Текст книги "Один против всех"

Глава третья
Мочить в сортире!

– Опаздываешь, Саня, – сказал я капитану Годунову, когда он неожиданно возник за моей спиной.

– Извини, Леха, так получилось, – Годунов сел напротив меня, осторожно положив левую руку на стол.

Мы обменялись рукопожатием и принялись изучать друг друга.

– А ты заматерел, – отметил Годунов, – другой стал, жесткий и глаза цепкие. Случалось чего в жизни?

– Случалось, – коротко ответил я. – Если интересуешься, потом расскажу...

Годунов не ответил, полез за сигаретами, закурил, ловко пользуясь одной рукой, сразу убрал пачку в карман.

– Ты где, как? – спросил я, прерывая паузу.

– Да так как-то, сам знаешь, какие сейчас времена...

– А с рукой что?

– С рукой? – он улыбнулся и задрал рукав легкой летней куртки.

– Протез! – удивился я. – Тебя ранили? В Афгане?

– Нет, позже. Это не ранение, скорее производственная травма. Потом расскажу, – процитировал он меня.

– А здесь удобно разговаривать? Может, куда в другое место пойдем?

Он улыбнулся.

– Именно здесь и удобно. Ты меня нашел, полагаю, я тебе нужен, так что – говори.

Я тоже закурил, посмотрел пристально на бывшего гэбэшного капитана и решился пойти ва-банк, не оттого, что я такой сорвиголова, а по той простой причине, что капитан Годунов был не только единственным тузом в моей колоде, но и вообще единственной картой.

– Ты, Саня, в апреле-мае где был?

– Да тут и был, в Питере.

– Про Господина Голову ничего не слышал, акция с грузовиками была шумная, и вообще...

– Погоди, погоди, припоминаю. У банков грузовики стояли, и в полдень на каждом надпись открылась – «Здесь могла быть ваша бочка гексагена»?

– Ну, вроде того.

– А Господин Голова? Что-то с терактами связано, – он вопросительно посмотрел на меня. – Заявление по телевизору было, помню, взрывы какие-то, еще что-то, верно?

– Верно, Саня, верно.

– А ты каким боком ко всему этому?

– А, знаешь, самым прямым, то есть, получается, не боком, а всем своим фасадом во все это дерьмо вляпался, потому как Господин Голова – это я.

– Шутишь! – Нормальная реакция нормального человека, я сам точно так же отреагировал бы, услыхав подобное заявление от кого другого.

– Шутишь... – снова повторил он, но уже совсем по-другому. – Нет, брат, подобными вещами не шутят...

Он снова полез за сигаретами, закурил, спрятал пачку.

Приплыла официантка Люда, положила грудь ему на плечо, проворковала в самое ухо:

– Что пить будешь, Сашенька?

Он по-хозяйски обхватил ее за талию, потерся трехдневной щетиной о полное бедро, ответил:

– Тебя хочу – сил нет!

Официантка зарделась счастливо, прижалась сильнее:

– А пить – до или после?

– Вместо. Ты уж прости, сегодня – вместо. Видишь, с другом сижу.

– А мы и другу поможем...

– Не сегодня, лапушка, не сегодня, пивка только принеси, на двоих...

Официантка одернула тельняшку и поплыла в сторону камбуза, где людям наливали желанное пиво.

Мы проводили ее мужскими взглядами.

– Славная телка, – сказал Годунов и без паузы: – А ты, получается, по уши в дерьме.

– Получается, – согласился я.

– А теперь поиграем в «угадайку». Одно из двух – или ты хочешь и меня в это дерьмо окунуть или пытаешься выбраться и думаешь, что я тебе помогу.

– Не совсем ты угадал, Саня, дела обстоят еще хуже, чем ты думаешь.

– Дерьмо бродить начало?

– Вот-вот! История с Господином Головой почти закончилась, вернее, перешла в заключительную стадию. Пару дней назад я записал кассету, где отрекаюсь от содеянного и кляну на чем свет стоит всех честных российских урок, хотя, по правде говоря, ничего плохого я от них не видел.

– Да, – согласился Годунов, – приходилось мне с блатными работать, нормальные пацаны. Из стариков, конечно. Те, что из новой волны – отморозки, с ними никаких дел – и сами погорят, и тебя за собой утащат. Но у тебя-то в чем тут проблема?

