Текст книги "Вампиры в верованиях и легендах"

Предисловие автора

В предыдущем исследовании под названием «Вампир и иже с ним» я предпринял попытку проследить мрачные предания о вампирах до их истоков, пока они не затеряются в веках далекой древности, потому что эти поразительные и распространенные во всем мире верования существовали еще у первобытных людей. Они играли особенно важную роль в повседневной жизни и обычаях как семьи, так и всего самого дикого туземного племени из самых отдаленных уголков – особенно в погребальных ритуалах. Благодаря, как я думаю, правде, лежащей в их основе, какой бы преувеличенной она ни была по своему выражению и способу передачи и которая, по сути, наполняет предания о вампирах, легенда о них не умерла. Пока человек шел по пути цивилизации, она продолжала существовать, теряя многое из того, что было в ней чудовищного, но сохраняя весь ужас, так как ужас был частью правды.

Я также пытался найти какое-нибудь толкование характерным чертам и действиям вампиров и сформулировать какую-нибудь гипотезу, которая могла бы объяснить эти жуткие явления. В таком трудном и запутанном деле было бы поистине опасно отважиться утверждать, что мои предположения охватывают больше чем несколько хорошо известных и достоверно изложенных случаев вампиризма. Тем не менее я с огромным удовлетворением узнал, что многие серьезные ученые, глубоко изучающие оккультизм, почти полностью согласны с моими утверждениями. И я осмеливаюсь думать, что, возможно, я, по крайней мере, привел какое-то более ясное и подробное разъяснение.

Человеку недалекому, псевдоученому и материалисту, эти таинственные и непостижимые вещи должны, вероятно, казаться старушечьими сказками.

И хотя, безусловно, при записи преданий о вампирах было необходимо, чтобы были приведены различные примеры и случаи вампиризма, они в значительной степени иллюстрировали какой-то отдельный момент и были в некотором смысле случайными. Настоящая книга, которую можно счесть неким дополнением к предыдущей, содержит ряд рассказов о случаях вампиризма в европейских странах. Разумеется, не все эти истории имеют одну и ту же доказательную ценность. Нельзя было пренебречь историями, рассказанными крестьянами, и случайным фольклором. И мы снова встаем перед фактом, что тот или иной случай вампиризма не теряет, а очень быстро и уверенно выигрывает от пересказа. И тогда необходимо различать такие случаи и делать скидку на приукрашивание. И хотя я не изменил ни один текст, я взял за образец правило чрезвычайно критически настроенного, строгого и рассудительного летописца Жана Мабильона, которое состояло в том, чтобы записывать «несомненные факты как бесспорные, ложь – как фальшь, а недостоверные вещи – как сомнительные».

Только самые предвзятые люди будут отрицать, что большое число случаев вампиризма должно считать несомненными фактами.

Даже во многих других рассказах, которые невозможно передать в подробностях, кажется, не вызывает сомнения то, что основные факты – правда, тогда как второстепенные оказались приукрашенными ради красного словца. Такова история о вампире из Кроглин-Грейндж. Господин Чарлз Г. Харпер, который изучал эту местность, уверяет меня, что господин Огастес Хэр был, несомненно, щедр на краски. На самом деле не существует местности под названием Кроглин-Грейндж. Есть Кроглин-Хай-Холл и Лоу-Холл, и последнее название, вероятно, является тем самым местом. Господин Харпер указывает: «Это местечко находится на расстоянии по крайней мере одной мили от церкви, которая была перестроена. На церковном дворе нет никакого надгробия, которое можно было бы благодаря полету фантазии отождествить с тем, что описал господин Хэр». Эти расхождения, конечно, не свидетельствуют против правдивости истории, но следует помнить, что рассказчик, который так смешивает фантазию с фактами ради произведения впечатления, берет на себя большую ответственность. Он открывает путь скептицизму, который будет использован как во благо, так и во зло. Если история рассказывается для того, чтобы вызвать содрогание и нервную дрожь, – хорошо, пусть красной краски будет густой слой. Но пишите заглавие без двусмысленности: за ним последует стародавняя необыкновенная история.

