Текст книги "Ноты души"

В День Победы

 
На Красной площади парад, а я пришёл к могиле деда.
Вдруг где-то прошипел снаряд, и рядом взорвалась… Победа.
Вокруг меня шёл жаркий бой, а дед прикрыл меня собою.
Издал горящий «мессер» вой, пули свистят над головою…
Поднялся дед и все бойцы – и на врага пошли в атаку.
За Русь сражались храбрецы, кидаясь в штыковую драку.
Высотка взята. Ранен дед. Над ним склонилась санитарка.
А я кричу: «Всё это бред!» Но рядом трупы и землянка.
И зашептал мне хрипло дед, обняв нераненой рукою:
– Россия вышла из побед, врагов поставив над собою.
Мы кровь отдали за страну, а вы склонились пред врагами!
Так проиграли мы войну сегодня – вашими делами.
Как вы посмели нас предать! Иль мы за Русь не погибали?
Как вор посмел у вас отнять то, что трудом мы создавали?
Верните же победу нам, вернув России власть народа.
Зачем же терпите вы срам, когда врагов совсем не много?
Дед посмотрел в мои глаза. С последним вздохом улыбнулся.
Осталась там моя слеза, а я с войны домой вернулся.
 

Героям Южной Осетии

 
Ты хулиганил во дворе,
Гонял в футбол, любил девчонку.
И школа помнит о тебе —
Смелого скромного мальчонку.
Ты повзрослел и жил как все,
Мечтая, строя, помогая…
Но вот беда в твоей стране
В дома влетела, полыхая.
И ты взял в руки автомат.
Так поступает воин Света.
И сердцем слышал, как снаряд
Опять убил старушку где-то.
Душа печалилась твоя,
Что гибнут женщины и дети.
Таким, как ты, благодаря
Рвались предательские сети.
И ты погиб, сражённый Тьмой.
Но одолел дорогу к Свету.
И все погибшие с тобой
Не проиграли битву эту.
Вы победили на войне.
Мы не забудем вас, ребята.
Свобода куплена стране
Кровью отважного солдата.
 

Последний бой

 
Вертушка сбита. Нет подмоги.
Окружены. Не сделать ноги.
Зажат отряд.
На островке в песчаном море,
Как по мишеням на заборе,
Палят в солдат.
Но вот тела друзей убитых,
Обильно кровушкой политых,
Живым – стена.
Душманы прут к воротам рая,
Тела под солнцем оставляя.
Идёт война.
В последний раз воды напиться,
Самое время помолиться.
Покинул страх.
Рожок к рожку, одна граната,
Над смертью скалятся ребята.
Душа не прах.
Кровь чует крокодил Афгана.
Ждёт пир голодного варана.
Не в первый раз…
Мне не забыть, мои братишки,
Как погибали вы, мальчишки.
Я пью за вас.
 

Я рос средь псов

 
Я рос средь псов – ничтожно мерзким
И унизительно пустым.
Не потому ли был я дерзким,
С мировоззрением простым?
Не оттого ли, добивая
Себе подобного в бою,
Зверел, когда тот, умирая,
Пытался жизнь убить мою?
Не потому ль я одинокий,
Что расстрелял свои года?
Словно облезлый волк убогий,
Скуля, идущий в никуда…
Лишь средь барханов подыхая,
Испив из раны свою кровь,
Мне вспомнились и мать седая,
И дом, и первая любовь…
 

Насморк силы

 
В плену у суеты сжигая свои годы,
Плутая средь надежд, мечтою обуян,
Из клетки бытия взираю на просторы,
И мирозданья плеск доносит океан.
К рожденью своему никак я не причастен.
Прости меня, мой Бог, – зачем же я живу?
Ведь, видя высоту, над цепью же не властен,
Которая влечёт меня на глубину.
 

«Курск»

 
Не сохнут слёзы матерей, сто восемнадцать сыновей —
На дне!
Один другого удалей, с мечтами юности своей —
В огне!
Молчит подлодка, связи нет, но и в молчании ответ —
Беда!
Бездушье пряча за секрет, не знает генералитет
Стыда!
В отсеках властвует вода, глядят с упрёком в никуда
Тела!
Среди оставшихся в живых надежда, что поднимут их,
Была!
«Мы живы! Это не конец!..» Стук о металл – как пульс сердец
Своих!
Нас ждали, уходя, они. Мне разговор доносят сны
Двоих.
Сказал матрос: «Сейчас умру, станет труднее одному,
Держись.
Что может, делает страна, верю, спасёт тебя она,
Дождись.
Как погибали, передай, Богу о нас напоминай,
Молись.
Будь моей матери как сын, у ней ведь только я один.
Клянись».
И отвечал ему другой отважный воин молодой:
«Дождусь».
Он, умирая, утешал, с последним выдохом сказал:
«Клянусь».
 