– А в том, что по идее, не по моей идее, а того гнуса, который все это затеял, теперь на меня урки сезон охоты должны открыть. Получается, нужен мне кто-то, чтобы спину мою прикрыть. У тебя, помню, в Афгане очень неплохо это получалось. Но если, – я посмотрел на левую протезную руку Годунова, – если тебе сейчас это не по силам, то, может, кого порекомендуешь. Тебе-то я доверяю, значит, и твоему человеку довериться смогу.

– Что тебе сказать... Ты на мою ущербную руку не смотри, во-первых, она бабок немеряных стоит, во-вторых, я и одной рукой много чего сделать могу, так что, считай, спина твоя, как за кремлевской стеной. А вот что ты там про гниду какую-то упомянул, это интересно и, если можно, поподробнее.

– Я не про гниду говорил, а про гнуса, это, согласись, разные насекомые, а подробности... Много их, этих подробностей, все сразу и не расскажешь, так что я их тебе порционно выдавать буду, по мере надобности.

Приплыла официантка с пивом. Потерлась о меня, потом о Саню, долго что-то шептала ему на ухо, косясь на меня большим влажным глазом.

– А ты где, Леха, остановился? – спросил Годунов.

– Я? В гостинице.

– А не хочешь в кубрике пожить, пока мы с твоими проблемами разбираемся? Денег сэкономишь, и вообще...

Большой влажный глаз призывно подмигнул.

– Я подумаю, – осторожно ответил я. Подумать, действительно, было над чем.

– Тогда пойдем, кубрик посмотрим. Думаю, тебе понравится...

Официантка подхватила полные кружки и пошла впереди, прокладывая нам дорогу, мужики перед ней восторженно расступались.

* * *

Кубрик мне сразу понравился. Дубовые панели матово блестели воском, отчего в кубрике стоял особый запах то ли церкви, то ли пчелиного улья. Хрустальное стекло иллюминатора было оправлено в благородную бронзовую рамку, – если повернуть изящную надраенную ручку, можно было зачерпнуть ладонью невской водицы, понюхать, плеснуть себе в лицо, ощутив запах корюшки и мазута. Вдоль стен – лавки-рундуки, широкие и удобные, между ними – столик на изящных гнутых ножках, привинченных к полу. Все просто, красиво и удобно, как раз так, как я хотел бы жить в обычной мирной жизни – все необходимое и ничего лишнего.

Пиво устроилось на столе, а мы на лавках. Официантка Люда уселась рядом со мной, прижалась гладкой горячей ногой к моей ноге, положила ладонь на мое колено, принялась протяжно и глубоко дышать...

– Людочка, киска, нам поговорить надо!

– Говорите, – согласилась она и облизнула полные губы.

– У нас секретный разговор, Люда. Есть тайны, которые тебе знать необязательно.

– А я их и не знаю, Санечка.

Ее рука неуклонно поднималась вверх и наконец трепетно замерла в районе ширинки.

– Зайчик, иди погуляй на палубе, воздухом подыши, а мы поговорим пока...

– Да, – капризно сказала она и расстегнула на мне брюки, – там мужики, они приставать будут, руками трогать!

– Иди! – уже грозно сказал Годунов.

– Иду, – согласилась она и поднялась, едва не потянув меня за собой, – я минут через десять приду, ладно? С подружкой...

Она неохотно вышла, и Годунов, тяжело вздохнув ей вслед, сказал:

– Десять минут у нас есть, поэтому говори самое основное!

– Значит, так, капитан Годунов. Я – человек с серьезными и многообразными проблемами: меня ищут, или скоро начнут искать бандюки; я на крюке у одного очень нехорошего человека и должен выполнять его приказы, крюк крепкий, так просто с него мне не слезть, но отцепиться надо, обязательно надо. Больше того, на крюке моя женщина, ты понимаешь, о чем я?

Годунов кивнул:

– Я и женщину свою потерял, и ребенка...

– Поэтому первая задача для меня – освободить Светлану, а потом уже решать свои проблемы. И кроме того, может быть, самое главное: человек этот – опасный маньяк, страшный, безжалостный и умный, и планы у него – глобальные, а встать у него на пути могу только я...