О случаях вампиризма можно сказать, что в наши дни они редкие оккультные феномены. И тем не менее я далеко не уверен в том, что можно обоснованно говорить о том, что сейчас они менее часты, нежели в прошлые века. Ясно одно: дело не в том, что они не происходят, а в том, что их тщательно замалчивают и утаивают. В поле моего зрения попал не один такой случай. В «Оккультном ревю» за январь 1929 г. капитан Дж. А. Хоуп под заглавием «Непреодолимая преграда» рассказывает ужасную историю о вампире. Есть даже вампиры-животные. Все знают про вампиров – летучих мышей. И вскоре после этого газеты опубликовали краткий рассказ о вампире-волке (как предполагают), который по ночам пил кровь овец и даже крупного рогатого скота.

Госпожа Хейес сообщила мне о своей встрече с вампиром, которая произошла с ней десять лет назад. К счастью, в этом случае она не пострадала, возможно, потому, что эта злая сила (хотя и опасная по своему намерению) была старовата и немощна, и у нее не было достаточного запаса той новой энергии, которой она жаждала, чтобы более эффективно, активно и злобно заявить о себе.

Случилось так, что в июне 1918 г. госпожа Хейес снимала небольшой дом в Пенли, на юге графства Девон, неподалеку от Дартмута. Она пишет: «Со мной жила подруга, а так мы были там совершенно одни. Однажды утром мы нашли на паркетном полу в гостиной один-единственный грязный след раздвоенного копыта. Дом и окна в нем были очень малы, так что животное не могло проникнуть внутрь. Точно так же было невозможно, чтобы оно оставило один-единственный след. Мы везде искали второй отпечаток копыта, но безуспешно. На протяжении нескольких ночей у меня было весьма неприятное и пугающее чувство присутствия невидимого, но абсолютно реального существа. Мне не было покоя, пока я не развесила по всему дому чеснок, который выступил в роли амулета. Я прибегла к нему как к последнему средству».

В своей недавно вышедшей книге «Странные происшествия» капитан Гуд написал о «следах дьявола», которые время от времени появлялись на юге Девона. И вполне можно подумать, что призрак в Пенли был вызван дьявольской силой, энергия которой продолжает существовать, и что когда-то ранее сатанисты проживали или собирались в этом месте и проводили свои сатанинские обряды. Но очищение дома при помощи чеснока безошибочно указывает на то, что этот ужас имел определенное вампирическое происхождение. У меня нет сомнений в том, что существует много мест, которые точно так же кишат темными силами, и что время от времени вампир в большей или меньшей степени проявляет себя. Однако точная природа этих проявлений не выявлена, а эти случаи не зафиксированы.

Мне остается только поблагодарить за несколько содержательных предложений и поощрить за горячий интерес тех друзей, которых я упомянул в своем предисловии к книге «Вампир и иже с ним». Я искренне благодарен многим людям, изучающим тайные силы, и великодушным корреспондентам, чьи наилучшие пожелания я высоко ценю и которые к тому же прилагали большие усилия к тому, чтобы предоставить мне ценный и незаурядный материал из своего собственного жизненного опыта.

Благодаря любезному согласию месье Джорджа Бриффо в книгу включена «Веселая черная месса» месье Фернана Хертенбергера. Она была написана для издания La-Bas, опубликованного в сборнике «Книга библиофила» в Париже в 1926 г.

Выражаю свою особую признательность господину Чарлзу Г. Харперу за разрешение воспроизвести в качестве иллюстрации его рисунок Кроглин-Лоу-Холла, который впервые появился в его известном произведении «Дом с привидениями».

Глава 1
Вампиры в Древней Греции и Риме

И хотя можно сказать, что, строго говоря, у греческих и римских авторов нет – возможно, лишь за одним исключением – легенд о вампирах или ссылок на них, согласно самому точному определению этого слова, данному в таких традиционных источниках, как «Международный словарь» Вебстера (Уэбстера) и «Столетний словарь» Уитни, тем не менее часто встречаются туманные упоминания о схожих между собой суевериях, эзотерических обрядах и церемониях, которые, безусловно, доказывают, что вампиризм не был неизвестен в Италии и Греции в древние времена. Вебстер так объясняет слово «вампир»: «Кровососущий призрак ожившего тела умершего человека; душа воскресшего тела умершего человека, которая вышла из могилы и бродит по ночам, сося кровь спящих людей, что приводит к их смерти». Уитни называет вампиром «некое призрачное тело, которое, согласно суевериям, существующим у славян и других народов на землях в нижнем течении Дуная, покидает могилу ночью и поддерживает видимость жизни, сося теплую кровь живых мужчин и женщин, пока они спят. Вампирами становятся умершие колдуны, оборотни, еретики и другие изгои, а также незаконнорожденные отпрыски родителей, которые сами являются незаконнорожденными, а также все те, кого убил вампир».

