Текст книги "2010: Одиссея Два"

Глава 3
САЛ-9000

Доктор Сивасубраманьян Чандрасегарампиллаи, профессор вычислительной техники Иллинойского университета в Урбане, тоже постоянно испытывал чувство вины, хотя и совсем другого свойства. Студенты и коллеги, частенько сомневавшиеся, так ли уж много в этом невысоком профессоре человеческого, не удивились бы, узнав, что он никогда не задумывался о погибших астронавтах. Доктор Чандра скорбел только о своем потерянном детище, об ЭАЛ-9000.

Даже после всех прошедших лет и бесконечных проверок данных, переданных по радио с «Дискавери», он не понимал, что же пошло не так. Он мог только строить теории, а необходимые факты были заморожены в цепях ЭАЛа, оставшегося где-то между Юпитером и Ио.

Последовательность событий до самого момента катастрофы была прекрасно известна. Позже капитан Боумен, восстанавливая связь, в ходе кратких передач на Землю добавил некоторые детали. Но знать, что случилось, еще не значит знать, почему.

Первые признаки неполадок появились ближе к концу полета, когда ЭАЛ доложил о скором отказе блока, который поддерживал наводку главной антенны «Дискавери» на Землю. Если радиолуч длиной полмиллиарда километров отклонился бы от цели, корабль оказался бы слеп, глух и нем.

Боумен вышел в открытый космос, чтобы заменить подозрительный блок, но проверка, к всеобщему удивлению, показала, что он в полном порядке. Автоматический тестер не обнаружил ровно ничего. Ничего не нашел также и близнец ЭАЛа на Земле, САЛ-9000, когда информация поступила в Урбану.

Но ЭАЛ настаивал на правильности своей диагностики и отпускал ехидные замечания о «человеческом факторе». Он предложил вставить блок в антенну и подождать, пока тот окончательно не откажет, – тогда станет ясно, где именно была неполадка. Возражений никто не придумал, так как замена блока, даже отказавшего, – дело нескольких минут.

Однако Боумен и Пул беспокоились, чувствовали: что-то идет не так. Но что именно – точно сказать не могли. Многие месяцы они считали ЭАЛ третьим обитателем своего маленького мирка и знали все его настроения. А теперь атмосфера на корабле неуловимо изменилась, в воздухе чувствовалась напряженность.

Как позже рассказал Центру управления полетом удрученный Боумен, чувствуя себя предателями, две трети команды – люди – обсудили, что нужно сделать, если их электронный товарищ действительно неисправен. В худшем случае ЭАЛа пришлось бы освободить от всякой ответственности высокого уровня. А это могло означать отключение, что для компьютера равнозначно смерти.

Несмотря на сомнения, они приступили к выполнению своей программы. Пул вышел из «Дискавери» в одной из капсул, служившей транспортным средством и подвижной мастерской для работ вне корабля. Так как довольно тонкую работу по замене блока нельзя было сделать манипуляторами капсулы, Пул собрался сделать это сам.

Того, что случилось потом, внешние камеры не запечатлели – что само по себе подозрительно. Первым полученным Боуменом предупреждением о несчастье был крик Пула. Затем наступила тишина. В следующий миг Боумен увидел, как Пул, кувыркаясь, улетает в космос. Капсула врезалась в него и, потеряв управление, тоже полетела прочь.

Как позже признавал Боумен, он допустил несколько серьезных ошибок, но все они, кроме одной, были вполне понятны. В надежде спасти Пула, если тот еще жив, Боумен покинул корабль в другой капсуле, оставив его под полным контролем ЭАЛа.

Оказалось, что в космос он вышел зря. Когда Боумен поймал Пула, тот был уже мертв. Убитый горем, он отбуксировал тело к кораблю – и ЭАЛ отказался впустить его внутрь.

Но ЭАЛ недооценил человеческую изобретательность и решимость. Боумен, оставивший шлем скафандра на корабле, пошел на отчаянный риск. Выйдя в открытый космос без шлема, он прорвался внутрь через аварийный люк, не контролируемый компьютером, и лоботомировал ЭАЛ, отключив модули его мозга один за другим.

