Текст книги "Архив Шерлока Холмса. Сыскная полиция (сборник)"

Когда это воспоминание еще живо обсуждается, несколько офицеров предлагают своему коллеге с гладким, свежим и странно простодушным лицом рассказать «историю про Мясника».

Офицер с гладким, свежим и странно простодушным лицом, бесхитростно улыбаясь, мягким, вкрадчивым голосом начинает рассказывать:

– Лет шесть назад в Скотленд-Ярд сообщили, что на одном из оптовых складов в Сити происходят крупные хищения батиста и шелка. Нам поступило указание разобраться, что там происходит, и Строу, Фендолл и я приступили к работе.

– Что же, вы, получив указание, – интересуемся мы, – устроили у себя нечто вроде совещания кабинета министров?

Гладколицый офицер доверительным голосом отвечает:

– Да-да, так и было. Мы долго совещались, обговаривали все, до мелочей. Было известно, что скупщики продавали товар по явно заниженной цене, намного дешевле, чем если бы он попадал к ним честным путем. Они содержали два собственных магазина, перворазрядных заведения, один в Вест-Энде, второй – в Вестминстере. Мы долго за ними наблюдали, обхаживали со всех сторон, и в конце концов нам удалось выяснить, что краденый товар сбывается в небольшом трактире в районе Смитфилда, недалеко от церкви Святого Варфоломея. Туда складские грузчики, они же воры, везли украденное, и там договаривались о встречах с посредниками. В этом трактире в основном останавливались приезжие деревенские мясники, не сумевшие устроиться в городе, и мы решили – ха-ха-ха! – что я сам наряжусь мясником и поселюсь там!

Чтобы поручить это задание именно этому офицеру, нужно было обладать поистине гениальным чутьем, потому что он был буквально создан для этой роли. Даже рассказывая об этом, он превратился в засаленного, сонливого, робкого, недалекого, бесхитростного и доверчивого молодого добрякамясника. Когда он пригладил волосы, они стали выглядеть так, словно он смазал их почечным салом, а щеки его заблестели, как у человека, привычного к мясной пище.

– Так вот, я – ха-ха-ха! (смешок глуповатого молодого мясника) – вырядился, как мясник, собрал кое-какие вещи в узелок и иду, значит в трактир. Там спрашиваю, есть ли у них свободные комнаты. «Есть, – отвечают, – милости просим». Выделили мне спальню, вселился я и стал наблюдать. В заведении этом было полно людей, постоянно кто-то входил, кто-то уходил. Сначала один меня спросил: «Вы, молодой человек, из деревенских?», потом второй, я им отвечал: «Да, – говорю, – из Нортгемптоншира я. Неуютно мне тут как-то, знакомых нет, Лондона я совсем не знаю, а это такой большущий город». – «Да, в самом деле, Лондон – большой город», – говорят они. «Да огромадный просто! – повторяю. – Я вообще первый раз в жизни в таком городе очутился-то. У меня от него голова кругом идет!» – ну и так далее.

Когда кто-то из мясников, которые жили там, узнал, что мне нужно место, мне сказали: «Мы тебя пристроим куда-нибудь», и стали они возить меня по разным местам. Куда только они меня ни таскали: Ньюгейтский рынок, Ньюпортский рынок, Клер, Карнаби, в общем, объездили весь город. Только оклад, который там предлагали, меня, видите ли, не устраивал – хаха-ха! – ничто мне не подошло. Поначалу кое-кто из завсегдатаев того трактира относился ко мне с подозрением, поэтому при общении со Строу и Фендоллом мне приходилось вести себя очень осторожно. Иногда я, выходя на улицу, останавливался перед витриной какого-нибудь магазина, якобы на товар поглядеть, а сам в это время незаметно по сторонам смотрел и несколько раз замечал неподалеку своих соседей по трактиру. Но в таких вещах у меня опыта побольше было, чем они думали, поэтому я позволял им идти за собой ровно столько, сколько это было нужно или удобно мне, иногда довольно долго, а потом неожиданно разворачивался и кричал: «О, это вы? Как мне повезло, что я вас встретил! Этот Лондон – такое место, я, похоже, опять заблудился». После чего мы все вместе возвращались в наш трактир и – ха-ха-ха! – садились выкурить по трубке.