В верованиях греков и римлян существовали некие страшные и опасные злые духи и сосущие кровь призраки, но особым признаком вампира, согласно славянским преданиям, является оживление мертвого тела, которое наделяется некими мистическими свойствами, такими как неуловимость и временная неразрушимость. В Древнем мире вампиризм был тесно связан с черной магией, и среди приближенных Гекаты, царицы мира призраков (Геката в греческой мифологии первоначально богиня луны, суда и искупления; с V в. до н. э. превращается в покровительницу зла, колдовства, душ умерших. – Ред.), мы находим безобразных и ужасных гоблинов, которых называли enonugec, бесшумных ночных наблюдателей, которые, возможно, имели что-то общее с ужасными «ночными прачками» из бретонской легенды, самыми жестокими, кровожадными и коварными вурдалаками. У Ликофрона есть упоминание о том, что слово enonugec также, по-видимому, означало «спутники» и упоминание о зловещем человеке, в обществе которого они нуждались для сопровождения. Утром и вечером, ночной порой и в ясный полдень призрачная тень всегда была при нем. Время от времени в его ушах отдавался эхом слабый звук шагов. Это присутствие, то незаметное, то ужасающе ощутимое, чувствовалось всегда до тех пор, пока несчастный человек, доведенный до безумия и отчаяния, рано не сходил в могилу.

Другим слугой Гекаты был Мормо, который, будучи изначально омерзительным и опасным какодемоном, превратился в буку, которым пугают маленьких детей. Но самыми мрачными и жестокими изо всей этой свиты были эмпусы, злобные и вредные существа, во многих отношениях странным образом родственные вампиру. Такой отвратительный призрак, который имел обыкновение появляться с головокружительной быстротой в тысяче мерзких обликов, упоминается Аристофаном в «Лягушках» в диалоге между Дионисом и Ксантием, когда они переплывали озеро Акеруса.

А в Ecclesiazusae есть следующий диалог, написанный в 1054–1057 гг.:

«Вторая ведьма. Поди сюда.

Юноша (девушке). Любимая моя, не будь безучастна, смотри: это существо тащит меня!

Вторая ведьма. Это не я, это Закон тащит тебя.

Юноша. Это гнусный вампир в кровавом облачении злится и мучит меня».

Следует отметить, что в этом переводе Бикли Роджерса слово «эмпуса» (в греческом оригинале) на самом деле переводится как «вампир». Возможно, это ближайший по значению эквивалент, хотя всегда следует помнить о том, что вампир – это умерший человек, который на самом деле не умер, а благодаря неким обстоятельствам способен вести ужасную жизнь в облике трупа. Эмпуса был демоном, то есть злым духом, который мог принимать телесный облик, видимый и осязаемый, но который тем не менее не был человеческой плотью и кровью.

Более всего известен и достоверен случай, связанный с эмпусой, который приводит Филострат в «Жизни Аполлония из Тианы» (кн. 4, гл. 25). Обсуждая учеников великого философа, его биограф рассказывает нам:

«Среди них был Менипп, двадцатипятилетний ликиец, наделенный рассудительностью и таким великолепно пропорциональным телосложением, что внешне он напоминал прекрасного атлета. Многие считали, что этого Мениппа любит красивая и изящная чужестранка; говорили, что она богата. Хотя, как оказалось, все это была лишь видимость. Когда однажды он один шел по дороге в Кенхреи (гавань восточнее Коринфа. – Пер.), он встретил женщину-призрак, которая схватила его за руку и заявила, что она давно уже любит его, что она финикийка и живет в окрестностях Коринфа. Она назвала конкретную местность и сказала: „Когда сегодня вечером ты дойдешь до этого места, ты услышишь мой голос, я буду петь. Ты выпьешь вина, которого не пил никогда в своей жизни, и никто тебя не побеспокоит. И мы, два таких прекрасных создания, будем жить вместе“. Юноша согласился на это, так как, хотя он вообще-то и был рьяным философом, он поддался нежной страсти и пришел к ней вечером и в дальнейшем всегда искал ее общества, как своей любимой, потому что еще не понял, что она была просто призраком.

