Текст книги "Дьяволова нога"

– Да, пожалуй, что так.

– Во всяком случае, мы можем принять это как рабочую гипотезу. Тогда предположим, что в обоих случаях там горело некое вещество, вызывающее странный токсический эффект. Что ж, отлично. В первом случае – с семьей Тридженнисов – это вещество положили в камин. Окно было закрыто, но ядовитые пары, естественно, в определенной степени уходили в дымоход. Поэтому действие яда оказалось слабее, чем во втором случае, когда у паров не было выхода. Это видно по результатам: в первом случае была убита только женщина как более уязвимое существо, а у мужчин временно или навсегда наступило умопомешательство, что, очевидно, является первой стадией отравления. Во втором случае результат достигнут полностью. Таким образом, факты как будто подтверждают теорию яда, который выделяется при сгорании некоего вещества.

Следуя этой цепочке рассуждений, я, разумеется, рассчитывал найти в комнате Мортимера Тридженниса некоторые остатки этого вещества. По всей видимости, их надо было искать на слюдяной полке или дымозащитном кожухе лампы. Естественно, там оказались хлопья сажи, а по краям – кайма коричневого порошка, который не успел сгореть. Как вы видели, половину этого порошка я соскоблил и положил в конверт.

– Почему же только половину, Холмс?

– Препятствовать работе официальной полиции не в моих правилах, Уотсон. Я оставил им все улики, которые нашел. Яд все еще остается на абажуре – если им хватит сообразительности его найти. А теперь, Уотсон, зажжем нашу лампу. Тем не менее, мы примем меры предосторожности и, чтобы не допустить преждевременной гибели двух достойных членов общества, откроем окно, а вы садитесь возле него в кресло – если только, как здравомыслящий человек, не откажетесь принять участие в опыте. О, кажется, вы решили не отступать? Не зря я всегда верил в вас, дорогой Уотсон! Это кресло я поставлю напротив вас, так что мы окажемся лицом друг к другу и на одинаковом расстоянии от яда. Дверь оставим полуоткрытой. Теперь мы сможем наблюдать друг за другом, и, если симптомы окажутся угрожающими, опыт следует немедленно прекратить. Надеюсь, все ясно? Итак, я вынимаю из конверта порошок или то, что от него осталось, и кладу на горящую лампу. Готово! Теперь, Уотсон, садитесь и ждите.

Ждать пришлось недолго. Едва я уселся, как почувствовал тяжелый, приторный, тошнотворный запах. После первого же вдоха рассудок перестал мне подчиняться. Перед глазами закружилось густое черное облако, и я внезапно почувствовал, что в этом облаке, пока что незримом, но готовом поразить мои смятенные чувства, таится все самое ужасное, чудовищное и порочное, что только есть на свете. Кружась и колыхаясь в этом черном тумане, смутные призраки возвещали неизбежное появление ужасного существа, одна лишь тень которого погубит мою душу. Я похолодел от ужаса. Волосы встали дыбом, глаза выкатились из орбит, рот широко открылся, а язык стал как ватный. В голове так шумело, что казалось, будто мозг вот-вот разлетится вдребезги. Я попытался крикнуть, но, услышав донесшееся откуда-то издалека хриплое карканье, с трудом сообразил, что это мой собственный голос. В ту же секунду, отчаянным усилием прорвав зловещую пелену отчаяния, я увидел перед собой лицо Холмса – белую маску, искривленную гримасой ужаса; точно такое же выражение я недавно видел на лицах умерших. Эта зловещая картина на секунду принесла мне просветление и придала сил. Я вскочил с кресла, обхватил Холмса и мы вместе, шатаясь, потащились к выходу, а потом упали на траву и лежали там бок о бок, чувствуя, как яркие солнечные лучи рассеивают сковавший нас ужас. Он медленно исчезал из наших душ, подобно утреннему туману, пока к нам окончательно не вернулся рассудок, а с ним и душевный покой. Мы сидели на траве, вытирая холодный пот, и с тревогой смотрели друг на друга, отмечая последние следы опасного эксперимента.

