Текст книги "Приключение доктора Хирна"

Артур Ландсбергер
Приключение доктора Хирна

Роман входит в сборник «Пуговица – Камея»

Доктор Хирн решил во что бы то ни стало провести знаменитого сыщика и разыгрывает… преступление в собственном доме.

Текст печатается по изданию 1926 года, Ленинград, издательство «Книжные новинки»

Этот доктор Хирн был сущий дьявол. Ему было лет под сорок, и бог весть сколько он уже пережил! Если даже половина того, что о нем рассказывали другие и что он сам говорил о себе, была правдой, то и этого хватило бы, чтобы заполнить жизнь полдюжины людей, ищущих приключений.

Почему же он до сих пор не мог остепениться? Вот уже два года, как в Марии Орта он нашел подругу, в обладании которой ему завидовал весь свет. Созданный ею образ Кармен был известен как в Берлине, так и в Нью-Йорке, и не только директора больших оперных театров и аристократы вроде Вандербильта, но и настоящие потомки рыцарей с многовековыми родословными одинаково страстно и безуспешно ухаживали и добивались благосклонности красавицы. Но Мария Орта любила доктора Хирна и была ему верна.

Чем занимался доктор Хирн? Чем он жил? Но ведь я уже сказал, что он был сущим дьяволом. Он представлял себе жизнь, как гастрольный спектакль, на который ни в коем случае не следует смотреть серьезно. Если приглядеться к миру, то есть к сцене, где происходил этот спектакль, то мир напоминал огромную арену, на которой копошились миллионы ничтожных пигмеев. Они двигались с такой важностью и деловитостью, как будто вся вселенная только зиждилась и существовала для них. Вопреки геологии, которая доказывала, что мир существовал миллионы лет еще до появления первого человека на земле; наперекор пастырям, проповедующим человечеству в течение тысячелетий, что жизнь человека похожа на легкое дуновение, что дни его жизни подобны проходящей тени; наперекор всем мудрецам, начиная от Платона и кончая Ницше, которые учили людей, что жизнь не стоит того, чтобы смотреть на нее серьезно и даже несмотря на то, что люди видели собственными глазами, как великие мира сего, которым они поклонялись, умирали, ничего не унося с собой в могилу и не оставляя заметного следа после себя, – несмотря на все это, каждый старался сохранить важность и торжественность и чувствовал себя центром вселенной. Но доктор Хирн думал иначе. Он сознавал свою незначительность так же хорошо, как незначительность других людей. Будь он коронованной особой или бродягой с большой дороги, нищим или ученым с мировой славой – по сравнению с вечностью между ними исчезало всякое различие: один был так же ничтожным, как и другой.

У доктора Хирна существовало только два убеждения, по которым он жил: ни к чему не относиться серьезно и спасаться от единственной опасности – от скуки. Его большое состояние и свойство его натуры – во всех жизненных явлениях, даже самых серьезных, находить смешные стороны, давали ему возможность жить согласно этим убеждениям. И так как фрау Орта тоже смотрела на жизнь легко и радостно, то можно было понять, почему доктор Хирн говорил всякому, кто изъявил готовность его выслушать:

– Если бы мне предоставили выбор, кем я хочу быть, то я хотел бы быть только доктором Хирном и никем другим.

Хирн любил животных больше, чем людей. Парк, в котором была расположена его кокетливая вилла, напоминал зоологический сад. Но охота не была его страстью. Он предпочитал ловить зверей живыми и создавать им в своем огромном парке жизнь, наименее походившую на заключение и наиболее соответствовавшую их привычкам на воле. Он изучал мир их чувств, их характер, их особенности, но нельзя сказать, чтобы после этих поучительных уроков его любовь к людям возрастала. Он все больше удалялся от людей и поэтому терял свое значение также и в их глазах. Они смеялись над ним и называли его отшельником. При этом важность, которую они напускали на себя и придавали всему, что происходило вокруг них, высокомерие, с которым они отрицали все сверхъестественное и считали неразумным все, что было непостижимо их разуму, короче говоря: мания людей считать себя венцом творения, – вот что было причиной, отталкивавшей от них доктора Хирна.