Годунов задумчиво посмотрел в иллюминатор, на воду, крепость Петра и Павла с парящим над Невой, как золотая чайка, ангелом...

– Я думал, у меня проблем выше крыши, – сказал он, покачав головой, – но ты меня все-таки переплюнул.

Закурил, глянул на часы.

– Время есть, расскажу, чтобы ты понял, с кем дело имеешь, и подумал, стоит ли со мной связываться. О том, что я в ГБ служил – ты знаешь, спецрота афганская для меня вроде схрона была, сделал свое дело, и под крылышко полковника Гонты, отлеживаться... В самом конце той войны мой куратор, который остался при посольстве в должности военпреда, вызвал меня в Кабул и дал последнее афганское задание – сбить два транспортных вертолета, которые пойдут с грузом наркоты в сторону Союза. Дал время, маршрут, все как положено... Я вышел на точку, помню, порадовался еще – совсем рядом с базой, думаю. Положил вертушки аккуратно, с двух выстрелов – и домой, полдня ходу по горам, прихожу на базу, в расположение нашей роты – никого. И видно, понимаешь, что только что снялись, такие вещи всегда видны... Вот тут-то я все и понял...

Годунов встал, раскрыл иллюминатор, подставил лицо невскому ветру.

– У меня ни связи, ни оружия, «Калаш» с двумя магазинами, «Макаров» снаряженный, и нож – все! Этот пидор, куратор, думал, что я в горах сгину. А я дошел, на злобе дошел, на ненависти. Когда ночью в Кабул входил, у меня в «Макаре» один патрон оставался, и нож сломанный... Утром позвонил по условному телефону, – глухо, как в танке. Звоню в посольство, не положено, на крайний случай только, а куца крайнее... Отвечают – убыл военпред Иванов в столицу нашей Родины – Москву, а когда вернется, о том говорить не положено...

Он сел, не глядя нащупал кружку пива, выпил залпом, снова закурил.

– Руку там потерял?

– Руку? – он посмотрел на протез, словно забыл о его существовании, а я напомнил, затронул больную тему. – Нет, рука – это еще одна «Одиссея», «Одиссея капитана Годунова»...

* * *

Дверь каюты тихонько приоткрылась, сперва раздался голос официантки Люды, потом и сама она вплыла в каюту:

– Мальчики, вы кончили? – хихикнула, поправилась: – Закончили свои дела? А то мы с Мариной скучаем...

Следом вошла Марина, и в каюте сразу стало тесно, настолько ее было много.

– Мне идти надо, – Годунов поднялся. – Леша, проводи до трапа...

– Куда же вы, мальчики?

– Леша сейчас вернется. Правда, Кастет?

Я неуверенно пожал плечами, надо ли...

Мы поднялись на палубу, встали у сходней.

– Значит так, – Годунов опять посмотрел на часы, – встречаемся вечером, в 19.00, в клубе «96», слышал о таком?

– Где пидоры собираются, что ли?

– Не пидоры, а сексуальные меньшинства, ты эти предрассудки оставь. Я еще двух мужичков приведу, это вся наша команда и будет, больше пока рассчитывать не на что. А ты не менжуйся, иди к девчонкам, посиди, пивка попей, может, и срастется чего...

– Не тянет меня сегодня на подвиги.

– А от тебя никто подвигов и не ждет, просто добросовестное исполнение мужских обязанностей, а подвиги за тебя девчонки совершат, уж я-то их знаю...

Он пожал мне руку, оглядел набережную и поспешил вниз, в город, а я вздохнул и собрался уже вернуться в каюту, но почувствовал, что уже выпитое мною пиво напоминает о себе.

Я тронул за руку проходящую мимо официантку с полным подносом кружек:

– Красавица, а где на вашем судне гальюн расположен?

Красавица повела полным плечом:

– В конце коридора, сударь!

И точно, в конце коридора было две похожих комнаты, на одной двери был нарисован бравый пират, на другой – вероятно, пиратка, но рисунок закрывала беспокойная очередь нетерпеливых девиц разного возраста и степени опьянения.

Я толкнул дверь с пиратом и вошел внутрь. Гальюн на фрегате «Ксения» был оформлен по всем правилам европейских и мировых стандартов – кафель, зеркала, неяркий интимный свет, и даже музыка, льющаяся из невидимых динамиков.