О, они там очень заботливо ко мне относились, это уж точно. Пока я там жил, обычным делом стало, чтобы кто-нибудь выводил меня в город и показывал Лондон: тюрьмы, Ньюгейт. Когда мы вокруг Ньюгейта ходили, я остановился у того места, где грузчики груз свой складывают, и спрашиваю: «Боже, так это здесь преступников вешают? Надо же!» – «Господи, ну и простофиля, – засмеялись они. – Нет, это не то место. – И показали мне настоящую виселицу. – Вот, – говорят, – то место. Надеемся, запомнил?» Я сказал, что постараюсь запомнить… Когда мы вот так ходили, мне нужно было все время быть начеку, чтобы никто из полицейских меня не увидел и не подошел, потому что, если бы кто-нибудь со мной заговорил, меня бы за минуту раскрыли. Но, к счастью, ничего такого не случилось, и все шло спокойно, хотя поддерживать связь со своими мне было очень трудно.

Краденый товар, который привозили складские сторожа в трактир, всегда продавался в небольшой задней комнате. Очень долго мне никак не удавалось пробраться в ту комнату или хотя бы увидеть, как это происходило. Несколько раз, пока я с самым невинным видом сидел в буфете у камина и покуривал свою трубочку, я слышал, как люди, которые из той комнаты выходили, тихонько спрашивали у хозяина: «А это кто такой? Что это он тут околачивается?» – «Кто? Это? – отвечал им хозяин. – Да Господь с вами, это – ха-ха-ха! – просто паренек из деревни, зеленый совсем. Мясником устроиться хочет, но все никак себе место не подыщет. Уж на него-то можете не обращать внимания». В общем, со временем они так ко мне привыкли, так привыкли считать меня зеленым юнцом, что я уже мог, как и все остальные, входить в ту комнату, и на меня никто уже не обращал внимания. Один раз я присутствовал при том, как была продана партия отличного батиста на целых семьдесят фунтов, украденного со склада на Фрайдей-стрит. После каждой такой сделки они устраивали что-то вроде небольшой пирушки, горячий ужин или обед, ничего особенного, но меня иногда тоже звали. «Давай, мясник, налетай! Угощайся», – приглашали они меня, что я и делал. За столом языки у них развязывались, они начинали обсуждать сделку, и тогда уж я держал ушки на макушке, потому что в такие минуты можно было узнать все, что только может интересовать нас, сыщиков.

Так продолжалось десять недель. Все это время я жил в той таверне и наряд мясника снимал, только когда ложился спать. Наконец, когда я выследил семерых воров и привел их в порядок (это у нас выражение такое, означает оно: выяснил, чем они занимаются, где воруют, как проходят кражи, ну и так далее), мы поговорили со Строу и Фендоллом, и в назначенное время в трактире была проведена облава и аресты. Офицеры, когда ворвались туда, первым делом взяли за воротник меня, специально, чтобы никто из настоящих воров ничего на мой счет не заподозрил. Когда на меня надевали наручники, хозяин трактира закричал: «Его-то хоть не трогайте! Это всего лишь мальчишка деревенский, он и воды не замутит». Но они все равно – ха-ха-ха! – скрутили меня и даже сделали вид, что обыскали мою комнату, где, правда, ничего не нашли, кроме старой скрипки, принадлежавшей хозяину. Я понятия не имею, как она туда попала, но когда ее показали хозяину, его отношение ко мне тут же изменилось. «Это же моя скрипка! Так этот мясник – вор! В тюрьму его за кражу музыкального инструмента!»

