Текст книги "Пока есть юность"

Пока есть юность
Артем Галустов

© Артем Галустов, 2024

ISBN 978-5-0062-4570-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

I

7 января

У меня тряслись руки, я не могла спокойно налить вино в бокал. Каждый раз приходилось проводить рукой по горлу бутылки, чтобы собрать стекающие капли. Меня это раздражало, но не получалось себя успокоить. На улице звучали выстрелы, и с каждым залпом сердце билось всё быстрее.

Я работала в новогодние праздники. Будучи барменшей, стояла за стойкой. Персонала вечно не хватало, поэтому за один вечер могла выполнять ещё и обязанности официанта и даже администратора, так как директор меня очень ценил. В тот момент, когда я принимала заказы посетителей, он подошёл к входной двери и закрыл её, а после огласил своё решение:

– Уважаемые посетители! – все оглянулись на него. – Значит, в целях безопасности мы просим вас оставаться на своих местах, пока всё не устаканится. Если кто-то всё же захочет уйти, вы можете обратиться к нашему бармену, она вам покажет другой выход. Я приношу вам свои извинения. – посетители снова опустили взгляды в свои бокалы и стаканы. Я увидела, как директор посмотрел на меня. Он поднял руку. – Тина… – и стал протискиваться ко мне между тесно поставленными стульями.

Сам он маленького роста, но с большим пузом. Синюю рубашку он заправил в вельветовые брюки, и её пуговицы еле держали растягивающиеся борты. В прорехах виднелась его белая майка. На лысине лежали несколько слипшихся паклей, которые слегка тряслись, когда он подходил ко мне.

Бар всегда казался тесным, но в нем постоянно создавался уют, особенно в новогодние праздники. Мы умели очень красиво облагораживать наше место. Заведение построено в полукруглой форме. Маленькие столики из темного дерева окружали мою стойку. Нашу огромную витрину мы занавесили шторой из золотых огоньков. Они быстро и весело мигали, но за ними уже ничто нельзя было различить. За окнами царили пурга и дым от выстрелов. Я могла разглядеть только колонны. Стёкла то дрожали от сильного ветра, то содрогались оттого, что в них кто-то врезался плечом при побеге.

Провода наверху мы спрятали зелёной мишурой. Она шла в окрест по всему карнизу. На неё я повесила красные шарики. В углу, с левой стороны от бара, стояла пышная ёлка. Искусственная. Директор противился запаху ели, но зато позади меня было окно на кухню, откуда веяло ароматом глинтвейна.

Но все это не способствовало праздничному настроению, которое перебивали выстрелы на улице. На стене висел телевизор. По нему диктор освещал события, находившиеся в нескольких метрах от нас.

Директор, пыжась, всё же добрался до меня и ворчливым шёпотом сказал:

– Так, Тина, немедленно переключи канал.

Я тоже шёпотом ему ответила.

– И какая разница, по другим всё то же самое.

– Что, по спортивному тоже? – он уже практически лёг на стойку и тяжело дышал.

– Послушайте, люди всё равно хотят смотреть новости. Вот! – кивнула я головой в строну зала. Никто не разговаривал, все смотрели на экран. – Мне им что, резко футбол включить?

Когда ему было нечего сказать, он начинал сжимать нос и резко выдыхать через него.

– Смотри у меня, Тина, не вздумай никому открывать. Меня не волнует. Пусть даже стучат в дверь, не открывай. Никого больше не впускать. Только выпускать. Понятно? – я потупила взгляд и кивнула головой, но он не отставал. – Понятно?

– Да-да, понятно. – что-то мне пришлось переступить внутри себя, чтобы процедить эти слова.

– Вот и хорошо. Я пойду к себе, а ты продолжай обслуживать.

