Текст книги "В зоне листопада"

Эдуард, расположившийся на стульчике у окна напротив гостьи, принялся на довольно хорошем английском вводить ее в курс дела. Уменьшительно – ласкательные исчезли.

– Мы говорили об устройстве нашего общества. О том, что схема распределения материальных благ чем-то похожа на пищевые цепи в природе. Вы имеете представление о пищевых цепях?

Катрин состроила недоумевающую гримасу. Разглагольствовать на заданную тему у нее получается только после длительной предварительной подготовки. Никон не без злорадства отметил ее неспособность сходу въехать в курс дела. Не дав Никону порадоваться затянувшейся паузе, Эдуард принялся объяснять.

– Жучки едят в поле травку. Мышки едят жучков. Кошки, совы или ястребы ловят мышек. Когда эти хищники умирают, их едят бактерии и насекомые. Потом на этом всем растет трава и так – по кругу. Понимаете?

Катрин кивнула.

– Вот и в обществе нашем происходит что-то похожее. Одни добывают и выращивают. Другие лечат и воспитывают. А есть те, которые бессовестно пожирают. Вот товарищ Никон утверждает – наше общество должно быть больше похоже на единый организм, чем на экосистему. И я с ним соглашаюсь, но все же утверждаю – есть слишком много людей, которые ведут себя как отдельные организмы в экосистеме. Вы понимаете?

Катрин кивнула снова.

– Теперь мне интересна ваша точка зрения, мадам. Должны ли в обществе быть люди, способные повлиять на неправильных его членов? Возможно, забрать у них то, чем они владеют не по праву?

Катрин сделала дежурный кивок. Потом, сообразив нечто, замотала головой. Пожала плечами. Выдавила улыбку, а за ней и встревоженные слова:

– Я…я… точно не уверена. О каких людях вы говорите? О полиции и судьях?

– О, есть граждане, на которых не могут повлиять даже полиция и судьи. С последними у них отношения как в целостном организме. Они им очень хорошо платят. Я уточню вопрос. Должны ли в обществе существовать хищники, способные забрать у зажравшихся свиней их жирный кусок? По законам эволюции и построения пищевых цепочек в экосистемах?

Гробовой тон фразы испугал Катрин. Она поежилась, опять замотала головой. Глянула на Никона, безучастно наблюдающего за веселой для него сценой. Собралась с духом и пошла в наступление.

– Я не понимаю, что здесь происходит. Объясните мне, в конце концов, Никон. Почему, когда я прихожу посмотреть на вашу работу, этот мистер усаживает меня в клиентское кресло, рассказывает странные вещи и спрашивает: нужны ли в обществе преступники? Что у вас здесь происходит?

– Здесь происходит то, на что Вы пришли посмотреть, – мягко съязвил Никон.

Эдуард не дал Катрин ответить. Вскочив, навис над ней, протягивая руку. Выразительно произнес:

– Мадам, я должен идти. Очень приятно было беседовать с Вами.

Потряся детскую ладошку дольше, чем надо, кивнул Никону и выскочил за дверь. Оставил начальницу и подчиненного – анаконду и кролика, обсуждать происходящее.

Мадам, как и следовало ожидать, повторила внушения о правилах организации и должностных обязанностях. Попытки Никона объяснить, что естественность важнее соблюдения формальных требований, жестко пресекла. Пригрозила подтверждением квалификации. Заметив фиолетовые линии на девственной бежевости стены, возмущенно спросила:

– Что это у вас за рисунки?!

– Ребенок нарисовал.

– Когда?

– На прошлой неделе.

– Вы хотите сказать – уже целую неделю это отвлекает абонентов!? У вас нет бумаги!?

– Этот рисунок важен для автора. Я боюсь его травмировать.

– Бардак! Это переходит все границы, – вскрикнула мадам, вскакивая с кресла. – Я снова буду говорить о вас с Говардом.

Удалилась, не дожидаясь следующего посетителя.

Никон испугался. О готовности Катрин ради своего порядка рубить любую импровизацию на корню, Никон знал давно. Такой острой реакции все же не ожидал. Сегодня бедолага опять остался в тягостных раздумьях о том, является ли причиной тягостных раздумий сложившаяся ситуация или незаконная коррекция баланса, с целью повлиять на устойчивого к тошнотворным внушениям оператора.