Однако того человека, который воровал товар на Фрайдей-стрит, арестовать не удалось. До этого он по секрету сказал мне, что заподозрил что-то неладное, когда полиция задержала кого-то из их теплой компании, и собирается делать ноги. Я тогда спросил у него: «И куда же вы собираетесь податься, мистер Шефердсон?» – «В “Заходящую луну”, мясник, – ответил он, – на Коммершел-роуд. Это тихое заведение, залягу там на какое-то время. Назовусь Симпсоном, по-моему, это фамилия тихая, неприметная. Может, навестишь меня как-нибудь там, а мясник?» – «Обязательно навещу!» – пообещал я, и, разумеется, собирался это сделать, его же тоже нужно было брать! На следующий день я с еще одним офицером отправился в «Заходящую луну» и в буфете спросил, не знает ли кто Симпсона. Мне указали его комнату наверху. Поднимаемся мы, значит, наверх, а тут он через перила перевешивается. «Мясник, ты, что ли?» – спрашивает. «Я, – отвечаю. – Ну что, как устроился?» – «Отлично, – говорит. – А кто это там с тобой?» – «Да так, парень один. Приятель мой», – отвечаю. «Тогда проходите, – зовет он. – Другу мясника я так же рад, как самому мяснику!» Так я познакомил с ним своего друга, вместе мы его и арестовали.

Вы себе не представляете, сэр, какое это было зрелище, когда на суде они наконец узнали, что я никакой не мясник. Когда было первое слушание и дело отложили, меня не вызывали. Но на второе слушание вызвали, и когда я в полной полицейской форме вышел давать показания, на скамье подсудимых все обомлели. Когда они поняли, как их провели, поверьте, раздался настоящий стон!

В Олд-Бейли, где проходил суд, мистер Кларксон, которого им назначили адвокатом, все никак не мог взять в толк всю эту историю с мясником. Он-то думал, что речь идет о настоящем мяснике. Когда адвокат обвинения заявил: «А теперь, господа, я вызываю офицера полиции», – имея в виду меня, мистер Кларксон говорит: «Опять офицера полиции? Зачем нам очередной офицер? Мы уже достаточно их послушали. Теперь я хочу увидеть мясника!» Пришлось ему, сэр, довольствоваться мясником и полицейским в одном лице. Из семи арестованных пятерых признали виновными, некоторых из них отправили на каторгу. Хозяина шикарного магазина в Вест-Энде засадили.

На этом история мясника заканчивается.

Закончив рассказ, простоватый мясник снова превращается в гладколицего сыщика. Но ему доставили такое удовольствие воспоминания о том, как воры водили его на прогулки по Лондону, когда он прикидывался невинной овечкой, что он и позже нет-нет, да и вставлял в разговор с простоватым мясницким смешком: «Боже, так это здесь преступников вешают? – спрашиваю. – Надо же!» А они мне: «Нет, вот то место.

Господи, ну и простофиля!»

Уже довольно поздно, скромные гости начинают беспокоиться, что уже надоели нам своими рассказами и собираются уходить, когда похожий на отставного солдата сержант Дорнтон, оглядевшись, с улыбкой говорит:

– Пока мы не ушли, сэр, может быть, вам будет любопытно послушать о приключениях одной дорожной сумки. Это не длинная история, но, по-моему, презабавная.

Мы были рады послушать про дорожную сумку, наверное, не меньше, чем мистер Шефердсон, увидев в «Заходящей луне» фальшивого мясника. Сержант Дорнтон продолжил:

– В 1847 меня отправили в Чатем разыскать некоего Мешека. Этот еврей промышлял тем, что собирал у молодых людей с хорошими связями (в основном в армии) векселя якобы для дисконта, и с ними скрывался.

Когда я приехал в Чатем, Мешека там не оказалось. Все, что мне удалось о нем узнать, это то, что он куда-то уехал – возможно, в Лондон, – и у него с собой дорожная сумка.

Тогда я последним поездом из Блэкуолла вернулся в город и стал спрашивать о пассажире-еврее с дорожной сумкой.

Вокзальная контора была закрыта, потому что поздно уже было, и на всем вокзале оставалось всего два-три носильщика. Разыскивать на Блэкуоллской линии, которая тогда вела к одной большой военной базе, еврея с дорожной сумкой было все равно что пытаться найти иголку в стоге сена. Но случайно выяснилось, что один из этих носильщиков как раз доставлял какому-то еврею дорожную сумку до определенного постоялого двора.