Тогда Аполлоний оглядел Мениппа взглядом скульптора и сделал с него набросок; оглядев его и заметив недостатки, он сказал: „Ты красивый юноша, и за тобой бегают красивые женщины, но в этом случае ты любишь змею, и змея любит тебя“. А когда Менипп выразил удивление, он добавил: „Ведь эта женщина из тех, на которых нельзя жениться. Зачем тебе это? Ты думаешь, что она любит тебя?“ – „Да, – ответил юноша, – потому что она ведет себя так, будто любит меня“. – „И ты женишься на ней?“ – спросил Аполлоний. „Ну да, ведь так прекрасно жениться на женщине, которая любит тебя“. Тогда Аполлоний спросил, когда состоится свадьба. „Наверное, завтра, – сказал юноша, – так как дело не терпит отлагательства“. Аполлоний подождал, когда настал час завтрака в день свадьбы, и, появившись перед только что прибывшими гостями, сказал: „Где же эта изящная девушка, по чьей просьбе вы пришли?“ – „Вот она“, – ответил Менипп и, краснея, приподнялся со своего места. „А кому из вас принадлежит золото и серебро и все остальные украшения праздничного зала?“ – „Ей, – ответил юноша, – потому что мое здесь только это“ – и указал на плащ философа, который был на нем надет.

И Аполлоний сказал: „Вы слышали о садах Тантала, которые и существуют, и нет?“ – „Да, – ответили все. – В стихах Гомера, ведь мы никогда не спускались в Гадес“. – „И таковыми вы должны считать эти украшения, так как это не реальность, а видимость реальности. Пойми правдивость моих слов: твоя прекрасная невеста – вампир, то есть одно из тех существ, которых многие считают чудовищами. Эти существа влюбляются и преданы радостям Афродиты, но особенно они любят плоть человеческих существ. Они с таким удовольствием заманивают в ловушку тех, кого они хотят сожрать на своих пиршествах“. Девушка сказала: „Прекрати свои зловещие речи и уходи“. Она сделала вид, что возмущена услышанным, и, несомненно, собиралась побранить философов и сказать, что они всегда городят чепуху. Но когда золотые кубки и серебро оказались легкими, как воздух, задрожали и исчезли из вида (а разносчики вина, повара и слуги пропали еще до упреков Аполлония), женщина-призрак притворилась, что плачет, и стала умолять его не мучить ее и не заставлять ее признаваться в том, кем она была на самом деле. Но Аполлоний настаивал на своем и не отпускал ее, и тогда она призналась, что она вампир и откармливала Мениппа, прежде чем пожрать его тело, так как она обычно питалась молодыми и красивыми телами, потому что в них течет чистая и сильная кровь. Я так подробно все излагал, потому что было необходимо рассказать эту широко известную историю об Аполлонии. Ведь многие люди знают ее и знают также, что этот случай произошел в центре Эллады. Но они слышали только в общих чертах, что он однажды поймал и победил в Коринфе женщину-вампира, и никогда не слышали ни о том, что она собиралась сделать, ни о том, что Аполлоний сделал это, чтобы спасти Мениппа. Но своим рассказом я обязан Дамису и написанному им произведению».

Эта знаменитая легенда, разумеется, хорошо известна английским читателям из лучшей поэмы Китса «Ламия». В ней он бессознательно или намеренно добавил один-два штриха вампиризма, которых нет в оригинале. Например, когда женщина-вампир в первый раз видит «молодого Ликия из Коринфа», она «теряет голову от любви к нему», что очень сильно напоминает транс, в который впадает жертва вампира. Когда она собирается уйти:

 
Еще мгновенье – с ней бы унеслись
Любви необоримой упованья,
Но он поник без чувств от горького терзанья.
Жестокая, все так же холодна
(Хотя бы тень раскаянья видна
Была в глазах, сверкнувших пылом страсти),
Устами, вновь рожденными для счастья,
В его уста жизнь новую влила –
Ту, что искусно сетью оплела.
 

Поэма заканчивается так:

 
«Змея!» – воскликнул громко… в этот миг
Послышался сердца пронзивший крик –
И ламия исчезла… Упоенье
Ушло от Ликия, и в то ж мгновенье
Угасла жизнь… Друзьями окружен,
Простерт на ложе без движенья он:
И обернули тело в свадебный хитон.[4]4
  Перевод С. Сухарева.


[Закрыть]
 

Возможно, эти предположения совершенно случайны, но нужно признать, что они, по крайней мере, просто поразительны.