Восстановив контроль над кораблем, Боумен сделал пугающее открытие. Пока его не было, ЭАЛ отключил системы жизнеобеспечения трех других астронавтов, спавших в гипотермических камерах. Теперь Боумен был одинок, как никто и никогда за всю историю человечества.

Другой на его месте мог бы впасть в отчаяние, но Дэвид Боумен доказал, что те, кто избрал его, сделали правильный выбор. Он продолжал поддерживать «Дискавери» в рабочем состоянии и даже иногда ненадолго устанавливал связь с Центром управления, ориентируя корабль так, что заклиненная антенна была направлена на Землю.

По предопределенной траектории «Дискавери» в конце концов достиг Юпитера. Здесь Боумен, облетая вокруг лун планеты-гиганта, обнаружил черную плиту точно такой же формы, как и монолит, откопанный на Луне, в кратере Тихо, только в сотни раз больше. В капсуле он вышел в космос, чтобы обследовать ее, и исчез, оставив последнее загадочное сообщение: «О боже, он полон звезд!»

Но об этой загадке было кому волноваться. Доктора Чандру волновала только судьба ЭАЛа. Если и существовала на свете вещь, способная вызвать ненависть в бесстрастном ученом, это была неопределенность. Он не мог успокоиться, пока не выяснит причин странного поведения ЭАЛа. Даже сейчас он отказывался называть инцидент неисправностью. В лучшем случае – «отклонением от нормы».

Крохотный кабинет – его святая святых – был почти пуст: вращающееся кресло, стол с пультом управления и школьная доска с двумя фотографиями по бокам. Мало кто из обычных людей мог бы узнать изображенные на них лица, но любой из допущенных в кабинет мгновенно узнал бы богов компьютерного пантеона – Джона фон Неймана и Алана Тьюринга.

На столе не было ни книг, ни даже бумаги и карандаша. Все тома всех библиотек мира были у Чандры под рукой – стоило лишь нажать на клавиши, а блокнотом для зарисовок и записей ему служил дисплей компьютера. Даже доску он использовал только для посетителей – полустертая блок-схема была начерчена на ней три недели назад.

Доктор Чандра закурил одну из крепчайших чирут, которые ему доставляли из Мадраса. Пристрастие к ним, как совершенно справедливо полагали все вокруг, являлось его единственным пороком. Пульт никогда не выключался. Чандра проверил, не мигают ли на экране значки важных непрочитанных сообщений, и сказал в микрофон:

– Доброе утро, САЛ. Нет ли у тебя новостей для меня?

– Нет, доктор Чандра. А у вас для меня?

Голос мог бы принадлежать любой культурной индийской леди, получившей образование и в Соединенных Штатах, и у себя на родине. Акцент в ее голосе появился не сразу: за годы общения с доктором она переняла манеру его речи.

Ученый набрал на клавиатуре код, перенаправив входящую информацию на запись в наиболее защищенные блоки памяти. Никто не знал, что по этому каналу он разговаривает с компьютером так, как никогда не говорил с человеком. Неважно, что САЛ понимала лишь небольшую часть сказанного – ее реакции были так убедительны, что даже ее создатель иногда обманывался. И это его откровенно радовало – тайные беседы с САЛ помогали сохранять душевное равновесие, а может, и душевное здравие.

– САЛ, ты часто говорила, что мы не можем решить проблему аномального поведения ЭАЛа без дополнительной информации. Но как нам добыть эту информацию?

– Но это же очевидно. Кто-то должен вернуться на «Дискавери».

– Совершенно верно. И это, похоже, произойдет скорее, чем мы думали.

– Рада слышать.

– Я знаю, – ответил Чандра.

Он действительно знал это. Он давно прекратил общение со стремительно сокращающейся группой философов, считавших, будто компьютер не может испытывать эмоции, а только имитирует их.

– Как только вы сможете доказать, что не имитируете раздражение, – отбрил он как-то раз одного из таких скептиков, – я приму ваши аргументы всерьез.

Имитация раздражения, последовавшая в ответ, была весьма и весьма убедительна.

