Текст книги "На высотах твоих"

– Позвоню в посольство и потолкую с Энгри. Потом задам работенки своим людям, – министр коротко хохотнул. – Когда я не даю другим спать, это прибавляет мне ощущения собственной значительности.

– Эй, парочка! Сегодня вечером никаких государственных дел! – подошедшая Натали Гриффитс легко приобняла их за плечи.

Артур Лексингтон обернулся к ней, расплываясь в улыбке:

– Даже в случае мирового кризиса?

– Даже в этом случае. К тому же у меня кризис на кухне. Что гораздо серьезнее.

Супруга генерал-губернатора направилась к своему мужу.

– Только представь себе, Шелдон, у нас нет коньяка, – сообщила она отчаянным шепотом, не подозревая, что не предназначенные для посторонних ушей слова отчетливо слышны всем рядом стоящим.

– Не может быть!

– Тихо, тихо. Не знаю, как это могло случиться, но коньяка у нас нет.

– Но надо же что-то срочно предпринимать!

– Чарльз позвонил в клуб ВВС. Они обещали сейчас же прислать.

– Господи, Боже мой! – в голосе его превосходительства звучала неподдельная тоска. – Неужели мы даже гостей не можем принять как полагается?

– Боюсь, придется пить кофе в чистом виде, – пробормотал Артур Лексингтон. Он взглянул на новый стакан виноградного сока, который несколько минут назад принесли Джеймсу Хаудену. – Вам-то нечего беспокоиться. Этого добра у них, наверно, галлоны[4]4
  Британский галлон – около 4,5 литра.


[Закрыть].

Генерал-губернатор зло буркнул:

– Ну, кто-то поплатится за это головой!

– Перестань, Шелдон, – хозяин и хозяйка по-прежнему переговаривались шепотом, оставаясь в неведении, что их слушает забавляющаяся происходящим аудитория. – С кем не бывает… Не забывай, какая осторожность нужна сейчас с прислугой…

– Разрази гром всю эту прислугу!

– Мне подумалось, ты должен знать, что случилось, – терпеливо уговаривала мужа Натали. – Я все улажу, дорогой.

– Ну хорошо, ладно. – Его превосходительство улыбнулся со смешанным чувством смирения и любви, и супруги вместе направились к своему пятачку у камина.

– Sic transit gloria.[5]5
  Так проходит слава (лат.)


[Закрыть] Тот, кто поднимал в воздух тысячи аэропланов, теперь не смеет упрекнуть судомойку, – произнесено это было весьма язвительно и слишком громко.

Тирада принадлежала Харви Уоррендеру, министру по делам гражданства и иммиграции. Он стоял совсем рядом, высокий и располневший, с редеющими волосами и басовитым раскатистым голосом. Обычные для него менторские манеры остались, видимо, в память о тех временах, когда он преподавал в колледже, еще до того, как занялся политической деятельностью.

– Легче, Харви, – предостерег его Артур Лексингтон, – вы все же имеете дело с королевской властью.

– Иногда я просто не в силах переносить напоминания о том, что лишь одни “шишки” неизбежно выживают, – ответил ему Уоррендер, несколько понизив голос.

Наступило неловкое молчание. Намек был предельно понятен. Единственный сын Уоррендера, юный офицер ВВС, во время второй мировой войны пал в бою смертью героя. Отцовская гордость за сына была столь же неизбывной, сколь и его скорбь.

На его замечание можно было легко найти не один ответ. Генерал-губернатор храбро сражался в двух войнах, да и “Крест Виктории” просто так не дают… Потери и смерть на войне не признают ни возрастов, ни званий…

Однако в данный момент, похоже, лучше было вообще не отвечать.

– Ну, пошутили и хватит, – бодро произнес Артур Лексингтон. – Прошу извинить, премьер-министр, Харви…

Он кивнул им и пошел через всю гостиную к своей жене.

– Почему, интересно, кое для кого некоторые темы бывают столь неудобны? – спросил Уоррендер. – Или для памяти установлен какой-то срок?

– Здесь, по-моему, в основном вопрос выбора времени и места. – Джеймсу Хаудену не хотелось развивать эту тему. Иногда у него появлялось желание избавиться от Харви Уоррендера в качестве члена правительства, но по ряду серьезных причин он не мог этого сделать.

