Текст книги "Capernaum. Vol.1"

Глава №6. Встреча и начало конца

Утречко было свежее, наш герой Соломон за ночь промерз до костей и выглядел как только что изъятый из морозилки кусок соленого сала. При этом ресницы его склеились, и он с трудом смог открыть глаза, а запотевшие окна он протер трясущейся от лютого холода рукою и даже смог посмотреть на улицу. Первые лучи уже показались из-за горизонта и спешили хоть чуть-чуть помочь нашему герою согреться. Он быстро и небрежно пару раз повернул ключ в замке зажигания и понял, что бензина у него больше не было. Машина работала до последней капли, но на всю ночь явно не хватило, а нам всем известно, что самый холод приходит перед рассветом. Соломон посмотрел на часы и решил выйти на улицу, чтобы хотя бы немного разогреть свое тело в движении.

Буквально метрах в трехстах от него ваш рассказчик в моем лице уже заканчивал заниматься грибами, пока Кира мирно почивала в моей келье. Сегодня я удивительно рано поднялся и решил сделать все свои повседневные дела еще до рассвета, но, к моему сожалению, немного не успевал. Мне еще нужно было собрать рыбу в сетях. Поднявшись во двор, я направился к своему причалу. Мне несказанно повезло: мой катер, не залитый по колено водой, как это обычно с ним бывает, так как волны в этих местах так и норовят убить вас или вашу частную собственность, стоял на месте. Обогнув маяк два раза и насладившись видом, я нашел свои сети и принялся за работу. И тут мой взгляд сфокусировался на утесе, на верху которого во всю без музыки отплясывал какой-то мужик. Про себя я подумал: «Кто в такое время года выбирается на Сахалин, да еще в такую глушь?» Меня это, как ни странно, заинтересовало, но подплывать к берегу я не хотел. Мусоля эту мысль, я собирал свою рыбу и даже не понял, что улов сегодня был настолько богатый, что можно было бы и порадоваться как никогда и снять его для своего блога.

Пока я предавался рассуждениям, мужик потерялся из виду, и я не заметил, что лодка была перегружена, и волны, раскачивая мой катер, заливали его. Первая волна – сто граммов, вторая – триста, и пошла в мою жизнь практическая часть геометрической прогрессии. Я пришел в себя, когда в мой резиновый сапог залилась первая партия холодной, как лед, воды.

Если мои руки уже привыкли доставать холодную рыбу из ледяной воды, то ноги абсолютно не были к этому готовы. Сначала я побледнел, а потом от осознания того, что происходит, в мою голову ударила мысль, что я тону. Я запаниковал. У меня был насос, откачивающий воду, но я забыл, как им пользоваться. Тогда я заорал, будто думая, что этот крик спасет мою лодку и меня. До маяка было двести метров, а до берега Сахалина – пятьдесят, и я решил, заведя мотор, добраться до ближайшего берега, там успокоиться и вернуться на маяк.

Мотор завелся сразу, и я с такой силой дернул ручку газа, что чуть не отломил ее, или мне так показалось. Несмотря на то, что моя лодка была с очень хорошим, мощным мотором, она шла очень медленно, в отличие от того, как быстро набирала воду. Только сейчас я заметил огромное количество рыбы, которое подарило мне сегодняшнее утро, но, правда, ненадолго. Рыбы, объединившись в группы, как крысы, покидали мой тонущий корабль. Они словно выстраивались в косяки и спасались в панике. Так же, как и спасались мои умные мысли, разбегаясь кто куда, только не оставаясь в голове хозяина. Когда я понял, что катер практически под водой, было поздно что-либо предпринимать.

Но вдруг откуда ни возьмись я увидел человека на берегу, всего смытого в моем взоре, но я разглядел, что он кинул мне веревку. Я ухватился одной рукой, а другой все еще жал на газ захлебывающегося под водой двигателя. Тогда я в первый раз услышал голос этого человека. Этот голос был голосом с грубой хрипотцой, но он был звуком моего спасения. Он кричал: «Отпусти, отпусти лодку!». Я про себя подумал: «Как отпустить? Она совсем недавно моя, совсем новая!» Но голос спасения кричал отпустить. Когда морская вода попала мне в желудок, я начал захлебываться и отпустил ее, ведь жизнь в итоге дороже, хоть я и не хотел до последнего отпускать то, что тащило меня на дно.