Из всей этой лепоты совершенно выпадала группа парней в черных кожаных жилетках на голое тело. Парни стояли кружком в самом центре гальюнной прихожей, или как это называется в корабельной архитектуре – большой зале, где стояли умывальники и зеркала, чтобы посетитель мог привести себя в порядок перед выходом в большой палубный свет. Один из парней повернулся и сделал шаг в мою сторону.

– Вали отсюда!

– Мужики, я пописать.

– Иди, к бабам ссы!

Тут я заметил, что в центре образованного парнями круга на коленях стояла девчонка в разорванной блузке, один из парней держал ее за волосы, другой расстегивал брюки. Глаз у девчонки был подбит, а из уголка рта сочилась кровь.

– Мужики, вы чего? – я сделал шаг вперед и налетел на кулак.

Удар был сильным и неожиданным, как падение кирпича с крыши. Я едва успел дернуть головой в сторону, но удар пропустил, покачнулся и, чтобы не упасть, отступил к стене. Голова немного «поплыла», не от силы удара, от внезапности нападения.

Парень усмехнулся.

– Теперь все понял? Вали!

Девчонка тонко пискнула, раздался звук пощечины.

– Прекратить! – гаркнул я голосом комвзвода разведки и мотнул головой, отгоняя ударный шок.

Парни, а их было пятеро, дружно обернулись ко мне:

– Ты чего, Сема, разобраться с ним не можешь?

– Я ему сказал – иди в бабский гальюн, а он, вишь, не слушается!

– Ничего, теперь всю жизнь только в бабский и будет ходить!

Весь этот гнилой базар и хиханьки-хаханьки были мне только на руку, я окончательно пришел в себя, собрался и изготовился к бою. Не к сортирной драке с поломанным носом и парочкой трещин в ребрах, а к бою не на жизнь, а на смерть.

Вперед вышел самый крупный, со злыми глазами и золотой цепью на шее. Рыхлый живот свисал над пряжкой ремня, но плечи были широкими, мускулистыми.

«Качок, – понял я, – руки у него сильные, а ног и пресса нет. Будет бить так, чтобы сразу вырубить, но это – навряд ли...»

Пока он делал свои три шага в мою сторону, я немного сместился вправо и пробежался взглядом по всей туалетной «зале» – кто где стоит, куда упадет «качок» после моего удара и кто станет следующей жертвой...

Подойдя ко мне, парень остановился, качнулся с пятки на носок, широко размахнулся и ударил. Его рука еще только двигалась в мою сторону, а он уже начал радостно улыбаться и поворачиваться к своим корешам, чем только облегчил мою задачу. Я поднырнул под его руку, дождался, когда сила удара уйдет в воздух, и, ухватив ее за запястье, сначала резко дернул вниз, а потом завел за спину и так же резко рванул вверх. Все заняло секунды две и завершилось плохо поддающимся лечению переломом локтевого сустава.

«Качок» вскрикнул и повалился на пол.

– Болевой шок, – объяснил я парням и сделал приглашающий жест: – Следующий!

Следующим оказался тот, кого братки называли Семой. Он бросился на меня как живой танк, вытаращив глаза и крича мне в лицо что-то матерное и обидное. Я не стал просчитывать варианты боя, просто ударил Сему в пах, сильно ударил, ничуть не жалея своих кроссовок и его яиц.

Согласен, в драке такой удар считается нечестным, как и всякий удар ниже пояса, но я-то настроился не на драку, я пошел в бой, а в бою все удары хороши, главное, чтобы противник перестал быть противником, а лежал спокойно на полу или траве, лучше всего не подавая признаков жизни.

Сема согнулся, ухватившись обеими руками за свое порушенное мужское достоинство, а я той же самой правой ногой ударил его в подбородок. Удар не получился, подошва кроссовки впечаталась ему в лицо, вминая нос и размазывая губы.

– Два – ноль, – объявил я парням. – Следующий!

Судя по всему, оставшиеся трое были недовольны тем, как разворачиваются события, потому что они все разом бросились на меня, страшно при этом ругаясь.

Глупые, глупые братки, – успел подумать я, – вам бы не пиво пить, а пойти в армию, послужить маленько в армии, изучить тактику рукопашного боя. Тогда вы бы знали, глупые, что кучей нападать на одного – неправильно, мешать вы будете друг другу, а мне, вашему врагу, помогать...