Стремясь сменить предмет разговора, премьер-министр сказал:

– Харви, давно хотел потолковать с вами о делах вашего министерства.

“Негоже, – подумалось ему, – во время светского раута улаживать сразу столько дел”. Но в последнее время ему приходилось ради более важных и срочных проблем откладывать в сторону множество вопросов, которые следовало бы решать за письменным столом у себя в кабинете. Среди последних были и дела, связанные с иммифацией.

– Собираетесь хвалить или, наоборот, устроите мне разнос? – В вопросе Харви Уоррендера звучали задиристые нотки. Не оставалось сомнений, что бокал, который он держал в руке, был далеко не первым.

Хауден вспомнил о беседе с Ричардсоном несколько дней назад, когда они обсуждали текущие политические проблемы. Брайан тогда заявил: “Департамент иммиграции постоянно восстанавливает против нас прессу, и, к сожалению, это один из немногих вопросов, в которых избирателям легко разобраться. Можно сколько угодно дурачить их насчет тарифов или банковской ставки – на голосах это практически не скажется. Но дайте только газетам раздобыть фотографию выдворяемой из страны матери с ребенком – вот как в прошлом месяце, – и у партии появляются все основания для беспокойства”.

На миг Хауден ощутил укол злого раздражения, что ему приходится заниматься такими обыденными вещами, когда – и сейчас особенно – куда более крупные и насущные проблемы требовали его внимания. Затем ему вспомнилось, что необходимость совмещать повседневные дела с великими свершениями всегда была участью любого политика. Зачастую в этом-то и крылся ключ к власти: никогда за крупными событиями не терять из виду мелких происшествий. К тому же вопросы иммиграции неизменно не давали ему покоя. У этого предмета было так много аспектов, таивших в себе столько же политических ловушек, сколько и преимуществ. Самым трудным было определить, какой среди них чем является.

Для многих Канада все еще слыла землей обетованной; такой скорее всего она и останется. Поэтому любое правительство должно было чрезвычайно осторожно регулировать приток населения. Слишком много иммигрантов из одного места, слишком мало из другого – даже этого было достаточно, чтобы на протяжении одного поколения изменить расстановку сил в стране. “В каком-то роде, – мелькнула у премьер-министра мысль, – мы проводим свою собственную политику апартеида, хотя, к счастью, расовые барьеры воздвигаются негласно и далеко за пределами нашей территории – канадскими посольствами и консульствами в зарубежных странах. И несмотря на всю определенность и неопровержимость этого факта, здесь, у себя дома, мы можем делать вид, что их вовсе не существует”.

Ему было известно, что некоторые круги в Канаде выступают за расширение иммиграции, есть у нее и противники. В число сторонников увеличения притока входили идеалисты, готовые открыть двери нараспашку всем желающим, и предприниматели, заинтересованные в приросте рабочей силы. Оппозиция широкой иммиграции обычно исходила от профсоюзов, привыкших стенать по поводу безработицы всякий раз, когда обсуждались проблемы иммифации, и неспособных осознать того, что безработица, по крайней мере до некоторой степени, есть необходимый экономический фактор жизни. По эту же сторону находились англосаксы и протестанты – в неожиданно большом числе, которые возражали против “засилья иностранцев”, особенно если иммигранты оказывались католиками. И зачастую правительству приходилось буквально балансировать на туго натянутом канате, чтобы не нажить себе врагов в том или другом лагере.

Хауден решил, что сейчас следует говорить без обиняков.

– Ваш департамент, Харви, плохо выглядит в прессе, и, как я считаю, во многом по вашей вине. Мне бы хотелось, чтобы вы вели дела пожестче и перестали позволять вашим чиновникам так самовольничать. Смените нескольких, если требуется, даже на самом верху; мы не можем увольнять государственных служащих, но у нас есть, куда их задвинуть. И, ради Бога, не выпускайте вы спорные иммиграционные дела на страницы газет. В прошлом месяце, например, – женщина с ребенком!

– Эта ваша женщина держала бордель в Гонконге, – парировал Харви Уоррендер, – и прикатила к нам с венерической болезнью.