Понятное дело, я отправился прямиком в тот постоялый двор, но оказалось, что он всего лишь на несколько часов оставлял там свой багаж, потом забрал его и уехал на кебе. Я задал там пару вопросов, которые посчитал уместными, поговорил про Мешека с носильщиком и в результате обзавелся описанием… его дорожной сумки. На одной стороне этой сумки шерстяными нитками был вышит зеленый попугай, сидящий на жердочке. То есть попугай этот являлся особой приметой… его дорожной сумки.

По этому попугаю я и проследил маршрут передвижения Мешека: Чатем, Бирмингем, Ливерпуль, Атлантический океан. В Ливерпуле я сдался. Он уплыл в Соединенные Штаты, поэтому я оставил надежду его найти и выбросил из головы и его, и дорожную сумку.

Спустя много месяцев, почти что через год, в Ирландии был ограблен банк. Преступник, некто доктор Данди, взял семь тысяч фунтов и с этими деньгами уехал в Америку, откуда несколько из украденных банкнот вернулись обратно в Англию. Предполагалось, что он купил себе ферму в Нью-Джерси, но это хозяйство, если организовать дело с умом, можно было у него забрать и продать, чтобы вернуть деньги тем, кого он обворовал. С этой целью меня и отправили в Америку.

Приплыл я в Бостон, оттуда поехал в Нью-Йорк. Там выяснил, что не так давно он обменял нью-йоркские кредитные билеты на кредитные билеты Нью-Джерси и положил их в банк в Нью-Брансуике. Чтобы взять этого доктора Данди, его обязательно нужно было выманить в штат Нью-Йорк, но, как оказалось, это не так-то просто сделать, и потребовалось проявить немалую хитрость. Один раз назначенная встреча сорвалась. Я подстроил второй повод встретиться, и он уже сам назначил время для встречи со мной и еще одним офицером из Нью-Йорка, но тут дети у него заболели корью. И все же наконец-то он приплыл на пароходе, ну тут я его под белы ручки – и в «Гробницу». Это тюрьма нью-йоркская так называется.

Вы, вероятно, слыхали о ней, сэр?

Редакторское подтверждение получено.

– На следующий день утром я пришел в «Гробницу», чтобы послушать, как его будет допрашивать мировой судья. И вот, проходя через кабинет судьи и осматривая по дороге помещение (есть у нас такая привычка), я случайно замечаю в углу… дорожную сумку.

И что, вы думаете, я увидел на этой сумке? Вы не поверите – зеленого попугая на жердочке, большого, чуть ли не в натуральную величину! «Эта дорожная сумка с зеленым попугаем на жердочке, – сказал я, – принадлежит английскому еврею по имени Аарон Мешек и никому больше!» Слово даю, нью-йоркские полицейские от удивления рты разинули. «Откуда вам это известно?» – спросили они. «Уж я с этой птичкой хорошо знаком, – ответил я. – Дома я гонялся за этим попугаем так, как не гонялся ни за кем другим!»

– И это действительно оказалась сумка Мешека? – покорно спросили мы.

– А то как же! Его, чья ж еще. Оказалось, что он в то же самое время сидел в этой же самой тюрьме по какому-то другому делу. Но и это еще не все! Выяснилось, что в этой дорожной сумке лежали кое-какие вещи, доказывающие его непосредственную связь с тем делом, из-за которого я за ним безуспешно гонялся по всей Англии!