Мария разделяла его воззрения, и поэтому они оба предпочитали свой парк салонам большого света, где не было ничего естественного и где каждый старался казаться значительнее, чем был на самом деле.

У Хирна был тюлень по имени Тони, которого он поймал на песчаной отмели вблизи Копенгагена. Это было чудное, преданное существо, которое с легкостью училось разным штукам. Как только Хирн появлялся у его клетки, он вылезал из своего бассейна, подползал к нему, клал свою тяжелую круглую голову на его колени и смотрел на него своими добрыми глазами. Вероятно, когда его поймали два года назад и завязали в мешок, он ожидал другой участи. Спокойный образ жизни, который он вел в парке Хирна, старательный уход и хорошее питание, которое ему не приходилось добывать самому, хорошее обращение и игры, которые затевали с ним, – все это сделало из прежнего Тони, ненавидевшего людей, добродушного и благодарного зверя. Кто наблюдал за Тони, тот понимал, что он доволен своей судьбой.

Но с некоторого времени в его глазах появилось выражение тоски, аппетит его пропал, и он не так охотно принимал участие в играх, как прежде; короче говоря, все указывало, что в нем произошла какая-то перемена. Хирн посоветовался с ветеринаром. Тот посмотрел тюленя и прописал лекарство. Но состояние Тони все ухудшалось. Хирн вскоре открыл причину этой болезни. На некотором расстоянии от клетки Тони он поставил чучело тюленьей самки. Результат получился поразительный! Вялая морда Тони ожила, он не отходил от решетки, тянулся по ней вверх, повизгивал, одним словом, Хирн понял, в чем дело. Он вошел в клетку к Тони, похлопал его по спине и обещал ему самку, к которой еще не прикасалась человеческая рука. Благодарный взгляд Тони говорил, что он понял хозяина.

В тот же день Хирн собрался для поездки в Копенгаген. Перспектива остаться надолго одной без мужа не очень-то обрадовала Марию. Хирн предложил ей сопровождать его, и она позвонила своему директору по телефону. Тот пригрозил неустойкой. Хирн заявил, что готов заплатить неустойку. Но директор был неумолим. Он заревел в телефонную трубку:

– Если вы уедете, то нарушаете контракт и лишаетесь права выступать в театре в течение пяти лет.

Мария Орта была вне себя. Она так топала своими хорошенькими ножками, что вся прислуга, обедавшая этажом ниже, испуганно вскочила. Она так кусала зубами свой ажурный кружевной платочек, что разорвала его на клочки.

– Плюнь на свое глупое искусство, – посоветовал Хирн. – Будь пять лет свободным человеком.

– А через пять лет, – возразила Орта, – я буду старой и уродливой, и ни один директор не захочет меня знать. Нет, это невозможно! Будь милым, Хирн, – молила она нежно, – и откажись от поездки. Отложи ее!

– До тех пор пока ты станешь старой и уродливой? Нет! Тони ни в коем случае не может так долго ждать. Я ему обещал и должен сдержать слово.

– Значит, тюлень тебе дороже меня?

– Как ты можешь так говорить?

– Твоему тюленю нужна самка. Хорошо, я с этим согласна, но я требую от тебя, чтобы ты понял, что мне нужен ты!

Хирн старался уговорить ее. Неделя скоро пройдет. Раньше, чем она выучит свою новую роль до конца, он вернется. Но Орта не хотела даже слушать. Между ними произошла маленькая сцена, и в результате Тони одержал верх.

Петер, преданный камердинер Хирна, прослуживший у него около двадцати лет и настроенный всегда так же, как его хозяин, упаковывал чемоданы. Марии пришлось примириться с неизбежным; она нежно попрощалась с мужем и махала ему из окна, когда он уехал в своем автомобиле в сопровождении Петера, который сопровождал его во всех поездках.

У Хирна было еще много времени до отхода поезда. Он заехал по дороге в гольф-клуб, членом которого состоял. Но заехал он туда не для того, чтобы попрощаться со своими друзьями, которых ни во что не ставил, а по той простой причине, что хотел захватить с собой в дорогу несколько бутылок превосходного шотландского виски. Петер ожидал его в автомобиле, нагруженном чемоданами. Хирн велел позвать в приемную заведующего погребом.