– Возможно, я выбрал не лучший пример. Но есть множество других, и, когда возникают подобные щекотливые дела, правительство по вашей милости выглядит каким-то бессердечным людоедом, а это вредит всем нам.

Премьер-министр говорил тихо, но напористо, не сводя глаз со своего собеседника.

– Ясно, – притворно вздохнул Уоррендер. – На мой вопрос вы ответили. Похвалы мне сегодня не дождаться.

– Не в этом дело, – резко бросил Джеймс Хауден. – Речь идет о точном политическом мышлении.

– И ваше политическое мышление всегда было точнее моего, Джим. Не так ли? – Уоррендер дурашливо закатил глаза. – В противном случае я мог бы стать партийным лидером вместо вас.

Хауден не ответил. Совершенно очевидно, что алкоголь ударил в голову его собеседнику. Уоррендер, однако, продолжал:

– Все, что делают мои чиновники, – строго следует букве закона. Я лично считаю, что они прекрасно справляются с порученной им работой. А если вам что-то не нравится, то почему бы нам всем не собраться вместе и не внести поправки в закон об иммиграции?

Премьер-министр понял, что в выборе места и времени для этого разговора он допустил ошибку. Стремясь завершить беседу, он сказал:

– Вот этого мы сделать не можем. Наша законодательная программа и так перегружена.

– Чушь!

Слово хлестнуло по гостиной как удар бича. Вновь наступило напряженное молчание. Гости уже оборачивались в их сторону. Премьер-министр заметил, как генерал-губернатор бросил на них укоризненный взгляд. Потом гомон голосов возобновился, но Хауден чувствовал, что, вернувшись к прерванной беседе, все невольно продолжают прислушиваться.

– Вы боитесь иммиграции, – не унимался Уоррендер. – Вы все боитесь, точно так же, как и любое другое правительство. Вот почему мы упорно отказываемся признать ряд вещей, даже между собой.

Стюарт Коустон, закончивший показ фокусов, направился к ним с напускной беззаботностью.

– Харви, – дружелюбно, почти радостно произнес он, – бросьте валять дурака!

– Присмотрите за ним, Стю, – попросил премьер-министр. Он ощущал, как в нем нарастают злость и раздражение. Если он попытается уладить инцидент сам, то может сорваться, а это только усугубит ситуацию. Премьер-министр отошел от них и присоединился к Маргарет и окружившим ее гостям.

Однако он все еще мог слышать голос Уоррендера, обращавшегося на этот раз к Коустону:

– Когда дело касается иммиграции, доложу я вам, мы, канадцы, превращаемся просто в кучку лицемеров. Наша иммиграционная политика – политика, которую приходится проводить мне, друзья мои, – на словах декларирует одно, а на деле подразумевает совсем другое.

– Потом расскажете, – еще раз попробовал остановить его Стюарт Коустон. Он все еще пытался улыбаться, но давалось ему это с огромным трудом.

– Нет, сейчас! – Харви Уоррендер вцепился в рукав министра финансов. – Этой стране для дальнейшего роста и развития нужны всего две вещи, и любой из присутствующих здесь знает какие. Во-первых, многочисленная армия безработных, из которой промышленность черпала бы себе резервы, и, во-вторых, незыблемое англосаксонское большинство. Но мы когда-нибудь признавали это публично? Нет и еще раз нет! – Министр по делам гражданства и иммиграции сделал паузу, во время которой обвел гостиную яростным взглядом, затем запальчиво продолжал:

– В этих целях необходима тщательно сбалансированная иммиграция. Мы вынуждены впускать иммигрантов потому, что, когда промышленность идет на подъем, у нее под рукой должны быть трудовые ресурсы – не через неделю, не через месяц, а в тот самый момент, когда предприятиям нужна рабочая сила. Но начните открывать ворота иммиграции слишком широко или слишком часто либо то и другое одновременно – и что получится? Среди населения образуется диспропорция. Сменится несколько поколений, и такого рода ошибки приведут к тому, что дебаты в палате общин[6]6
  Нижняя палата парламента.


[Закрыть] будут вестись на итальянском, а в государственной резиденции устроится китаец.

