приехали в училище, я спросил у дежурного командира: «Я поступил или нет?». Он мне на это сказал: «Пройдите туда-то туда-то, там списки поступивших вывесили». Когда я стал смотреть на списки, то обнаружил там и свою скромную фамилию. Там было написано: «Разгуляев Александр Михайлович, поступил». И тут я поинтересовался у одного командира: «Со мной такой-то сдавал, он на пятерки сдал. Почему не поступил?». «Он сын священника», – сказал он мне. Я тогда спросил: «А вот этот такой-то?». «А этот, – сказал он мне, – сын кулака». «А такой-то такой-то почему не поступил?» – продолжал я его спрашивать. «А это, – отвечал он мне, – сын царского офицера». В то время родителей таких абитуриентов, как правило, расстреливали. И этот же командир мне сказал: «А у тебя в анкете написано, что ты сын рабочего, поэтому тебя и приняли». Приезжаем с мамой домой, отец говорит: «Ну что? Поступил?». Говорю: «Папа, да, поступил». «Не может быть, – сказал он. Потом обратился к маме: «Ольга, поступил он?!». «Поступил», – сказала она. «А почему?». «Потому что ты рабочий». «Ой, твою мать, – сказал папа, – Ольга, беги за самогонкой».

Как проходило Ваше обучение в училище?

Тогда и в армии, и во флоте дисциплина была очень строгая. Такого, что творится сейчас в армии, в то время не было. А ведь это, помимо всего прочего, были еще и сталинские годы. Попробуй кто-нибудь тогда сказать: «А будь проклята эта советская власть!». Его сразу бы расстреляли. Были у нас такие случаи, когда люди исчезали. Помню, еще когда я не служил во флоте, а просто жил в Ленинграде, бесследно исчезали мои соседи. Тогда говорили, что их по 58-й статье забирали, а это означало, что забирали их за политику. Их или расстреливали, или сажали на 20 лет в тюрьму.

Что в училище Вы в основном изучали?

У нас была тактика, мы изучали оружие, учились ходить строем. У нас было обычно так же, как и в армии.

Было ли у Вас в конце 30-х – самом начале 40-х годов такое предчувствие, что очень скоро нагрянет война?

Что-то такое было. Но мы в то время считали, что если война и будет, то во главе со Сталиным мы обязательно победим. Но самое главное, что немцы напали на нас внезапно. Вот возьми два таких примера: Германия и Франция. По территории обе эти страны были одинаковы. По населению они тоже были почти одинаковы. А Германия в то время начала войну с Францией. В то время между Германией и Францией проходила такая оборонительная линия Мажино. Там были и мощные укрепления, и блиндажи, в общем, французы были за себя спокойны. Но немцы, благодаря уму своих генералов, обошли сбоку или с тыла эти самые укрепления, я сейчас точно не помню, как это происходило, и захватили чуть ли не за неделю всю Францию. А потом пошли дальше. Это была такая тактика у Гитлера. До того, как дойти до Советского Союза, Германия быстро занимала очень многие государства. И все наши беды, беды 1941 года, были оттого, что мы совсем были не готовы к войне. Ведь Сталин считал, что у нас с Германией более-менее нормальные отношения, что в ближайшее время войны не будет. Но немцы внезапно на нас напали и оккупировали в первый год войны очень много наших территорий.

Благодарность от Верховного Главнокомандующего А.М.Разгуляеву.

Для самого Сталина это нападение было большим ударом! Но не только для нас, но и для всей Европы эти гитлеровские походы было внезапностью, к войне никто не был подготовлен. Но все дело в том, что у нас еще было очень мало грамотных офицеров и генералов. Только когда у нас окончательно поняли, что попадем в рабство, если будем продолжать так вяло воевать, только тогда начали уже хорошо защищаться и постепенно-постепенно обратно отвоевывать свою территорию. И так окрепли, что дошли до Берлина. А до этого не были подготовлены. А тем временем гитлеровская фашистская теория смогла убедить немецкий народ в том, что они принадлежат к высшей расе, а остальные – нелюди и их надо уничтожить. Они это на практике и осуществили. Миллионы людей гибли в концлагерях. Даже дети гибли в газовых камерах!