К концу III в., когда язычество отчаянно боролось с христианством и предвидело свое поражение, приверженцы старого языческого мира в поиске какой-нибудь выдающейся фигуры, которую они могли бы выдвинуть в качестве соперника Христу, в отчаянии решили сделать им Аполлония, в честь которого, как и в честь многих других богов, возводили храмы и молельни в различных частях Малой Азии, где с болезненной жадностью воспринимались новые объекты поклонения. Затем яростный гонитель христиан Иерокл, который был правителем Вифинии и Египта при императоре Диоклетиане, написал трактат «Любитель правды» («Филалет»). В нем он попытался показать, что философ из Тианы так же мудр и свят, так же способен совершать чудеса и изгонять бесов, как и мессия из Назарета. Разумеется, его труд был чрезвычайно оскорбительным, и с ответом на него выступили многие авторы, особенно Евсебий из Цезареи, «отец истории церкви», который на самом деле мог легко избавиться от своего соперника. Евсебий заявил, что способность Аполлония творить чудеса, вероятно, сильно преувеличена, а то, чего он все-таки достиг, было сделано благодаря черной магии. Существовало предположение – совершенно неоправданное, – что Филострат замышлял свое произведение «Жизнь Аполлония» как яростный протест против Евангелий. Ничто не могло быть дальше от правды, чем это, так как Евсебий особенно указывает на то, что, пока Иерокл издавал свой богохульный трактат, ни один языческий автор даже и не думал выдвигать Аполлония в качестве ровни и соперника Иисусу Христу. Следует также помнить, что первые языческие полемисты богохульно восхваляли других философов в качестве соперников нашего Спасителя. А Лактантий сообщает нам, что было обычным делом, когда люди утверждали, что Аполлоний творил большие чудеса, нежели Христос. Он пишет: «Удивительно, что они забывают упомянуть Апулея (древнеримский писатель II в. н. э. – Пер.), о котором рассказывают самые изумительные истории». Быстро вспоминают, что святой Августин сказал о «Метаморфозах» («Золотой осел») Апулея: «Aut indicauit, aut finxit» (либо автор рассказывает подлинную историю, либо, возможно, это выдумка).

В отношении Мениппа и эмпусы Евсебий замечает: «Юноша был, несомненно, жертвой вселившегося в него злого духа. И он, и эмпуса, и ламия, которая, как говорят, проделывала безумные шутки с Мениппом, были, вероятно, изгнаны из него с помощью более могучего демона».

Любопытную легенду рассказывают о некоем Поликрите, которого Колен де Планси считал либо вампиром, либо великаном-людоедом. В Термоне, Этолия (область на западе Средней Греции. – Пер.), жил когда-то человек по имени Поликрит, которого люди из-за его справедливости и честности назначили правителем своей страны. Этот пост он занимал в течение трех лет, и все о нем были хорошего мнения. И приблизительно в конце этого срока он женился на женщине из Локриды (соседняя с Этолией область Древней Греции, ныне в составе префектур (номов) Этолия и Акарнания и, юго-восточнее, Фокида. – Ред). На четвертую ночь после своего бракосочетания он внезапно умер. Его жена, которая от него понесла, в должный срок стала матерью гермафродита, после чего жрецы и авгуры предрекли, что это рождение двуполого человека предвещает кровопролитную войну между этолийцами и локридянами. И архонты решили, что и мать, и ее ребенок, принесший такое дурное предзнаменование, должны быть сожжены заживо и эта казнь – дабы предотвратить несчастье – должна состояться в пределах Этолии. Был приготовлен костер, но, как только его собрались поджечь, появился сам Поликрит, мертвенно-бледный и страшный, облаченный в длинное черное одеяние в пятнах крови. Все ринулись бежать, но призрак приказал им вернуться без боязни. Страшным голосом он предупредил их, что, если они сожгут его жену и ребенка, ничто не сможет предотвратить самое ужасное. Но, видя, что, несмотря на все увещевания, толпа, испытывавшая благоговейный страх перед своими прорицателями и чародеями, собирается убить ребенка на месте, Поликрит внезапно схватил ребенка, разорвал зубами на куски и начал глотать окровавленные куски мяса. Толпа разразилась ужасными воплями и стала кидать в призрак камни, но он не исчезал до тех пор, пока лишь голова ребенка осталась несожранной. Судьи и старейшины в ужасе громко закричали, что немедленно нужно послать посольство в священные Дельфы, чтобы узнать там значение этих знамений. Голова, однако, внезапно заговорила и напророчила самые страшные несчастья, которые вскоре исполнились. Позже голову выставили на столбе на рыночной площади. Спустя день или два, открыв глаза, сверкавшие яростью, она хриплым голосом, исходившим из мертвенно-бледных губ, объявила, что в недавнем сражении армия этолийцев, которая вышла сражаться с грубыми и воинственными акарнанцами (Акарнания – область к западу от Этолии, ныне объединена с ней в составе нома Этолия и Акарнания), оказалась разбитой. Вскоре это подтвердилось.