Наконец-то он ушёл. Заперся в своём кабинете наверху. Выйдет он оттуда, когда всё стихнет, к этому времени половину расстреляют, а других посадят. Что тут может быть понятного? Молодые ребята умирали на улицах. Зачем? Ради чего? Они становились жертвами преступного режима. Клали свои души на заклание для тех, кто продались и готовы выполнять преступные приказы ради того, чтобы их семьи не знали нужды. И о чём может идти речь? Не было никакого гражданского общества. Кровавый режим делал всё, чтобы новая нация не рождалась. Дабы систему боялись вечно, а она могла продолжать выкачивать деньги. Ради этого уничтожалась любая культура и свобода. Оставался лишь разрозненный сброд. Невольно я и сама ему принадлежала. Почему невольно? А смысл мне снимать фартук и выходить в этот дым, где меня заденет пуля, а я даже не увижу своего убийцу? Нет, я останусь здесь работать, а потом приду домой, где не смогу заснуть, так как стыд за бесхарактерность будет мучить совесть. А всё лишь только потому, что я не хотела, а на самом деле боялась, отдавать свою жизнь преступникам.

По стойке пальцами постучал мужчина, этим самым разбудив меня от мыслей.

– Девушка, не спите. – обратился он ко мне хриплым голосом.

Его волосы взъерошились. Глаза стеклянно бегали по стойке, будто что-то искали на ней, но не находили.

– Да, я… простите… я просто задумалась.

– А что тут думать… – с тяжёлым придыханием сказал он и посмотрел на экран, а затем оглянулся на витрину. – Что тут думать, дорогая… Знаешь, каждый раз вот так сидишь и болеешь за них, будто за команду какую-нибудь. Вот она не выигрывает, а ты всё болеешь и болеешь за неё. Даже уже и не знаешь почему. Просто нравится, что ли. Чем-то цепляют. И каждый раз думаешь: ну вот, сейчас. А нет, фиг тебе. Да… и вот опять. – он стал тереть лицо руками, уже опьянел. – Слушай, родная, повтори мне. – сказал он и стукнул квадратным стаканом об стойку.

«Болеет он. Будто это спорт какой-то. Нет, это война. Гражданская. А на ней нет болельщиков, лишь солдаты, которыми никто не хочет быть».

– Простите, а что у вас было.

– Да во! – сказал он и стал показывать на бутылки, но его руку шатало.

– Вот это, бурбон…

– Да какой бульон. Виски этот, шотландский… Ну во, че ты?

Я взяла бутылку и налила на глаз сорок миллилитров. Мерный стакан я куда-то дела.

– Э-э, двойной был.

Я налила ему ещё.

– Лед?

– Да, давай два кубика… Не-не-не, три. Давай три. – показывал он мне пальцами. – И себе налей.

– Мне нельзя.

– Можно! Я тебе говорю, можно. Твой жирный хрен уже убежал давно. Давай, вместе со мной.

– Да вы не понимаете, нельзя.

– Слушай, что заладила, нельзя-нельзя. Ты не волнуйся, я не пьяный. Я тебя не заставляю со мной тут пить. Стопочку. Одну. На посошок. А потом проводишь меня до этого чёрного хода. Домой поеду, ну его нахрен.

Как только он это сказал, прозвучал такой взрыв, что всё внутри затряслось. Витрина дернулась. Бутылки чокнулись друг с другом на полках, а все люди машинально пригнулись к полу.

– Лучше подождите. Сейчас нельзя.

Он цыкнул.

– Опять нельзя. Это… это, – махнул он рукой на витрину, – это надолго, я тебе говорю. Ждать нечего. Это на всю ночь. Убьют, значит, убьют. Уже все равно как-то. Да… а ты че?

– Что?

– Как ты тут, а? Кто тебя сюда такую красивую пустил.

– Сама себя пустила.

– А-а, сама себя. И стоишь, трясёшься. Поэтому говорю: выпей. Легче будет. Что, мужа или парня нету?

– Нет.

– Ну хорошо. А батя?

– Отец далеко.

Он опять цыкнул.

– Слушай, ниче у тя нет.

– А это… а мама? Ну, мама-то есть?

– Мама есть.

– Ну блин, и че? На кой она тебя пустила? Или ты уже заботишься о ней? Слышь, ты, если че, извиняй, конечно, я так…

– Да всё нормально. – ухмыльнулась я. – Нет, мама у меня очень даже самостоятельная. И куда состоятельнее, чем я.