Глава 13.

По статистике, пятая часть сотрудников открыто заявляют, что не любят участвовать в корпоративных вечеринках. Тех, кто относится к подобным мероприятиям нейтрально, наверняка еще две пятых. Зато, оставшиеся отрываются на полную катушку. Никон корпоративы любил. Нет, не за то, что можно послушать сплетни и сомнительные новости. Даже не за то, что можно хорошо выпить и поесть. Ему просто нравилось наблюдать. В атмосфере индуцированной веселости люди вели себя как-то по-иному. Включаясь в масштабное действо, целый ритуал, проявлялись по-новому. Никон просто читал открывшиеся под новым углом сложные многогранники, и это было классно.

Корпоративы Мнемонета всегда отличались пышностью и блеском. Организаторы старались. В стране, где электричество – дефицит, а бензину на среднюю зарплату можно приобрести семьдесят литров, происходили роскошные иллюминированные торжества. В сумме с облегчением, последовавшим за схлынувшей волной, такая обстановка вершила чудо. Гости воодушевлены, жизнерадостны и внимательны к тому, что происходит на фоне герба.

Выступления регионального координатора всегда имеют тот же смыл. Существенно отличался только текст. Разные точки входа в уже выверенное и рафинированное древо размышлений приводили всегда к одному итогу – необходимому умозаключению. Сегодня, как и следовало ожидать, начал с проблем насущных.

– Дорогие коллеги! Полевые работники и супервайзеры. Все мы глубоко переживаем события, происходившие в последнее время. Смерть нашего коллеги Мартина повергла нас всех в шок и недоумение. Я хорошо знал его. Как человек, преданный своему делу, он самоотверженно жертвовал собой ради спасения страждущих! Иногда, он делился со мной о своими глубокими переживаниями в письмах. И сейчас, когда его уже нет с нами, я хотел бы зачитать одно из них.

Оратор поднес к близоруким глазам листок. Задержался, ища нужное место. Микрофон уловил чрезмерно торжественные колебания воздуха, стремительно пробежавшие по проводам и полупроводникам усилителя. Из гулкой бездны черных колонок налетел гром:

– Иногда я чувствую, – пишет Мартин, – что Мнемонет – это огромный, сложный живой организм. А все мы – его клетки. Эта новая сложная жизнь зародилась для того, чтобы решить проблему, возникшую перед человечеством в противоречивой и опасной современности. Сегодня, когда многие люди потеряли возможность самостоятельно противостоять нагрузкам, с которыми сталкиваются в своей повседневности, мы призваны помочь им. Мнемонет может дать человеку то, чего никто и никогда не давал. Некогда утраченное людьми, живущими на этой территории. Это самое ценное, что может быть у человека. Внутренняя стабильность, спокойствие, хороший сон, надежность, здравый смысл, уверенность в себе и своих близких.

Бездна колонок иссякла. Региональный координатор посмотрел куда-то влево и вниз, потер высокий, от света софитов матово-бледный лоб.

– Мне очень тяжело читать эти слова теперь, зная, что Мартина с нами уже нет. Зная – в борьбе за наши светлые идеалы, он отдал максимальную плату. Насколько же глубоко он понимал смысл нашей работы! Я читаю эти строки с огромной благодарностью за то, что Мартин показал нам пример самоотверженного и продуктивного служения идеям Мнемонета. Наш долг помнить это. Почтим же память героя минутой молчания!

Черные слепые провалы колонок затихли опять. Участники торжества, следуя примеру тех, кто знал сценарий, тихо шурша одеждами, начали подниматься со своих мест. Волна шороха, вязким эхом поплескавшись между стен зала, схлынула в широкие проходы. Установилась тяжелая тишь. О чем сейчас думали эти мужчины и женщины из разных стран, собравшиеся здесь ради борьбы с эпидемией неврозов и психозов?