В длинном списке призраков древности, приведенном Луи Лаватером в его трактате De Spectris, Lemuribus et magnis atque insolitis Fragoribus, есть такие:

«Маниои, по Фесту, – это ужасающе безобразные или отвратительные люди. Во многом такие же ларуои, которыми няньки пугают непослушных детей. Мормо – это существо женского пола омерзительного вида, ламия; иногда считают, что это то же самое, что и ларуои. Никифор в своей „Истории церкви“ пишет, что название Gilo давали призракам, которые бродили по ночам.

Древние авторы считали ламий женщинами, обладавшими ужасной способностью вынимать свои глаза, или разновидностью злых духов или призраков. Они появлялись под личиной очаровательных куртизанок, которые своими соблазнительными уловками завлекали розовощеких пухлых щеголей в свои объятия, а затем пожирали. Филострат в „Жизни Аполлония“ рассказывает нам необыкновенную легенду о Мениппе, который попал в когти ламии. Он также пишет, что ламий иногда называют ларуа, а лемуры часто известны как эмпусы; няньки пугают ими детей. Дион Хрисостом рассказывает, что в Центральной Африке есть некие свирепые звери, которых называют ламиями. Они имеют облик красивых женщин, а их груди так белы и прекрасны, что никакая кисть не смогла бы написать такие. Они умышленно показывают их, тем самым завлекая мужчин своей похотью и хитростью, а потом жестоко калечат и загрызают своих жертв. Как сказал пророк Иеремия в „Плаче“ (одна из книг Ветхого Завета, приписываемая пророку Иеремии, в которой описывается разрушение в 586 г. до н. э. Иерусалима вавилонянами. – Пер.), „даже ламии обнажили грудь“. Апулей пишет, что ламии – это просто пугало для непослушных детей.

Ламий также называют вампирами. Говорят, что вампиры – это птицы, предвещающие беду, которые сосут кровь детей, лежащих в колыбели. Этим именем также прозвали ведьм, которых Фест называет колдуньями (uolaticae). Имя Горгона просто придумано для того, чтобы пугать непослушных детей. Рассказывают, что горгоны были самыми ненасытными существами, очень похожими на ламий».

Павсаний сообщает, что в Коринфе дети Медеи после своей смерти будто бы начали убивать младенцев и что они прекратили терроризировать таким образом город только тогда, когда коринфяне выполнили предписание оракула, введя ежегодные жертвоприношения в их честь и поставив на их могиле скульптуру отвратительной женщины или ламии (Эвмениды. Изд. С.О. Мюллер. С. 141).

Эфиальты и гифиальты, инкубы и суккубы – это призраки, которые появляются ночью, или бесы и чертенята. Авторы работ по медицине и медики говорят, что недомогание и болезнь вызывают такие галлюцинации. Эмпуса представляет собой привидение или призрак, который внезапно появляется, нападает на незадачливых людей и постоянно меняет свой облик. По большей части эмпуса появляется в полдень в слепящем свете солнца. Подробности можно найти у лексикографа Сьюдаса.