Пока тот ходил за виски, Хирн заглянул через высокие стеклянные двери в маленький зал для докладов, расположенный на нижнем этаже. Члены клуба во фраках сидели вокруг какого-то незнакомого господина с резкими и надменными чертами лица. Хирн не знал этого человека. Он говорил, оживленно жестикулируя, и все присутствующие находились под впечатлением его рассказа.

– Кто этот господин? – спросил Хирн клубного слугу.

– Разве господин доктор не знает его? – удивленно ответил тот.

– Зачем бы я тогда стал спрашивать?

– Ведь это мистер Пино! – А так как лицо доктора Хирна ничего не выражало, он добавил: – Знаменитый сыщик.

– Неужели?

– Недавно он задержал трехсотого преступника. «Тоже юбилей своего рода!» – подумал Хирн и

осторожно приоткрыл стеклянные двери так, чтобы его не заметили, но чтобы он мог услышать, что рассказывал знаменитый сыщик. Его аудитория была как бы загипнотизирована. Слушатели все теснее окружали рассказчика и все ближе придвигали к нему свои кресла. Взгляды их были устремлены на его губы, и, казалось, они забыли все, что происходило вокруг. Стакан с виски выпал из рук одного из присутствующих. Он этого даже не заметил, так же как его сосед, которому холодная жидкость вылилась на фрачные брюки. Не прерывая своей речи, Пино, король сыщиков, всунул свой собственный стакан в его полуоткрытую руку, которая сохранила прежнее положение. Горящая сигара выпала изо рта другого господина. Пино ловким движением растоптал ее и, продолжая рассказ, вынул из собственного кармана другую, зажег ее и вложил внимательному слушателю в оставшийся открытым рот. Когда же Пино заговорил о том, какую роль сыграл его револьвер во время преследования преступника, и, воодушевленный напряженным вниманием и горячим участием своих слушателей, для усиления эффекта вынул из кармана вместо револьвера «вечное перо», многие из присутствующих в испуге вскочили со своих мест и спрятались за тяжелые дубовые кресла. Хирн несколько раз проводил рукой по лбу и спрашивал себя:

– Возможно ли это? В действительности ли я все это вижу и слышу?

История, которую рассказывал Пино, казалась ему маловероятной, а легковерие и испуг, овладевшие членами клуба, были для него совершенно непонятны.

Пино рассказывал:

– Однажды ночью я шел по пустынной улице. Вдруг вижу, что в одном из домов из окна четвертого этажа свисает веревка. Я моментально решился, взобрался по ней наверх и, достигнув окна, увидел, как в полуосвещенной комнате хозяйничают два бандита. Они вытаскивали все, что было в шкафах, а какая-то женщина, привязанная к стулу, громко стонала. Я осторожно спустился обратно вниз до окна третьего этажа, там обвязал вокруг себя свободный конец веревки и, привязанный таким образом, смело влез в комнату четвертого этажа. Бандиты бросились на меня и завязалась борьба. Во время свалки я нарочно запутал веревку вокруг стула, на котором сидела связанная бандитами жертва. Стул опрокинулся, а я начал отступать к окну. Мой расчет оказался вполне правильным. Когда бандиты выбросили меня из окна, стул и привязанная к нему женщина последовали за мной. Мы повисли вместе на веревке перед окном третьего этажа. Я разбил в нем стекла, и мне удалось ухватиться за подоконник. В этот момент бандиты выглянули из верхнего окна. Они принялись тащить наверх веревку, на которой висели мы – я и несчастная жертва. Но я успел схватить стул и втащить его на подоконник, а затем перерезал веревку. Бандиты, тянувшие веревку, шлепнулись на пол. Я влез в комнату, поставил стул с жертвой посредине и развязал несчастную, которая находилась в глубоком обмороке. Пока я приводил ее в чувство, бандиты спустились к окну по веревке. Я поспешно разбудил людей, которые спали в соседней комнате, рассказал им все, что произошло, и бросился к окну. Я решил спуститься вниз по веревке, чтобы преследовать бандитов, но веревка оборвалась. К счастью, я еще держался одной рукой за подоконник. Я увидел, как бандиты складывали в автомобиль, ожидавший их в нескольких шагах от дома, мешки с награбленным добром, которые они частью стащили, частью сбросили вниз. Я достал из кармана парашют, который всегда ношу при себе, и спустился на нем как раз на крышу отъезжавшего автомобиля. Мне удалось встать на ноги. Я незаметно накрепко запер обе дверцы автомобиля и пробрался вперед к рулю. Угрожая револьвером, я заставил шофера спрыгнуть на полном ходу и направил автомобиль к тюрьме. Мы въехали в тюремный двор, ворота закрылись за нами, полиция открыла дверцы автомобиля и предложила выйти оттуда господам преступникам, которые не имели представления, где они находятся. Полиция забрала бандитов и их добычу. Начальник тюрьмы с благодарностью пожал мне руку, я снял шляпу, сказал: «Не стоит благодарности!» – и удалился.