Вы сказали о том, что у нас были неграмотные командиры. Вы это помните по своему фронтовому опыту, по своей службе во флоте?

Конечно, помню, армия была наша совершенно неграмотная. Но в каком смысле неграмотная? Я, например, об этом так рассуждаю. Ну как можно было сделать за пару-тройку месяцев лейтенанта? Ведь он совершенно был не готов отдавать приказы. Тогда, в самом начале войны, были, правда, еще не офицеры, а командиры, как это тогда считалось. Погон тогда не было, носили кубики в петлицах. Погоны ввели, по-моему, только в 1943 году. А вот у немцев была настоящая армия, настоящие офицеры. Ведь у них было офицерское сословие, все у них передавалось из поколения в поколение. Там, допустим, было так. Если какой-нибудь немецкий дворянин служил в армии, достигал какого-то звания, то он, когда с армии уходил, получал приличную пенсию. И он своих сыновей, если они у него были, наставлял на то, чтобы они шли по его линии. Поэтому у них, конечно, были более грамотные офицеры, чем у нас. Неподготовленность нашей армии к войне исходила из политики того времени. Ведь в то время было так: если выяснялось, что командир из семьи священника, кулака, дворянина, то его из армии увольняли. Очень не хватало кадровых военных, отсюда и шли все вытекающие последствия. Многие кадровые офицеры, в прошлом служившие в царской армии, были расстреляны. А ведь это были специалисты!

С какого времени Вы стали непосредственно участвовать в боях?

Как только началась война, я попросился добровольцем отправить меня на Северный флот. Написал рапорт, чтобы меня отправили на фронт. Надо мной смеялись курсанты-сослуживцы. А я говорил все одно: «Хочу на фронт, и все!». Я все время слышал о Северном флоте, читал о папанинцах и челюскинцах, и мне все время хотелось туда. Ну и меня действительно отправили туда. Сначала находился в полку береговой охраны. Но училище я до конца не окончил, и поэтому прибыл без звания туда. Служил я сначала в полку береговой обороны, который дислоцировался в городе Полярный. А Полярный – это была главная военно-морская база Северного флота. Кстати, командование Северного флота находилось не в Мурманске, а в Полярном. Там нас готовили к боям на полуострове Рыбачий. А потом, уже в 1942 году, перевели меня непосредственно на Рыбачий. И там, когда узнали, что я учился в военно-морском училище в Ленинграде, присвоили звание младшего лейтенанта. И тогда же я получил назначение в 254-ю отдельную бригаду морской пехоты. Попал в морскую пехоту, короче говоря. Я там был назначен командиром взвода разведки. Но одновременно я окончил курсы усовершенствования командного состава. И мне после них присвоили звание лейтенанта. И так там, на полуострове Рыбачьем, я простоял почти до самого конца войны, пережил голод, холод и все лишения войны. Потом освобождал Норвегию.

Какого характера были бои на полуострове? Расскажите о боях и операциях, в которых Вам пришлось участвовать, в порядке хронологии. Какая там, на полуострове, была в целом обстановка?

Ой, бои были очень страшными. Немцы все время нас бомбили. Как сейчас помню, они шли через Норвегию на нас с моря кораблями. Они все время стремились захватить город Мурманск. Почему? Потому что считали его для себя стратегически важным местом. Ведь в Мурманск с Англии и Америки, которые были нашими союзниками в этой кровавой войне, поступали продукты и боеприпасы, которые шли к нашим войскам в качестве помощи от них. Если бы не шли к нам эти огромные корабли с хлебом от союзников, война, может быть, и дальше бы продолжалась. Вот они все это через нас доставляли. Сейчас, например, много говорят о том, какую роль сыграли для нашей Победы те или иные вещи. Но что бы ни говорили, 20–30 процентов для Победы сделали американцы и англичане своими продуктами и боеприпасами. А война шла на территории Советского Союза. К Мурманску, повторюсь, немцы рвались через Норвегию. Но не только этого пытались добиться немцы на Севере. Также они пытались овладеть побережьем Кольского залива, где находилась главная военно-морская база в городе Полярный, и, кроме того, они стремились захватить железную дорогу между Мурманском и центром страны, пройдя через Финляндию и Норвегию.