– А что ты тут тогда забыла?

– Работаю.

– Лан, как звать?

– Тина.

– Тиночка, красавица, за тебя. Давай, чуть-чуть.

Я выпила с ним, хоть мне и нельзя. И дело не в начальстве. Но я проглотила половину стопки, и алкоголь тёплым облачком опустился в лёгкие.

– Всё, красавица. На! – он с размаха прилепил купюру к стойке. – Аривидерчи, выпроваживай меня.

Я проводила его до чёрного хода. У двери сидел охранник. На его столике стоял маленький телевизор, чей экран был разрезан на четыре серых квадратика видеокамер. А в руках он держал свой планшет и следил за событиями на улице.

– Сань, открой. Я выпущу человека. – сказала я ему.

Охранник наш очень толстый. В потной синей рубашке, которая уже превращалась в бирюзовую. Он лениво поднялся, открыл дверь, заглянул в серое мутное пространство и кивнул мне головой. Я выпустила мужчину и только захотела закрыть, как услышала голос девчонки. Я остановила руку. Раскрыла пошире. Вгрызлась глазами в серость, пытаясь что-то выцепить. Вдруг показалась молодая девушка. На вид лет восемнадцать. С длинными пышными волосами. Русого цвета. На лбу ссадина. Свежая. Кровь так и сочилась. Глаза красные и заплаканные. Слёзы уже высохли и оставили следы на пухлых белых щеках. Она дрожала и всхлипывала. «Совсем ещё ребёнок. Ну куда ты? За каким идиотом ты пошла? Вот тебя мама куда пустила?»

– Пожалуйста, можно войти? – стала она умолять.

Я молчала, но мне сразу же стало стыдно.

– Давай, забегай.

– Тин, нет. – встрял Саня. – Если они узнают, что мы её пустили, тогда они имеют право ворваться. Тин, не надо. Они тут всё перевернут, а нас уволят, если вообще не посадят.

– Сань, пожалуйста. Я так не могу. Ну не могу. – он стал жаться, мотать головой. – Сань, ну когда я тебя подставляла? – он поднял руки и сдался, сел на своё место и сделал вид, что ничего не видит.

Я взяла девочку за руку. Захлопнула дверь и поднялась с ней наверх. Мы спрятались в подсобке среди металических шкафчиков для одежды, под тусклой лампочкой, висящей на проводе. Я по дороге захватила перекись из аптечки, а у себя в сумке нашла ватные диски. Стала обрабатывать её ссадину. Она морщилась от боли.

– Спасибо вам…. Спасибо большое, я… Мне казалось… – захлебывалась она воздухом, будто лёгкие переполнены.

– Тише, детка, успокойся. Всё позади. – стоило мне убрать ватку, как кровь снова собиралась и затопляла рану. – Кто это тебя?

– П-полицейский.

– Неслабо он. На, прижми.

– Вы ведь разрешите мне остаться?

– Думаю, тебе поскорее нужно домой. У меня скоро закончится смена. Я тебя отвезу, не волнуйся. – как только я это сказала, страх у неё вспыхнул в глазах. Карие зрачки расширились. Она поставила руки впереди себя и снова вся затряслась.

– Что? Нет, пожалуйста, можно я останусь. Они найдут меня. Я здесь…

Я схватила её за запястья и слегка тряхнула. Она удивилась, и я посмотрела ей в глаза.

– Послушай, детка, нам нельзя оставаться. Ты меня подождёшь здесь. Поспи пока. У тебя ещё полчаса.

– Но…

– Если останешься здесь, они найдут тебя. Если пойдёшь со мной, то через некоторое время уже будешь спать у себя дома. Верь мне. – я увидела, как она успокоилась. Она заворожённо смотрела на меня.

– Вы… вы очень красивая…

– Спасибо. – улыбнулась я ей.

– Нет, правда. Ваши глаза. Никогда такие не видела. Они вроде бы такие же, как у меня, но с каким-то красным оттенком. Они как-будто еле горят изнутри. Как это возможно? И ваши волосы. То же самое. Они тёмные, но при этом и красные…

– Ты слишком сильно испугалась, детка. Спи! Я разбужу, когда приду. Если кто-то другой зайдёт, скажешь, что ты моя сестра и ждёшь меня здесь. Поняла?