Вера в то, что духи мертвых возвращаются, была так же широко распространена среди греков и римлян, создавших высокоразвитые цивилизации, как и у нас в наши дни и как во все времена по всему миру. К этому мы можем в полном смысле слова применить закон Винсента: «Quod semper, quod ubique et ab omnibus» («Что повсюду, что для всех и что всегда»). Жители Афин считали, что на великом празднике Антестерии души умерших возвращаются из Гадеса и бродят по городу. Месяц антестерион был восьмым в году афинян и соответствовал концу февраля и началу марта; и именно в это время призраки бродили повсюду. Можно сказать, что у афинян это было официальное время поминовения мертвых, большой День Всех Душ, и если – каковой является самая очевидная и естественная интерпретация этого названия – это слово означает Праздник цветов, то тогда это прекрасное представление о том, что усопший должен вернуться на землю вместе с раскрывающимся бутоном цветка, чтобы навестить свой дом, когда дух природы вновь возрождается к жизни со всем буйством красок, цветов и молодости. Этот праздник некоторым образом венчал людские надежды и обещал бессмертие, которое мы находим во всех религиях, в первый день Пасхи. Праздник Антестерии длился три дня, и, хотя его подробности и точные обряды неясны, не может быть сомнений в том, что в это время происходило некое церемониальное представление смерти и воскрешения Диониса. Это может показаться парадоксальным, но это был и праздник-пирушка с распитием вин, а не только праздник мертвых. Следует помнить, что в первобытные времена духи умерших считались не просто членами племени, а очень могущественными его членами. Если о них забывали просто потому, что они не имеют видимой оболочки, они могли очень сильно обидеться за такое пренебрежение, и, соответственно, их следовало умилостивлять приношениями еды и питья. Эти подношения иногда были постоянными, а иногда временными, так как по прошествии лет считалось, что духи умерших уже ушли очень далеко и навсегда и больше не связаны с племенем. Так что если они снова приходили из той далекой страны, то так долог был их путь, что они могли возвратиться только как младенцы, и их души не обладали памятью о предыдущем существовании.

И все-таки было большой ошибкой предполагать, что только страх внушал благоговение и заставлял заботиться об умерших. Любовь тоже играла свою роль, и во время праздника Антестерии следовало привечать усопших. Соответственно, им следовало накрывать на стол, на их тарелки накладывать мясо и деликатесы, а кубки заполнять до краев лучшим вином.

В большинстве стран Европы схожие верования относительно этого ежегодного возвращения мертвых находят свое выражение 2 ноября, и это День Всех Душ. Если эта дата выпадает на воскресенье, День памяти всех умерших верующих переносится на следующий день, 3 ноября. Во времена раннего христианства имена умерших вносили в диптих (в данном случае: две вощеные дощечки для письма, соединенные петлями. – Пер.). В течение VI в. в бенедиктинских монастырях стало уже обычаем торжественно праздновать день памяти умерших членов каждой общины приблизительно в день Святой Троицы. В Испании во времена святой Исидоры Севильской (ок. 560–636 н. э.) такой день праздновали в субботу перед Шестидесятницей или, по крайней мере, в субботу не позднее Троицы. Уидукинд, аббат Корвейского монастыря (ок. 980 н. э.), повествует, что давно существовала очень почитаемая традиция публично молиться за мертвых 1 октября. И приблизительно в это же время, в 980 г. н. э., церковь одобрила и ввела день официального поминовения. В 998 г. святой Одило, пятый аббат Клюни, в своем собственном доме, церквях, часовнях и хижинах отшельников ввел День Всех Душ. Вскоре этот праздник был перенят всеми другими религиозными братствами ордена, а сразу после основания ордена картезианцев в 1080 г. и ими тоже. Видимо, епархия Льежа была первой, где этот праздник был введен при епископе Нотгере, умершем в 1008 г. Он найден в мартирологии святого Протадия из Безансона (1053–1066). Епископ Отрик (1120–1125) ввел эти торжества в Милане, сделав дату 15 октября тем днем, когда их следует праздновать. В обрядах Греческой православной церкви такое поминовение проводят накануне воскресенья Шестидесятницы или в канун Троицы. Армяне празднуют уход мертвых на следующий день после Пасхи.

Раньше обедня по усопшим, которую служат все священники, была дополнительной службой, которую следовало читать после обедни во время праздника Всех Святых, но согласно новым правилам сейчас она главное событие дня и содержит все обычные составляющие. В Испании, Португалии и Латинской Америке священникам разрешалось служить три обедни, и это указом от 11 августа 1915 г. стало правом священников во всем мире. Описание торжественного папского богослужения, которое обычно проводилось 2 ноября, когда главный пенитенциарий проводил заупокойную мессу, а папа римский давал со своего трона отпущение грехов, можно найти у Гаэтано Морони в «Богослужении папы римского». На следующий день папское богослужение проводилось в честь годовщины всех умерших пап и кардиналов, и тогда над алтарем в Сикстинской капелле вешали знаменитый гобелен с изображением Лазаря. По этому случаю кардинал Камерленго совершал богослужение. Первоначально Александр IV, который правил с 1254 по 1261 г., назначил 5 сентября днем этого поминовения, но позднее его перенесли на 3 ноября как более подходящий день.