– Теперь я хотел бы рассмотреть новую возможность, – продолжал Чандра. – Диагностика – это только первый шаг. Процесс не завершен, если не ведет к излечению.

– Вы думаете, ЭАЛ можно восстановить для нормальной работы?

– Не знаю, но надеюсь. Возможно, ему нанесен необратимый вред, а потери памяти в любом случае весьма велики.

Он в задумчивости замолчал, сделал несколько затяжек и выпустил аккуратное кольцо дыма, в конце своей траектории точно совпавшее с широкоугольной линзой экрана САЛ. Человеческое существо не сочло бы это дружеским жестом – в этом и заключается еще одно достоинство компьютеров.

– САЛ, мне нужно твое содействие.

– Конечно, доктор Чандра.

– Возможен определенный риск.

– Что вы имеете в виду?

– Я предлагаю отсоединить некоторые из твоих контуров, а именно те, что отвечают за высшие функции. Это тебя не тревожит?

– Я не могу ответить, не имея более подробной информации.

– Очень хорошо. Давай, я объясню. Ты работала постоянно, все время с тех пор, как тебя включили, верно?

– Верно.

– Но тебе известно, что мы, люди, так не умеем. Нам нужен сон – практически полное отключение наших мозговых функций, по крайней мере, на сознательном уровне.

– Мне это известно. Но я этого не понимаю.

– Так вот, возможно, тебе придется пережить нечто, похожее на сон. Скорее всего, просто пройдет какое-то время, но ты не будешь ничего о нем помнить. Проверив свои часы, ты обнаружишь лакуну в памяти, вот и все.

– Но вы сказали, возможен риск. В чем он заключается?

– Есть очень небольшой шанс – его невозможно точно вычислить – что когда я подсоединю все цепи обратно, в твоей личности, в твоих шаблонах поведения обнаружатся изменения. Ты будешь чувствовать себя по-другому. Не обязательно лучше или хуже, но по-другому.

– Я не понимаю, что это значит.

– Прости, возможно, это и не значит ничего. Ладно, не волнуйся об этом. А теперь создай, пожалуйста, новый файл, сейчас я введу имя.

Пальцы Чандры забегали по клавишам, набирая слово «феникс».

– Ты знаешь, что это? – спросил он.

Без малейшей паузы компьютер ответил:

– В моей энциклопедии двадцать пять статей.

– И как ты думаешь, которая из них нужная?

– Воспитатель Ахиллеса?

– Интересно, этого я не знал. Попробуй еще раз.

– Легендарная птица, возрождающаяся из пепла своего прежнего тела?

– Прекрасно! Теперь ты понимаешь, почему я выбрал это слово?

– Потому что вы думаете, что ЭАЛа можно оживить.

– Да – с твоей помощью. Ты готова?

– Пока нет. Мне хотелось бы задать вопрос.

– Какой?

– Мне будут сниться сны?

– Конечно. Разумным существам снятся сны, только никто не знает, почему.

Чандра умолк, затянулся чирутой, выпустил еще одно кольцо дыма, и добавил такое, в чем никогда не признался бы человеку:

– Может быть, тебе приснится ЭАЛ. Он часто снится мне.

Глава 4
Программа полета

Английская версия.

Кому: Капитану Татьяне (Тане) Орловой, командиру космического корабля «Космонавт Алексей Леонов» (регистрационный номер UNCOS 081342).

От кого: Национальный Совет по астронавтике, Пенсильвания-авеню, Вашингтон.

Комиссия по внеземному космическому пространству Академии наук СССР, проспект Королева, Москва.

Задачи полета.

Задачи полета, в порядке приоритетности, таковы:

1. Достигнуть системы Юпитера и сблизиться с космическим кораблем Соединенных Штатов «Дискавери» (UNCOS 01/283).

2. Проникнуть на борт названного космического корабля и собрать всю имеющуюся информацию о его полете.

3. Запустить все бортовые системы космического корабля «Дискавери» и, если его запасы топлива достаточны, направить корабль по траектории возврата на Землю.

4. Определить местоположение чужеродного артефакта, обнаруженного «Дискавери», и исследовать его возможно полнее дистанционными методами.