– Да… так странно… детка?

– Дурная привычка. Я всех так называю. Ладно, спи. – я поцеловала её в лоб, и она сразу заснула.

Я спустилась вниз. Пока меня не было, официантка охраняла бар. Я кивнула ей головой, поблагодарив, и она уступила мне место. Никто больше не уходил. Все так же сидели битком. За витриной стреляли. Смог вплотную прислонился к стеклу.

Ничего не заказывали. Телевизор продолжал говорить о восстании. Но такое слово, конечно же, не произносили. В новостях молодых людей называли бандитскими группировками, экстремистами или террористами. Кто они были для нас? Чьи-то братья и сёстры, сыновья и дочери, внуки и внучки, близкие друзья, одноклассники, случайные знакомые. Кто угодно, но не преступники. Всего лишь ребята, которые очень похожи на нас. Они жили где-то по соседству и всю жизнь находились рядом. Они претерпевали все удачи и горести с теми, кто был в баре. Рождались в тех же роддомах, учились по той же программе, ели ту же еду. Целиком и полностью родные, чьи жизни сейчас отнимали. В тот вечер они служили очередным напоминаем того, что мы зашли в тупик, что нас загнали. Мы в ловушке. И посетители сидели в баре. Они уже не смотрели на экран. Понуро глядели в стаканы и думали: «А может, тоже крикнуть? Содрать кожу с костяшек на кулаках. Они ждут нас, а я дожидаюсь спокойствия».

Когда пришла моя сменщица, она сказала мне, что моя сестра ждёт в подсобке. Я быстро побежала наверх. Девчонка уже не спала, но выглядела слегка отдохнувшей. В любом случае шок прошёл. Но теперь мне нужно было вытащить её обратно в ад.

Она следила за моими движениями. Не спешила или не хотела вставать. Я открыла шкафчик. Сняла каблуки. Надела кроссовки. Вытащила темно-зелёную дубленку. Встала у зеркала и увидела себя в полный рост. Застегнула пуговицы, завязала ремень. Расчесала волосы. Достала из сумки красную помаду и намазала губы. Заодно проверила стрелки у глаз.

Девчонка смотрела на меня как на умалишенную.

– Что? А как же боевой раскрас? Ты готова? – она пожала плечами. – Не бойся. Со мной тебе нечего бояться.

Мы вышли с ней через чёрный ход. Я взяла её за руку. Дальше двух метров ничего нельзя было разглядеть. Всё в дыму. Хорошо, что снегопад прекратился. Но выстрелы и взрывы всё ещё остались на улицах. Вокруг слышно, как у многих машин сработала сигнализация. Они доносились из дворов-колодцев, словно из труб. Нам нужно было бежать в такой же двор, но двигались мы на ощупь. Что самое страшное, так это то, что путь лежал через улицу, где основные силы восстания. Это был знаменитый переулок колонн.

Из своего закутка мы быстро оказались в нужном месте. Почерневшие и облупленные колоны стояли в ряд с двух сторон узкого переулка. Брусчатка под ногами была в некоторых местах размолота в гравий. Витрины и окна разбиты. Мебель выброшена наружу. Кто-то изредка пробегал мимо, словно призрак.

Я подняла голову. Посмотрела на небо. Я искала луну, но нашла лишь её тусклый белый свет, который стушевал дым. Но перед одним только моим взглядом вся чернота стала рассеиваться и скручиваться. И перед нашим взором уже предстала полная луна, которая крутилась, словно винил в проигрывателе.

Пока я смотрела наверх, нас заметил патруль из двух человек и сделал предупредительный выстрел. Я побежала, потянув девочку за собой. Полицейские устремились за нами. Они уже догоняли. Девчонка не могла бежать быстрее. Мы повернули в тёмную арку, и я резко остановилась. Преследователи последовали за нами и встали прямо передо мной. Два человека в полном обмундировании и защите, с автоматами на перевес глядели на нас. Девочка замерла. Я чувствовала, как она трясётся.