– Честное слово, Уотсон, – нетвердым голосом сказал наконец Холмс, – я ваш должник. Примите мои извинения и благодарность. Непростительно было ставить подобный опыт даже на самом себе, и вдвойне непростительно вмешивать в него друга. Поверьте, я искренне об этом сожалею.

– Вы же знаете, – с чувством ответил я, тронутый небывалой сердечностью Холмса, – что для меня помогать вам – величайшая радость и привилегия.

Тут он снова заговорил своим обычным, полушутливым-полускептическим тоном.

– И все-таки, дорогой Уотсон, сводить себя с ума было излишне, – сказал он. – Конечно, беспристрастный наблюдатель наверняка заявил бы, что мы сошли с ума еще до этого, раз уж решились на проведение столь безрассудного опыта. Признаться, я никак не ожидал, что эффект может оказаться таким внезапным и сильным. – Бросившись в коттедж, он вынес на вытянутой руке горящую лампу и швырнул ее в заросли ежевики. – Пусть комната немного проветрится. Ну, Уотсон, теперь, надеюсь, у вас нет никаких сомнений в том, как произошли обе эти трагедии?

– Ни малейших.

– Однако причина так же непонятна, как и раньше. Пойдемте в беседку и там все обсудим. У меня до сих пор в горле першит от этой гадости. Пожалуй, следует признать: все факты указывают на то, что в первом случае преступником был Мортимер Тридженнис, хотя во втором он же оказался жертвой. Прежде всего, нельзя забывать, что в семье произошла ссора, а потом наступило примирение. Неизвестно, насколько серьезной была ссора и насколько искренним – примирение. Тем не менее, этот Мортимер Тридженнис с его лисьей мордочкой и поблескивающими из-под очков хитрыми глазками-бусинками кажется мне человеком довольно-таки злопамятным. Далее, помните ли вы, что именно он сообщил нам о чьем-то присутствии в саду, чем на время отвлек наше внимание от истинной причины трагедии? Чтобы навести нас на ложный след, у него был определенный мотив. Наконец, если не он бросил порошок в камин, когда выходил из комнаты, то кто же это сделал? Ведь все произошло сразу после его ухода. Если бы появился новый гость, семья, конечно, встала бы из-за стола. Кроме того, в тихом Корнуолле после десяти вечера в гости не ходят. Итак, все факты свидетельствуют, что преступником был Мортимер Тридженнис.

– Значит, он покончил с собой!

– Да, Уотсон, на первый взгляд такое предположение кажется вполне возможным. Человека, взявшего грех на душу и погубившего собственную семью, угрызения совести могли довести до попытки самоубийства. Тем не менее, против этой версии имеются кое-какие веские доводы. К счастью, в Англии есть человек, который все об этом знает, и я позаботился о том, чтобы сегодня же мы услышали нужные факты из его собственных уст. А-а! Он пришел немного раньше времени. Проходите сюда, мистер Стерндейл! Мы проводили в доме химический опыт, и теперь наша комната не годится для приема такого выдающегося гостя.

Я услышал стук садовой калитки, и на дорожке показалась величественная фигура знаменитого исследователя Африки. Развернувшись, он с некоторым удивлением направился к неказистой беседке, в которой мы сидели.

– Вы посылали за мной, мистер Холмс? Я получил вашу записку около часа назад и вот пришел, хотя совершенно непонятно, почему я должен приходить по вашему вызову.

– Вероятно, мы проясним этот момент в ходе нашей беседы, – сказал Холмс. – А пока я очень признателен вам за то, что вы соизволили прийти. Простите за этот неформальный прием на открытом воздухе, но мы с моим другом Уотсоном чуть было не добавили новую главу к «Корнуоллскому ужасу», как это называют газеты, и поэтому предпочитаем теперь чистую атмосферу. Может, так даже лучше – ведь мы сможем разговаривать, не опасаясь чужих ушей, поскольку это дело касается вас лично, причем самым интимным образом.

Путешественник вынул изо рта сигару и сурово уставился на моего компаньона.