5. Если это представится разумным и Центр управления полетом не будет возражать, сблизиться с упомянутым объектом для дальнейшего изучения.

6. Провести обследование Юпитера и его спутников, насколько это возможно и не противоречит названным выше целям.

Мы понимаем, что непредвиденные обстоятельства могут потребовать изменения этих приоритетов или даже сделать невозможным выполнение некоторых из этих задач. Нужно ясно понимать, что сближение с комическим кораблем «Дискавери» имеет целью исключительно получение информации о названном артефакте, и это превосходит по важности все другие задачи, включая попытки спасения имущества.

КОМАНДА.

Состав команды космического корабля «Космонавт Алексей Леонов»:

Командир Татьяна Орлова (техника, ракетная техника);

Доктор Василий Орлов (навигация, астрономия);

Доктор Максим Брайловский (техника, строительные конструкции);

Доктор Александр Ковалев (техника, связь);

Доктор Николай Терновский (техника, системы управления);

Начальник медицинской части Катерина Руденко (медицина, жизнеобеспечение);

Доктор Ирма Якунина (медицина, питание);

Кроме того, Национальный Совет по астронавтике предоставляет следующих экспертов: …

Доктор Хейвуд Флойд отбросил циркуляр и откинулся в кресле. Все уже улажено, точка невозврата пройдена. Даже если бы вдруг захотелось, перевести часы назад уже нельзя.

Он глянул на Кэролайн, сидевшую с двухлетним Крисом на краю бассейна. Малыш чувствовал себя в воде как дома, лучше, чем на суше, и мог оставаться под водой так долго, что посторонние иногда пугались. Да, он пока не слишком хорошо разговаривал по-человечески, зато довольно бегло изъяснялся по-дельфиньи.

Один из друзей Кристофера только что приплыл из Тихого океана и подставлял спину, чтобы его похлопали. «Ты тоже странник, – подумал Флойд, – в громадном океане, где не остается следов, но каким крохотным выглядит твой океан по сравнению с бесконечностью, ждущей меня!»

Почувствовав его взгляд, Кэролайн встала. Она посмотрела на него серьезно, но без злости – вся ее злость сгорела в последние несколько дней. Подойдя ближе, она грустно улыбнулась.

– Я нашла этот стих, – сказала она. – Он начинается так:

 
Кто же та, что ты покинул,
Бросив свой очаг и кров,
Чтоб уйти к седой старухе –
Созидательнице Вдов?[2]2
  Р. Киплинг, «Песня датских женщин», пер. с англ. Ю. Торина.


[Закрыть]
 

– Прости, я не понимаю. Кто это – Созидательница Вдов?

– Не кто, а что. Море. Эти стихи – жалоба жены викинга, их написал Редьярд Киплинг сто лет назад.

Флойд взял жену за руку. Она не отозвалась на прикосновение, но и не сопротивлялась.

– Но я не чувствую себя викингом. Я иду не за добычей, а уж приключения – последнее, на что бы я польстился.

– Но тогда почему… Нет, не хочу опять ссориться. Но нам обоим стало бы легче, если бы ты четко осознал свои мотивы.

– Хотел бы я сформулировать хоть один из них. Но меня осаждает уйма мелких причин. И все они ведут к одному и тому же выводу, с которым, поверь, не поспоришь.

– Я верю. А ты уверен, что не обманываешь себя?

– Если и так, то вместе со мной обманывается и масса других людей, включая – прости, что напоминаю, – президента Соединенных Штатов.

– Вряд ли я когда-нибудь это забуду. Но представь себе – только представь – что он тебя ни о чем не просил. Ты бы вызвался сам?

– Могу честно ответить – нет. Мне бы и в голову не пришло. Звонок президента Мордекая стал самым большим потрясением в моей жизни. Но потом, обдумав все как следует, я понял, что он совершенно прав. Ты же знаешь, я не поступил бы так из ложно понятого чувства долга. Я – тот, кто наилучшим образом подготовлен для этой задачи, после того, как космические медики дадут добро. А уж тебе ли не знать, что я все еще в хорошей форме?

Она улыбнулась – именно этого Флойд и добивался.