– Они сюда забежали? – спросил один другого.

– Нет, братан, в следующий. Ты перепутал. Пошли быстрее, там тупик. Они не выберутся.

И они ушли в соседний закуток, а мы пошли дальше. Девочка ничего не говорила. Она задумчиво смотрела себе под ноги. В дворах было не так дымно, но от каждого выстрела с крыши глухо падал снег. Моя машина оказалась в тоненькой поволоке пепла. Я быстро её почистила. Какой-то мужчина всё это время смотрел на меня из окна и курил сигарету. Наверное, думал, что я одна из протестующих. Хотел, небось, увидеть что-то интересное. «Что, телевизора нет?»

Девчонку я отвезла и довела до квартиры, чтобы убедиться, что родители дома. Нам открыла дверь её мама. Милая и на вид хрупкая женщина, которая совала мне помятые купюры. Я отказалась, конечно. Ни у кого из нас уже не было денег.

II

Когда приехала к себе во двор, я будто попала в другой город. Ни взрывов, ни выстрелов, ни обгорелых зданий, ни дыма. Чистое небо. Звёзды. Луну ничего не закрывало. Она ярко светила и кружилась лишь только для меня. Там, в центре, ты практически не видишь снега. А здесь высокие сугробы, от которых на улице светлее.

Тихо и спокойно. Я оставила машину чуть поодаль от дома и шла по пустому двору, кружась и слушая музыку в наушниках. Не знаю, почему у меня был такой настрой. Может потому, что я что-то сделала во всей этой ситуации. Не осталась в стороне. Помогла хоть одной, а может и не только ей.

Местами горел свет в окнах. Снег аккуратно лежал на подоконниках и на ветвях деревьев. Ни шороха, ни стука, ничто не скидывало его. Я шла вдоль подъездов. У каждого тепло горел желтый фонарь.

Рядом с моим крыльцом стояла рябина. Снег шапками лежал на гроздьях. Вдруг позади себя я услышала голос:

– Тина…

Но он прозвучал не столько за спиной, сколько у меня в голове. Он был так отчётлив, несмотря на музыку, и исходил, словно из трубы. Я сняла один наушник и повернулась. Передо мной стояла моя мама.

Она очень красивая и вечно молодая женщина. Стояла в полуголом виде. Мантия, которая не обладала никаким цветом, веяла вокруг неё, закрывая интимные части тела. Чёрные волосы лежали на белых плечах. Тёмные зрачки ночи смотрели тебе прямо в душу. Она парила в воздухе. Её голые ступни почти касались земли. Сама она не просто стояла, а скорее восседала на куске ткани. Мы находились с ней прямо у подъезда. Её зовут Никта. Она богиня ночи.

– Дочь моя, я смотрю, ты очень весела в такой горький день.

– Нет… не сказать… просто я, наверное, не пала духом.

– Это приятно от тебя слышать.

– Ты хочешь со мной поговорить?

– Ну, во-первых, я захотела тебя увидеть. Я волнуюсь.

– А во-вторых? Вы, боги, приходите только тогда, когда это нужно вам.

– Что за манера дурацкая – делать из меня мегеру? Я богиня, а не ведьма. Как ты себя чувствуешь? Как твоё положение?

– Ты меня начинаешь пугать своей чуткостью. – усмехнулась я. – Где же мой любимый надменный тон?

– Не без него, моя дорогая. Но я всё же тоже мать. У меня есть дети. Ты поговорила с ним?

– Да, поговорила…

– И?

Я развела руками.

– Видимо, мне одной растить ребёнка.

– Видимо? – разозлилась она. – Ох, Тина! Не буду скрывать, что я крайне разочарована тобой.

– Ма, оно и к лучшему. Сейчас мне хорошо. От меня ушло мое чувство одиночества, когда я узнала о беременности. Мне больше никто не нужен.

– И все же, я смотрю, тебе было очень сложно обратиться к брату. Ты слишком гордая!

– Вся в тебя, наверное.

– Не забывайся, Тина.

– Ма, ой да… бесполезно с тобой разговаривать…

Я повернулась и открыла дверь.