Пока эти мысли сами собой двигались в моей голове, братки уже оказались на расстоянии удара и стали меня бить. Вернее, они собрались меня бить, но это у них не получалось, три человека – это, действительно, слишком много для рукопашного боя. Сначала я просто уклонялся от суетливых и беспорядочных ударов, потом улучил момент и с силой ударил одного из них, крайнего справа, ногой в живот. Он живописно отлетел в сторону, ударился спиной о красивую импортную раковину, отчего раковина хрустнула, а браток рухнул на пол лицом вниз.

Из тех двоих, что остались еще в строю, один должно быть, был сильно пьян, потому что махал руками, в основном, у себя перед носом, словно отгоняя назойливых мух, а вот второй повел себя нетрадиционно, он отошел немного назад и завел руку за спину.

Ствол! – мелькнуло у меня в голове, но я не успел испугаться – он вытащил нунчаки и начал медленно раскручивать их, держа в правой руке. Левую руку он эффектно, как тореадор, отставил в сторону.

Нетрезвый браток стал просто мешать, и я, поймав паузу в его бестолковых движениях, провел классическую боксерскую серию – корпус – голова – корпус – и уложил его на пол, рядом со своими друзьями.

От первого удара нунчаками я уклонился, за моей спиной посыпался битый кафель, а браток получил несильный, на излете, удар в живот. Второй удар все-таки достал мою спину, плашмя и тоже на излете, но весьма ощутимо, а мой удар прошел вскользь по его щеке. Я, чтобы не упасть, сделал слепой шаг вперед, споткнулся о лежащего пацана и все-таки повалился лицом вниз. Может быть, это меня и спасло. Похоже, третьим ударом браток решил меня добить. Я перекатился к нему за спину, вскочил и, сложив руки в замок, ударил его по загривку. Удар получился опять скользящий и опять в ухо, но браток пошатнулся, наступил на лежащее тело и упал навзничь, взмахнув напоследок нунчаками. Этот слабый, но болезненный удар пришелся мне в левую руку и она сразу онемела, повиснув бесчувственной плетью.

Повезло, конечно, что это был последний удар в этом бою, а не первый. Я начал интенсивно растирать руку.

– Они живы? – раздался за спиной девчоночий голос.

Я пожал плечами и поморщился, рука начала отходить после удара и вместе с тем наливаться болью.

Дверь гальюна приоткрылась.

– Не надо шуметь, ладно? – сказал голос с кавказским акцентом.

В туалет вошел низенький крепкий кавказец в сетчатой тенниске, сквозь которую пробивалась густая черная шерсть на груди и животе.

– Так, маленький драка, да? – Кавказец посмотрел на меня. – Тебя я видел сегодня, ты с Годуновым сидел, правда?

– Правда.

– Годунов – хороший человек. Он твой друг?

– Друг. А вы кто?

– Я – Ашот. Саша не говорил, да?

– Нет, не успел, наверное...

Кавказец А тот почему-то сразу внушил доверие, казался давно знакомым и даже другом. Таких кавказцев показывали в старых советских фильмах, добрых и простодушных...

– Девушка твоя?

– Нет, я пришел, а они...

– Я понял. Шпана! Серьезные люди так не делают!

– Ашотик, милый, они меня убьют теперь! – девушка поднялась с пола и сейчас стояла у раковины, смывая с лица кровь.

– Не убьют, я их сам убью, нельзя так поступать, плохо! А ты иди в мой каюта, приведи себя в порядок!

Девушка послушно вышла из туалета.

– Вы тоже идите, дальше я сам разберусь. Сашу Годунова увидите, привет ему от Ашота, хорошо?

– Хорошо, – сказал я, но пошел не на выход, а в ту часть гальюна, куда, собственно, и стремился с самого начала.

Ну, город, криминальная столица, человеку отлить спокойно не дают...

Глава четвертая
Голубой, голубой, не хочу играть с тобой!

Я проснулся в сумерках.

Белые питерские ночи давно закончились, и вечер наступал стремительно, как в пустыне.

Я был заботливо накрыт клетчатым, как шотландская юбка, пледом, иллюминатор распахнут, пропуская в каюту свежий воздух и шум улицы. Напротив сидела официантка Люда и грустно курила длинную дорогую сигарету.