Никон, осторожно косясь по сторонам, отыскал Паулу. Структура ее мотивов была очевидна. Представил – наверняка витает сейчас в горячих, оранжево-розовых мечтах о внуках, играющих в тени роскошного апельсинового дерева. Наверняка, она сейчас больше чувствует себя заслуженной бабушкой, чем клеточкой Мнемонета. На глаза попалась обширная дама, терзавшая следователя вопросами на собрании. У этой тоже все просто. Сразу заметно – неподвижное стояние и плавание масляным ленивым взглядом по мраморному полу, весьма тяготят ее. Никон вдруг почувствовал, насколько страстно желает она снова свалиться на стул, отпить из бокала вина и отправить вслед за терпкой жидкостью, приятно холодящей внутренности, кусочек с прозрачного овального блюда. О чем размышляла Катрин, мелькавшая правее, Никону тоже представилось ясно и отчетливо. Наверняка, отгоняя тяжелую тень Мартина, витающую над ее идеальной, ювелирной работы прической, эта любительница танцев и внимания к своей персоне предвкушает сейчас бурную неофициальную часть вечеринки. Что помышлял сейчас Говард, положивший взор тяжелых грязно-снежных глаз на стоящих перед ним подчиненных, для Никона оставалось загадкой. Насколько идеально он ведет себя на сцене? Что сказать после затянувшейся тишины? Читает, о чем думают стоящие перед ним люди? Сложный вопрос.

Минута молчания, на самом деле, продлилась ровно сто двадцать секунд. Все согласно протоколу, определяющему даже этот элемент ритуалов Мнемонета.

– Спасибо!

Все с облегчением выдохнули и, опять запустив сыпучую волну шепота и шуршания, расселись по местам.

– Приглашаю к микрофону представителя управления здравоохранения.

На сцену выбрался полный мужчина лет шестидесяти. Долго крутил стойку микрофона, подстраивая под свой рост, пока ему не помог более ловкий Говард. Успокоившись, произнес:

– Товарищи! – кашлянув, поправился: – Дамы и господа! Хочу выразить вам соболезнования в связи с утратой. Наше управление скорбит вместе с вами. Мы очень ценим Мнемонет, как организацию, восстановившую пошатнувшееся психическое здоровье граждан нашей державы и жителей нашего Города. Мнемонет взял на себя все обязанности, которые раньше выполняла наша психиатрическая служба. Сложно даже представить, что случилось бы, коль вы ежедневно не оказывали высококвалифицированную помощь нуждающимся. Именно благодаря вам, многие могут трудиться и поддерживать нашу промышленность в это тяжелое время. Справляться со стрессами и жить полноценной, продуктивной жизнью. Благодаря вам, количество преступлений сократилось многократно и хоть немного приблизилось к среднему уровню давних годов. Именно вы, рискуя жизнью, удерживаете наше общество на краю хаоса и разрухи.

Говард, стоявший рядом, как заметил Никон, кисло поморщился. Вероятно, слова «рискуя жизнью» счел не только лишними, но и весьма вредными. Уж боевой дух в свете происходивших событий, они явно не поднимали.

Представитель здравоохранения еще долго перечислял все чудесные выгоды от существования и присутствия Мнемонета в Городе и державе. Непосредственный анализ крови на наличие антител и антигенов позволил существенно уменьшить заболеваемость. Практически уничтожены некоторые болезни. Контроль уровня гормонов продлил жизнь абонентов на расчетные процентов тридцать. Теперь и в семьдесят можно чувствовать себя как в сорок. Спать хорошо. Предаваться радостям плотской любви. Размножаться. Сохранять память и тонус мышц. А самое главное, усердно выполнять грязную низкооплачиваемую работу. С накопившейся дрожью в голосе, завершил:

– Огромное вам спасибо!

– Вам тоже спасибо за теплые слова, – вернулся к микрофону региональный. Тоном, не предполагающим ответ, поинтересовался: – Кто хотел бы еще сказать?

В зале опять повисла тишина. Желающих не нашлось. Да и что можно было сказать в такой одновременно траурной и торжественной обстановке. Все созвучное атмосфере было уже сказано. Место Говарда на сцене заняла стройная молодая девушка с необычайно длинной и густой рыжей гривой – восходящая звезда эстрады Лина Веполь. Встав в выразительную позу, под мелодичную гитару на фоне мягких ударников, затянула на английском:

«Remember the sound

in the silence of the night ,

that awakened around

wonderful light…»

Приятные звуки расслабили аудиторию и запустили процесс потребления заготовленной на столах богатой снеди.