Дикий Запад

 
Краснокожих – миллионы, первозданные законы,
Правый – прав.
Им неведомы измены, их защита – копья, стрелы,
Томагавк.
Тлеет труп аборигена. Атрибуты джентльмена —
Фрак и трость.
Дама ножкой травку бреет, под качелями белеет
Чья-то кость.
В кандалах, кнутом по телу, загоняют на галеру.
Мольбы прочь!
Чёрный цвет лишает права, морякам в пути забава
Чья-то дочь.
Люк задраен, нет просвета, перед дулом пистолета
Не взломать.
Плач детей не слышат в рубке, там насилуют ублюдки
Чью-то мать.
Серб девчонку спас от немца, она – пулю ему в сердце,
Словно зверь.
Стонут жители Афгана, и Ирака, и Ирана…
От потерь.
Бьются русский и чеченец, Каспий – соска, кто младенец —
Не секрет.
Травит тот, кто не дерётся, в Вашингтоне кровь не льётся
На паркет.
Далеко за океаном с лицемерием по странам
Сеешь ложь.
Кто тебе не продаётся, с совестью не расстаётся —
Тот не гож.
Свой народ ведёшь обманом, он является тараном,
Грех на нём.
Перед ним и миром кайся, жить в согласии старайся,
Белый дом.
 

11 сентября

 
Этажи заполняли, улыбались, кивали,
Погружала работа в дела.
Отвечали, писали, сомневались, решали
Высоко, над полётом орла.
 
 
В стёклах смерть отражалась, со спины подбиралась,
Ускоряла, зловещая, ход,
У окна улыбалась та, в ком жизнь зарождалась —
От любви долгожданный плод.
 
 
Ей в огне не страдалось, время рядом промчалось,
Мимо пламени, на небосвод,
Не ушла – задержалась, над землёй разрыдалась
У святых неземных ворот.
 
 
Знал пожарник, сгорая, что у самого края,
Но оставить в беде не мог.
Жизнь чужую спасая, сам в огне погибая,
Он исполнил последний долг.
 
 
Тени тысяч, взлетая, вновь себя обретая,
Как и мы, испытали шок.
В сон мой дама седая приходила, рыдая, —
Автор этих тяжёлых строк.
 
 
Души нас облетали, навещали, страдали,
Когда плакали наши сердца.
Все обиды прощали, мы тогда ощущали,
Как их губы касались лица.
 
 
Рядом ангелы ждали…
 

Перекройка

 
Все вокруг стали вдруг говорить, выступать.
Маскарад разрешён, кто есть кто, не понять.
Лис в орлином наряде уже не узнать.
В общем гуле орлов нелегко услыхать.
Кур орлы, надрываясь, вразумляют, как жить.
Не советуют с лисами курам дружить.
Всё твердят им: «Вас лисы дурачат опять.
Вы нужны им затем, чтобы вас поедать».
Но лиса за лисой занимают престол.
И по-прежнему кур подают им на стол.
В поле много дорог, лозунг каждой лисы
Обещает к зерну кур слепых привести.
Убеждали не раз… Ныне вера не та.
Несёт явную ложь аферистка лиса.
Но случись курам стать под знамёна орла —
Не взлететь им тогда от орлов, со стола.
 
 
Нет стремлений у кур друг за друга стоять.
И грызёт их лиса, и орлам их клевать.
Петухи стерегут лишь свои потроха.
И поют про камыш да стучат гопака.
 

Страх

 
Снежинок рой в фонарном свете,
Переплетаясь ветерком,
В замысловатом пируэте
Несётся биться со стеклом.
Холоп Василий у кареты,
Достав понюшку табака,
Глядит сквозь окна на портреты,
Заждавшись князя-дурака.
Мужик задумался о жизни —
О благородных и рабах,
О кандалах в своей отчизне
И о предательствах в церквях.
Он не поймёт свою Россию,
Где люд меняют на собак,
Где дочь его, Анастасию,
Вправе насиловать казак…
Холоп задумался усердно
О том, как смуту затевать.
Коню на ухо шепчет нервно,
Что на царя ему плевать.
Сказав такое – испугался,
Перекрестился впопыхах
И ещё долго озирался,
Себя укутывая в страх.
 