– Проснулся? – спросила она. – Сейчас кофе принесу.

Вышла и вернулась почти сразу, неся в руках чашку кофе и сахарницу.

– Мне Саня Годунов сказал, чтобы тебя в шесть разбудить, а ты сам проснулся. Молодец!

Я приподнялся на локте, в нос сразу ударил горячий кофейный запах.

– А где Саня, он приезжал, что ли?

– Звонил. Ты кофе попей и иди в душ, а я тут приберусь пока.

Я взял чашку, сделал обжигающий глоток и зажмурился, по телу прошла горячая волна, сначала вниз, потом вверх, в голову, отхлебнул еще и потянулся за сигаретой.

– Ты лучше переезжай сюда, – сказала Люда, зябко повела полными плечами, прикрыла круглое окошко иллюминатора. – Саня просил уговорить тебя, чтобы переехал... Ты не думай, здесь хорошо, спокойно, и главное, безопасно. Это Годунов так сказал, а не я придумала.

Знаем мы вашу безопасность, подумал я.

Спина и особенно рука настойчиво ныли после дневной гальюнной разборки. Но Люда об этом инциденте не упоминала, и я решил тоже молчать. Значит, мы дружно делаем вид, что ничего не случилось...

– А где здесь жить-то? Целый день народ крутится. Вы ж круглые сутки работаете?

– Нет, открываемся в одиннадцать, закрываемся, когда уходит последний посетитель. Вот такой у нас европейский сервис! – Она улыбнулась, как мне показалось, печально. – А посетители только на палубе. Кубрики и трюм – это для своих, так что здесь и поживешь, сколько надо.

– Я подумаю, – ответил я и посмотрел на Люду. Сейчас она не была похожа на разбитную девицу, трущуюся горячим телом о посетителей, простая девчонка с грустным усталым лицом и крепкими руками.

Она поняла мой взгляд, опустила глаза.

– За день кружек натаскаешься, к вечеру руки болят – сил нет. Ноготь вот сломала, маникюр от воды слезает... А за нравственностью у нас крепко следят, в рабочее время никаких шашней. Саня Годунов – другое дело, он свой, а так – ни-ни...

– А Годунов какое отношение к паруснику имеет?

– Я думала – ты знаешь! Он же хозяину нашему жизнь спас, теперь они друзья. А тот для него все что угодно сделает.

Я кивнул, понятно, мол, и взглянул на часы, времени оставалось все меньше и меньше.

– Покажи мне, где душ, да я собираться буду, время уже поджимает.

– Пойдем! – Люда поднялась, мы вышли в коридор, соседняя каюта оказалась душевой. – А там джакузи, – сказала она, показав на дверь в переборке, – здесь вот шампуни всякие, подберешь, что надо, полотенце там висит, я в каюте подожду, – и вышла, плотно прикрыв за собой дверь.

После кофе и контрастного душа я почувствовал себя молодым, здоровым и сильным, не ко времени вспомнил Люду и с трудом избавился от этой приятной мысли, ожесточенно натерев себя полотенцем.

– Пока, – сказала Люда, поцеловала меня в щеку и пригладила влажные волосы, а когда я уже добрался до ведущего на палубу трапа, крикнула вдогонку: – Перебирайся к нам, ладно? – и помахала на прощание рукой.

* * *

В дверях клуба «96» стоял двухметровый верзила в хорошем костюме и при галстуке. На представителя сексуальных меньшинств он походил мало.

– Вы куда? – спросил меня верзила, загораживая проход.

– В клуб, – честно сказал я.

– Вы не член, – сообщил мне верзила и расстегнул пиджак.

Показались ремни подмышечной кобуры.

– И что делать? – поинтересовался я.

– Идти домой, баиньки.

– А я читал, тут концерты всякие устраиваются, Борис Михайлович Моисеев выступает. Люблю я Бориса Михайловича, и его творчество тоже люблю, – доверительно сообщил я охраннику.

– Проблемы, Гоша? – из темной глубины оплота нетрадиционной любви раздался знакомый голос Годунова.

– Нет проблем! – ответил я вместо Гоши.

– Леха, проходи...