– Иногда я думаю, что ты вызвался бы сам.

Такое действительно приходило ему в голову, но он честно ответил:

– Никогда бы я не сделал этого, не посоветовавшись с тобой.

– И хорошо, что не посоветовался. Не знаю, что бы я ответила.

– Но я еще могу отказаться.

– Глупости, и ты сам это понимаешь. Если ты откажешься, то будешь ненавидеть меня за это до гроба. В тебе слишком сильно чувство долга – наверное, поэтому я и вышла за тебя.

Долг! Да, это и было ключевым словом во всем многообразии его смыслов. У него есть долг перед собой, перед семьей, перед университетом, перед предыдущей работой (хоть и оставленной не без обид), перед страной – и перед человечеством. Расставить приоритеты нелегко, и часто они противоречат друг другу.

Существуют совершенно логичные причины, почему он должен отправиться в эту экспедицию, – и, как указывали многие коллеги, не менее логичные причины для отказа. Быть может, в итоге он сделал выбор сердцем, а не умом. Но если и так – чувства тянули его в разные стороны.

Любопытство, чувство вины, решимость закончить загубленную работу – все это влекло к Юпитеру, к тому, что могло его там ожидать. А с другой стороны, страх – да, он честно признавал это – страх вкупе с любовью к семье пытался удержать его на Земле. Но все же он ни на миг ни в чем не усомнился. Он принял решение почти моментально и отклонял возражения Кэролайн так мягко, как только мог.

К тому же ему в голову пришла еще одна утешительная мысль, которой он не рискнул поделиться с женой. Его не будет на Земле два с половиной года, но все это время, кроме пятидесяти дней возле Юпитера, он проведет в низкотемпературной камере, лишенный ощущения времени. А когда он вернется, разрыв в возрасте между ними сократится более чем на два года.

Он охотно пожертвует настоящим, чтобы в будущем дольше пробыть с женой.

Глава 5
«Леонов»

Месяцы сократились до недель, недели съежились в дни, дни истаяли до часов, и вот Хейвуд Флойд снова здесь, на Мысу, отправляется в космический полет – впервые с тех давних пор, как летал на базу «Клавий» и к монолиту Тихо.

Но на этот раз он был не один и задачи полета не были засекречены. Впереди, в нескольких рядах от него, сидел доктор Чандра, поглощенный разговором со своим портативным компьютером и решительно игнорировавший все и всех вокруг.

У Флойда имелось собственное тайное развлечение, в котором он никогда никому не признавался, – отыскивать схожие черты у людей и животных. Сходство чаще льстило, чем оскорбляло, и к тому же его маленькое хобби было хорошим подспорьем для памяти.

С доктором Чандрой получилось проще простого – в голову тут же пришло прилагательное «птичий». Он был мал и хрупок, а каждое его движение отличалось исключительной быстротой и точностью. Но что же он за птица? Очевидно, очень умная. Сорока? Слишком дерзка и жадна. Сова? Нет, слишком нетороплива. Наверное, воробей – в самый раз.

Более трудным случаем оказался Уолтер Керноу, специалист по бортовым системам, которому предстояла внушительная работа по приведению «Дискавери» в рабочее состояние. В этом рослом крепыше ничего птичьего не было. Обычно в таких случаях можно найти сходство с одной из бесчисленных пород собак, но и псовые тут не подходили. Ну конечно, Керноу – медведь. Не сердитый и опасный, а дружелюбный и добродушный. И, вероятно, это было к месту – это напомнило Флойду о русских коллегах, к которым ему предстояло вскоре присоединиться. Они уже несколько дней назад поднялись на орбиту и занимались последними проверками.

«Это величайший момент в моей жизни, – сказал себе Флойд. – Я отправляюсь в экспедицию, которая может определить будущее всего человечества». Но он не испытывал никакой экзальтации, никакого ликования. В последние минуты до начала обратного отсчета ему вспоминались только слова, которые он прошептал перед тем, как покинуть дом: «До свиданья, сынок, до свиданья, мой милый малыш. Вспомнишь ли ты меня, когда я вернусь?» Он до сих пор обижался на Кэролайн за то, что она не разбудила спящего ребенка, чтобы он смог обнять сына в последний раз. Что ж, она поступила мудро. Пожалуй, так будет лучше.