Вот такие удивительные совпадения и вот такие необычные способности сыскной полиции – эта важнейшая ветвь государственной службы. Способности, усиливающиеся и оттачивающиеся на практике, позволяющие чувствовать себя уверенно в любых ситуациях и противостоящие каждой новой уловке, какую только может измыслить извращенная человеческая изобретательность. Чтобы суметь распознать каждое подобное «нововведение», недреманным оком, всегда готовые к действию, офицеры эти изо дня в день, из года в год, наблюдают за возникновением все новых способов обмана и мошенничества, на которые столь щедры английские плуты и пройдохи. В залах судов материалы тысяч историй, подобных тем, о которых было рассказано (зачастую удивительных и захватывающих), укладываются в короткую сухую фразу: «На основании полученной мною информации я сделал то-то и то-то». Но подозрение, основанное на внимательном изучении обстоятельств и целой цепочке умозаключений, должно было пасть на правильного человека, а правильного человека нужно было выследить и задержать, где бы он ни находился, и что бы он ни предпринимал для того, чтобы этого не произошло. Он найден, задержан и предстал перед судом. Этого достаточно. Получив информацию, я, офицер полиции, сделал свое дело и, согласно заведенной традиции, больше ничего не говорю.

Мало кто имеет возможность наблюдать, как разыгрываются эти шахматные партии, в которых вместо фигур – живые люди, и нигде не найти их записи. Интерес игрока поддерживается самой игрой. Правосудие довольствуется ее результатами. Если сравнивать великое с малым, представьте, как Леверье или Адамс объявляет, что на основании полученных сведений открыл новую планету, или Колумб сообщает своим современникам, что на основании полученных им сведений он открыл новый материк. Так и сыщики: они объявляют, что раскрыли новое преступление или разыскали старого правонарушителя, но работа, которая за этим стоит, скрыта от глаз публики.

И вот в полночь наша интересная и познавательная встреча заканчивается. Но завершением вечера стало одно любопытное событие, которое произошло уже после того, как сыщики покинули нас. Самый бдительный из наших гостей, тот самый офицер, который лучше всех знаком с щипачами, обнаружил, что по дороге домой ему обчистили карманы!

Три короткие истории из жизни сыщиков

– Это интересная история, сэр, – сказал инспектор Уилд из сыскной полиции, который в сопровождении сержантов Дорнтона и Мита июльским вечером нанес нам еще один поздний визит, – и я подумал, что вам будет любопытно ее узнать.

Это связано с тем убийством молодой женщины Элизы Гримвуд на Ватерлоо-роуд несколько лет назад. Из-за яркой внешности и гордой осанки ее часто называли графиней. Когда я увидел бедную графиню (я был с ней довольно коротко знаком) мертвую, с перерезанным горлом на полу в ее спальне, думаю, вы догадываетесь, какие невеселые мысли полезли мне в голову.

Впрочем, к делу это не относится. На следующее утро после убийства я пошел в тот дом, внимательно осмотрел тело и спальню, где оно лежало. На кровати под подушкой я обнаружил пару перчаток. Это были мужские перчатки, очень грязные, с буквами «ТР» и крестиком на подкладке.

Так вот, сэр, взял я эти перчатки и направился с ними в Юнион-холл. Там я показал их мировому судье, которого назначили на это дело, а тот мне и говорит:

– Уилд, нет никакого сомнения, что эта находка может вывести на что-то очень важное. Вам нужно выяснить, кому принадлежат эти перчатки.

Я и сам так считал, конечно же, поэтому принялся за дело безотлагательно. Перво-наперво я внимательнейшим образом изучил их и заметил, что недавно они побывали в чистке: от них исходил запах серы и канифоли, чищенные перчатки примерно так и пахнут. Я отвез их одному знакомому в Кеннингтоне, который занимается этим делом.

– Что скажете, – интересуюсь, – эти перчатки чистили?

– Чистили, это точно, – отвечает он.

– А кто их чистил, вы не знаете? – спрашиваю.

– Понятия не имею, – говорит он, – но я совершенно точно знаю, кто их не чистил. Это я. Да только во всем Лондоне работает не больше восьми-девяти чистильщиков перчаток, – тогда их и в самом деле было не так уж много. Я могу дать вам их адреса, Уилд, и по ним вы определите, кто их чистил.

В общем, дал он мне направление, и стал я ездить, разговаривать, узнавать. Но, хотя все и подтверждали, что перчатки действительно недавно чистили, я так и не смог найти того человека (мужчину, женщину или ребенка), через руки которого прошла эта пара перчаток.