Гоша переместил свое двухметровое тело в сторону, и я вошел в гнездилище разврата и порока.

Атмосфера порока была приятной, в ресторанном зале пахло большими деньгами – аромат дорогих сигарет и хороших духов из самой настоящей Франции, а не из подвала на Малой Арнаутской.

За столиками сидели вполне приличного вида люди, группирующиеся по признаку пола – мужчины с мужчинами, женщины с женщинами. На сцене пело существо неопределенного пола, одетое в щедро открытое женское платье.

– Это – женщина? – тихонько спросил я Годунова.

Он внимательно посмотрел на певицу.

– Трансвестит, – сказал он неуверенно, – вроде бы...

Мы пересекли зал ресторана, очутились в каком-то подсобном коридоре, где вдоль стен стояли коробки с продуктами, металлические лотки, переложенные промасленной бумагой, в каких возят выпечку. Справа открылась дверь на кухню с ее привычными звуками и запахами, но мы повернули налево и через пару шагов уперлись в закрытую дверь.

Годунов немного повозился с замком, распахнул дверь и пропустил меня вперед. Комната была довольно большая, метров двадцать, но длинная и с одним окном. В советские времена здесь могла находиться бухгалтерия или какой-нибудь сметный отдел, а сейчас стояли одинокий письменный стол, несколько разнокалиберных стульев в разных концах комнаты и старый зеленый сейф с облупившейся у ключевины краской.

– Садись, – сказал Годунов и сделал широкий жест рукой, сам он сел за письменный стол, машинально полистал перекидной календарь, взглянул на часы. – Сейчас мужики придут... Жрать хочешь?

Я кивнул. Годунов вышел, закрыв за собой дверь на ключ.

Я подошел к занавешенному шторой окну. Штора висела на редких кольцах, отчего ткань некрасиво пузырилась, а один угол свешивался далеко вниз. Давно немытое окно выходило во двор и снаружи было забрано решеткой. Рамы прогнили, и на уличной створке не было форточки, вернее, она была, но не на своем месте, а стояла между рамами, крепко связанная с ними толстой, как нитки, паутиной.

Я подвинул стул и сел рядом со столом. Лязгнул ключ, дверь открылась, и в сопровождении Годунова в комнату вошел официант с подносом. Видимо, это был мужчина, во всяком случае, одет он был в мужской костюм, но особая походка, накрашенные губы и ласковая улыбка напоминали о специфике данного предприятия общепита. Он снял с подноса горшочек с солянкой и блюдо, накрытое металлической крышкой.

– Приятного аппетита! – сказал официант томным голосом и улыбнулся.

– Спасибо, – ответил я и посмотрел в окно.

– Спасибо, Гена, – сказал Годунов, и Гена вышел.

Дверь закрылась, потом открылась вновь, и в комнату вошли двое.

– А вот и наши друзья, – сказал Годунов, вставая, – Дмитрий Порфирин и Аркадий Бессонов. А это – Леха, по прозвищу Кастет.

Мужики молча кивнули и устроились на стульях. Один их них, кого назвали Порфириным, больше всего напомнил мне паука – плотное, округлое туловище посередине и цепкие конечности сверху и снизу. Казалось, если он снимет ботинки, то вместо ступней окажутся ловкие обезьяньи пальцы, способные при желании выполнять работу рук.

Второй, Бессонов, был высоким, худым, на вид нескладным, как некормленный студент физтеха за три дня до стипендии. К тому же, на носу красовались очки с толстыми стеклами. И если от Порфирина, как теплом от печки, несло опасностью и угрозой, то Бессонов казался безвредным, как калькулятор, и глаза за большими стеклами смотрели невинно и беззащитно.

– Про Кастета я вам все рассказал, теперь послушайте про себя, – Годунов расположился за письменным столом, достал сигареты, зажигалку, вытряхнул пепельницу в плетеную корзину для бумаг. – Ты, Леша, кушай и слушай, а я говорить буду.

Я подвинул к себе горшочек с солянкой, втянул носом горячий мясной дух, потом поставил горшок перед Годуновым:

– Попробуй!

– Спасибо, Леша, я не хочу.

– Нет, ты попробуй!

– Чего, соли не хватает? Сейчас найдем соль!

– Попробуй, попробуй, Саня!