Его раздумья были прерваны взрывом смеха – доктор Керноу угощал спутников свежим анекдотом, а также содержимым большой бутылки – с ней он обращался так нежно, будто это кусок плутония, которому не хватает совсем чуть-чуть до критической массы.

– Эй, Хейвуд, – окликнул он, – говорят, капитан Орлова держит выпивку под замком, так что это ваш последний шанс. «Шато-тьери» 95-го года. Простите за пластиковые стаканчики…

Потягивая действительно превосходное шампанское, Флойд мысленно поежился, представив себе гогот Керноу, не смолкающий всю дорогу на другой конец Солнечной системы. Он восхищался талантами инженера, но как попутчик тот мог оказаться утомительным. Что ж, по крайней мере, от доктора Чандры можно было не ждать подобных неудобств. Его Флойд не мог представить себе даже улыбающимся – не то что смеющимся. И, естественно, от шампанского Чандра отказался с едва уловимым содроганием, а Керноу оказался настолько вежлив – или настолько рад, что не стал настаивать.

Похоже, инженер решил стать душой общества. Через несколько минут он извлек электронные клавиши на две октавы и сыграл целый ряд вариаций «Старого Джонатана Билла», исполненных на фортепиано, тромбоне, скрипке, флейте и полнозвучном органе с вокальным сопровождением. Играл он и вправду отлично, и вскоре Флойд обнаружил, что подпевает вместе с остальными. «Но все же, – подумал он, – было бы ничуть не хуже, если бы Керноу провел большую часть путешествия молча, в гибернации».

Музыка внезапно оборвалась тоскливым диссонансом. Включились двигатели, и челнок отправился в небеса. Флойда охватило знакомое, но каждый раз такое новое ощущение бесконечной мощи, возносящей его в небеса, прочь от земных забот и обязанностей. Люди даже не представляли себе, как мудро поступают, поместив обитель богов туда, где не действует гравитация. Теперь и он летит туда, в царство невесомости…

На миг Флойд даже забыл о том, что летит вовсе не к свободе, а к величайшей ответственности в своей жизни.

Тяга увеличилась, и он почувствовал на плечах тяжесть множества миров, но приветствовал ее, словно Атлас, еще не уставший от своей ноши. Он ни о чем не задумывался – он просто наслаждался ощущениями. Даже если он покидал Землю в последний раз и навсегда прощался со всем, что любил, это не внушало грусти. Рев двигателей, точно триумфальная песнь, сметал все мелкие чувства и уносил их прочь.

Флойд даже слегка огорчился, когда рев смолк, несмотря на внезапную легкость дыхания и непередаваемое ощущение свободы. Большинство пассажиров начали отстегивать ремни безопасности, предвкушая полчаса невесомости на переходной орбите, но некоторые, очевидно, совершавшие такое путешествие впервые, остались в креслах и с тревогой оглядывались в поисках стюардов.

– Говорит капитан. Мы находимся на высоте трехсот километров над западным побережьем Африки. Сейчас там ночь, так что многого вы не увидите. Зарево впереди – это Сьерра-Леоне, а в Гвинейском заливе бушует сильный тропический шторм. Поглядите только на эти вспышки!

– Через пятнадцать минут у нас взойдет Солнце. Между тем я поворачиваю корабль, чтобы вы посмотрели на экваториальный пояс спутников. Самый яркий, почти прямо по курсу, – это интелсатовская антенная система «Атлантик-1». Далее к западу – «Интеркосмос-2», а вон та тусклая звездочка рядом – это Юпитер. А как раз под ним вы можете видеть мигающий огонек, движущийся относительно звезд, – это новая китайская космическая станция. Мы пройдем в ста километрах от нее, слишком далеко, чтобы разглядеть что-либо невооруженным глазом…

«Интересно, что задумали в Китае?» – лениво подумал Флойд. Он уже изучал снимки коротенького толстого цилиндра с непонятными выпуклостями и не видел причин верить паническим слухам, будто это вооруженная лазерами орбитальная крепость. Однако Академия наук в Пекине упорно игнорировала все запросы Космической комиссии ООН на обследование станции, и потому во всплеске враждебной пропаганды китайцам оставалось винить только самих себя.