Хирн с трудом старался сохранить спокойствие.

«Какой хвастун! – думал он. – Какой лгун! У меня сильное желание проучить этого фанфарона».

Это желание, появившееся сперва только вскользь, усиливалось и углублялось с каждой фразой, которую произносил Пино, и наконец выросло в нечто необходимое и неотложное, что должно было непременно совершиться, что завладело всем существом Хирна и не давало ему покоя. Он посмотрел на часы. До отхода поезда оставалось еще около часа. За это время можно много сделать. Он осторожно прикрыл дверь, вышел из клуба через знакомый ему боковой выход, вскочил в первый попавшийся ему автомобиль и велел отвезти себя по направлению к своей вилле. Недалеко от нее он вышел.

– Скажите, где тут живет профессор Гарт? – спросил он шофера.

Тот оглянулся кругом и указал на дом, к которому была прибита дощечка с фамилией знаменитого врача.

– Спасибо! – сказал Хирн и исчез в воротах дома.

Когда автомобиль отъехал, он вышел и осторожно стал пробираться вдоль садовых решеток к своей вилле. Он открыл садовую калитку и осторожно пробрался по лужайке к парадной двери дома, которую он открыл своим ключом. На пороге он остановился как вкопанный, так как в прихожую доносились звуки музыки и громкого смеха. Он знал, что жена его была занята в театре до десяти часов вечера. Теперь было только девять. Что же означали этот шум и музыка?

Он тихонько прокрался вверх по лестнице и прошел по коридору к дверям зала, откуда доносился шум. Один взгляд убедил его, что вся челядь шумно праздновала его отъезд. В первое мгновение он хотел открыть дверь и войти в зал. Но затем он отдернул руку, готовую нажать дверную ручку.

«Один раз, – подумал он, – их можно простить, и я предпочитаю держать в своем доме веселую прислугу, чем такую, которая ходит с вытянутыми лицами. Пусть их веселье стоит мне даже самых дорогих вин из моего погреба! Кроме того, этот пир прекрасно подходит к моему плану».

Он решительно повернулся, поднялся по лестнице наверх и скрылся в своей спальне. Двери он тщательно закрыл за собой и открыл один из огромных стенных шкафов, в которых хранились его платье и белье. После недолгих поисков он вынул оттуда картонку, заглянул в нее и поставил на место. То же самое он проделал с другой, с третьей, пока наконец не нашел того, что искал. Надпись на крышке картонки красноречиво говорила о ее содержимом. Большими буквами на ней было написано: «Костюмы для маскарада». Хирн поспешно снял крышку и начал рыться в целом ворохе костюмов, валявшихся в большом беспорядке среди париков, фальшивых бород и шляп. Он вынул костюм апаша [1]  [1] Апаш – деклассированный элемент, хулиган, вор.


[Закрыть], выбрал подходящую бороду и кое-как уложил эти вещи в небольшую картонку. Все остальное он положил на место. Взяв картонку под мышку, он бесшумно прокрался мимо пировавшей челяди в свой кабинет.