– Решительно не понимаю, сэр, – сказал он, – какое дело может касаться меня лично, причем самым интимным образом.

– Убийство Мортимера Тридженниса, – ответил Холмс.

На секунду я пожалел о том, что при мне нет оружия. Лицо Стерндейла побагровело от ярости, глаза засверкали, вены на лбу вспухли, как веревки и, стиснув кулаки, он бросился к моему компаньону. Но тотчас остановился и отчаянным усилием воли вновь обрел ледяное спокойствие, в котором, возможно, таилась даже большая опасность, чем в прежней яростной вспышке.

– Я так долго жил среди дикарей, вне закона, – сказал он, – что привык сам устанавливать для себя законы. Не забывайте об этом, мистер Холмс, так как я не хочу вам навредить.

– Да и я не хочу вам навредить, доктор Стерндейл. Иначе с учетом того, что я знаю, я послал бы не за вами, а за полицией.

Стерндейл сел, тяжело дыша – возможно, впервые за всю богатую приключениями жизнь его сразил благоговейный страх. Противостоять спокойной уверенности Холмса было совершенно невозможно. Наш гость немного помедлил, возбужденно сжимая и разжимая огромные кулаки.

– Что вы имеете в виду? – наконец спросил он. – Если вы пытаетесь меня запугать, мистер Холмс, то не на того напали. Давайте не будем ходить вокруг да около. Что вы имеете в виду?

– Что ж, я вам об этом расскажу, – ответил Холмс. – Почему? Потому что надеюсь, что вы ответите откровенностью на откровенность. Дальнейшие мои действия полностью зависят от того, как вы будете защищаться.

– Защищаться?

– Да, сэр.

– От чего же?

– От обвинения в убийстве Мортимера Тридженниса.

Стерндейл вытер лоб носовым платком.

– По-моему, вы выходите в тираж, – сказал он. – Неужели своими успехами вы обязаны такому чудовищному блефу?

– Это вы блефуете, а не я, доктор Стерндейл! – грозно сказал Холмс. – Вот некоторые из фактов, на которых основаны мои выводы. Насчет вашего возвращения из Плимута в то время, как часть имущества отправилась в Африку, скажу только, что именно этот факт натолкнул меня на мысль принять вас в расчет при реконструкции этой драмы…

– Я вернулся, поскольку…

– Я выслушал ваши объяснения и нахожу их неубедительными. Оставим это. Потом вы пришли узнать, кого я подозреваю. Я отказался отвечать. Тогда вы пошли к дому священника, подождали там снаружи, а потом вернулись в свой коттедж.

– Откуда вы это знаете?

– Я за вами следил.

– Я никого не заметил.

– Не удивительно. Ночью вы не спали, обдумывая план, который ранним утром привели в исполнение. Едва рассвело, вы вышли из дома и положили в карман красноватый гравий из кучи возле ваших ворот.

Стерндейл вздрогнул и с изумлением взглянул на Холмса.

– Потом вы быстро пошли к дому священника. Кстати, на вас были те же теннисные туфли с рифленой подошвой, что и сейчас. Там вы прошли через сад, перелезли через боковую ограду и оказались прямо под окнами Тридженниса. Было уже совсем светло, но в доме еще спали. Вы достали из кармана несколько пригоршней гравия и бросили их в окно второго этажа.

Стерндейл вскочил на ноги.

– Да вы сущий дьявол! – воскликнул он.

Холмс улыбнулся.

– Две-три пригоршни, и Тридженнис подошел к окну. Вы знаком предложили ему спуститься вниз. Он поспешно оделся и спустился в гостиную. Вы влезли туда через окно. Между вами состоялся разговор – весьма короткий – во время которого вы расхаживали по комнате взад-вперед. Потом вы вылезли из окна, закрыв его за собой, и встали на лужайке, покуривая сигару и наблюдая за происходящим. Когда Мортимер Тридженнис умер, вы ушли тем же путем, что и пришли. А теперь, доктор Стерндейл, чем вы оправдаете свое поведение и каковы мотивы ваших поступков? Если вы станете увиливать от ответа или хитрить, я вам гарантирую, что сразу же передам дело в руки полиции.