Вина

 
Луна зажата облаками,
А звёзды малыми горстями
Совсем не освещают ночь,
И ветер гонит князя прочь.
 
 
Вдали слышны раскаты грома,
Туда, чрез реку, у излома
Сей путник раненый спешил,
Теряя кровь последних сил.
 
 
Там у окна в слезах печали
Его жена с младенцем ждали
Средь подступающих воров,
На их позарившихся кров.
 
 
А воин, тяжело ступая,
С трудом дорогу сокращая,
Вооружённых застаёт
Врагов у городских ворот.
 
 
Колен храбрец не преклонил,
Сражённый к Богу уходил.
Осталась с красною чумой
Слепая Русь с её виной.
 

Бал

 
«Слова… Да разве в них надежда вниманье Ваше обратить?
Когда в поэзии невежда – моей ли строчкой впечатлить?
Быть может, лёгкую улыбку навеет смелое письмо.
Но не сердитесь за попытку, от сердца послано оно…»
Стих не закончен. Взор туманный застыл в раздумье над письмом.
Не явят мысли слог желанный, тоска не тупится вином.
Любовью одурманен Гуров. Таким его находит друг.
То был повеса, князь Сокуров, далёкий от душевных мук.
Он о виновнице печали давно прознал, с нею знаком.
Его заслуженно считали в делах амурных знатоком.
Зовёт к Флоренским тотчас ехать. Бал-маскарад даёт их дом.
Она уж там, ей страсть поведать можно не в облике своём.
Влюблённым принято решенье, и вскоре оба предстают
На том балу, в разгар веселья, где маски лиц не выдают.
Пред ними зал весьма роскошный, залитый светом хрусталя.
Паркетный пол с рисунком сложным сияет блеском янтаря.
Резная бронза держит свечи, на окнах – бархатный убор,
И у картин смолкают речи, завидев древности укор.
Взбивая клавишами ноты, маэстро пальцы разминал.
Шутили гости без заботы. Контраст костюмов занимал.
Но вот вокал негромкий, вольный привлёк к себе, заворожил,
Пресёк беседы голос томный и шумный смех остановил.
– Она… – невольно молвит Гуров, за маской пряча пылкий взор.
Тронул плечо его Сокуров, тем пресекая разговор…
Была ответная любовь, перчатка – вызовом к дуэли.
И пролилась, возможно, кровь дорожкой к вдовиной постели.
Скучнее нет банальных тем, как то и флирт, эпох сравнение.
Я бросил взгляд назад затем, чтоб обернуться на мгновение.
А за навеянный сюжет, пусть не хватило на поэму,
Я на могилу прошлых лет пролил куплетом хризантему.
 

Школа

 
Добро и зло на всей планете.
Она нам – школа, мы тут – дети.
Нам Свет и Тьма преподают
Через страдания и труд.
И вновь родишься и умрёшь.
И в сотый раз сюда придёшь,
Пока не вырастет душа,
Остатки тьмы в себе круша.
И ты поймёшь, что не вернёшься.
С собой и память не возьмёшь.
В другое тело обернёшься,
В другую школу перейдёшь.
Где нет гордыни и разврата,
Болезни, подлости, войны…
Где ложью правда не распята
И на ошибках нет вины.
Зависнешь над землёю этой.
Нас, несмышлёнышей, простишь.
Всплакнёшь над матерью планетой
И на другую улетишь.
 

Молитва

 
Спасибо, Бог, за жизнь мою, за муки и за стыд,
За то, что даришь чистоту, когда душа болит.
За то, что к Свету нас ведёшь не лёгкою тропой,
За то, что дети мы Твои, любимые Тобой.
 
 
Тебе подвластна сила тьмы, окутанная мглой.
Кого-то темень Сатаны уводит за собой.
Кого-то в Свет ведёт любовь, когда растёт душа.
А в ком-то – молодая кровь с душою малыша.
 
 
Ты право выбора нам дал – расти или пропасть.
Свой вечный свет кто-то отдал за временную власть.
Другой соблазны одолел, свой охраняя путь,
И в смерть душою улетел – пред жизнью отдохнуть.
 