У него уже не оставалось много времени на размышления. Хотя ключ от письменного стола был у него в кармане, он попробовал открыть один из верхних ящиков ножницами, служившими для разрезания бумаги. Так как это не удавалось ему, он должен был все-таки открыть стол ключом и начал перерывать бумаги, наполнявшие ящик до самого верху. Часть писем и разного рода документы он бросил на пол, другую часть рассыпал по письменному столу, а затем до тех пор ковырял ножницами и ножом для разрезания писем замок открытого ящика, пока не появились следы «насильственного взлома». Уже собираясь уходить, он вдруг остановился и на мгновение задумался, нахмурив лоб, плотно сжав губы. Он взвешивал слова, инстинктивно возникшие в его мыслях: «Следы преступника». Он невольно взглянул на свои руки, затем на пол, и ему показалось, что ясно видна тень, очерчивающая те места на паркете и на письменном столе, к которым прикасались его руки и ноги. Он провел по ним рукой, потом, так как следы не исчезали, он снял подушку с дивана и вытер ею пол. Это было безумие, но следы явно выделялись на прежних местах, как на фотографической пластинке, освещенной солнечными лучами.

– Смешно! – сказал он и провел рукой по глазам. – Симулируешь грабеж, чтобы проучить жалкого хвастунишку, и вдруг переживаешь все психологические симптомы начинающего преступника!

Хирн на мгновение испугался самого себя. Потом он покачал головой и засмеялся, но в тот же момент вздрогнул. Как? Что? Вон тот рыцарь в железных доспехах, который двадцать лет стоял неподвижно у стены, разве этот рыцарь не усмехнулся?

– Черт знает что такое! – холодная дрожь пробежала по его спине. Он хотел отвести глаза. Его тянуло обернуться и взглянуть на рыцаря у противоположной стены, который попал сюда так же, как и первый, из какого-нибудь старинного замка на Рейне. Но его шея, казалось, была парализована. Он не мог повернуть голову. У него было такое чувство, как будто к шее плотно прижали лезвие меча, он ощущал прикосновение холодной стали.

Он попробовал повернуть голову в другую сторону, и это ему наконец удалось, но движение вышло механическим, как у заводной куклы. Он чувствовал то, что делал, но его воля не принимала в этом никакого участия. Он снова повернул голову. Руки рыцаря свисали вниз, как всегда, его ноги, обутые в железо, стояли неподвижно. Что-то заставляло Хирна смотреть не отрываясь на эти ноги и руки. Наконец оцепенение покинуло его. Он почувствовал, как задвигались его собственные руки и ноги и вдруг очутились в доспехах рыцаря. Холодный металл туго сжимал его конечности. Рыцарь стоял неподвижно, смотрел на него и смеялся. Он поднял ногу и опустил ее на пол. Раздался стук, как будто тяжелый кусок свинца упал на паркет. Ясно отпечатался след железной ноги на паркете. Он поднял руку и сжал ее в кулак: железо заскрипело, когда согнулись пальцы. Он провел рукой по письменному столу. На полированном дереве появился широкий оттиск тяжелых пальцев.

Тогда Хирн тоже рассмеялся. Он взял с письменного стола песочницу с песком для просушки чернил и высыпал песок на стол и на паркет. Своими железными руками и ногами он разбросал песок во все стороны, а затем сбросил на пол и песочницу, как будто валявшиеся всюду бумаги случайно опрокинули и увлекли ее за собой. Тогда он снял с рук и ног железные доспехи, надел их снова на рыцаря, приветливо кивнул ему головой и, взяв картонку, вышел из комнаты,

– Черт знает что такое! – сказал Хирн, когда прикрыл дверь и очутился в коридоре. – Много непонятного творится на земле… – Но он не довел своей мысли до конца, отряхнулся, как будто хотел сбросить с себя тяжесть пережитого и сказал: – Ну, чего там! Это виноваты мои нервы. Галлюцинации, и только! Я все обдумал и действовал последовательно. Что я взволнован, это вполне понятно. Наоборот, если бы я оставался хладнокровным и сохранил душевное равновесие, я был бы отъявленным преступником, а не любителем. – Он посмотрел на часы, через тридцать минут отходит поезд.