Лейтенант Разгуляев, Северный флот, Норвегия, 1945.

Я находился на полуострове Рыбачьем, что был у Баренцева моря и соединялся с материком, который был километров, может быть, 12, в течение двух лет, так долго здесь бои продолжались. Надо сказать, в то время на полуострове Рыбачьем складывалась очень тяжелая обстановка. Бои шли день и ночь, был голод и холод, и все это было под открытым небом. А противник, кроме того, оседлал склоны перешейка горного хребта Муста-Тунтури. Важность этих мест была несомненна: считалось, что кто владеет Рыбачьим, тот держит в своих руках весь Кольский залив. Без Кольского залива Рыбачий существовать не мог. Вот немцы и хотели взять Рыбачий, чтобы дальше двигаться к Мурманску. И был там такой перешеек – хребет Муста-Тунтури, это были, так сказать, такие высотные горы. Там немцы, собственно говоря, и находились. И так получилось, что немцы заняли господствующее положение на этих высотах, а мы оказались у них внизу. В общем, получалось так, что они заблокировали нас на полуострове и пытались сбросить в море. Связь с нашими тылами была только по морю. Потери у нас были страшные из-за этого. Это можно все очень просто объяснить. У немцев были очень прочные укрепления на хребте, их огневые точки были выбраны очень умело, они занимали господствующие высоты. Я уже говорил, что у них было очень грамотное командование. Их командиры были очень хорошо обучены всему, владели тактикой и стратегией, чего нельзя было сказать о наших офицерах высшего состава на тот момент, за плечами многих из них были шестимесячные курсы. И так мы держались до 1944 года. А потом мы отвоевали у немцев высоту и на нее поднялись. И я, когда мы туда поднялись, помню, тогда просто поразился: за все это время, пока они начали здесь воевать, они уже успели вырубить в скалах жилище. Снабжение продуктами, боеприпасами, обмундированием у них было поставлено очень хорошо. А на сопки, где располагались немецкие части, была протянута канатная дорога с Линнахамари, по которой они получали все необходимое.

Между тем, бои для нас были очень тяжелые. Особенно в летнее время. Ведь на Севере круглые сутки было светло! При незаходящем солнце мы находились под постоянной угрозой, в любую минуту, как с моря, так и с воздуха, мы подвергались большой опасности, да и местность была скалистая и открытая. У нас постоянно были артобстрелы и авиационные налеты. Из-за всего этого сильно осложнялось наше снабжение продовольствием, обмундированием, оружием, ну и медикаментами. И представь себе, если зимой в полярную ночь нам можно было пробираться по глубокому снегу, доставлять на наши позиции все необходимое, эвакуировать оттуда раненых и так далее и тому подобное, то в полярный день такие вылазки для нас были просто смертельными. Воевали мы на Рыбачьем по такому принципу, что после месяца боев нас обычно меняли, мы уходили на отдых на месяц. Наша 254-я бригада под командованием полковника Касатого сменялась 63-й бригадой полковника Крылова. Помню, как-то на отдыхе нам даже удалось насобирать грибов впрок на пропитание. Также очень часто мы подбирали вещи и еду, которые прибивались к берегу с потопленных кораблей, это тоже нас как-то спасало. В море в то время было очень много немецких подводных лодок. Периодически они топили наши маленькие корабли, которые пытались нам доставить продовольствие и боеприпасы. Но они еще охотились и за кораблями из караванов наших союзников, доставлявших нам продовольствие, боеприпасы. Ну а после отдыха мы возвращались на свое место, и все начиналось сначала: проволочные заграждения, мины, взрывы, сиюминутная опасность, гибель товарищей.

Уже осенью 1944 года у нас полным ходом шла подготовка к высадке десанта на Линнахамари. Хочу отметить, что подобная попытка захвата уже предпринималась нами в мае 1942 года. Та операция называлась Пикшуевская. Командиром сводного отряда был Юневич. В этот отряд набирали разведчиков-добровольцев. Мне также довелось участвовать в этой операции. В общем, десант был высажен на мыс Пикшуевский. Но неожиданно для всех нас ударил сильный мороз. Насквозь вымокшие из-за этого, мы высадились на тот берег и вступили в бой. Нанести внезапный удар у нас не получилось, бои шли очень жестокие. Сам Юневич погиб там со своей группой и отстреливался до последнего патрона. Катера всех вывезти не смогли, много раненых и обмороженных осталось там на мысе. Но мне повезло, нас вывезли на катерах назад, на полуостров Рыбачий. Наши потери были очень большими, операция не удалась.