Как Никон не старался, ему все же не удалось избежать столкновения с Катрин. Мадам выследила и настигла жертву с большим энтузиазмом. Подтащила поближе к тому месту, где Говард о чем-то беседовал с представителем здравоохранения. Слегка пританцовывая, завела старую песнь на новый лад:

– Никон, что у Вас нового? Вы работаете над исправлением своих ошибок?

– Работаю самым усердным образом, мадам! – вытянулся по стойке смирно Никон.

Надеясь – Катрин его не раскусит, хотя бы для собственного развлечения, принялся паясничать.

– Что со списком подозрительных моментов?

– Старательно составляю, мадам!

– Учтите, через неделю я составлю промежуточный рейтинг продуктивности помощи следствию. Объем составленных отчетов будет одним из показателей. Те, кто окажутся в нижней четверти списка, будут лишены квартальной премии.

«Да иди ты на хрен со своей премией!»

Не без удовольствия, громко и выразительно подумал Никон, глядя в грустные карие глаза. Вслух произнес:

– Вы думаете, у всех сотрудников равные условия? По каким критериям происходило распределение абонентов Мартина?

– Это не важно! – замотала головой Катрин, пытаясь обойти западню. – Все зависит от квалификации и старательности персонала.

– Я мог бы доказать, что это важно! – раззадорился Никон. – Кто принимал окончательное решение о таких условиях работы?

Катрин затихла на пару вдохов, всверливаясь коричневыми буравчиками в глазницы Никона снизу.

– Региональный координатор уже все подписал.

Оглянулась в сторону Говарда, как бы ища подтверждения своим словам.

– Тогда придется постараться, – напрягши губы, покивал Никон.

– Старайтесь, Никон. Я создала для этого все условия. Сообщу Вам по секрету, что четверть, попавшая в начало рейтинга получит премию последней.

– Заманчиво…

Протянув слово, Никон затих и улыбнулся. Сделал пару ритмичных па, надеясь переключить внимание мадам на более приятное занятие. Утонченную Лину Веполь сменили на сцене какие-то веселые шустрые ребята. Движение на танцполе оживилось. Зал утонул в мелодичных громыханиях.

Громыхания слышались круглосуточно. Где-то вдалеке, в стороне Лабеда и Волрога. Все уже почти привыкли. Лишь мамы успокаивали на улице детей в ответ на вопрос, где это взорвалось. Таких, что беспокоили слух горожан сегодня, еще не бывало. Сначала в городе очень громко шипели и шуршали грады. С верхних этажей казалось, что оставляя дымные следы, на восток улетают большие стрелы. Вечером вестники смерти принесли ответ в Метравск.

Вечеринку планировали давно и потому тщательно к ней готовились. Оригинальные дизайнерские решения сервировки стола таили в себе много двусмысленных загадок.

Чего только стоили большие чищенные морковки, залегшие между тарелками. Настя сразу же предположила – это загадка для психологов, особенно для тех, кто увлекается психоанализом.

Катрин пребывала навеселе. То ли из-за близкого обстрела выпила лишнего. Толи общая атмосфера возбужденности и взбудораженности действовала на нее таким образом.

У Саши повод выпить был серьезный. Он и обычно любил налакаться огненной воды до состояния «зомби». Но после того, как одна из сегодняшних ракет прилетела в дом бабушки, пил вдохновенно и много. Уже курсируя на автопилоте, аккуратными, выверяемыми движениями, он подобрался к Никону и, глядя застекленевшими глазами куда-то в одному ему видимую даль, выпалил:

– Никон, переведи Катюхе, что я хочу поговорить с ней наедине.

– Нафига?

– Ну, скажи! Мне надо!

Прозвище «сладенький» Саше дал Андрей, который умеет кратко выразить суть, да так, что все вокруг угорают, держась за животы. Приторные ухаживания Саши за взрослыми дамами прикалывали всех. Хоть они и не составляли конкуренции шумной и веселой браваде Андрея, мнящего себя эдаким поручиком Ржевским, но все равно несколько задевали.