Из плохо прикрытой картонки высовывалась кепка, которая принадлежала к костюму апаша. Хирн собирался получше спрятать ее, так как для нее было достаточно места в картонке. Но что-то удерживало его, какое-то непонятное внутреннее сопротивление. Хирн не верил случайностям. Он знал, что только несовершенство людей было причиной того, что тысячи и тысячи вопросов не находили объяснения. Каждый воображал, что много понимает, каждый говорил о высоких материях, но в конце концов ответ был один: не знаем и не будем знать.

Было гораздо разумнее сознаться самому себе, что ничего не смыслишь в таких вещах, и положиться на свой инстинкт. Поэтому Хирн не захотел втиснуть кепку обратно в картонку, которая выглядывала оттуда. Наоборот, он вытащил ее, посмотрел на нее, хитро улыбнулся и небрежно бросил на лестницу.

Затем он осторожно открыл входную дверь, вышел и снова закрыл ее за собой. Когда он пробирался вдоль дома к выходу в сад, он натолкнулся в темноте на открытое окно. Невольным движением он схватился левой рукой за лоб, а правой толкнул окно, чтобы его закрыть. Картонка упала на землю, а окно, которое было закреплено на предохранительных крючках, не поддалось толчку. Когда он нагнулся, чтобы поднять картонку, до него ясно донесся шум и крики веселившейся прислуги.

С молниеносной быстротой он сообразил, что есть какая-то связь между картонкой и окном. Он освободил крючки, прикрыл окно и с размаху ударил картонкой по стеклу. С оглушительным звоном посыпались осколки на каменные плиты прихожей.

В столовой перепуганная прислуга вскочила со своих мест. Бледные от страха они стояли вокруг накрытого стола и смотрели друг на друга. Раньше всех пришла в себя Фифи, кокетливая камеристка. Она повернула голову к дверям, голова соседа сделала такое же движение, и вскоре все уставились на тяжелые дубовые двери. Чувство, что сейчас совершится что-то необычайное, овладело всеми. Но никто не двигался, никто не произнес ни слова. Наконец Фифи осторожно приблизилась к дверям. Остальные гуськом последовали за ней. Она положила руку на ручку двери, медленно нажала ее и толкнула тяжелую дверь. Затем она просунула голову, повернула ее направо и налево и сделала шаг вперед. Ее ближайший сосед последовал за ней, и таким образом они все, затаив дыхание, стали бесшумно продвигаться длинной вереницей вперед в прихожую. Из дверей столовой падал электрический свет на эту цепь людей, скользивших как привидения. По выложенным кафелем стенам ползли неестественно тонкие и высокие тени.

Тогда Хирн, который стоял в темноте и отчетливо видел эту странную процессию, выхватил из кармана шубы револьвер. Он выстрелил в воздух и увидел, как цепь заколебалась. Некоторые от испуга упали, другие опустились на колени. Фифи перекрестилась… Хирн быстро побежал по саду, перебежал улицу, сел в автомобиль и поехал в клуб. В клуб он вошел тем же путем, которым вышел оттуда.

На этот раз он тоже не разделся. Наоборот, он высоко поднял свой широкий меховой воротник и надвинул шапку глубже на лицо. Затем он спокойно вошел в маленький зал, в котором Пино, окруженный своими друзьями, как раз заканчивал свой хвастливый и самонадеянный рассказ.

Между тем прислуга доктора Хирна несколько пришла в себя от испуга. Сначала они помогли друг другу встать, затем поднялись по лестнице наверх и обыскали весь дом. Когда они пошли в комнату своего хозяина, они широко открыли глаза и всплеснули руками. Указывая на письменный стол, они наперебой закричали: «Грабеж!»

Затем они стали беспомощно и растерянно переглядываться. Наконец Фифи, разбитная камеристка, приложила свой нежный пальчик ко лбу и, сложив губки бантиком, сказала:

– Я знаю, что делать!