Эти слова вызвали неодобрительные комментарии других гостей, до которых ясно доносился бас Уоррендера. Более того, генерал-губернатор четко расслышал последнюю фразу, и премьер-министр увидел, как он кивком головы подозвал своего помощника. Жена Харви Уоррендера, бледная хрупкая дама, неуверенно приблизилась к мужу и коснулась его руки. Тот не обратил на нее никакого внимания.

Доктор Борден Тэйн, министр национального здравоохранения и социального обеспечения, в прошлом чемпион колледжа по боксу, который высился над всеми присутствующими, подошел к Коустону и Уоррендеру и воззвал к последнему театральным шепотом:

– Ради Бога, прекратите вы это!

Чей-то голос настойчиво предложил:

– Да уведите же вы его отсюда!

Другой голос урезонивающе возразил:

– Ему же нельзя уйти. Никому нельзя, пока генерал-губернатор здесь.

Харви Уоррендер продолжал без тени смущения:

– Говоря об иммиграции, должен вам доложить, что публика жаждет эмоций, а не фактов. Факты – вещь неудобная. Людям нравится воображать, что их страна распахивает двери перед бедными и страждущими. Это наполняет их чувством собственного благородства. Они только хотели бы, чтобы, прибыв сюда, бедные и страждущие не попадались им на глаза; не искали бы вошек, рассевшись в наших ухоженных пригородах, или, не дай Бог, не натоптали бы в наших драгоценных новеньких церквах. Нет, господа хорошие, публика в этой стране на самом деле не желает беспрепятственной иммиграции. Более того, она уверена, что правительство никогда такого не допустит, так что можно без всякого риска надрывать глотку. Таким образом, любой может слыть праведником и одновременно чувствовать себя в полной безопасности.

Частично премьер-министр признавал, что все, о чем говорит Харви, не лишено здравого смысла, однако с точки зрения политики абсолютно непрактично.

– С чего все началось? – спросила какая-то женщина.

Харви Уоррендер услышал и не замедлил ответить:

– А началось все с того, что мне велели сменить стиль руководства моим министерством. Но я бы хотел напомнить всем, что я обеспечиваю соблюдение Закона об иммифации, подчеркиваю, закона, – он оглядел толпящиеся вокруг него мужские фигуры. – И я буду обеспечивать соблюдение закона до тех пор, пока вы, мерзавцы, не соблаговолите его изменить.

Кто-то обиженно заметил:

– Возможно, уже завтра у вас никакого министерства и не будет, приятель.

Один из помощников – на этот раз лейтенант ВВС – подошел к премьер-министру. Приглушенным голосом он объявил:

– Его превосходительство просил передать вам, сэр, что он удаляется.

Джеймс Хауден посмотрел в сторону дверей. Генерал-губернатор обменивался рукопожатиями с некоторыми из гостей, одаряя их широкой улыбкой. Рука об руку с Маргарет премьер-министр направился к ним через гостиную.

– Надеюсь, вы не возражаете, что мы так рано уходим, – сказал ему генерал-губернатор. – Натали и я слегка устали.

– Должен принести извинения… – начал было Хауден.

– Стоп, дружище. Лучше всего сделать вид, что я ничего не заметил, – генерал-губернатор тепло улыбнулся им обоим. – Самого счастливого Рождества вам, премьер-министр, и вам тоже, Маргарет, дорогая.

На этом их превосходительства с достоинством удалились, провожаемые реверансами дам и почтительными поклонами их мужей.

Глава 2

В автомобиле по дороге домой Маргарет спросила:

– Разве после сегодняшнего Харви Уоррендер не должен подать в отставку?

– Не знаю, дорогая, – задумчиво протянул Джеймс Хауден. – Он может и не захотеть.

– И ты не сможешь его заставить?

Он подумал, что бы сказала Маргарет, если бы он ответил ей всю правду: “Нет, я не могу заставить Харви Уоррендера уйти в отставку. По той причине, что где-то в этом городе – возможно, в банковском сейфе – лежит клочок бумаги, исписанный моим почерком. И если его достанут и обнародуют, клочок этот вполне может стать некрологом или предсмертным письмом самоубийцы по имени Джеймс Макколлам Хауден”.

Вместо этого премьер-министр вслух произнес:

– Видишь ли, у Харви много сторонников в партии.