Еще во время обвинительной речи Холмса лицо нашего гостя стало пепельно-серым. Теперь он закрыл лицо руками и погрузился в глубокое раздумье. Затем внезапно вынул из нагрудного кармана фотографию и бросил ее на грубо сколоченный стол.

– Вот почему я это сделал, – сказал он.

Это был портрет очень красивой женщины. Холмс склонился над ним.

– Бренда Тридженнис, – сказал он.

– Да, Бренда Тридженнис, – повторил наш гость. – Долгие годы я любил ее. Долгие годы она любила меня. Вот почему я стал затворником в Корнуолле. Только здесь я был вблизи единственного дорогого мне существа. Я не мог на ней жениться, потому что у меня есть жена – она оставила меня много лет назад, но, к несчастью, английские законы не позволяют мне развестись. Бренда ждала много лет. Много лет ждал и я. И вот чего мы дождались! – гигантское тело Стерндейла содрогнулось от рыданий, и он судорожно схватился рукой за горло. С усилием овладев собой, он продолжил: – Нашу тайну мы доверили священнику. Он может рассказать вам, каким она была ангелом. Вот почему он телеграфировал мне в Плимут, и я вернулся. Неужели я мог думать о багаже, об Африке, когда узнал, какая судьба постигла мою любимую! Вот вам и разгадка моего поведения, мистер Холмс.

– Продолжайте, – сказал мой друг.

Доктор Стерндейл вынул из кармана бумажный пакетик и положил его на стол. От руки на пакетике было написано «Radix pedis diaboli» и ниже, на красной этикетке, «Яд». Он подтолкнул пакетик ко мне.

– Насколько я знаю, вы врач. Вы когда-нибудь слышали об этом препарате?

– Корень дьяволовой ноги? Нет, я никогда о нем не слышал.

– Это не умаляет ваших профессиональных знаний, – сказал он, – ибо в Европе нет других подобных образцов, не считая того, что хранится в лаборатории в Буде. Он пока не описан ни в фармакопее, ни в литературе по токсикологии. Своей формой этот корень напоминает ногу – не то человеческую, не то козлиную, вот почему ботаник-миссионер и дал ему такое причудливое название. В некоторых районах Западной Африки знахари пользуются им для «божьего суда» и держат в секрете. Этот образец я добыл при самых необычных обстоятельствах возле реки Убанги. – С этими словами он развернул пакетик, и мы увидели кучку рыжевато-бурого порошка, похожего на нюхательный табак.

– Дальше, сэр! – строго сказал Холмс.

– Я расскажу вам, мистер Холмс, обо всем, что произошло, – вы сами уже знаете так много, что в моих же интересах сообщить вам все до конца. Я уже упоминал о родстве с семейством Тридженнисов. Ради сестры я поддерживал дружбу с братьями. После семейной ссоры из-за денег этот Мортимер поселился отдельно, но потом все как будто уладилось, и я встречался с ним так же, как и с остальными. Он был хитрым и коварным интриганом, и по ряду причин я ему не доверял, но у меня не имелось оснований для ссоры.

Как-то, недели две назад, он зашел ко мне в коттедж, и я показал ему кое-что из своих африканских диковин. Среди прочего я продемонстрировал ему этот порошок и рассказал о его странных свойствах – о том, как он возбуждает мозговые центры, контролирующие чувство страха, и как несчастные туземцы, которым жрец племени назначает это испытание, либо умирают, либо сходят с ума. Я также упомянул, что европейская наука бессильна обнаружить действие порошка. Не могу сказать, когда он взял его, потому что я не выходил из комнаты, но надо думать, это произошло, пока я отпирал шкафы и рылся в ящиках. Хорошо помню, что он забросал меня вопросами о том, сколько нужно этого порошка и как быстро он действует, но я не мог предположить, что он преследует какие-то личные цели.