Все повернулись к ней, и она продолжала:

– Барин хотел до отъезда заехать в клуб. Может быть, он еще там. Позвоним ему по телефону!

Она подошла к письменному столу, сняла трубку и защебетала в аппарат.

Хирн поспешно подошел к своим друзьям. Голос его звучал хрипло и неуверенно, когда он сказал:

– Друзья мои, я еду в Копенгаген и перед отъездом хотел вам всем еще раз пожать руку!

– Надолго едешь? – спросили его.

– Через неделю я буду обратно, – ответил Хирн.

Ему представили Пино, знаменитого сыщика. Хирн сощурил глаза и еще глубже спрятался в свою мягкую шубу.

– Очень рад, – сипло пробормотал он.

Пино, всецело поглощенный своим успехом, старался произвести на него впечатление. Он вытянулся, откинул голову назад и еле взглянул на Хирна. Слуга позвал Хирна к телефону.

– Кто? – спросил Хирн и отошел от Пино.

– Из дома, – ответил слуга.

– Пойди ты! – попросил он одного из своих друзей. – Вероятно, это какие-нибудь пустяки.

Хирн стоял спиной к Пино, когда его приятель в страшном волнении прибежал после телефонного разговора обратно в зал. Еще издали он кричал:

– Хирн! У тебя в доме побывали воры! Хирн изобразил отчаяние.

– Что мне теперь делать? – воскликнул он. – Наверное, проследили, что я уезжал из дома с чемоданами. Теперь, когда грабитель узнал, что я уехал, он будет посещать мой дом каждый день.

Все призадумались.

– При таких обстоятельствах я не решаюсь уехать.

– Но как быть? – сказали друзья.

– Да, если бы нашелся такой человек, который сумел бы справиться с этим негодяем! Но это должен быть мастер своего дела.

Все головы повернулись в сторону Пино, который при этих словах гордо выпрямился. Улыбаясь с сознанием собственного достоинства, он посмотрел на Хирна, стоявшего к нему спиной.

– К сожалению, наши сыщики именуют себя «великими мастерами» только на своих визитных карточках, – продолжал Хирн.

Все стали возражать ему и указали на Пино. Тот воскликнул звонким голосом:

– Можете спокойно ехать! Когда вы через неделю вернетесь, я представлю вам вора.

Хирн покачал головой и недоверчиво улыбнулся.

– Мне приятно это слышать, но я этому не верю.

Не только Пино, но и все остальные, еще так недавно преклонявшиеся перед ним, приняли слова Хирна, как оскорбление. Пино отступил на шаг и гордо произнес:

– Я никому себя не навязываю.

– Кто хочет держать со мной пари? – воскликнул Хирн.

Какой-то господин схватил Пино за руку и отвел его на эстраду к окну. Это был тот самый господин, у которого во время повествования Пино выпал из рук стакан виски, чего он в своем увлечении даже не заметил, и который затем спрятался в кресло, когда Пино вместо револьвера вытащил из кармана «вечное перо». С эстрады он торжественно заявил:

– Я держу пари на сто пятьдесят тысяч марок, что Пино в течение недели задержит вора и после твоего возвращения представит его тебе.

Все отошли в сторону. Хирн подошел к этому господину, который торжественно протянул ему руку.

– Согласен! – сказал Хирн, и они ударили по рукам. Затем Хирн поспешно удалился, оставив Пино и всю компанию в большом волнении. На этот раз Хирн вышел через парадный вход. Внизу его с нетерпением ожидал Петер, беспрерывно поглядывавший на часы.

– Господин доктор, через десять с половиной минут отходит наш поезд.

– Я знаю, – ответил Хирн и поспешно вскочил в автомобиль. – Пусть шофер гонит вовсю!

Автомобиль остановился у Штеттинского вокзала. Петер открыл дверцу, и Хирн быстро вышел.

– Отправьте багаж в Копенгаген! – крикнул он громко и поспешил к кассе.

– Есть ли вагоны третьего класса в поезде на Копенгаген? – спросил он чиновника.

– Нет.