– Но даже его сторонники, несомненно, не простят ему того, что произошло сегодня.

Хауден не ответил.

Он никогда не рассказывал Маргарет о съезде и о сделке, которую они с Харви заключили девять лет назад относительно поста лидера партии; о навязанной ему сделке, когда они остались вдвоем в тесной актерской уборной, а за ее стенами, в огромном торонтском зале, бушевали конкурирующие фракции, с нетерпением ожидавшие начала выдвижения кандидатур, которое почему-то задерживалось – задерживалось потому, что два главных претендента, укрывшись от посторонних глаз, пошли ва-банк, решив играть друг с другом в открытую.

Девять лет. Джеймс Хауден унесся мыслями в прошлое…

…Они победят на следующих выборах. Все в партии знали это. В воздухе витал аромат победы, ощущение ее неизбежности.

Партия собралась на съезд для выборов нового лидера. Было совершенно ясно, что тот, кого они изберут, в течение года станет премьер-министром. О такой возможности Джеймс Макколлам Хауден мечтал всю свою жизнь в политике.

Выбор лежал между ним и Харви Уоррендером. Уоррендер в партии возглавлял интеллектуалов. Он также пользовался мощной поддержкой рядовых членов. Джеймс Хауден держался центристской позиции. Их силы были примерно равны.

В конференц-зале нарастал шум.

– Я готов снять свою кандидатуру, – предложил Харви. – На определенных условиях.

– На каких именно? – захотел уточнить Хауден.

– Во-первых, место в кабинете по моему выбору на все время, пока мы у власти.

– Любой пост министра, кроме иностранных дел или здравоохранения. – Хауден отнюдь не собирался своими руками создавать себе конкурента. Занимаясь иностранными делами, постоянно находишься в центре внимания печати. Министерство здравоохранения распределяло денежные пособия среди населения, и возглавлявший его министр всегда пользовался особым расположением общественности.

– Принимается, – ответил Харви Уоррендер, – если ты согласишься со вторым условием.

Делегаты съезда начинали терять терпение. Даже через закрытые двери к Хаудену и Уоррендеру доносились крики, свист, топот ног.

– Изложи свое второе условие, – предложил Хауден.

– Когда придем к власти, – медленно выговорил Харви, – произойдет множество перемен. Возьми, к примеру, телевидение. Страна развивается, и наверняка найдется место для новых телестанций. Мы уже заявили, что намерены реорганизовать правление теле– и радиовещания. Мы можем включить в него побольше наших людей, а многие другие охотно станут сотрудничать с нами. Уоррендер умолк.

– Продолжай, – поторопил его Хауден.

– Я хочу, чтобы правительство предоставило особое право на развитие телевидения в… – он назвал город, самый преуспевающий в стране индустриальный центр, – моему племяннику.

Джеймс Хауден тихонько присвистнул. Если это произойдет, Уоррендер станет располагать огромным влиянием. Уже сейчас этой привилегии добивались многие, в том числе и весьма состоятельные круги.

– Это же два миллиона долларов, – напомнил Хауден.

– Знаю, – Харви Уоррендер, похоже, слегка смутился. – Но я должен подумать о старости. Много ли платят преподавателям колледжа, а, занимаясь политикой, денег я не скопил…

– Если только нападут на след…

– Никогда, – заверил его Харви. – Об этом я позабочусь. Мое имя никогда и нигде не всплывет. Пусть подозревают все, что угодно, доказать им ничего не удастся.

Хауден в сомнении покачал головой. До них донесся новый взрыв нетерпеливого шума, на этот раз визгливое мяуканье и издевательское пение делегатов.

– Я обещаю тебе, Джим, – продолжал Харви Уоррендер, – если я споткнусь на этом или на чем другом, всю вину возьму на себя и тебя за собой не потяну. Но если ты погонишь меня либо не окажешь поддержки по любому вопросу, где все будет честь по чести, я тебя потащу вместе с собой.

– Ты ведь не сможешь ничего доказать…

– Поэтому-то мне и нужно от тебя письменное обязательство, – Харви повел рукой в сторону конференц-зала. – Еще до того, как мы выйдем к ним. Иначе пусть все решает голосование.