Никон махнул рукой. В общей атмосфере возбуждения, пьянства и разврата было сложно сохранять трезвость и рациональность. Подойдя за Сашей, тянущим за рукав, к скромно извивающейся в танце Катрин, сообщил:

– Sasha needs in conversation with you face to face.

Катрин, которая сама думала на французском, и вдобавок еще напевала и танцевала, суть фразы уловила не сразу. Пришлось повторить и объяснить на пальцах.

– Ok. Ok. I will help you!

Катрин закивала, всем существом своим, выражая глубочайшее понимание проблемы и готовность помочь. Вероятно, она подумала, что Саша разглядел в ней психолога, и просит избавления от эмоционального выгорания за рулем. По сути, так оно и было.

– Она говорит, что согласна тебе помочь! – перевел Никон.

– Вот и ладушки, – сладострастно потер ладони Саша. – Идем!

Замахал рукой в сторону выхода. Побрел, пошатываясь.

– Come with us! – пригласил Никон.

Для беседы уединились в небольшой комнатке, служившей спальней. Кроме кровати здесь оказалось негде расположиться, посему в пол оборота расселись на мягком матрасе.

– So, what`s the problem?

Мадам, как обычно, попыталась взять инициативу в свои руки.

– В чем твоя проблема? – перевел Никон.

– Скажи ей, что она клеевая телка! – восхищенно выдал Саша, назидательно поводя пальцем перед носом – Нет, не телка. Дама! Женщина.

– Sasha said, that you are a wonderful women.

Катрин мило заулыбалась, энергично закивала хохолком, торчащим из прически. Дружественно погладила Сашу по руке. Поблагодарила:

– O, Sasha! I am very pleased!

– Что она говорит? – заспешил Саша, вдохновленный жестом.

– Говорит, что переводчик вам больше не нужен. Чтобы я оставил вас наедине, – заржал Никон.

За окном в очередной раз сильно бухнуло. Катрин дернулась. Саша воодушевился еще больше.

– Так иди давай! – замахал рукой. – И свет выключи!

– Да пошутил я! Она сказала, что ей очень приятно.

Никон всерьез испугался – Саша, не дожидаясь объяснений, накинется на бедную Катюху с горячими проспиртованными поцелуями и испортит сложную прическу.

– Переведи ей, что мне сложно выразить все чувства, которые я испытываю к ней.

– Чуувстваа! – повторила Катрин знакомое слово. – Это sentiments? Feelings!?

– Вот! Да! Она меня понимает!

– Ты уверен?

– Давай уже переводи!

Поколебавшись, Никон выдал:

– Sasha said, that he can not express all the feelings to you.

Катрин, вероятно думая еще – это консультация, поерзав на кровати, активно включилась в процесс:

– Please, tell us about the strongest feelings.

– Чувак, она думает, что здесь консультация. Хочет, чтобы ты рассказал о самых сильных своих переживаниях.

– Ну и ладно! Консультация! Скажи, что последнее время я много думаю о ней. Вот так, еду по дороге, кручу баранку и о ней только и думаю!

– Не гони, – попытался успокоить возбужденного Казанову Никон.

– Давай, переводи!

– Un, deux, trois, quatre, cinq, six, sept, huit, neuf, dix.

Желая сменить тему и разрядить обстановку, Никон продекламировал числительные, которые помнил еще со школы.

– Один, два, три, четыре, пять, – произнесла Катрин, хитро улыбаясь и загибая пальцы.

Остановилась. Придала лицу вопросительное выражение. Помахала шестым пальцем.

– Шесть! – обрадовался прямому общению Саша.

Катрин повторила несколько раз, загнула седьмой.

– Семь! – радовался Саша.

Когда досчитали до десяти, дернул Никона опять.

– Давай переводи – она мечта всей моей жизни.

– Скажи ей: Je m`appelle Sasha!

Надеясь вытянуть диалог с уровня страстей на уровень межкультурного диалога, Никон стал припоминать расхожие фразы на французском. Саша, заплетаясь повторил.

– Tres, bien. Je m`appelle Katherine, – удивленно поведя носом, ответила мадам.

– Je ne mange pas six jours.