То одного чистильщика не было дома, то другой только что ушел и должен вернуться вечером, то еще что-нибудь, в общем, все это заняло у меня три дня. Вечером третьего дня, проезжая по мосту Ватерлоо с суррейской стороны реки, измотанный и вконец расстроенный, я подумал, что можно не пожалеть шиллинга и сходить в театр – хоть как-то себе настроение подниму. Взял я в Лицеуме за полцены билет в партер и сел рядом с очень тихим, скромного вида юношей. Заметив, что я не театрал (а я нарочно таким прикинулся), он назвал мне имена всех актеров на сцене, так, слово за слово, мы и разговорились. Когда пьеса закончилась, мы вместе вышли на улицу.

– Ну что, – говорю, – вы, похоже, человек компанейский, мы вроде как хорошо сошлись, может, не откажетесь, если я предложу пропустить по кружке пива?

А он:

– Это очень любезно с вашей стороны, и кто же от такого откажется-то!

И мы зашли в небольшой паб недалеко от театра, там поднялись на второй этаж, нашли тихое местечко и заказали по пинте портера с элем и трубки.

Покурили мы, значит, выпили по пиву, сидим, приятно беседуем, а этот молодой человек тут и говорит:

– Простите, но мне, пожалуй, уже пора. Мне сегодня еще всю ночь работать.

– Всю ночь работать? – удивляюсь я. – Вы что же, пекарь? – Нет, – смеется он, – я не пекарь.

– Я так и подумал, – говорю. – Не похожи вы на пекаря.

И тут он сообщает:

– Да, я не пекарь, я – чистильщик перчаток.

Никогда в жизни я еще так не удивлялся, как в тот раз, когда услышал эти слова.

– Что? Чистильщик перчаток? – переспрашиваю.

– Ну да, – утвердительно кивает он.

– В таком случае, – тогда я и достаю из кармана перчатки, – вы можете сказать, что чистил эти? Так вот, понимаете, тут довольно занятная история. Я намедни обедал в Лэмбете с одной компанией – публика там собралась самая разношерстная, – и кто-то из джентльменов, уходя, оставил эту пару перчаток. И я, понимаете ли, побился с одним знакомым об заклад на соверен, что смогу разыскать их хозяина. Я уже потратил на поиски семь шиллингов, но, если бы вы могли помочь мне, я был бы вам очень благодарен и с радостью расстался бы еще с семью шиллингами. Видите, здесь внутри написано «ТР» и стоит крестик.

– Вижу, – говорит он, – и знаете что? Я очень хорошо знаю эти перчатки. Я видел еще не один десяток таких же.

– Не может быть! – удивляюсь я.

– Может, – настаивает он.

– Так вы в самом деле знаете, кто их чистил? – спрашиваю.

– Еще бы, – говорит. – Их чистил мой отец.

– А где живет ваш отец? – интересуюсь я.

– Да тут за углом, – отвечает парень, – возле Эксетер-стрит. Это совсем рядом. Он вам точно скажет, кому принадлежат эти перчатки.

– А вы можете сходить туда со мной? – спрашиваю.

– Конечно, – соглашается он. – Только не говорите отцу, что встретили меня в театре, а то ему это не понравится.

– О, разумеется!

Пошли мы к его отцу и увидели старика в белом фартуке с двумя-тремя дочерьми. Сидят в передней комнате с целой кучей перчаток, чистят их, натирают чем-то.

– Отец! – говорит молодой человек. – Мой товарищ поспорил, что сможет выяснить, кому принадлежит одна пара перчаток, и я сказал, что ты сможешь помочь.

– Добрый вечер, сэр, – обращаюсь я к старику. – Вот перчатки, о которых говорит ваш сын. Видите, вот здесь крестик и буквы «ТР» на подкладке.

– Вижу, – отвечает он, – и прекрасно знаю, чьи они. Я десятки таких же пар чистил. Они принадлежат мистеру Тринклу, это прекрасный драпировщик, живет на Чипсайд.

– Прошу прощения за любопытство, но вам их приносил сам мистер Тринкл? – уточняю я.