Риск был велик, и оба это знали. Джеймс Хауден мысленно видел, как ускользает от него заветная цель, к которой он в мечтах стремился всю свою жизнь.

– Договорились, – решительно произнес он. – Дай-ка мне, на чем написать.

Харви протянул листок с отпечатанной повесткой дня съезда, и Хауден торопливо нацарапал на обратной стороне несколько слов. Несколько слов, которые бесповоротно его уничтожат, если когда-либо будут преданы огласке.

– Не тревожься, – успокоил его Харви, пряча листок в карман. – Он будет в безопасном месте. А когда мы оба уйдем из политики, я его тебе верну.

Они вышли вместе – Харви Уоррендер с тем, чтобы произнести речь, в которой откажется от поста лидера партии, одну из самых сильных речей за всю свою политическую карьеру, а Джеймс Хауден – чтобы быть избранным под приветственные возгласы всего зала…

Обе стороны выполняли условия заключенной ими сделки, даже несмотря на то что с течением времени престиж Джеймса Хаудена рос, а Харви Уоррендера – столь же неуклонно падал. Теперь уже с трудом верилось, что некогда Уоррендер мог быть серьезным претендентом на руководство партией; успех его деятельности явно не сопутствовал. Но подобное в политике случается весьма часто: как только человек выходит из борьбы за власть, его позиции со временем становятся все слабее и слабее.

Автомобиль выехал с территории государственной резиденции и повернул на запад в направлении дома премьер-министра по Сассекс-драйв, 24.

– Мне иногда приходит в голову, – сказала Маргарет словно бы про себя, – что Харви Уоррендер слегка тронулся умом.

В этом-то вся проблема, подумалось Хаудену, Харви на самом деле тронулся. Поэтому и не было никакой уверенности в том, что он не обнародует поспешно написанное соглашение девятилетней давности, даже если тем самым он уничтожит самого себя.

“А что сам Харви думает об этой старой сделке?” – мелькнуло у Хаудена. Насколько ему было известно, с того самого времени Харви Уоррендер был всегда честен в политике. Его племянник получил обещанные льготы в развитии телевидения и, если верить слухам, сколотил немалое состояние. И Харви тоже, вероятно. Во всяком случае, его образ жизни сейчас явно был не по средствам министру кабинета, хотя, к счастью, он ничего не делал напоказ, и перемены были не столь внезапными и разительными.

В то время, когда племянник прибирал к рукам ТВ, плодилось множество намеков, инсинуаций и критических выпадов. Однако доказать ничего не удалось, и правительство Хаудена, только-только избранное впечатляющим большинством в палате общин, подавило всех критиканов, и в конце концов – как Хауден и предвидел с самого начала – людям надоела эта тема, и она полностью забылась.

Но помнил ли сам Харви? И мучился ли угрызениями нечистой совести? И не пытался ли, возможно, какими-то нечестными способами свести с ним счеты?

В последнее время за Харви замечались кое-какие странности. Его, например, чуть ли не всепоглощающая страсть делать все “правильно”, неукоснительно следовать букве закона, даже по пустякам. Несколько раз в кабинете министров вспыхивали споры: Харви выступал с решительными возражениями против предлагаемых акций правительства, поскольку они несли в себе оттенок политической беспринципности ради выгоды. Харви доказывал, что каждая буква любого закона должна соблюдаться строго и всенепременно. Когда такое случалось, Хауден не обращал большого внимания на инциденты, относя их к разряду проходящих чудачеств. Теперь, вспоминая, как подвыпивший Харви настаивал сегодня на безоговорочном исполнении Закона об иммиграции в его нынешнем виде, он начал сомневаться.

– Джейми, дорогой, – обеспокоенно спросила Маргарет, – а Харви Уоррендер не держит тебя чем-нибудь в своих руках?

– Конечно, нет!

Подумав, не слишком ли торопливо и энергично прозвучал его ответ, Хауден добавил:

– Просто я не хочу, чтобы меня толкали к поспешным решениям. Завтра посмотрим, как будут реагировать. В конце концов там были только свои люди.

Он почувствовал на себе пристальный взгляд Маргарет и спросил самого себя, поняла ли она, что он ей лжет.