Он пожал плечами и стал шарить глазами по столу.

– Ну, пидор, ложку не принес!

– А соляночка вкусная, должно быть, – мечтательно сказал я.

Годунов метнулся к двери, проорал в коридор:

– Гена, сюда!

Послышалось что-то вроде цоканья копыт, Годунов прикрыл за собой дверь и начал долго и грозно выговаривать официанту, на что тот отвечал тонким жалобным голосом, потом вновь застучали копытца, и Годунов вернулся в комнату с разнообразным шанцевым инструментом в руке.

– Выбирай прибор, Леха, и слушай, буду тебя с командой знакомить. Вот Дима Порфирин, человек, которого я знаю уже тысячу лет, потому что мы вместе учились еще в гэбэшном училище, распределились в одно Управление и занимались одной работой. Понимаешь, что я имею в виду?

Я кивнул и отложил на время ложку, от крепкого мясного бульона перехватило дыхание и выступили слезы.

Годунов спросил:

– Пить что-нибудь будем?

Все отказались, каждый по-своему, и Годунов сказал:

– Тогда я продолжу. Следующим фигурантом нашей увлекательной истории является господин Бессонов, Аркадий, как-то там по батюшке. Среди друзей и врагов более известен как «Кеша» – вроде не от Аркадия производное, но к господину Бессонову очень подходит. История у него совершенно замечательная. Я ее в деталях не помню, но Кеша в случае чего поправит. Начнем с того, что Кеша – человек сугубо мирный, даже в армии не служил по состоянию здоровья, белобилетник, то есть. Но обстоятельства жизни сложились таким образом, что взял он в руки винтовку, научился с ней прилично обращаться и встал на тропу войны...

– Мужики! – я оглядел свою команду.

По отдельности они мне все очень нравились, кроме разве что Димы Порфирина, а как они смогут работать вместе, покажет только практика. Обычно, из таких вот одиноких волков команды не получается...

– Честно скажу, – продолжил я, – плана у меня никакого пока нет. Во-первых, я только приехал, а во-вторых, не знал, с кем придется работать. Теперь – знаю... Думаю, за пару дней что-нибудь само в голову придет. Саня, с тобой связь через телефон держим?

– Да. На крайняк – можно здесь про меня узнать или на «Ксении». Ты, кстати, не надумал туда переселяться?

– Пока – нет.

Я поднялся и, оглядев собрание, сказал:

– Ну, пошел я. Значит, думаю, через два дня встретимся. Проводи меня, Саня.

Я распрощался с Порфириным и Кешей и мы с Годуновым вышли.

В зале танцевало несколько пар, из углов доносились томные вздохи влюбленных.

На выходе охранник Гоша вяло отбивался от лысого мужчины с ярко накрашенными губами.

– Проблемы, Гоша? – спросил Годунов.

– Он – не член, а туда же, лезет, – пожаловался Гоша.

– Пропусти его, все имеют право на свободную любовь.

Гоша посторонился, а лысый полез обниматься к Годунову.

– В зал, – ласково сказал ему Годунов, – все чувства только в зале!

Лысый с пониманием кивнул, послал нам троим воздушный поцелуй и изящно проскользнул в клуб.

– Гоша, запомни этого человека и пропускай его ко мне в любое время дня и ночи, – сказал Годунов, указывая на меня.

– Член? – спросил Гоша.

– Нет, друг!

Гоша внимательно оглядел меня с ног до головы, улыбнулся и кивнул головой.

– Понято. Друг.

Боюсь, что его представление о мужской дружбе сильно отличалось от моего.

* * *

Я распрощался с Годуновым и пошел по темной питерской улице. Дойдя до ближайшей арки, я оглянулся, у дверей клуба никого не было, и свернул в подворотню. По моим расчетам, именно в этот двор выходило окно нашей совещательной комнаты, и я не ошибся. Окно я узнал сразу, только на нем стояла старая некрашеная решетка. Вдоль стены я подошел к окну и осторожно заглянул в него. В щель между шторами были видны трое мужчин, стоящих у письменного стола и что-то обсуждающих, склонив друг к другу голову. Дверь комнаты открылась, и к ним присоединился четвертый мужчина – лысый, с ярко накрашенными губами. Обсуждение пошло более живо, но слов я, к сожалению, расслышать не мог...