Не совсем трезвый Никон выдал почему-то именно это, так хорошо знакомое всем из отечественной классики, предложение.

Саша повторил опять.

– Six jours!? – вытаращила глаза Катрин, переспрашивая.

По инерции она подумала – это перевод Сашиных слов. Опять погладила по руке.

– Oh, I understand! Shelling, grandmother… I`m so sorry.

Принялась рыться в кошельке. Достала несколько купюр. Протянула.

– Это что?! – возмутился Александр.

– Она хочет помочь тебе и твоей бабушке. Думает, что ты не ел шесть дней.

– Да нахрен мне эти бумажки! Что за бред?!

– Sasha said that your society is for him the best consolation.

Никон поднялся с дивана. Направляясь к выходу, бросил через плечо:

– Саня, она думает, что это консультация. Так что без глупостей и жарких объятий.

Последний взрыв прогремел два часа назад, но город был абсолютно пуст. Ни прохожих, ни машин. Лишь Одинокие серые внедорожники носились по улицам мимо затаившихся в тени пятиэтажек бронетранспортеров. Пир во время войны закончился. Гости, получившие дозу общей анестезии, развозились по квартирам.

Глава 14.

Юлия Ведерникова или, как сама представилась, Джулия Вейдер, явилась на прием второй раз. Из группы Мартина. Сегодня казалась веселее. Круги под оленьими, тусклыми, словно алюминиевыми глазами были потише. Лицо – хоть и бледное, но все-же порозовее. Полные губки из привычного бантика иногда растягивались в подобие улыбки. Плюхнувшись в кресло, поерзала на пришедшей в движение коже. Демонстративно закинула ногу в черном чулке на другую. Достала из яркой сумочки сигарету.

– Я закурю?!

– Попросил бы Вас воздержаться, – поспешил остановить руку с зажигалкой Никон.

– Мартин мне разрешал, – капризно поджала губки Юля.

– А родители тебе разрешают?

– Они мне не указ!

Нимфетка, покрутив в руке зажигалку, надавила на кнопку. Посмотрела остекленевшим взглядом на синее шипящее пламя. Покосилась на Никона, наблюдая за реакцией. Потушила. Зажгла снова, словно раздумывая. Опять покосилась. Потушила. Зажгла. Быстро поднесла руку к сигарете и, блаженно закрыв глаза, глубоко затянулась. Пустила пряную сизую струйку, формой напоминавшую раскрывшуюся кобру, в сторону оператора. Ответила на сердитый взгляд:

– Имею право!

– Ты выглядишь намного моложе своих лет. Непривычно созерцать школьницу с сигаретой.

– Это комплимент?

Никон собрался было ответить: «Будешь курить – такая мелкая и останешься», но воздержался. Не хотел начинать с конфликта. Дабы завести нейтральную беседу, поинтересовался:

– Что ты чувствуешь, когда тебе говорят комплименты?

– Мне, как и любой женщине, очень приятно.

Ответила игриво, закатив глазки, поправив пушистые дреды и проведя рукой по истонченной шейке. Слово «женщина» произнесла особо вычурно. Никон кивнул и ничего не ответил, в надежде – тишина сама спросит, необходимое. Так и случилось.

– Вообще, – затянулась на полуслове, словно без этого нельзя говорить, закатила глазки, – не так уж и часто делают комплименты. Не те нынче мужики. Измельчали. Редко встретишь нормальную особь. Творческую. Одни маргиналы, алкоголики или голубые. Или педанты. Вот, как Вы, например. Ради своего порядка, готовы пренебречь моим личным пространством. А я, между прочим – Ваш гость. И это Ваша работа – делать так, чтобы я чувствовала себя уютно и комфортно. И кстати, я веду преимущественно ночной образ жизни. Днем мне лучше спится. Так я борюсь с депрессией. Поэтому, я хотела бы перенести наши встречи на вечер. Хотя бы часов на девять-десять. Как Вы на это смотрите?

Никон представил: в то время, когда он должен засыпать, едет через полгорода ради общения с экстравагантной соплей. Усмехнулся. Стал подбирать поводы избежать этой несчастной участи:

– Боюсь, что это невозможно. В кабинет нельзя попасть после девяти. Здание закрывается.