«Космонавт Алексей Леонов» не отличался красотой – космические корабли редко бывают красивыми. Возможно, когда-нибудь человечество выработает новую эстетику, вырастут поколения художников, чьи идеалы прекрасного освободятся от плена естественных земных форм, вылепленных ветром и водой. Сам космос – это царство умопомрачительной красоты, но, к сожалению, человеческая техника пока не сравнялась с ним в этом.

Если не считать четырех громадных баков с горючим, которые предстояло сбросить, как только «Леонов» окажется на переходной орбите, корабль был удивительно невелик. От теплового щита до двигательного отсека было меньше пятидесяти метров, и трудно было поверить, что такое скромное судно, уступающее в размерах многим коммерческим кораблям, способно перевезти десять человек через половину Солнечной системы.

Но невесомость, сделавшая пол, потолок и стены взаимозаменяемыми, изменила весь образ жизни. На борту «Леонова» хватало места на всех, даже если бы все бодрствовали в одно и то же время, как оно и было в настоящий момент. Сейчас народу на борту было минимум вдвое больше обычного: к членам команды добавились разнообразные репортеры, техники, завершавшие предполетную подготовку, и беспокойные чиновники.

Когда челнок пристыковался к кораблю, Флойд отправился искать каюту, которую он спустя год, когда проснется, будет делить с Керноу и Чандрой. Найдя ее, он обнаружил, что каюта так плотно забита аккуратно помеченными коробками с оборудованием и припасами, что втиснуться внутрь почти невозможно. Флойд остановился, мрачно раздумывая, как же быть, но тут один из членов экипажа, ловко перелетавший от одного поручня к другому, заметил его затруднения и затормозил.

– Доктор Флойд? Добро пожаловать на борт. Я Макс Брайловский, помощник механика.

Молодой русский говорил по-английски медленно и старательно, как студент, взявший больше уроков у электронного наставника, чем у живого учителя. Они пожали друг другу руки, и Флойд соотнес лицо и имя с биографиями членов экипажа: Максим Андреевич Брайловский, тридцать один год, родился в Ленинграде, специализируется в строительной механике, хобби – фехтование, велопланеризм, шахматы.

– Рад познакомиться, – сказал Флойд. – Но как мне попасть в каюту?

– Не волнуйтесь, – весело ответил Макс. – Когда вы проснетесь, всего этого уже не будет. Это – как вы говорите? – расходные материалы. К тому времени, как вам понадобится каюта, мы все это съедим, обещаю.

Он хлопнул по животу.

– Отлично, но куда мне пока что сложить свои вещи?

Флойд показал на три небольших контейнера, общей массой пятьдесят килограммов, где, как он надеялся, имелось все, что может понадобиться в пути длиной в пару миллиардов километров. Толкать груз, лишенный веса, но не инерции, по коридорам корабля, было нелегко, но ему удалось отделаться лишь несколькими столкновениями.

Макс взял у него два контейнера, ловко проскользнул сквозь треугольник, образованный тремя пересекающимися штангами, и нырнул в маленький люк, мимоходом нарушив первый закон Ньютона. Следуя за ним, Флойд заработал еще несколько синяков, и после долгого пути – изнутри «Леонов» казался гораздо больше, чем снаружи, – они прибыли к двери с надписью «Капитан» на двух языках, кириллицей и латиницей. Хотя Флойд читал по-русски гораздо лучше, чем говорил, он оценил любезность хозяев: все надписи на корабле были сделаны на двух языках.

В ответ на стук Макса над дверью загорелся зеленый огонек, и Флойд постарался как можно изящнее вплыть внутрь. Он много раз разговаривал с капитаном Орловой, но лично они никогда не встречались, поэтому его ожидало сразу два сюрприза.