Ну а высадка десанта на Линнахамари осенью 1944 года чем Вам запомнилась?

Ну, тогда для наступления на Линнахамари был сформирован сводный отряд моряков. Командиром его был назначен майор И.А. Тимофеев. Отряд был сформирован большей частью из добровольцев, которые служили на кораблях, в частях флота, в пулеметных батальонах на Рыбачьем. Я был одним из таких добровольцев. 9 октября ночью началась высадка десанта. Под прикрытием темноты и дымовой завесы наши катера стали двигаться к берегам Линнахамари. Командиры катеров пытались нас высадить сухими на берег, ведь нам предстоял бой на открытой скалистой местности, которая была покрыта снегом. В общем, сделали так: сторожевые и торпедные катера после высадки десанта оставались на месте у берега, выполняя роль плавучих причалов, другие катера пришвартовывались к ним и высаживали десант. Так и была успешно произведена высадка десанта. Не дожидаясь рассвета, десант начал атаку, бои были сложные, но стремительные. Так мы добрались до Титовки, потом до Линнахамари. Причем, что интересно, когда вышли на тот берег, немцы еще спали в гостинице. Такие были наши первые крупные успехи на Северном флоте. Но это было такое время, когда наши сухопутные войска, которые шли через Финляндию на Норвегию, стали оказывать нам помощь. Потом нас по Баренцевому морю высадили в город Киркенес, и мы с боем взяли этот город.

Расскажите о взятии Киркенеса.

Да, освобождение Киркенеса – это была для нас очень важная операция, в первую очередь из-за нахождения там завода тяжелой воды, это был стратегически важный для нас город. Сначала мы шли через хребет Муста-Тунтури и прорвались через оборону немцев. Но мы были там не одни: была наша 254-я бригада морской пехоты, 63-я бригада морской пехоты (бригада – это название по-морскому, по-сухопутному она была как дивизия), было несколько отдельных пульбатов, то есть пулеметных батальонов. Когда пошли в наступление через этот хребет Муста-Тунтури, мы, разведчики, шли первыми. А потом меня с моим взводом, как и многих других, посадили на катер, чтобы взять город Киркенес. От Киркенеса идет Киркенесский залив, который впадает в Баренцево море. И нас прямо на катерах повезли через Баренцево море, чтобы мы внезапно, чуть ли не в тыл противника высадились и освободили бы город Киркенес. И мы все на катерах высаживались.

Что интересно: в Киркенесском заливе, не доплывая до самого Киркенеса сколько-то там, в его устье находился такой остров Хелме, который был занят немцами. И там, на этом острове, находился у немцев лагерь для военнопленных. Там у них содержались французы, англичане, русские. Даже дети там были! И были газовые камеры, в которых людей уничтожали. Все это мы видели. Когда мы туда пришли и их освободили, они были все изможденные такие. Они работали на немцев. Честно говоря, когда мы пришли на этот остров, мы перестреляли всех немцев, которые охраняли этот лагерь, а затем освободили оттуда заключенных. Так, когда мы прошли за колючую проволоку и узников освободили, все они, и англичане, и французы, на колени становились перед нами, благодарили за свое освобождение. На них страшно было смотреть: они были изможденные, истощенные, голодные, холодные. Охранников некоторых все же в плен взяли, но мало. С этого острова мы пошли дальше и взяли Киркенес. Потом, когда взяли Киркенес, наша часть там остановилась. Кстати, у меня есть личная благодарность от Сталина за боевые действия в боях за овладение городом Киркенес и Петсамо. В этих боях за город Киркенес я был ранен. В этом же бою, в котором я это ранение получил, будучи раненым, я вынес с поля боя семь человек тяжело раненных бойцов. Мы тогда находились на задании. Потом около месяца лечился в местной больнице в Киркенесе.