 
Я не прошу Тебя, Отец, в молитвах ни о чём.
Прося, не ведает глупец, что спорит он с Творцом.
Иной за рай торгует жизнь без явного греха,
Пытаясь Бога обмануть душою сопляка.
 
 
И я – пока ещё дурак, и суть моя слаба.
Но пред Тобою я смирен не в качестве раба.
И счастлив, что могу вот так с Отцом поговорить,
С тех пор, когда сумел Тебя, Всевышний, полюбить.
 

Москва

 
Лес стекла и бетона, гул спешащих машин,
Иностранным туристам – королевство витрин.
Заражён город властью аферистов, дельцов.
Всё захвачено пастью кумовства подлецов.
На окраины гонят коренных москвичей.
Все престижные зоны – под ноги чертей.
Покидают столицу теплота и уют,
И счастливые лица все куда-то уйдут.
Строят новый Манхэттен, а не царственный град.
Над проектом склонился бизнесмен-бюрократ.
 

Встреча миров

Дождь хрустел по листьям, травам и, стекая по канавам, бег свой останавливал в пруду.

Видно было из окошка, как промокшая дорожка пузырится воздухом в саду.

Тут внезапно гром раздался. Я невольно в кресло вжался, шар увидев с кисточкой огня.

Блеклым светом освещая, жар собою источая, он как бы рассматривал меня.

Шар на столик приземлился, на две части развалился, и по трапу вышел космонавт.

Ростом рюмки чуть повыше и с антенною на крыше, а в руках трёхпалых – автомат.

Я, конечно, сразу сдался. Шарить кочергу старался, скалил зубы, мол, ужасно рад.

А он мне «привет» гундосит и принять подарок просит – подаёт в ладошку агрегат.

И скажу без лишних строчек, оказался тот комочек чудо-лампой в триста киловатт.

Всё мгновенно осветилось. Вот тогда мне и открылось, что богатый этот Хасбулат.

Я с ним сразу подружился. Да и он не устранился, когда наливал ему пять грамм.

Он лакнул разок с напёрстка, и пошла со рта известка – видно, ему спирт не по зубам.

Космонавт пока валялся, шар понять я попытался: ковырял отвёрткой и ножом.

Но корабль не поддался, я в отсеки не пробрался, хоть лупил тяжёлым утюгом.

Час спустя пилот очнулся, извинился, улыбнулся. Ну, понятно – я не виноват.

Стали проще мы общаться, именами представляться, имя сложное, я звал его – Марат.

Он мне плёл про мироздания, про планетные создания, рассказал, как счастлив их народ.

Что жить вежливо стремятся и подвохов не боятся. И как ходят задом наперёд.

Я послушал, прослезился, их порядкам умилился, но и думаю про ламповый проект.

И пока чудак не смылся, я удачно изловчился, затолкав его в коробку от конфет.

Он молчал, не унижался. Я немного поломался – мне, мол, неудобно, то да сё…

Но потом сказал открыто, что отдам его корыто, если даст мне лампочек ещё.

Но прохвост не зря томился – со своими созвонился, и влетели шарики, жужжа.

Своего освободили, хором морду мне набили. Думал, слопают без вилки и ножа.

Слава богу, жив остался. Видно, вкусным не казался. Улетели, надо мною покружив.

Лишь Марат чуть задержался, извинился и расстался, лампочку с собою прихватив.

Мгновенье лет назад

 
Мгновенье лет назад старик родился.
Учился говорить, ходить, влюбился,
Мечтал, растил детей, молился Богу…
Жизнь проживал, дряхлея понемногу.
Рождался – то арабом, то евреем,
То русским… Королём был и плебеем.
Теперь он умирает африканцем —
И вновь родится, может быть, испанцем.
Был он попом, муллой, рабаем, ламой…
Но каждый раз извилиной упрямой
Ученье чтил лишь своего народа —
Как масть, где человечество – колода.
Когда-нибудь найдёт он в сердце Бога
И братом назовёт себе любого.
Тогда и отворятся двери рая
Из нашего убогого сарая.
 

Чудак улётный

 
Из волшебных компонентов
Смастерив себе ракету аномально,
Биллионы километров
За секунду пролетаю виртуально.
 
 
Миллиарды лет полёта
По прямой, без остановки, во Вселенной.
Очень трудная работа —
Поиск финиша у вечности нетленной.
 
 
Полетав ещё немного —
Двести двадцать пять веков, проголодался.
Так закончилась дорога.
Развернулся и к Земле своей помчался.
 