– Что бесполезно? Не смей поворачиваться ко мне спиной!

– Бесполезно кого-то заставить любить себя, вот что! – я захлопнула дверь и поднялась к себе на этаж по лестничной площадке.

Вошла к себе домой. По стене гуляли зловещие тени от ветвей деревьев. Побыстрее захотелось включить свет. Я жила в однокомнатной квартире. Мебели у меня практически не было. В комнате стояла длинная вешалка со всей моей одеждой. Рядом туалетный столик с зеркалом. В углу ёлка, украшенная искусственными цветами. Спала я просто на матрасе. На нем лежал мой ноутбук. Перед постелью стоял небольшой белый столик с телевизором.

Я скинула с ног кроссовки. Сняла дублёнку. Я не любила после работы включать свет. Всегда хотелось уюта в доме. Я зажгла ёлку, а также огоньки, которые у меня закрывали всю стену. Белые фонарики выгнали тени деревьев. Включила телевизор и лампочки на туалетном столике. На экране всё продолжали идти новости.

Я встала перед своим зеркалом. Взглянула на себя. На мне были джинсы и чёрный кроп-топ с рукавами. Я разделась. Осталась в нижнем белье. Села и сняла макияж. Внимательно посмотрела на своё отражение. Я в последнее время сама себе не нравилась, и слова девчонки заставляли меня присмотреться. На мраморную кожу, худобу, которая меня не устраивала, так как внутренне я себя такой не ощущала. Мне хотелось, чтобы у меня были самые настоящие женские руки и плечи. Мясистая ключица, а не эта – с выпирающими костями и ожерельем родинок на ней. Мне казалось, что у меня лоб чуть больше, а прямой волос только это подчеркивал. Даже губы совсем тонкие и худосочные. Мне приходилось их все время подкрашивать. Единственное, чем я завлекала, так это своей природной принадлежностью к богам. Я дочь мрака и ночи – Эреба и Никты. Я родилась у них лисицей. Мне был присущ хитрый взгляд, насыщенно-красный оттенок в карих глазах миндальной формы и тёмное-красные волосы. Испещрённый веснушками маленький нос. Я надеялась, что моя беременность предаст мне ещё и формы.

Я пошла принять душ. Мне нужно было смыть с себя этот день. Казалось, что я пропахла порохом. Когда вышла в своём белом халате и с полотенцем на голове, я снова села у зеркала. Машинально рука прикоснулась к животу. Огоньки играли на моем лице.

Вдруг поднялась вьюга. Окна с грохотом распахнулись, и моя мать верхом на мантии и метели протиснулась в комнату и босыми ногами ступила на дощатый пол. Одним мановением руки она захлопнула ставни обратно. Луна заинтересовано застыла среди облаков и смотрела на нас.

– Любишь ты эффектно появляться.

– Я тебе не всё сказала, что хотела.

– Что же ещё?

Она легла на мой матрас. Было видно, что ей не хотелось говорить.

– Из-за того, что происходит уже несколько дней, богами было принято решение. Зевс поручил всем нам спуститься, чтобы сообщить об этом своим ближайшим потомкам. Собственно говоря, я здесь. Однако хочу сказать, что мне совсем не нравится то, к чему мы пришли.

– И что же это за решение такое?

Она не сразу ответила, подержала паузу. Мне от этого стало не по себе. Не каждый день в комнату врывается богиня через окно, чтобы огласить будущее.

– Следующее восстание будет решающим в судьбах всех людей. Это нельзя продолжать до бесконечности.

– И как же оно станет решающим?

– С помощью вас?

– Нас? – изумлённо воскликнула я.

– Да, благодаря людям, наделённым даром юности.

– То есть с помощью юнцов.

– Да. Сегодня каждый бог вынужден прийти к своему ребёнку или потомку и сказать, что его долг – вступить в следующее восстание.

– Долг?

– А как иначе? Вы наделены силой юности. Вам покровительствуют боги. Вы ничего не боитесь. Вам всё подвластно. Даже жизнь. Даже судьбы людей. Ваш народ повергнут в тиранию. Разве вы не хотите освободить его? Вы можете стать искрой, которая исцелит в обществе страх от наложенных оков. Тина, разве ты этого не понимаешь?