– Тогда вы поедете во втором! – крикнул он Петеpy. – Значит, один билет первого класса, один – второго.

Петер удивился, что доктор Хирн против обыкновения говорит так громко, что окружающая публика обратила на них внимание.

– Да, вот что, – сказал он, заметив по дороге вокзального швейцара, – чуть было не забыл! – Он достал свое «вечное перо» и кусок бумаги и набросал телеграмму:

«Датскому Пароходному Обществу. Копенгаген. Заказываю на завтра парусную яхту. Направление – Ставангер.

Доктор Хирн».

Петер хотел сдать телеграмму, но Хирн сделал отрицательный жест рукой и обратился к швейцару:

– Может быть, вы будете так добры? – спросил он и протянул ему телеграмму. – Это будет стоить одну марку и восемьдесят пфеннигов. Вот вам три марки.

Швейцар поклонился и обещал тотчас же сдать телеграмму. Затем Хирн и Петер поднялись по лестнице и прошли через перронный контроль.

– Где стоит поезд на Копенгаген? – спросил Хирн, хотя это было ясно написано на дощечке. Чиновник указал ему поезд.

– Спальный вагон номер одиннадцать, место пятое! – крикнул доктор Хирн Петеру. Петер, несший чемодан Хирна, влез в вагон. Он хотел положить чемодан в сетку, когда Хирн очутился перед ним.

Хирн старательно прикрыл за собой дверь и велел ему сесть на приготовленную уже постель. Затем он вплотную подошел к нему и сказал коротко и решительно:

– Раздевайтесь!

– Как… что… я?

– Живо!

И в то время, как Петер удивленно и растерянно начал раздеваться, Хирн продолжал:

– Вы поедете без меня. И поедете, как доктор Хирн.

– Я… я… должен…

Не обращая внимания на растерянность Петера, Хирн открыл один из чемоданов, достал оттуда костюм и продолжал:

– Вот это вы наденете!

Петер исполнил приказание и с лицом, изображавшим полнейшее изумление, натянул на себя брюки доктора Хирна. Хирн подал ему пиджак и жилет. Петер беспрекословно надел их.

– В Копенгагене вы наймете себе лакея. Вы будете вести себя так, как обыкновенно веду себя я. Мои чемоданы в вашем распоряжении. – Затем Хирн снял свою шубу и надел на Петера, который ничего не соображал и никак не мог решить, происходит ли все это во сне или наяву. – Сидит, как на заказ! – заметил Хирн.

– Я должен в этом…

Хирн не дал ему договорить.

– Посмотрите, что у вас в правом боковом кармане! – приказал Хирн. – Петер послушался и вынул из кармана бумажник, который он протянул Хирну. – Нет, бумажник остается у вас! – решил Хирн. – Вы найдете там все, что вам нужно. Из Копенгагена вы протелеграфируете моей жене: «Остановился Метрополь-отель, возвращусь пятницу вечером 10 часов 32, Лэртский вокзал. Сердечный привет. Хирн». Это все, что вам придется сделать.

Петер беспомощно кивнул головой.

– В день вашего отъезда вы закажете у фирмы «Конс и К^о» живого тюленя, которого вам доставят в гостиницу.

Несмотря на господскую шубу, по спине Петера пробежал неприятный холодок.

– Тюленя вы сдадите в багаж на Берлин. У Петера потемнело в глазах.

– Ведите себя, как благовоспитанный человек, и окажитесь достойным моего имени! До пятницы вечером вы останетесь в Копенгагене. Затем вы отпустите своего лакея и поедете домой через Варнемюнде. В субботу вечером в 10 часов 32 минуты я вас встречу на вокзале. Если вы не вернетесь вовремя или будете по дороге делать глупости, будете уволены.

– Но… я…

– Без возражений! Вам ничего не придется делать, всего только восемь дней держать себя точно так, как держал бы себя я. Ведь вы знакомы уже больше десяти лет с моими привычками. Ешьте и пейте, что и сколько вам захочется, но только не заводите по возможности никаких знакомств. В моем бумажнике вы найдете четыре тысячи крон. Это больше, того, что можно израсходовать за восемь дней.