 
Но зато теперь я дока.
Знаю – нет у мира стенки и начала.
От меня жене морока —
Тащит в дом меня бухого от причала.
 

В далёком мире, рядом с нами

 
Июньским днем, в мороз трескучий,
Закинув сеть в море песка,
Решил я выловить кита,
Заметив хвост его могучий.
Вот кит забился ошалело,
Его я с дерева трушу,
Помочь товарищей прошу,
И дружно принялись за дело.
Как вдруг на палубе моей
Враг вероломный появился.
С Наполеоном я сразился,
И треск стоял моих костей.
В плечо моё шприцом вонзили.
Я вмиг сознанье потерял.
Не помню, как и в плен попал,
Где меня вскоре допросили.
Допрос вёл явно сумасшедший.
Кита он лампочкой назвал.
Зачем трясли, меня пытал.
Видать, давно дурак потешный…
Бежал я с каторги к своим,
И вновь моя палата в сборе.
Мы отплываем вскоре в море,
Где ратный подвиг сотворим!
 

Болтливый покойник

 
Болезнь скрутила, одолела.
Я умер, убран, во гробу.
Родня, всплакнув, на моё тело
Роняет редкую слезу.
Я им не горькая утрата,
С любовью искренней не жил.
Мне, чуждому, скупая плата,
Коль ими я не дорожил.
Не ведают, со мной прощаясь,
Что всё я вижу наяву.
Себя, уже не удивляясь,
Узрел бездыханным в гробу.
Уж торопливо гвозди вбиты,
Стучат прощальные комки,
Портрет с табличкою прибиты,
И крест украсили венки.
А вот во Свете изъявлённый
Ведёт меня, внося покой.
Я вижу рай непревзойдённый…
О суд, будь милостив со мной.
 

В поле

 
Толкает плуг коня жестоко,
Взрыхляя поле глубоко.
О, как работать не охота,
Когда прохлада далеко.
Дехканин еле поспевает.
Плуг его тянет за собой.
А он в фонтазию сбегает,
К своей невесте молодой.
И вновь ему запели птички,
И в теле – лёгкость и покой.
Из бурдюка испил водички,
Вбирая влагу бородой.
Коню в мешочке угощение:
Жуёт авганку жеребец.
Теперь работа – развлечение,
И даже пекло – леденец.
Мужик склонился, засыпая,
Не замечая мух и зной.
А плуг, его не отпуская,
Влечёт устало за собой.
 

О фразе «хочу поделиться своей радостью»

Сидят супруги на диване унылые. Его с работы уволили, от неё любовник ушёл. Кредит платить нечем, единственная корова с вором ускакала, дочь вышла замуж за Светку… Короче, проблема на проблеме. Тут раздаётся телефонный звонок от родственника, который хочет поделиться с ними своей радостью. Он выиграл сто миллионов!

Унылые ему, мол мы рады за тебя и как ты собираешься поделиться с нами своей радостью -?

– Я вам фотографии пришлю с бермудов…

Фуршет

 
Прекрасна власть на фоне яхт, дворцов, невиданных часов, икры, кальмаров…
Склонилась сотня генералов, собою охраняя масть, как зубы обрамляют пасть.
Фуршет в разгаре. Десять проституток вносят вино, салаты, уток…
Вампиры пьют от недр соки, в эфире ложь, разврат и склоки.
Был на банкете и народ под видом жирных депутатов, и горстка СМИ-дегенератов, и зарубежный важный плут. Его Хозяином зовут.
Галдят за дверью либерасты. Потуги оных не напрасны.
Кинут бутыль им вискаря от самого поводыря.
А в это время зреет смута. Внучка Чапаева, Анюта, старушек двадцать подняла
и за собою повела. Стояли насмерть, как солдаты. Одно оружие – плакаты.
Но час спустя мусоровоз восставших с площади увёз.
Терпят прохвостов миллионы. Терпеть бесовский поп велел.
Дворцы терять он не хотел. Жрёт на фуршете шампиньоны.
Сыны отечества забыли, как их деды врага громили, как воевали за народ,
Как шли на вражий пулемёт, как строили страну с руин,
Как вёл их Сталин-осетин к великим подвигам труда.
Мораль была так высока, что был единым весь народ, а с ним и армия и флот.
Ныне славян друг с другом травят. Дельцы партийные лукавят, и церковь не идёт в народ,
Который праведника ждёт. А праведник уже явился.
Он в наших душах растворился и шепчет совестью для нас, что мало времени у нас.
Настало время нам сплотиться, народам всем объединиться,
Прогнать от рычагов воров и бюрократов-дураков.
Люблю Евангелие я. Люблю Коран. Буддизм прекрасен. А гнев вражды всегда напрасен.
Неужто кто-то не согласен, что путь к Всевышнему один? Для всех народов Он Един.
Голос Творца в любом из нас. К нему дорога – справедливость.
Он одарил любовью нас, чтоб мы взрастили эту милость.
 