– Нет, – отвечает он. – Мистер Тринкл всегда отдает их мистеру Фиббсу, галантерейщику, у него лавка напротив, а тот уже приносит их мне.

– Что ж, спасибо, не хотите пивка выпить? – предлагаю я.

– С удовольствием! – соглашается он.

И мы втроем – я, старик и его сын – идем в пивную, там за кружкой еще немного болтаем и расстаемся, как настоящие друзья.

Было это в субботу вечером, а в понедельник с утра я первым делом отправился на Чипсайд к галантерейщику, в его лавочку напротив мастерской мистера Тринкла, прекрасного драпировщика.

– Мистер Фиббс на месте?

– Да, это я. Чем могу?

– Так это вы послали в чистку эту пару перчаток?

– Ну да, по просьбе молодого мистера Тринкла, вон его мастерская, через дорогу. Да вон он и сам, посмотрите, его в окно видно!

– Это он? В зеленом сюртуке?

– Он самый.

– Прекрасно, мистер Фиббс. Я понимаю, это неприятно, но дело в том, что я – инспектор Уилд из сыскной полиции, и я нашел вот эту самую пару перчаток под подушкой в спальне молодой женщины, убитой недавно на Ватерлоо-роуд!

– Вот те раз! – удивляется он. – А ведь такой достойный молодой человек! Его отец не вынесет, если узнает об этом. – Очень жаль, – говорю, – но мне придется его задержать.

– Вот те раз! – снова повторяет мистер Фиббс. – И что, ничего нельзя поделать?

– Ничего, – подтверждаю я.

– Вы хотя бы позволите мне пригласить его сюда, – просит он, – чтобы отец его ничего не увидел?

– Не возражаю, – говорю я, – только, извините, мистер Фиббс, но я не могу допустить общения между вами. Если вы попытаетесь с ним заговорить, я буду вынужден тут же вмешаться. Может быть, вы как-то выманите его сюда?

Мистер Фиббс подошел к двери и помахал. Тут же через дорогу в нашу сторону направился элегантный подвижный юноша.

– Доброе утро, сэр, – здороваюсь я, и он мне:

– Доброе утро.

– Позвольте узнать, сэр, – спрашиваю, – вы не знакомы с особой по фамилии Гримвуд?

– Гримвуд, Гримвуд… Нет, – говорит, – не знаком.

– Вы знаете улицу Ватерлоо-роуд?

– Конечно, знаю!

– Может быть, вы слышали, что там была убита молодая женщина?

– Ну да, читал в газете. Мне ее было так жаль.

– Вот эту пару перчаток, которые принадлежат вам, я нашел у нее под подушкой на следующее утро после убийства!

Он был ошеломлен, сэр, это было видно. Просто окаменел!

– Мистер Уилд, – наконец заговорил он, – клянусь, я там не был. Я даже никогда в жизни не видел ее.

– Да-да, я вас понимаю, – отвечаю я. – Откровенно говоря, я не считаю вас убийцей, но я обязан взять кеб и доставить вас в Юнион-холл. Хотя, как мне кажется, дело это такого рода, что судья – во всяком случае, пока – захочет поговорить с вами наедине.

Было проведено негласное разбирательство, и в результате выяснилось, что этот молодой человек был знаком с двоюродным братом несчастной Элизы Гримвуд и за день или два до убийства он заходил к этому брату и оставил у него на столе свои перчатки. Надо же такому случиться, что вскоре после того, как он ушел, туда зашла и Элиза Гримвуд. Увидев перчатки, она берет их и спрашивает: «Это чье?» – «А, это перчатки мистера Тринкла», – отвечает ее брат. «Они такие грязные, – говорит она. – Наверняка они ему уже не нужны. Я возьму их, отдам служанке, пусть печку ими почистит». И кладет их в карман. А дальше служанка почистила ими печку и, я в этом нисколько не сомневаюсь, оставила их в спальне хозяйки на каминной полке, или на комоде, или где-нибудь еще – неважно, – хозяйка же, зайдя проверить, насколько убрано в комнате, заметила эти перчатки, просто сунула их под подушку, где я их потом и нашел.

Вот такая история, сэр.