– Да, понимаю.

– Когда вы начнёте восстание, произойдет цепная реакция. Она поднимет людей, превратив их в единую силу.

– А если юнец откажется идти?

– Тогда он лишится юности. Навсегда.

– Навсегда… – прошептала я сама себе.

Ветер завывал в щели окна. Свист звучал в комнате все громче и громче.

– Да, навсегда. Вы больше никогда не увидите богов. Они не будут вам покровительствовать. Вы лишитесь силы. Вы больше не будете лучшими. Вы останетесь одни. Ваши жизни отдадут в поруки случаю. Вы потеряете свои чувства. И нас. Понимаешь?

– Да. Это суровое наказание. – говорила я задумчиво, смотря куда-то в пол. – Ведь юность – это не просто покровительство, это наш дух. Им обладают люди разных возрастов. Даже пожилые. Можно ли прожить без юности?

– Можно. Многие живут. Как я тебя когда-то учила: молодость – это отсутствие морщин, а юность – наличие души. Ничего не поделаешь, моя дорогая Тина. Ты знаешь, как я тебя люблю, но боюсь, такова плата за страх. И она высока. Представь, ты можешь меня больше никогда не увидеть. Потерять свои чувства, своё нутро.

– Так вы готовите революцию?

– Что? Революцию? Нет, моя дорогая. Конечно же, нет. Давай лучше назовём это демонстрацией силы. Революция происходит сама по себе. Она всего лишь природа. Ну знаешь, одни умирают, другие рождаются. Предоставь всё времени и терпению, но в которых нужно искать или даже отвоёвывать чувство собственного достоинства.

Я не могла больше сидеть. Мне сдавливало горло, будто что-то душило. Я положила руку себе на шею и стала медленно ходить по комнате. Никак не понимала своё положение и ощущала животный страх.

– Зачем всё это? Ради свободы?

– Ты понимаешь, я не очень знаю и, если честно, не понимаю, что это такое – ваша свобода. Дело ведь не в том, что она не работает. Что она построена не из механизмов и людей, а из картонных декораций. Дело в том, что вас унижают, хотят вытереть ноги об ваши трупы, дабы беспрепятственно войти в свой мир вседозволенности. А ты знаешь, как мы терпеть не можем вседозволенность. Это гной, который затрагивает людей и проникает так глубоко, что ни одним скребком не выскоблить. Когда человек живет в унижении, он перестаёт уважать ближнего. Уходит само единство. Целостность. Они создали для вас тюрьму. Искусственную жизнь. А в ней навряд ли можно найти что-то подлинное. В подобных вещах не отыскать правды, красоты, свободы. Но всё искусственное – это театр боевых действий, и на сцену выходят только самые смелые. Те, кто не боится. И играют они не ради себя, а ради публики. А те, кто дойдут до конца, смерти будут больше неподвластны.

– Велика ли разница? Нас всех перебьют, и ты это знаешь. Не говори, что это не так. Вы хотите принести нас в жертву! – теперь эти огоньки раздражали меня, мне захотелось их выключить.

– Ты права… – сказала она спокойно. – Умрут многие, но не надо думать, что мы этому рады. Что мы жаждем отдать вас на убой.

– Одни умрут, других лишат юности. Сколько останутся?

– Мало, но останутся. И этого будет вполне достаточно. Будут рождаться другие. А те, что выживут, будут самыми лучшими.

– Тебе легко говорить, у тебя будут ещё дети. Какая я у тебя по счету? А у меня один. И он даже ещё не родился. А ты говоришь мне, что мы вскоре должны умереть?

– Мне не безразлична судьба внука, Тина. – я вопросительно посмотрела на неё. – Да, любовь моя, это внук. И должна сказать, он куда воинственнее и решительнее, чем ты. Поэтому я пришла к тебе не для того, чтобы поставить перед фактом, но натолкнуть тебя на выбор, хоть это мне и запрещено.

Я пристально посмотрела на неё.