Я вспомнил об этом только тогда, когда в Плимуте меня догнала телеграмма священника. Негодяй Тридженнис рассчитывал, что я уже буду в море, ничего не узнаю и на многие годы затеряюсь в дебрях Африки. Но я сразу вернулся. Разумеется, как только я услышал подробности, я сразу понял, что он воспользовался моим ядом. Тогда я пришел к вам узнать, нет ли другого объяснения. Но его и быть не могло. Я был убежден, что убийца – Мортимер Тридженнис: он знал, что если остальные члены его семьи помешаются, он сможет полновластно распоряжаться их общей собственностью. Поэтому ради денег он воспользовался порошком из корня дьяволовой ноги, лишил рассудка братьев и убил Бренду – единственную, кого я любил, и единственную, которая любила меня. Вот в чем заключалось его преступление. Каким же должно было стать наказание?

Обратиться в суд? Но какие у меня доказательства? Конечно, факты неоспоримы, но поверят ли деревенские присяжные такой фантастической истории? Может, да, а может, и нет. Но я не мог рисковать. Душа моя жаждала мести. Я уже говорил вам, мистер Холмс, что большую часть своей жизни провел вне закона и в конце концов сам стал устанавливать для себя законы. Я твердо решил, что Мортимер должен разделить судьбу своих родных. Если бы это не удалось, я расправился бы с ним собственноручно. Во всей Англии не найдется человека, который ценил бы свою жизнь меньше, чем я.

Теперь я рассказал вам все. Об остальном вы уже знаете. Действительно, после бессонной ночи я рано вышел из дому. Предполагая, что разбудить Мортимера будет нелегко, я набрал камешков из кучи гравия, о которой вы упоминали, и бросил в его окно. Он сошел вниз и впустил меня через окно гостиной. Я обвинил его в преступлении. Я сказал, что перед ним его судья и палач. Увидев мой револьвер, негодяй рухнул в кресло как подкошенный. Я зажег лампу, насыпал на нее порошок и, выйдя из комнаты, стал снаружи возле окна, готовый пристрелить его, если бы он попытался бежать. Через пять минут он умер. Боже, как он мучился! Но сердце мое оставалось твердым, как кремень, поскольку он испытал то же самое, что и моя ни в чем не повинная любимая женщина. Вот и все, мистер Холмс. Возможно, если бы вы любили, то сделали бы то же самое.

Как бы то ни было, я в ваших руках. Делайте все, что сочтете нужным. Как я уже сказал, нет такого человека, который бы меньше меня боялся смерти.

Холмс долго молчал.

– Что вы собирались делать дальше? – наконец спросил он.

– Я хотел навсегда остаться в Центральной Африке. Моя работа проделана лишь наполовину.

– Поезжайте и занимайтесь своей работой, – сказал Холмс. – Во всяком случае, я не собираюсь вам мешать.

Доктор Стерндейл поднялся во весь свой огромный рост, торжественно поклонился и вышел из беседки. Холмс закурил трубку и протянул мне кисет.

– Надеюсь, этот дым покажется вам более приятным, – сказал он. – Думаю, вы согласитесь, Уотсон, что нам не следует вмешиваться в это дело. Мы вели частное расследование, и наши действия должны быть соответствующими. Вы ведь не осуждаете этого человека?

– Конечно, нет, – ответил я.

– Я никогда не любил, Уотсон, но если бы мою любимую постигла подобная судьба, возможно, я поступил бы так же, как наш не подчиняющийся законам охотник на львов. Кто знает?

Ну что же, Уотсон, я не стану обижать вас и объяснять очевидное. Отправным пунктом моего расследования, был, конечно, гравий на подоконнике. В саду священника ничего подобного не оказалось. Лишь заинтересовавшись доктором Стерндейлом и его коттеджем, я понял, откуда взялся гравий. Горящая средь бела дня лампа и остатки порошка на абажуре были следующими звеньями этой совершенно ясной цепи. А теперь, дорогой Уотсон, давайте выбросим из головы эту тему и с чистой совестью вернемся к изучению халдейских корней, которые, несомненно, можно проследить в корнуоллской ветви великого кельтского языка.