– Вы могли бы приезжать ко мне. Или я к вам. Насколько помню, протокол предусматривает такую возможность.

– А с Мартином вы как поступали?

– Ласково!

– Это хорошо. А график, какой был?

– Он приезжал ко мне в десять часов, – быстро заявила Юля, кивая и хмуря редкие брови.

– Верится с трудом.

– Посмотрите расписание, если не верите.

– И посмотрю.

Никон тут же позвонил Катрин и попросил прислать график Юлии у Мартина. Мадам отвечала с паузами, как бы обдумывая. Тянула время неуместными вопросами и уточнениями. В конце концов заявила: для открытия такой информации должна взять разрешение у регионального координатора. Никон, казалось бы, привыкший к такому педантизму, сейчас почему-то разозлился.

– Ну, что там говорит ваша ужасная француженка?

– Она не француженка, – быстро бросил Никон и спохватился: – Откуда вы узнали, что ее родной язык – французский?

Юлия замялась.

– По акценту.

– Вы с ней общались?

– Нет, у меня слух хороший, а динамик у Вас громкий.

Скользнул глазом по графикам на планшете. Адреналин и сопутствующие медиаторы поползли немного вверх. Пульс участился.

– Странно. Я сам-то не очень хорошо слышал. Верится с трудом, что ты расслышала акцент.

– А вот и расслышала. Уши надо мыть.

Юля рассмеялась. Тон игривый и не напряженный, но графики колеблются. Позвонила Катрин. Заскрипевшим, недовольным голосом сообщила: Мартин ездил к Юлии к 9 часам вечера по вторникам. Никон, не церемонясь, прокомментировал, что это бардак и бросил трубку. Спросил у Юлии, что она расслышала.

– Ваша начальница сказала, что Мартин приезжал ко мне в десять часов.

– Неверно, в девять. По каким дням?

– По четвергам. Или ой, нет, – Юля напряглась, – по вторникам.

Графики опять дернулись вверх.

– Почти верно, – отметил Никон. – Но от меня ты таких визитов не дождешься.

– Ну и зря, – улыбнулась и закатила глазки. – Девушка я оригинальная и привлекательная, – накрутила пару косичек на указательный палец. – Со мной очень интересно проводить время в домашней обстановке. У меня много картин. Дизайнерский ремонт. Хороший вид из окна. Я могу пригласить очаровательных подружек и веселых друзей. Глупо не воспользоваться рабочим временем для отдыха.

– От такого отдыха потом, наверное, еще больше отдыхать надо, – усомнился Никон.

– А Вы попробуйте разок. Я со своей стороны постараюсь, чтобы Вам понравилось.

– Хорошо. Подумаю над Вашим заманчивым предложением.

Сказал для отмазки. Мысль о ночной поездке к оригинальной и очаровательной почему-то приводила в напряжение.

Глава 15.

Элеонора оказалась девушкой необычной, странной и оттого очень привлекательной. Длинные каштановые кучери, покоренные брошками и заколками в сложную прическу, очень выгодно подчеркивали прямой нос. Большие, широкие, чистые и от того ярко блестящие, лужицы серых глаз, под аккуратно выведенными ветвями черных бровей, казалось, таили в себе не только острый каменистый рельеф, но и сложную, богатую и многообразную внутреннюю жизнь. Жесткая на вид линия губ, над подбородком с ямочкой, почему-то манила и влекла. Никон увлекся.

Отказавшись от скучного, на ее взгляд, предложения поговорить о правде жизни в кафе, Элеонора пригласила на одну интересную постановку. Опера в готическом стиле, гласил флаер, постмодернистская интерпретация отечественной классики. Никон, радуясь возможности получше узнать загадочную девушку плащ, платье, длинные чулки и туфли на широком каблуке которой более напоминали одежды середины девятнадцатого века, нежели середины двадцать первого, быстро согласился.

В просторном, стилизированном под средневековый замок заводском цеху, которому уже никогда не ощутить пряный аромат расплавленной стали, было необычайно тихо. Даже несмотря на обилие гостей, среди оставшегося от времен великих свершений, оборудования, стройных колонн и стрельчатых окон. Люди в одеждах темных тонов из прежних эпох лишь изредка перешептывались и подавали друг другу знаки. Вероятно, сам стиль располагал к мрачному молчанию.