– Ты покажешь мне будущее?

– И да, и нет. Я подскажу тебе, но я не могу тебе сказать, что выбрать. – она встала с матраса, и я приблизилась к ней. Она подняла руку, и луна вдали оказалась на ладони. – Смотри, Тина. Смотри…

Луна быстро закрутилась по часовой стрелке. Мне казалось, что я вылетела из окна, оказалась внутри кратера, а потом меня снова выкинуло в квартиру. На кровати лежала другая я. На мне были мои бежевые спортивные штаны и серый топ. Комната другая, но почти не отличалась. Однако рядом стояла детская люлька с висящими побрякушками. Стоило мне её заметить в темноте, как в ней заплакал ребенок. Я проснулась, взяла карапуза на руки и стала ходить по тёмной комнате.

Я стала ходить хвостом за собой. Было сложно поверить, что это я со своим сыном. Я ходила как тень. Пыталась заглянуть себе за плечо и увидеть лицо ребёнка. Машинально я дотянулась до своей спины. Другая я обернулась, и Никта отдёрнула мою руку.

– Это ближайшее будущее?

– Да.

– Время это настанет, если я выберу восстание или откажусь от него?

– Я не могу тебя сказать. Я показываю будушее, чтобы ты сама догадалась. Это первый путь. Давай покажу второй.

Мне не хотелось уходить, но луна на её руке закрутилась в обратную сторону, и нас обоих выкинуло сильном толчком из окна. Мы пролетели весь город и оказались в центре. В переулке колонн. Я стояла в одном халате посреди разрушенной улицы. Брусчатка была усеяна трупами. Эта братская могила растягивалась далеко вперёд. Почерневшие колонны служили для людей надгробиями. Ко мне подошла мать, ступая по телам.

– Среди них есть я?

– Таков твой второй выбор. Но я так же не могу сказать тебе – эта минута наступила впоследствии твоего согласия или отказа. И да, ты здесь. Мертвая.

Удушье снова подобралось к горлу. У меня закружилась голова. Потемнело в глазах. «Ну почему я не могу знать. Я просто не хочу умирать. Просто скажи, как сделать так, чтобы убежать от всего этого?»

Я пошла вперёд, ступая по юнцам, и нашла себя. Я так же спала, но уже мертвым сном. Одно из тел, что громоздилось во всей общей массе убитых. Я присела и тронула свои волосы. Они казались самым живым, что было вокруг. Я их пригладила, словно хотела успокоить. «Почему я просто не могу знать правду? Потому что никто не может знать, к чему приведёт выбор, но каждый должен найти в себе силы нести за него ответственность. Это и значит быть сильной личностью. Но я не такая. Я не стану умирать ради призрачных целей».

– Прошу тебя, верни меня назад.

– Как скажешь.

Мы вновь пролетели город, и я оказалась снова дома. Приземлилась на свой стул прямо у своего столика. Я посмотрела в зеркало. На свои черно-красные глаза. Такие же волосы. На заострённые черты лица. На свои скулы. Жива, но без ребёнка. Я снова прикоснулась к своему животу. «Так странно. Он находится сейчас прямо там. И что же мне делать? Как теперь быть? Невозможно сделать выбор».

– Я знаю, о чем ты думаешь. – я дернулась от голоса матери.

– Ты все ещё здесь?

– У тебя ещё есть время. Восстание произойдёт семнадцатого января. Ложись спать. Я уверена, что ты сделаешь правильный выбор.

– Я уже его сделала. Я не пойду на восстание. Ни под каким предлогом не заявляюсь туда. Уеду. И спасу себя и ребёнка. – я встала и посмотрела на неё. – Давай, ты можешь забрать мою юность.

– Рано у тебя её забирать. Ложись спать, Тина. Знай, я поддержу тебя в любом случае.

Она подошла ко мне и поцеловала в лоб. После этого она вылетела и растворилась в ночи. Я легла на свой матрас. Силы покинули меня. Я не стала выключать огоньки и заснула вместе с ними. Мне не снились сны. Хотя я бы хотела снова оказаться рядом у кроватки своего сына.