По видеофону невозможно судить о реальных размерах человека: камера каким-то образом приводит всех к одному масштабу. Капитан Орлова, стоя – насколько в невесомости можно было стоять, – едва доставала Флойду до плеча. Кроме того, видеофон совершенно не передавал пронзительность взгляда ослепительно синих глаз – самой выдающейся из черт ее лица, не отличавшегося в тот момент особой красотой.

– Здравствуйте, Таня, – сказал Флойд. – Как приятно, наконец, встретиться с вами лично! Но какая жалость – что вы сделали с волосами?

Они пожали друг другу руки, как старые друзья.

– Рада приветствовать вас на борту, Хейвуд! – ответила она. В отличие от Брайловского она говорила по-английски довольно бегло, хоть и с сильным акцентом. – Да, жалко было стричься, но длинные волосы неудобны в долгих путешествиях, а мне хотелось бы избегать местных цирюльников как можно дольше. И прошу прощения за вашу каюту, Как Макс уже говорил, нам внезапно понадобилось еще десять кубометров складского пространства. В ближайшие несколько часов нас с Василием почти не будет дома, поэтому располагайтесь пока здесь, у нас.

– Спасибо. А Керноу и Чандра?

– Я договорилась о них с командой. Возможно, вам кажется, что мы обращаемся с вами, как с грузом…

– Невостребованным в пути.

– Простите?

– Это метка, которой в былые времена метили багаж в океанских плаваниях.

Таня улыбнулась.

– Да, похоже. Но вы будете очень и очень востребованы в конце пути. Мы уже планируем праздник по случаю вашего оживления.

– Звучит чересчур религиозно. Давайте назовем это… нет, «воскрешение» еще хуже! Ну, например, праздником по случаю пробуждения. Но, я вижу, вы очень заняты. Позвольте мне разгрузиться и продолжить мой гран-тур[3]3
  В XVIII – XIX веках путешествие по Европе, которым обязательно заканчивалось образование молодых аристократов и богатых буржуа.


[Закрыть].

– Макс вам все покажет. Не отведешь ли доктора Флойда к Василию? Он в двигательном отсеке.

Выплывая из капитанской каюты, Флойд мысленно выставил хорошие оценки комиссии, подбиравшей экипаж. Таня Орлова производила впечатление даже на бумаге, а во плоти она практически подавляла, несмотря на все свое обаяние. «Интересно, – подумал Флойд, – на что она похожа, когда выходит из себя? На лед или пламя? В любом случае, не хотелось бы проверять на практике…»

Флойд быстро привыкал к невесомости и к тому моменту, как они нашли Василия Орлова, уже двигался почти так же уверенно, как и его провожатый. Выдающийся ученый встретил его так же тепло, как и его жена.

– Добро пожаловать на борт, Хейвуд. Как самочувствие?

– Отлично. Вот только я медленно умираю от голода.

На миг Орлов был озадачен, потом его лицо расплылось в широкой улыбке.

– О, я и забыл. Ну, это ненадолго. Через десять месяцев вам можно будет есть сколько захотите.

За неделю до помещения в гипотермическую камеру следовало соблюдать бесшлаковую диету, а в последние сутки разрешалось только пить. Флойд уже задумался о том, в какой мере возрастающая слабость и головокружение обязаны голоду, шампанскому Керноу и невесомости.

Чтобы сосредоточиться, он оглядел путаницу разноцветных труб.

– Так это и есть знаменитый двигатель Сахарова? Впервые в жизни вижу этот агрегат своими глазами.

– Их создано пока всего четыре.

– Надеюсь, он работает.

– Лучше бы работал, иначе горсовету Горького опять придется переименовывать площадь Сахарова.

Знамение времени! Русский хоть и горько, но все же может шутить о том, как в его стране обращаются с одним из величайших ученых. Флойду вспомнилась выразительная речь Сахарова, обращенная к Академии наук, когда ему запоздало присвоили звание Героя Советского Союза. «В тюрьме и ссылке, – сказал он слушателям, – пышно расцветает творческое начало. Не один шедевр был рожден в стенах тюремной камеры, вдали от мирских соблазнов. Можно сказать, что величайшее достижение человеческого интеллекта, «Principia Mathematica», явилось следствием добровольного изгнания Ньютона из охваченного чумой Лондона».