Через некоторое время меня вытащил на берег этот здоровый грубый мужик. Он снял с меня мокрую одежду, а я все еще лежал в шоке, оттого что глазами увидел темноту, которая ждет нас после смерти. И размышлял над тем разговором с Кирой, в котором я утверждал, что меня не купишь. И я понял, как сильно я лгу и себе, и другим и как мне сейчас жалко, что я потерял лодку, хоть у меня была и старая, и как быстро мы привязываемся к вещам. Я вспомнил полковника и понял, что был прав: если и меня посади на его место, я бы так же воровал, как и все остальные. Это были личные прозрения по поводу своей гнилой, не стоящей на верном пути жизни. Я пришел в сознание от них, после того как мужик стал растирать мои ноги своими огромными холодными, как лед, руками. Через какое-то время я вырубился, а очнулся, когда уже окончательно согрелся. Я открыл глаза: передо мной горел костер, а этот мужик доставал мою лодку из моря. Я был поражен его силе и тому, как к нам возвращается то, что мы отпускаем и считаем не важным больше. Этот момент моей жизни послужил мне толчком к росту, потому что последнее время я осуждал всех вокруг и говорил о всемирной испорченности. Смотрел далеко, но не видел сучка в своем глазу. Я поднялся, а мужик уже почти вытянул лодку на поверхность. Я подошел к нему и спросил, как его зовут. Он, отдышавшись, ответил:

– Соломон.

– Как израильского царя, – с улыбкой сказал я и протянул руку своему спасителю.

Соломон пожал мне руку и спросил в ответ:

– Вы, случайно, не с маяка?

– С маяка! Это, так скажем, мой дом, пока не выгонят люди Компании.

Я увидел, как этот большой мужчина нахмурился, когда я упомянул Компанию.

– Ну что же, Спаситель мой, сейчас откачаем воду из лодки, и я приглашаю вас посетить мое жилище.

Соломон одобрительно кивнул и сказал, что ему нужно подняться на утес: у него там машина, а в ней – сумка с вещами. Я согласился сходить с ним, и через полчаса мы уже снова стояли на берегу и откачивали воду из лодки, в которой не осталось ни одной рыбы. И я незамедлительно вспомнил, какое фиаско преследует меня в этой сфере моей жизни. Только я был как никогда богат рыбой, так она в одночасье покинула меня.

Соломон спросил:

– Почему вы начали тонуть?

Я не хотел ему врать и сказал правду, что я, бывает, так ухожу в свою голову, что могу забыть о мире вокруг, и все, что происходит, меня не трогает, и в таком темпе я машинально поднял на борт столько рыбы, сколько ему было не по силам увезти. Соломон улыбнулся и сказал, что очень рад, что спас меня и что своим странным поведением я сделал его счастливее.

Я задумчиво глянул на него и сказал:

– Странно, вас делает счастливее то, что я подвергся опасности?

– Нет-нет, – возразил Соломон. – То, что вы дали себя спасти.

Мне было очень странно это слышать, но я пожал плечами и, наконец, завел мотор своей лодки, а за ним заработал и насос откачки. Чтобы не терять время, Соломон предложил черпать еще и ведрами, куда я поначалу складывал рыбу. И действительно, уже через пять минут мы шли на лодке обратно к Аиве. Тогда в мою голову пришла еще одна мысль о пользе Соломона на маяке и о том, что он может мне неплохо помочь. В своих мыслях я поймал себя на том, что на еврея я похож больше, чем человек, сидящий со мной в одной лодке. Но в его голове в этот момент была друга картина.

Мы пришвартовались и не спеша выдвинулись к маяку. Мы шли, и молчание сводило меня с ума: я хотел бы узнать, что хочет этот человек, оказавшийся на краю земли. Да, он без промедлений спас мою жизнь, и под влиянием добрых чувств я пригласил его. Так поступил бы любой хороший человек. Но хороший человек ли этот Соломон? Я остановился и спросил:

– Ответьте, пожалуйста, по какой причине вы посетили столь дальние земли? Неужели это туристический интерес? Если да, почему в такое время года? Через пару недель тут будет невыносимо жить. Это реальное кладбище погоды, тут страшно.

Соломон посмотрел на меня пустыми глазами, в которых я увидел частичку себя и своего одиночества, и сказал:

– Я сразу вам скажу, у меня благотворительная миссия на ваш маяк. Сначала Бог дал мне спасти вашу жизнь.

Я прервал его:

– Да, но причиной моей задумчивой комы послужили вы: я отвлекся на танцующего мужчину, то есть на вас. Я понимаю, что это как бы мой косяк, но все же. Увидеть человека в этих землях очень трудно, практически невозможно в этот период времени.

– Я понимаю, – уже Соломон перебил меня. – Но дело в том, что ваше спасение – это факт, хоть он и не достоин никакой похвалы, потому что все равно очень мал в сравнении с тем, что я творил годами раньше.

Тут я снова перебил его:

– А что вы творили годами раньше? – Мне стало, признаюсь себе, очень страшно от этих слов.

Соломон рассудительно ответил:

– Ничего такого, что не творил профессиональный военный на войне.

– А, вы военный, – с облегчением ответил я. – Все, вы меня успокоили, пойдемте быстрее на маяк, я угощу вас своим вином.

Из головы у меня вылетели дальнейшие расспросы, и почему-то я успокоился, хотя абсолютно ничего и не узнал. Кроме того, что у него военное прошлое. Я очень странный человек, скорее всего, подумали вы, дорогой читатель, и это так. После моей смерти люди в белых халатах назовут моей фамилией какую-либо из новых болезней или психический синдром.

Когда мы зашли на территорию Колизея, по лицу Соломона было видно, что ему понравилось это место. И он, как большинство туристов, бывающих у меня, задавал все те же наводящие вопросы, что и обычные посетители моих угодий. Я провел ему небольшую экскурсию по своим погребам и комнатам, и нам осталось посетить лишь келью и подняться к огню маяка. Как только мы собрались подняться наверх, я предупредил гостя о том, что у меня тут живет сожительница. На эти слова Соломон одобрительно кивнул, и мы поднялись.

Когда открылась дверь, Кира, как и в прошлый раз после отгрузки, смотрела на меня, и я догадался, что она от меня хочет. Она даже не обратила внимания на нашего гостя, просто ринулась ко мне на руки, и мы с ней быстро сбежали вниз по лестнице в уборную. Закончив все свои дела, мы поднялись наверх, где в том же самом месте стоял неподвижно Соломон.

Тогда Кира, увидев его, спросила, кто это, и я рассказал ей про свое утреннее приключение. Они поздоровались, и Кира пожала ему руку, поблагодарив за мое спасение, при этом вопросительно глядя ему в лицо:

– Мне кажется, Соломон, я вас где-то видела.

Ответ не заставил себя ждать:

– Да, Кира, мы с вами уже встречались.

Тут все в комнате, кроме нашего гостя, изрядно напряглись.

– Накануне вашего отъезда вы должны были делать у меня операцию. Я тот самый хирург, хороший друг вашей матери. Мы вместе работали какое-то время.

Тут моя соседка по комнате посмотрела на него, и на ее глазах появились слезы. Видно было, что Кира в этот момент полностью погрузилась в мир женской чувствительности. Она начала неразборчивую речь:

– И вы приехали в такую даль за мной?

– Да, Кира, за вами.

Тут я и сам испытал прилив влажных перемен у себя на глазах. Мне эта ситуация показалась такой душераздирающей и волнительной, что я был просто поражен решимостью и стремлением этого человека помогать. Он был, как тот дагестанец с телевидения – с хорошей целью.

Кира произнесла еще пару предложений, прежде чем я начал что-то понимать:

– Я вижу вашу веру в себя и в меня и хочу попросить прощения у вас, Соломон. Я уехала, никого не предупредив, потому что уже была полностью лишена веры в то, что снова смогу ходить. И вы сами знаете, сколько операций я уже перенесла. Мне просто надоело снова резать мое тело, не имея успеха в этих жертвах. Но ваша вера дает мне силы, и ваш поступок грандиозен. То, что вы приехали сюда, уже показывает, что в этом мире есть чудеса и он еще не полностью испорчен.

И тут она посмотрела на меня и обратилась уже ко мне:

– Вот, Артур, перед вами стоит проявление того, что противоречит вашим рассуждениям. Я понимаю, что этот человек один на миллион, но все же он есть, и то, что он тут, – доказательство, что если его поставить на место того проворовавшегося генерала или – кто там был? – полковника, он бы сохранил свою душу.

Соломон молчал, опустив глаза, сам понимая, что он уже давно потерял свою душу. Я молчал, понимая, что в чем-то она права. Но также этот поступок Соломона подтверждал мою теорию Капернаума: это мир, в который Бог посылает чудеса, но в Бога большинство все равно не верит.

Кира, посмотрев на нас обоих и остановив взгляд на нашем госте, сказала ему:

– Я обязательно поеду с вами, но не сейчас. Я обещала Артуру быть с ним весь сезон ураганов и помогать ему. Так что у вас есть два варианта. Один вариант: отправиться обратно без меня сейчас, и я по приходу весны вернусь в Москву. Другой вариант: договориться с хозяином этого места о вашем пребывании здесь, пока мы вместе по весне не отправимся в Москву.

Соломон посмотрел на меня, я посмотрел на Киру, а она по взгляду Соломона поняла, что все зависит от меня, и перевела взгляд на вашего покорного рассказчика. Недолго обдумывая решение, я одобрил второй вариант ответа, опять же, отталкиваясь от внутренних своих расчетов моей выгоды, и опять в этой комнате я был большим евреем из всех.

Соломон в этот момент задумывался, правильно ли он все сделал, оставаясь тут, так как за целую зиму он мог спасти еще пару больных на операционном столе. Но абсолютно не подозревая о его раздумьях, я подошел к нему и сказал, что все равно за такой короткий срок и по суше он бы не добрался до близлежащего города и не смог улететь, так как погодка тут разыгрывается не на шутку плохая.

Я вроде бы успокоил его своим монологом, и мы пошли готовить ему место для ночлега. Спать троим в одной моей комнате я считал диким, но на этаже была еще одна хорошая комната со старым камином. Я хранил там небольшие кучи разного бытового хлама. Там была старая койка времен советского союза, и мы разместили апартаменты гостя прямо там. Соломон был, в принципе, доволен своим жилищем и не жаловался, да и все равно ничего более или менее подходящего на маяке больше не было. Ну, при детальном осмотре, конечно, было, но мы не стали заморачиваться.

Шли дни, наш гость мало общался, но много помогал по маяку. По утрам он молился на восход солнца, перечисляя множество имен, и молитвы его продолжались около двух часов. Он помогал мне с рыбой и с уничтожением винного запаса. У него с рыбалкой выходило лучше, чем у меня, и это немного печалило мою гордость. Вечера мы проводили в шумных дискуссиях о жизни, о мире, обо всем, что считалось философией. Соломон редко вставлял свое слово и чаще уходил спать раньше конца нашей с Кирой беседы, но всегда с таким видом, который говорил нам, что ему есть что сказать, он просто не хочет. Женская часть нашего общества постоянно хотела вывести Соломона на разговор, вытащить из него хоть что-то, но он не поддавался. Зато я с крайней напористостью отчебучивал смелые заявления, которые никогда бы не произнес трезвый, да и в приличном обществе.

Кире я, без сомнения, нравился, но также ей нравился и Соломон: она была поражена его дисциплиной и сдержанностью. Если меня она уже знала, то наш гость казался ей загадочной и настоящей сильной личностью, которая была готова на ошеломляющие правильные поступки. Я ловил себя на том, что ревную Киру, когда смотрел на нее и видел, как она пытается разговорить Соломона. От этого я переходил на раздражение и некоторую форму ненависти и к Соломону, и к Кире, и тем самым я заметил, насколько эти грязные чувства могут затуманить мозги. Я мог выругаться на Киру или на Соломона абсолютно несправедливо. Но в какой-то из дней мне в голову пришла другая идея. Я решил показать Кире что-то из своих запертых в шкафу рукописей и посмотреть, как она отреагирует. Но в осознании того, что я, как подросток, сначала ревную, потом ненавижу, а потом пытаюсь исправить себя, я пришел еще к одному умозаключению. Я был влюблен в Киру. И когда я смог признаться себе в этом, то понял, что она ничего такого не делает по отношению к Соломону, что действительно могло бы пробуждать во мне доказанную ревность. Я понял, глядя на нее, что она разглядела в нем, что я не смог: она увидела в нем такого же душевного инвалида, как и все мы тут, на этом маяке. Только я со своим затуманенным мозгом не понял, что она пыталась помочь и ему, как и мне, когда только приехала.

Тогда я отошел от своего малодушия и прильнул помогать ей. Она очень обрадовалась, когда через пару дней после своих истерик я начал больше уделять времени разговорам с Соломоном, пытался вытащить его на вечернюю дискуссию по той или иной теме. И в один из таких вечеров после трудного дня я заметил ее взгляд на себе, когда в очередной попытке вытащить из Соломона его мнение о российском правительстве, он все же кратко высказался. Он что-то начал говорить, как сейчас помню этот момент, но, увидев ее взгляд, я не мог больше его слушать. Эти глаза, наполненные жизнью, смотрели на меня и видели насквозь. Я не хотел скрыть свои мысли, защититься от этого взгляда, я хотел полностью отдаться этому человеку. Это был взгляд теплой привязанности, доверия, симпатии, в этом взгляде было видно детскую надежду, непоколебимую веру, добрую любовь. Нет, не так, как жена любит мужа: как человек любит человека. Это было тепло и приятно. Я не знаю, каковы были мои глаза в этот момент. Но, кажется, в них было видно заживление дыры в моей душе, и пустота просто терялась под воздействием зарождающейся во мне любви.

Когда я пришел в себя, Кира все еще смотрела на меня и, в конце улыбнувшись, медленно перевела взгляд на Соломона, иногда бегло и игриво возвращая глаза на меня. Он уже договаривал свою речь, из которой я только разобрал последние строки. Кажется, он говорил, что во всем мире одно и то же. Я, конечно же, не стал с ним спорить и согласился, потому что не слышал и половины сказанного им. Он с одобрением кивнул мне и одним глотком выпил свое вино, пожелав нам спокойной ночи.

В комнате остались только я и Кира. Мне было интересно, о чем она думает в этот момент после такого продолжительного взгляда на меня, который так и был окутан чувствами. И тогда я прямо спросил ее:

– Кира, о чем вы сейчас думаете? Мне очень интересны ваши мысли.

Она ни на секунду не запнулась и, снова взглянув на меня, но уже не так, как в тот волшебный раз, еле слышно сказала:

– Кажется, я влюблена, Артур!

Я на момент ужаснулся, потом сердце мое екнуло, а небо за окном на секунду упало в Охотское море. Меня будто напугали, и я переспросил у нее дрожащим тонким голосом, еле различая свою речь от громкого стука сердца в моей груди:

– Повторите, пожалуйста, я не расслышал.

Кира повторила чуть громче прежнего:

– Кажется, я простужена, Артур!

– Вы сказали «простужена»? Точно, вы сказали это слово! – Я не заметил, как я снова стал называть ее на «вы», как в самом начале нашего знакомства.

– Да, Артур, я простужена! Простужена… – тихо повторила она.

Не отрывая взгляда от меня, она все повторяла:

– Простужена, заболела.

У меня затряслись руки, и я, пытаясь успокоиться, держал их между коленями. Тогда мандраж рук передался всему телу, и я тоже ощутил простуду.

Кира, глядя на меня, не понимала, что происходит.

– Артур, что с вами? – спросила она, подкатывая себя в своем кресле ко мне.

Я не мог собрать мысли в кулак, говорил ей все, что происходило у меня в голове. Рассказал ей о вновь вспыхнувшей ревности. О том, что она сказала, что влюблена. И в конце я добил свою непонятную речь вопросом:

– В кого вы влюблены, Кира, кем вы простужены?

Кира, удивленно глядя на меня и не понимая толком, что происходит, заботливо сказала:

– Артур, вы неправильно поняли меня. Я не говорила, что влюблена, я сказала, что думаю, что простудилась и заболеваю.

Несомненно, она успокоила меня этим ответом, ведь я, с уже присущей мне самооценкой, подумал, что если она и влюблена, то не в меня. И цепная реакция хаоса проникла в меня, и произошло то, что произошло. Кира еще раз посмотрела мне в глаза и взяла меня за руку. Я положил свою руку на ее, и мы так просидели, пока Киру не начало выключать от сна. Тогда я встал и положил ее на кровать, и в окнах маяка выключился свет.

Утром я страдал от похмелья и от мысли, что Кира теперь понимает, что она мне небезразлична. Пускай я на прямую не признался ей в своих чувствах, но все же там бы и ребенок понял, что произошло вчера. Пускай и из-за вина я смутно помнил последовательность, но ее взгляд я помню по сей день. Кажется, от количества выпитого мной слух сыграл со мной злую шутку и раскрыл всю мою червовую колоду. Когда она проснулась, то заметила, что я уже не спал и смотрел на нее. Она пожелала мне доброго утра, и я с поддельной улыбкой кивнул ей и пожелал то же в ответ. По звукам с улицы мы оба поняли, что Соломон уже работает во дворе. Интересный факт: он делал всю работу за меня, за себя и за Киру и уже к обеду подходил и спрашивал, что ему сделать еще. С моими грибами и рыбой он вообще быстро справлялся, и я уж говорил ему, чтобы хоть заботу о грибах на себя не брал, но он все равно делал все по-своему.

Его подход к работе вообще был очень серьезным: что раньше я делал неделю, он выполнял за два утра. За месяц пребывания на маяке мы с ним обновили это место на пятьдесят процентов. Множество дыр, завалы в подвалах, расчистка комнат, даже внешний вид маяка снаружи – все было сделано. С Кирой о чувствах мы больше не говорили, но когда я думал о ней, то превращался в ребенка, который, даже если ты ему будешь намекать годами о своей любви, все равно не поймет, что чувства взаимны. Конечно, Кира ни на что не намекала, а просто иногда трогала мою руку и так же нежно смотрела, но тогда я думал, что она так смотрит и на Соломона, и не мог разобрать, что мне дальше делать по отношению к ней. Думаю, тут и всплыла моя трусость. Первое – я не мог определиться, чего хочу, второе – не мог понять, что она ко мне чувствует, или спросить, третье – не мог решиться признаться ей или хотя бы поговорить на эту тему.

Соломон со временем стал больше общаться с нами и сам высказывал позиции в темах, о которых я даже не додумывался. Теперь наши споры о жизни продолжались гораздо дольше, и каждый день мы уходили спать без сил. С Кирой я стал более зажатым и почти не говорил с ней наедине, как раньше. Мне было тяжело настроиться и собраться, потому что, откровенно говоря, влюблен я был, как школьник. Но чувство любви и привязанности ломало все негативные рассуждения о жизни, что раньше были в моей голове. Правильно говорят, когда по-настоящему любишь, и в болоте хочется жить. Кира не подавала виду, что неудобства между нами не было, но от того, что я создавал это неудобство, я видел, что ей тяжело с этим бороться. Бывало, что я уходил в подвалы и проклинал себя за трусость и за то, что я не могу подойти и просто поговорить с девушкой, в которую влюблен. Не знаю, как долго это протерпит она, я все не мог понять, любит ли она в ответ.

Я боялся того, что сезон ураганов закончится, и они уедут и не вернутся. Она не вернется. Я так этого боялся и понимал, что мне нужно с ней поговорить до того, как она уедет, иначе я лишусь ее навсегда. А это было как раз то, что я больше всего боялся на нынешний момент своей жизни. Лишиться любви, которую я никогда не чувствовал и которая заливала мое сердце сейчас так же страстно, как вино заливало мою печень.

И вот начало конца приблизилось: волны поднимались выше, ветры дули дольше, дожди подбирались все сильнее и сильнее, грозы, молнии, кромешная тьма врывались на эти территории и уносили весь свет и жизнь. Меня грело чувство любви, но глядя на Соломона, я терял рассудок. Он стал очень грустен, и я не мог подбодрить его. Кира смотрела в ночную стужу, в окно, и в отражении ее изображение на стекле казалось мертвым. Но когда она поворачивалась и смотрела на меня, жизнь возвращалась в ее глаза, хоть и ненадолго. Холода в этих землях были не то что запредельными, но из-за влажности и продувающих ветров были невыносимы, и выходить на улицу мы решались крайне редко. Конечно же, и без хороших дней не бывало, но это было в соотношении пять на сто.

Как-то ночью я не смог удержаться на кровати: мне почудилось, будто маяк вырвало из каменного основания и он катался, опрокинутый, по волнам океана туда-сюда, то утопая, то всплывая, напоминая пустую бутылку. Меня тошнило изо дня в день, моих жильцов тоже, молния сверкала с такой силой, что затмевала солнечный свет. Такое сверхъестественное мучение продолжалось неделю. Никто из нас не вставал на ноги, и я подумал, что это давление и магнитные волны. Мы так ослабли, потому что не ели и не пили. А как там Соломон в соседней комнате, мы слышали только по его крикам в ночи. Мне казалось, что земное притяжение ушло, и когда земля переворачивалась, мы переворачивались вместе с ней, как крупинки сахара в трясущейся банке. А в предпоследнюю ночь ветер дул так, что мне казалось, что камни в стене маяка меняются местами и я слышу, как люди, жившие здесь до меня, общаются между собой.

Но на утро восьмого дня все прошло, и я первым смог подняться с пола на локти, истощенный и почти безжизненный. Я подполз к Кире и увидел, что она была очень плоха – еле могла дышать. Но сильнее я ужаснулся, услышав бормотания Соломона из коридора. Я ни на йоту больше не двинулся, пока дверь не отворилась и перед нами с Кирой не стоял наш еврей. Он бешеными глазами посмотрел на меня и только спросил:

– И что, тут такое каждый сезон ураганов?

Я, не замедляясь, с тяжестью в голосе ответил:

– Это первый раз, до этого было не так.

Но это все, что я смог сказать нашему другу. Это было правдой наполовину: ровно десять лет назад с момента, откуда начинается моя сегодняшняя память, я испытывал что-то подобное, лежа на полу в холодных подвалах. Но тогда было намного легче, чем сейчас. Конечно же, я никогда не расскажу этого своим новым друзьям.

Соломон что-то пробормотал и пошел, как я понял, вниз по ступенькам. Я, собравшись с силами, дотянулся до стоящей на полу наполовину пустой бутылки воды и, открыв, глотнул немного, потом дал Кире. Она очень слабо, но смогла попить. Это был божественный глоток воды, он был исцеляющим эликсиром. И через мгновение перед нами снова стоял Соломон с двумя хлебцами. Мы подняли Киру с пола, перед этим подняв меня, и уложили ее на кровать. Осмотрев комнату, я понял, что это было не по-настоящему, потому что все стояло на своих местах, только мы, люди, пострадали от этого непонятного нам явления.

Сезон ураганов продолжался. Через пару дней после происшедшего мы, восстановившись, наконец, смогли провести вечер не молча, и каждый хотел понять, что это было, и высказать свои предположения. Нам было нелегко оформить мысли в слова и еще тяжелее – произносить их вслух после десяти дней молчания. Я уверен, что всем было так же плохо, как и мне, поэтому не решался начинать ныть, как я обычно это делал. Будто бы дементоры из «Гарри Поттера» залетели к нам на огонек и забрали всю радость со смыслом. Но в этом вечере был большой плюс: я наконец услышал голос Киры, слабый, но четкий, и звучал он как приговор. Это был вопрос, вопрос растерянности и непонимания:

– Что это было?

Я ответил не сразу, хоть и сильно хотел. А Соломон смотрел на меня вопросительным взглядом, будто я больше всех знал. По его взгляду было понятно, что он меня в чем-то винит или, может, подозревает, будто я знал, но не предупредил. И как ни грустно это было, он был прав в своих подозрениях.

– Я думаю, что ураган вызвал странную магнитную бурю, – проглотив комок слюны, скопившийся от волнения и ответственности, сказал я.

Но наш дорогой Соломон прервал меня:

– Это было похоже на действие радиации.

Он посмотрел на меня вперемешку с утверждением и вопросом одновременно.

– Я, конечно, не специалист в радиации, но, может, ты и прав! А что думаешь ты, Кира? – не без краски на лице спросил я.

Она недолго помолчала, и по ее выражению лица было понятно, что у нее есть и своя версия.

– Знаете, ребята, это было похоже на действия аппарата МРТ, когда в твоем организме много инородного железа. Вот именно так из меня будто выдирало жизнь.

Услышав ее слова и переварив их, но не сразу, я почувствовал, как на мои глаза навернулись слезы сожаления за то, что этот маяк подверг ее этим мучениям. Кира заметила мои слезы, ведь она замечала все, что со мной происходило. Женщины чувствуют любовь, но также чувствуют и пренебрежение или плохое отношение к ним, и Кира чувствовала мою любовь к ней. Я же, как подобает любому недалекому мужчине, не понимал вообще ничего, что касается ее чувств. Мне казалась, что она любит меня в ответ, но через минуту мне было не по себе, будто я ей противен. От этого мое решение признаться ей отодвигалось на неопределенный срок.

После того как все высказались своими краткими предположениями, Соломон достал бутылочку моего вина и разлил по бокалам. Это было хорошее времяпрепровождение, особенно после того, как высказали то, что это могла быть радиация. Сегодня бокальчик выпила и Кира. Нет ничего лучше вечера, проведенного в уютной компании с друзьями. После этого началась оживленная дискуссия по поводу мирских современных благ. Я доказывал всем, что современное оборудование губительно развращает всех. Соломон говорил, что без оборудования медицина мертва. Ну, а Кира, по ходу, от того, что давно не выпивала, погрузилась в быстрый сон, хотя и успела всем напомнить, что в России не может быть хорошей медицины. Чем, между прочим, могла бы и обидеть нашего друга, если бы он был более обидчивым человеком.

Вот так проходили и последующие дни нашей жизни. Каждый день мы работали внутри маяка, потому что погода желала оставлять лучшего, а вечера коротали за бутылочкой. Кира, в отличие от нас, больше не выпивала, а добилась ключа от шкафа с моей писаниной и читала, не прекращая, при этом ее лицо испытывало самые разные палитры эмоций. Мы с Соломоном хорошо сдружились и, когда на наши земли приходила более-менее хорошая погода, часто прогуливались на катере вокруг маяка, заходя на Сахалин, стреляли снежных зайцев, а Кира после ругала нас за бесчеловечность, а вечером помогала готовить подливку из этого же зайца. Соломон оказался хорошим стрелком: пока я бесцельно стрелял в снег, он одним хорошим выстрелом мог уложил зайца на большом расстоянии, что немало удивляло меня.