Ворам на заметку

 
Однажды в попе антилопы вели беседу две глисты.
Особы были не просты. На свет в тоннеле три версты
Они тащились понемногу, набив котомки на дорогу.
И вот присели отдохнуть, беседой скуку отряхнуть.
Их отличало от других глупых сородичей своих,
Что помнили себя они, когда жизнь прожили людьми.
И удивилась антилопа, когда заговорила попа.
Прислушалась к беседе той. Молвит одна глиста другой:
– Ах, помню, был я президентом и подрабатывал агентом.
Вино лилось в мой рот рекой. Своею дряхлою рукой
страною правил, много грабил, народ войною поубавил…
Но как-то перепил, как лох, прилёг вздремнуть, ну и издох.
Слеза скатилась у другой глисты. Вспомнились звания, высокие посты,
Как генералом быстро стал за то, что Родину продал.
Глисты, меняя ипостаси, мечтают снова стать людьми.
Почти раскаялись они, но долгий путь перерождений
Во всяких низменных творений их души чистит от грехов,
На протяжении веков.
Родиться предстоит в букашку. В конце тоннеля ждут какашку.
И вот они лежат на травке. Вокруг светло и аромат,
И рядом человек в тельняшке, который в чём-то виноват.
Конечно же, матрос не знал, что лезет бывший генерал
В его желудок с языка, не став букашкою пока.
 

Раб подшофе

 
Твой голос, стан, пьянящий взор…
Как будто соткана мечтою.
Неужто сердцу приговор?
Да я ли не в ладу с собою?
Ты вновь танцуешь не со мной.
Я силюсь этого не видеть.
Того, кто говорит с тобой,
Ах, как легко мне ненавидеть!
О сердце, не дури, остынь.
Она – княжна, а я – в неволе.
Скорее грёзу отодвинь,
Не переплыть любовью море!
Но поздно – падает поднос,
Её на танец приглашаю.
Попался нос её в засос,
И торопливо обнимаю…
Плетью изрезана спина.
Пою я визг из нот высоких.
Мерещатся как две она
И пара декольте глубоких.
 

Вор

Проснувшись, Вор, потянушки-потянушки сделав, сунул ноги в тапки и пошлёпал в ванную. Изо рта исходил такой запах, будто вчера следователь нагадил ему в душу.

Сидя на перламутровом, золочёном унитазе, Вор Мурло Скотинович думал о следаке. Удивительно, но ещё встречались честные экземпляры среди ментов. Недобитки, так сказать. Нет, Вор не решал, каким способом изничтожить хама, посмевшего пойти против него, бравируя какими-то статьями Уголовного кодекса. Вору стало жаль капитана. Впервые, но жаль. Раньше честных дураков было больше и их наезды не то что напрягали сильно, но отвлекали от дел. А вот когда таких осталось единицы, то вдруг защемило что-то в душе. Раритет всё-таки, живой отголосок законопослушного времени.

Не всех, но сажали, и могли посадить даже тех, кто не из всех.

– М-да, – произнёс Вор, выходя из душевой кабины размером с комнату.

Проходя мимо храпевшего прокурора, валявшегося между диваном и столиком, Вор пнул его, посмотрел на свою раздетую жену, спящую в обнимку с его любовником, и вышел на балкон. От вчерашнего фуршета слегка ныла голова. Запив весёлую таблетку глотком пива, Мурло глянул вниз.

Внизу в наручниках стоял тот самый следователь РОВД. Рядом с ним прогуливался полковник Глистов.

Вор Скотинович вспомнил, что сам дал указание доставить капитана. Вчера Вору хотелось попинать паршивца, но сейчас…

Мурло Скотинович посмотрел на следака и произнёс полковнику:

– Отпустить дурака. Я его уважаю. Присвоить внеочередное звание и уволить на пенсию.