Готическая самодеятельность начиналась мягко и безобидно. Заиграла флейта на фоне тихого и приятного органа. На сцену вышла стройная миловидная девушка с длинной, светлой и прямой, как солома, гривой, в хлорном, пастельно-желто-зеленом шелковом облегающем платье, в венке из нежных голубых цветов. В мрачной и тяжелой атмосфере средневекового замка она выглядела контрастно, словно голубой тюльпан, в настоящем литейном цеху в разгар рабочего дня. Не то фея, не то эльфийка плавно затянула:

К реке я вышла раннею весною

И робко песню тихую запела,

И кто встречался у реки со мною –

Тех песней я приветствовала смело.

Пела красиво. Оба варианта, на русском и на английском, следовавшие друг за другом, звучали великолепно. Чувствовался талант. Сопрано, струящееся из ее груди, конечно же, усиленное электроникой, но все равно живое, протекало почти до самого сердца. Обводя взглядом одной ей видимые просторы, вещала:

С обрыва наслаждаясь видом глади,

В сонаре эха услыхала песнь иную,

Сей песни чудной и прекрасной ради,

Пошла искать поэта, лес минуя.

В Эфире действительно появился новый голос. Прислушавшись в направлении источника, не то фея, не то эльфийка, грациозно танцуя, двинулась в нужном направлении. Источником оказался лысый и усатый юноша, одетый в серую вышитую рубаху. Он прятался за элементом декорации, чем-то напоминавшем дерево. Девушка, с трепетом, удивленно и радостно описывала:

Там юношу у брега увидала

Весну, что дивным слогом украшал.

К нему я осторожно вопрошала

Чтоб имя мне своё тотчас сказал.

Органный фон стал насыщенней интенсивнее, флейта почти пропала, уступая место замечательному, приятному тенору юноши:

Сарат мне имя, о прелестна дева Тебя издалека ли я слыхал? Прекрасен глас весеннего напева Скажи же и своё, чтоб тоже знал.

Флейта вернулась. Вплетаясь в поток застенчивого и от того еще более привлекательного сопрано, украсила слова тонким серебристым орнаментом.

Ларисою наречена была родными, Я дочь царя речушек и болот, Мой дед еще издревле правил ими, Я дух-хранитель этих тихих вод.

Юноша заинтересовался:

О чем мечтаешь, дивная Лариса,

Когда твой ум крылат в уединеньи?

О счастье, славе, о дханьи бриза?

Поведай другу о своих томленьях.

Лариса, сделав несколько то энергичных, то замирающих па, нагнетающих атмосферу таинственности и сюрпризов, воззрев на оригинальный потолок литейного цеха, до которого не дотянулась преобразующая рука дизайнера, мечтательно пропела:

Коль взор я поднимаю к небосводу,

Светил там новых не ищу, тоскуя;

Увидеть братство, равенство, свободу

Сквозь пелену тяжёлых туч хочу я —

Те золотые три звезды, чей свет

Сияет людям много тысяч лет…

Как бы очнувшись от дивных грез, вернувшись к диалогу, спросила:

Поведай же и о своих мечтаньях.

Юноша, уныло отвечал:

Свободой грежу сколько в силах жить

Я пленник, раб, родился я в страданьи

Еще родителей пленил Нилатс Нарит

Наивность и чистота умилили Никона. Только вот обстановка не давала расслабиться. Словно предупреждала – произойдет что-то страшное. Так и случилось. На сцене литейного цеха появился литейщик. Только, вместо длинного ковша, в руке его оказалась тонкая, поблескивающая в лучах софитов, чернота трости. Одевался он тоже у портных девятнадцатого века. В таком тесном камзоле разливать металл было бы даже и неудобно. Походив осторожно вокруг мило откровенничавших Сарата и Ларисы, литейщик, поймав накатившую неожиданно волну, похожего, но другого, более жесткого органного мотива, в который вплелась и электрогитара, настойчиво и отрывисто, по слогам, уже баритоном, похоже, искусственным, машинным, запел: