Текст книги "Приключение с желтым лицом"

Артур Конан Дойл
Приключение с желтым лицом

Публикуя эти короткие очерки о многочисленных расследованиях, к которым, благодаря особым талантам моего друга, мне доводилось быть причастным как слушателю, а затем и как действующему лицу, я, вполне естественно, останавливался на его успехах, опуская неудачи. И не столько ради его репутации – его энергия и находчивость обретали особую силу, когда он терялся в догадках, – но потому что там, где он терпел неудачу, слишком уж часто преуспеть не удавалось никому другому, и история эта навсегда оставалась незавершенной. Однако, когда он допускал промах, порой истина все же обнаруживалась. У меня хранятся записи о полдесятке загадок такого рода, и среди них «Приключения с ритуалом Масгрейвов» и то, о котором я намерен рассказать сейчас, представляют наибольший интерес.

Шерлок Холмс не признавал физические упражнения ради них самих. Хотя он был способен на мускульные усилия, мало кому доступные, и, без сомнения, среди боксеров его весовой категории, каких мне доводилось видеть, был одним из лучших, однако бесцельные упражнения мышц он считал бессмысленной тратой энергии и редко покидал свое кресло, если для того не находилось профессиональной причины. Но уж тогда неутомимостью и упорством он потягался бы с кем угодно. Поразительно, что при таком отношении к себе он сохранял столь великолепную форму, однако в еде он был крайне умерен и вел почти аскетический образ жизни. Вредных привычек за ним не водилось, если не считать небольшого пристрастия к кокаину. Впрочем, к этому наркотику он прибегал, лишь бы скрасить скуку, когда между делами выпадал промежуток, а в газетах не находилось ничего интересного.

Однажды в начале весны он настолько расслабился, что отправился со мной погулять в парк, где на вязах чуть зазеленели почки, а липкие дротики каштанов только-только развертывались в пятипалые листья. Два часа мы прогуливались почти в полном молчании, таком естественном между друзьями-мужчинами, хорошо друг друга знающими. Когда мы наконец вернулись на Бейкер-стрит, время близилось к пяти.

– Прошу прощения, сэр, – едва открыв дверь, доложил наш юный слуга, – тут джентльмен заходил, спрашивал вас, сэр.

Холмс взглянул на меня с упреком.

– Вот они, ваши дневные прогулки! – воскликнул он. – Так этот джентльмен ушел?

– Да, сэр.

– И ты не пригласил его войти?

– Да нет, сэр, он вошел.

– И как долго он ждал?

– С полчаса, сэр. Нетерпеливый такой джентльмен, сэр, пока он был тут, все время ходил взад-вперед, ногами топал. Я стоял под дверью, сэр, ну, и слышал. А потом выходит в коридор и кричит: «Он что, так и не вернется?» Собственные его слова, сэр. «Вам еще чуток подождать», – говорю я. «Ну, так я подожду на свежем воздухе, – говорит он, – не то совсем задохнусь, – говорит он. – Скоро вернусь», – и – хоп! – уходит, и никакие мои слова даже слушать не стал.

– Ну-ну-ну, ты сделал все, что мог, – сказал Холмс и продолжал, когда мы вошли в нашу гостиную: – Однако, Ватсон, это крайне досадно. Мне просто необходимо хоть какое-то дело, а тут, судя по нетерпению джентльмена, явно что-то очень серьезное… Эгей! А трубка на столе не ваша! Значит, ее забыл он. Недурна: вересковая, хорошо обкурена, с отличным длинным чубуком, из тех, которые табачники называют янтарными. Хотел бы я знать, сколько в Лондоне наберется подлинно янтарных чубуков. Некоторые верят, будто муха в янтаре доказывает его подлинность. Но ведь целая промышленная отрасль живет тем, что обеспечивает поддельный янтарь поддельными мухами. Ну, надо полагать, он действительно крайне расстроен, если забыл тут трубку, которой, видимо, очень дорожит.

– Откуда вы знаете, что он ею очень дорожит? – спросил я.

– Ну, полагаю, новая она стоит семь шиллингов шесть пенсов. А, как видите, ее уже дважды чинили: один раз деревянную часть, другой раз янтарную. И вместе с колечками из серебра эти починки обошлись дороже самой трубки. Значит, он очень дорожит этой трубкой, если просто взамен нее не купил новую за те же деньги.

– Что-нибудь еще? – осведомился я, потому что Холмс поворачивал трубку в руках и так и эдак, глядя на нее с особым своим задумчивым выражением.

Он поднял ее повыше, постучал по ней длинным тонким указательным пальцем, словно профессор анатомии, демонстрирующий на лекции какую-нибудь кость.

– Трубки иногда бывают на редкость интересными, – отметил он. – Ничто так много не говорит о личности владельца, кроме разве что карманных часов и шнурков. Однако следы на этой выражены неясно и скорее второстепенны. Ее владелец, очевидно, мускулистый левша, обладатель прекрасных зубов, беззаботен в привычках и свободен от необходимости соблюдать экономию.

Мой друг ронял эти сведения с небрежным равнодушием, однако я заметил, что искоса он следит, достаточно ли внимательно я его слушаю.

– По-вашему, человек должен обладать приличным состоянием, раз он курит трубку ценой в семь шиллингов? – сказал я.

– Табачная смесь «гросвенор» по восемь пенсов за унцию, – ответил Холмс, выбив на ладонь немного пепла. – Поскольку он мог бы купить превосходный табак за полцены, значит, ему нет нужды соблюдать экономию.

– Ну, а остальное?

– У него привычка прикуривать трубку от ламп и газовых рожков. Видите, она заметно закопчена только с одной стороны. Спичка такого не натворила бы. С какой стати стал бы курильщик держать спичку сбоку от трубки? Но вот от лампы прикурить, не закоптив трубку, вы не сможете. А копоть только справа. Из этого я делаю вывод, что он левша. Поднесите к лампе собственную трубку, и, будучи правшой, вы, естественно, повернете ее к пламени левой стороной. Иногда, конечно, вы можете повернуть ее и другой стороной, но не часто. А эту трубку всегда держали только так. Далее, он прокусил янтарь. На это способен только мускулистый энергичный субъект – и с отличными зубами. Однако, если не ошибаюсь, я слышу его шаги на лестнице, так что для анализирования нас ожидает кое-что поинтереснее трубки.

Мгновение спустя дверь отворилась, и в комнату вошел высокий молодой человек. Одет он был элегантно, но неброско, в темно-серый костюм, а в руке держал коричневую широкополую шляпу из фетра. Я дал бы ему лет тридцать, хотя в действительности он был несколько старше.

– Прошу извинить меня, – сказал он с некоторым смущением. – Полагаю, мне следовало бы постучать. Да, разумеется, следовало бы постучать. Беда в том, что я несколько взволнован, и в этом причина.

Он провел ладонью по лбу, как человек, несколько оглушенный, а затем не столько сел, сколько рухнул в кресло.

– Я вижу, вы не спали ночь, если не две, – сказал Холмс со своей мягкой непринужденностью. – А это расстраивает нервы больше, чем труд, даже больше, чем удовольствие. Могу ли я спросить, какой помощи вы от меня ждете?

– Мне нужен ваш совет, сэр. Я не знаю, как поступить, а вся моя жизнь словно бы разбита вдребезги.

– Вы хотите нанять меня в качестве сыщика-консультанта?

– Не только. Мне требуется ваше мнение как многоопытного человека. Я хочу знать, что мне делать дальше. Вся моя надежда на ваш совет.

Он говорил краткими, отрывистыми, нервными залпами, и мне казалось, что говорить было для него вообще мукой и принуждал он себя к этому неимоверным усилием воли.

– Вопрос очень деликатный, – сказал он. – Трудно говорить о своих семейных делах с посторонними людьми. Ужасно обсуждать поведение твоей жены с двумя мужчинами, которых я вижу впервые. Это страшно. Но я больше не могу, и мне необходим совет.

– Мистер Грант Монро, дорогой мой… – начал Холмс.

Наш посетитель стремительно вскочил с кресла.

– Вам известно мое имя?

– Если вы желаете сохранять инкогнито, – сказал Холмс с улыбкой, – я порекомендовал бы вам отказаться от манеры писать свою фамилию на подкладке шляпы или же поворачивать шляпу к собеседнику только тульей. А сказать я собирался, что в этой комнате мы с моим другом слышали много щекотливых секретов, и нам выпало счастье вернуть спокойствие многим измученным душам. Надеюсь, то же мы сумеем сделать и для вас. Но время, полагаю, дорого, так могу ли я попросить вас изложить суть вашего дела, придерживаясь фактов и без дальнейших проволочек?

Наш посетитель вновь провел ладонью по лбу, словно для него это было слишком тяжело. Все его жесты, как и выражение лица, убеждали меня, что передо мной сдержанный, даже замкнутый человек, притом гордый, предпочитающий скрывать свои раны, а не выставлять их напоказ. Затем, внезапно взмахнув сжатой в кулак рукой, как бы гневно отметая сдержанность, он начал свой рассказ.

– Факты таковы, мистер Холмс, – сказал он. – Я женат. Вот уже три года. Все это время я и моя жена любили друг друга так нежно и жили так счастливо, как только доступно тем, кто связан узами брака. У нас не было разногласий. Ни единого – ни в мыслях, ни в словах, ни в поступках. А теперь, с прошлого понедельника, между нами вдруг выросла стена. И я вижу, что в ее жизни и в ее мыслях прячется нечто, о чем мне известно столь же мало, как если бы она была женщиной, прошедшей мимо меня на улице… Мы стали чужими друг другу, и я хочу знать почему.

Прежде чем продолжать, мистер Холмс, мне следует заверить вас в одном: Эффи любит меня. Вне всяких сомнений. Она любит меня всем сердцем, всей душой, а теперь даже еще сильнее. Я это знаю, я это чувствую. И не нуждаюсь в доказательствах. Мужчине нетрудно удостовериться, что женщина его любит. Но между нами встала тайна, и мы не сможем стать прежними, пока она не будет раскрыта.

– Будьте добры. Изложите мне факты, мистер Монро, – сказал Холмс с легким нетерпением.

– Я расскажу вам, что мне известно о прошлом Эффи. Она была вдовой, когда я познакомился с ней, хотя и очень молодой – ей только-только исполнилось двадцать пять. Тогда она носила фамилию Хеброн. Миссис Хеброн. В ранней юности она уехала в Америку и жила в Атланте, где и вышла за Хеброна, адвоката с хорошей практикой. У них был ребенок, но вспыхнувшая эпидемия желтой лихорадки унесла в могилу и мужа, и ребенка. Я видел свидетельство о его смерти. Америка стала ей нестерпимой, и она вернулась в Англию, поселившись у незамужней тетушки в Пиннере в Мидлсексе. Кстати, муж ее вполне обеспечил, оставив ей капитал, что-то около четырех тысяч пятисот фунтов, который вложен столь удачно, что приносит в среднем семь процентов дохода. Когда я с ней познакомился, в Пиннере она прожила только полгода. Мы сразу полюбили друг друга и поженились несколько недель спустя.

Я торговец хмелем, и мой годовой доход составляет семьсот-восемьсот фунтов, так что в средствах мы стеснены не были и сняли за восемьдесят фунтов в год отличную виллу в Норбери. Местность совсем сельская, если учесть близость столицы. Гостиница, два дома несколько выше нашего на склоне, и по ту сторону луга – коттедж, обращенный к нам фасадом. Остальные дома расположены на полпути к станции. Большую часть года я вынужден уезжать в город по делам, зато летом почти свободен, и в нашем загородном доме моя жена и я были так счастливы, как только можно пожелать. Поверьте, наши отношения не омрачала ни малейшая тень, пока не возникла эта проклятая тайна.

Прежде чем продолжать, мне надо вам кое-что объяснить. Когда мы поженились, моя жена передала мне все свое состояние – против моего желания, должен я сказать, поскольку я понимал, какое трудное сложится положение, если мои дела пойдут плохо. Однако она настояла. Ну, и примерно полтора месяца назад она пришла поговорить со мной.

«Джек, – сказала она, – когда ты взял мои деньги, то сказал, что, понадобись мне какая-нибудь сумма, достаточно будет просто попросить тебя о ней».

«Разумеется, – ответил я. – Они же принадлежат тебе».

«Ну, – сказала она, – мне нужны сто фунтов».

Меня это несколько озадачило, так как я предполагал, что речь идет о новом платье или о чем-либо еще в том же роде.

«Зачем они вдруг тебе понадобились?» – спросил я.

«Ну, – сказала она с обычной милой шутливостью, – ты же объяснил, что будешь моим банкиром, а банкиры таких вопросов не задают, знаешь ли».

«Если ты говоришь серьезно, то, конечно, ты их получишь», – сказал я.

«Да-да, совершенно серьезно».

«И ты не скажешь мне, для чего они тебе понадобились?»

«Возможно, когда-нибудь, но не теперь, Джек».

Мне пришлось удовлетвориться этим, хотя впервые между нами появился секрет. Я выписал ей чек и выкинул все из головы. И, возможно, тут нет никакой связи с тем, что произошло потом, но я подумал, что упомянуть про это следует.

Как я уже сказал вам, неподалеку от нашего дома стоит коттедж, и от нас его отделяет только луг, но чтобы добраться до него, нужно пройти довольно далеко по большой дороге, а затем свернуть на проселок. Позади коттеджа начинается сосновая роща, и мне нравилось гулять там, потому что близость деревьев всегда приятна. Все предыдущие восемь месяцев коттедж пустовал, о чем можно было только пожалеть. Такой это милый двухэтажный домик со старомодным крыльцом и весь в жимолости. Много раз я смотрел на него и думал, какая отличная могла тут быть ферма.

Ну так вечером в прошлый понедельник, когда я отправился прогуляться там, на проселке мне повстречался пустой фургон, а затем я увидел на лужайке перед крыльцом груду ковров и прочих вещей. Было ясно, что коттедж наконец кто-то арендовал. Я прошел мимо, а затем остановился, как поступил бы всякий, кому некуда спешить, и оглядел его, прикидывая, кем окажутся наши новые соседи. И тут я внезапно заметил, что из окна верхнего этажа за мной наблюдает лицо.

Не знаю, мистер Холмс, что такое было в этом лице, но по спине у меня побежали мурашки. Нас разделяло порядочное расстояние, и рассмотреть его черты я не мог, но в нем чудилось что-то неестественное, нечеловеческое. Вот какое у меня возникло впечатление, и я сделал несколько быстрых шагов вперед, чтобы получше разглядеть того, кто следил за мной. Но тут лицо внезапно исчезло, настолько внезапно, что казалось, будто его мгновенно увлекли в глубь темной комнаты. Я простоял там минут пять, обдумывая случившееся и анализируя мои впечатления. Было ли лицо мужским или женским, осталось мне непонятным – я находился слишком далеко. Но больше всего меня поразил его цвет. Мертвенно-желчно-желтый в сочетании с неподвижной скованностью, пугающе противоестественной. Все это так меня поразило, что я решил узнать побольше о новых обитателях коттеджа. Я направился к крыльцу и постучался в дверь. Ее тут же отворила высокая тощая женщина с грубым враждебным лицом.

«Чего вам?» – спросила она с северным выговором.

«Я ваш сосед, – ответил я, кивнув в сторону моего дома. – Как вижу, вы только въехали, и я подумал, не могу ли я вам как-то помочь с…»

«Ладно, мы вас попросим, коли будет в вас нужда», – сказала она и захлопнула дверь перед самым моим носом.

Рассерженный такой невежливостью, я повернулся и пошел домой. Весь вечер, как ни старался я думать о чем-нибудь другом, мои мысли все время возвращались к желтому лицу в окне и грубости этой бабы. Я твердо решил умолчать о первом, так как моя жена впечатлительная нервная женщина и мне не хотелось рассказывать ей о моем неприятном переживании. Однако перед тем, как уснуть, я упомянул, что у нас появились соседи, но она ничего не сказала в ответ.

Обычно я сплю очень крепко. В нашей семье бытовала шутка, что ночью меня и пушками не разбудишь; тем не менее в ту ночь, не знаю почему – то ли из-за легкого возбуждения, вызванного моим маленьким приключением, то ли по иной причине, но я не погрузился в обычный крепкий сон. В полудреме я смутно сознавал, что в спальне что-то происходит, и постепенно обнаружил, что моя жена оделась и, накинув пелерину, уже надевала шляпку. Мои губы приоткрылись, чтобы произнести несколько слов сонного удивления или попрека за столь несвоевременные сборы, как вдруг взгляд моих прищуренных глаз скользнул по ее лицу, озаренному свечой, и я онемел от изумления. Никогда еще я не видел у нее такого выражения – и даже представить себе не мог, что когда-либо увижу что-то подобное. Она была смертельно бледна, тяжело дышала и, застегивая пелерину, испуганно покосилась на кровать, проверяя, не проснулся ли я. Затем, полагая, что я по-прежнему сплю, она бесшумно выскользнула из комнаты, и мгновение спустя я услышал громкий скрип – скрипеть так могли только петли входной двери. Я сел на кровати и постучал костяшками пальцев по изголовью, проверяя, не приснилось ли мне все это. Потом достал из-под подушки свои часы. Они показывали три часа утра. Что могло понудить мою жену выйти на сельскую дорогу в три часа утра?

Я сидел так минут двадцать, обдумывая происшедшее, пытаясь найти ему приемлемое объяснение. Но чем больше я думал, тем более странным и необъяснимым оно мне представлялось. Я все еще тщетно ломал голову, когда услышал, как дверь осторожно затворилась и на ступеньках лестницы зазвучали поднимающиеся шаги моей жены.

«Где, во имя всего святого, ты была, Эффи?» – спросил я, едва она вошла.

При звуке моего голоса она вздрогнула и испуганно вскрикнула. И этот вскрик вкупе с дрожью встревожил меня больше всего остального: в них было что-то невыразимо виноватое. Моя жена всегда отличалась откровенностью, отсутствием какой-либо скрытности, и я похолодел при мысли, что она виновато прокралась в свою собственную спальню и закричала, задрожала, когда ее собственный муж заговорил с ней.

«Ты не спишь, Джек? – еле выговорила она с нервным смешком. – А я-то считала, что тебя ничто разбудить не способно».

«Где ты была?» – повторил я более жестко.

«Конечно, ты удивлен, – сказала она, а я заметил, как дрожат ее пальцы, расстегивающие пелерину. – Не помню, чтобы когда-нибудь прежде со мной случалось подобное. Но у меня возникло ощущение, что я вот-вот задохнусь, и мне неудержимо захотелось глотнуть свежего воздуха. Нет, право, я бы лишилась чувств, если бы не вышла из дома. Постояла немного на крыльце и снова стала сама собой».

Объясняя мне все это, она ни разу не посмотрела в мою сторону, и голос у нее звучал по-иному. Мне стало ясно, что она говорит неправду. Я промолчал и отвернулся к стене со сжимающимся сердцем, а в моем сознании теснились сотни ядовитых сомнений и подозрений. Что такое скрывает от меня моя жена? Где она была во время этого странного исчезновения? Я чувствовал, что не обрету душевного мира, пока не узнаю ответа, однако не хотел спрашивать ее снова, после того как она, несомненно, мне солгала. До утра я ворочался с боку на бок, сочиняя объяснения – каждое менее правдоподобное, чем предыдущее.

В этот день я должен был отправиться в Сити, но мой ум пребывал в таком смятении, что я просто не мог заниматься делами. Моя жена выглядела не менее расстроенной, и вопросительные взгляды исподтишка, которые она на меня бросала, показывали, что она поняла, с каким недоверием я принял ее объяснение, и находится в полной растерянности, не зная, как ей поступать дальше. За завтраком мы не сказали друг другу и двух слов, а после я немедленно отправился проветриться, чтобы обдумать все на свежем утреннем воздухе.

В Лондоне я провел час в садах Хрустального дворца и в начале второго уже вернулся в Норбери. От станции я выбрал дорогу мимо коттеджа и на мгновение остановился, чтобы поглядеть на окна – не увижу ли я опять то странное лицо, накануне маячившее в одном из них. И пока я стоял так, вообразите мое изумление, мистер Холмс, когда дверь коттеджа внезапно отворилась и из нее вышла моя жена!

При виде ее я в ошеломлении утратил дар речи. Но мои чувства не шли ни в какое сравнение с теми, какие отразились на ее лице, едва наши взгляды встретились. На секунду она словно бы решила метнуться назад в коттедж, но затем поняла, насколько бесполезным было бы дальнейшее притворство, и пошла ко мне с улыбкой на губах, которая никак не вязалась со смертельной бледностью ее лица и испугом в глазах.

«Джек! – сказала она. – А я заглянула к нашим новым соседям узнать, не нужна ли им моя помощь. Джек, почему ты так на меня смотришь? Ты же на меня не сердишься?»

«Так вот, – сказал я, – куда ты ходила ночью?»

«О чем ты говоришь?» – вскричала она.

«Ты ходила сюда, я в этом уверен. Кто они такие, эти люди, что ты посещаешь их глухой ночью?»

«Я прежде тут не была».

«Как ты можешь говорить мне заведомую ложь? – вскричал я. – У тебя даже голос изменяется. Скрывал ли я от тебя хоть что-то? Я немедленно войду в коттедж и разберусь, что и почему».

«Нет, нет, Джек! Ради Бога!» – ахнула она, потеряв всякую власть над собой. А когда я направился к двери, она схватила меня за рукав и с судорожной силой потянула назад.

«Умоляю, Джек, не делай этого! – вскричала она. – Клянусь, как-нибудь потом я расскажу тебе все. Но если ты войдешь в коттедж сейчас, ничем, кроме горя, это не обернется».

Я попытался высвободиться, но она не отпускала меня, исступленно моля:

«Поверь мне на слово, Джек, один-единственный раз поверь! И у тебя не будет причин пожалеть об этом. Ты знаешь, что держать что-то в секрете от тебя я способна лишь ради тебя же. От этого зависит наша с тобой жизнь. Если ты вернешься со мной домой, все будет хорошо. Если ты ворвешься в коттедж, между нами все будет кончено!»

Она умоляла меня с такой настойчивостью, с таким отчаянием, что ее слова будто парализовали меня, и я в нерешительности застыл перед дверью.

«Я положусь на твое слово при одном условии, и только при одном, – сказал я наконец. – Секретность на этом кончится. Ты свободна сохранять свою тайну, но обещай мне, что больше не будет ночных визитов, что от меня никакие твои поступки скрываться не будут. Я готов забыть уже совершенные, если ты обещаешь, что в будущем ничего подобного не повторится».

«Я не сомневалась, что ты мне поверишь! – вскричала она с глубоким вздохом облегчения. – Будет так, как ты хочешь. Но пойдем же! Пойдем домой».

Так и не выпустив моего рукава, она повела меня прочь от коттеджа. Затем я оглянулся – и вновь это желчно-желтое лицо смотрело нам вслед из верхнего окна. Что могло связывать эту тварь с моей женой? И какое отношение могла иметь к ней грубая баба, которую я видел накануне? Зловещая загадка, и я знал, что мой дух не обретет покоя, пока я ее не разгадаю.

Следующие два дня я провел дома, и моя жена как будто нерушимо соблюдала наш уговор: во всяком случае, насколько я знал, из дома она не уходила. На третий день, однако, я получил веское свидетельство, что торжественного обещания было недостаточно, чтобы освободить ее от тайного влияния, которое вынуждало ее пренебрегать мужем и супружеским долгом.

В этот день я уехал в Лондон, но вернулся поездом два сорок, а не три тридцать шесть, как обычно. Когда я вошел в дом, мне навстречу испуганно выбежала горничная.

«Где ваша госпожа?» – спросил я.

«Кажется, пошла погулять», – ответила она.

На меня сразу нахлынули подозрения. Я кинулся наверх, чтобы удостовериться, что ее действительно нет дома. Случайно взглянув в одно из верхних окон, я увидел, что горничная, с которой я только что говорил, стремглав бежит через луг к коттеджу. И, разумеется, сразу понял, что это означало. Моя жена ушла туда, попросив горничную предупредить ее, если я вдруг вернусь раньше обычного. Кипя гневом, я сбежал с лестницы и бросился через луг, исполненный решимости немедленно положить конец всему этому. Я увидел, что моя жена и горничная торопливо идут по проселку к нашему дому, но не остановил их, не окликнул. Коттедж прятал тайну, которая черной тенью легла на мою жизнь. И я поклялся, что она будет немедленно раскрыта, какой бы ни оказалась цена. Достигнув двери, я даже не постучал, а повернул ручку и ворвался в коридор.

На первом этаже стояла нерушимая тишина. В кухне на огне запевал чайник. В корзине, свернувшись клубком, лежал большой черный кот, но бабы, с которой я столкнулся в первый день, там не оказалось. Я бросился в соседнюю комнату, но и в ней никого не было. Тогда я взбежал по лестнице, однако и там обе комнаты, как и мансарда, были пусты и безмолвны. Все обитатели коттеджа его покинули. Мебель и картины отличала вульгарная убогость, но только не комнату, в окне которой я видел загадочное лицо. Вот она была обставлена уютно и элегантно, и все мои подозрения вспыхнули яростным жгучим пламенем, когда на каминной полке я увидел фотографию моей жены в полный рост – фотографию, для которой, по моему настоянию, она позировала всего лишь три месяца тому назад!

Я задержался там лишь настолько, чтобы удостовериться, что в доме действительно никого нет. Потом покинул его, ощущая на сердце нестерпимую тяжесть. Когда я вошел в свой дом, в прихожей меня встретила жена, но мои боль и гнев были слишком велики, и я, почти оттолкнув ее, направился к себе в кабинет. Однако она вошла туда за мной прежде, чем я успел захлопнуть дверь.

«Прости, что я нарушила свое обещание, Джек, – сказала она, – но, будь тебе известны все обстоятельства, я знаю, ты не сердился бы на меня».

«Ну так расскажи мне все», – сказал я.

«Не могу! Джек, не могу!»

«Пока ты не объяснишь мне, кто живет в коттедже и кому ты подарила свою фотографию, ни о каком доверии между нами не может быть и речи», – сказал я и, оттолкнув ее, покинул дом. Произошло это вчера, мистер Холмс, и с тех пор я ее не видел и ничего не узнал об этом загадочном деле. Это первая вставшая между нами тень, и я настолько потрясен, что не представляю, что мне делать дальше. Утром мне внезапно пришло в голову, что выручить меня может ваш совет, и вот я здесь и безоговорочно отдаю себя в ваши руки. Если остались какие-то неясности, спросите у меня пояснений. Но самое главное – скажите мне без промедления, что мне делать, я долее не в силах терпеть эту муку.

Мы с Холмсом с величайшим интересом слушали этот поразительный рассказ, излагавшийся с той отрывистостью и бессвязностью, какие свидетельствуют, что говорящий находится во власти всепоглощающего отчаяния. Мой товарищ некоторое время молчал, подпирая подбородок ладонью и размышляя.

– Скажите мне, – заговорил он наконец, – можете ли вы поклясться, что лицо, которое вы видели в окне, принадлежало именно мужчине?

– Каждый раз я видел его с большого расстояния и потому не могу ответить категорично.

– Однако же оно произвело на вас неприятное впечатление?

– Слишком оно неестественного цвета, и черты жутко неподвижны. А когда я хотел подойти ближе, оно исчезло странным рывком.

– Как давно ваша жена попросила у вас сто фунтов?

– Почти два месяца назад.

– Вы когда-нибудь видели фотографию ее первого мужа?

– Нет. Вскоре после его смерти в Атланте случился большой пожар, и все ее бумаги погибли.

– И все-таки у нее было свидетельство о его смерти. Вы сказали, что видели этот документ?

– Да. После пожара она взяла копию.

– Вы встречали кого-нибудь, кто знал ее в Америке?

– Нет.

– Она когда-нибудь высказывала желание вновь побывать там?

– Нет.

– И писем оттуда не получала?

– Нет, насколько мне известно.

– Благодарю вас, теперь я хотел бы немного поразмыслить. Если коттедж покинут, у нас могут возникнуть некоторые затруднения. Если же, напротив, как я полагаю, его обитатели были вчера предупреждены о вашем возвращении и успели скрыться до вашего появления, то они, надо полагать, возвратились, и мы легко и незамедлительно все выясним. Рекомендую вам вернуться в Норбери и вновь осмотреть окна коттеджа. Если у вас сложится впечатление, что там кто-то есть, не пытайтесь войти туда, а телеграфируйте моему другу и мне. Менее чем через час по получении телеграммы мы уже будем у вас и очень скоро разберемся с этим делом.

– А если он по-прежнему пуст?

– В таком случае я приеду к вам завтра, и мы все обсудим. Так до свидания и, главное, не терзайте себя, пока не убедитесь, что у вас для этого действительно есть причина.

– Боюсь, Ватсон, дело скверно, – сказал мой товарищ, когда проводил мистера Гранта Манро и вернулся в гостиную. – К каким выводам вы пришли?

– Судя по всему, ничего хорошего, – ответил я.

– Да. Пахнет шантажом, или я очень ошибаюсь.

– И кто шантажист?

– Ну, видимо, некто, занявший единственную удобную комнату в коттедже, где поставил ее фотографию на каминной полке. Честное слово, Ватсон, есть что-то очень притягательное в этом желчном лице, выглядывающем из окна, и я крайне рад, что мне выпало это дело.

– У вас есть гипотеза?

– Да. Предварительная. Но я удивлюсь, если она окажется неверной. В коттедже поселился бывший муж этой женщины.

– Почему вы так считаете?

– А как еще можно объяснить ее отчаянные усилия помешать второму мужу войти туда? Факты, как я их толкую, примерно таковы: эта женщина в Америке вышла замуж; у ее мужа развились какие-то омерзительные привычки, или, скажем, он заразился какой-то гнусной болезнью, стал прокаженным или впал в идиотизм. В конце концов она бежит от него, возвращается в Англию, меняет фамилию и начинает жизнь, как ей кажется, заново. Прожила в нынешнем браке три года и верила в прочность своего положения, показав мужу свидетельство о смерти какого-то мужчины, чью фамилию приняла. Но вдруг первый муж узнает, где она. Или, возможно, тут действует бесчестная женщина, которая хочет извлечь выгоду из беспомощного инвалида. Они пишут жене, угрожают приехать и разоблачить ее. Она просит у мистера Манро сто фунтов в надежде откупиться. Но они все равно приезжают, и, когда муж мимоходом сообщает ей, что коттедж арендован, она каким-то образом догадывается, что это они, ее преследователи. Она ждет, пока ее муж не уснул, а затем бежит туда, чтобы умолить их оставить ее в покое. Ничего не добившись, она пытается снова на следующее утро, а когда выходит из коттеджа, встречается с мужем, как он нам и рассказал. И обещает ему больше туда не ходить, но через два дня надежда избавиться от этого ужасного соседства превозмогает ее опасения, и она предпринимает еще одну попытку, захватив с собой фотографию, которую, возможно, у нее потребовали. Их переговоры внезапно прерывает горничная, которая вбегает предупредить, что хозяин вернулся домой. Жена, зная, что он немедленно бросится в коттедж, выпроваживает его обитателей через задний ход, вероятно, в сосновую рощу поблизости. Вот почему он нашел дом пустым. Однако я буду крайне удивлен, если там никого не окажется, когда он вечером займется разведкой. Ну, как вам моя гипотеза?

– Строится на одних только предположениях.

– Зато охватывает все факты. Когда нам станут известны новые факты, которые в нее не укладываются, вот тогда настанет минута пересмотреть ее. А пока нам остается только ждать известия от нашего друга в Норбери.

Впрочем, ждать нам пришлось недолго. Телеграмма пришла, когда мы еще допивали наш чай. «В коттедже по-прежнему живут, – гласила она. – Снова видел лицо в окне. Встречу семичасовой поезд и ничего не предприму до вашего приезда».