Текст книги "Удача"

Глава 4
КОНЕЦ КОНЧИТЫ

Сидя в такси, за рулем которого находился молодой усатый турок, Знахарь и Кончита медленно ехали по вечернему Гамбургу.

Перелет из Америки прошел благополучно, никто не попытался захватить самолет, таможенные формальности прошли на удивление гладко, и теперь русский американец Майкл Боткин и никарагуанская студентка Кончита Торрес направлялись в гостиницу «Альте Дойчланд», где для них был зарезервирован обычный скромный люкс. Об этом Кончита позаботилась еще на Багамах. И, находясь под впечатлением разговора со Знахарем, который справедливо обвинил ее в расточительстве, она с трудом, но все же сдержала свои дикарские аппетиты и не потребовала президентских апартаментов с павлинами и бассейном.

Знахарь решил в целях безопасности снять два номера в разных гостиницах, и сейчас они ехали в «Альте Дойчланд», где должна была жить Кончита. Самому же Знахарю предстояло поселиться на следующий день в отеле «Бисмарк».

Ввалившись вслед за Кончитой в номер, Знахарь сунул коридорному двадцатку, и тот, козырнув, провалился сквозь землю. А точнее – сквозь ковер.

В очередной раз подивившись высоким профессиональным качествам некоторых работников сферы обслуживания, Знахарь огляделся и удовлетворенно улыбнулся. Этот люкс стоил раз в десять меньше, чем те нелепые хоромы, в которых они с Кончитой провели на Багамах несколько дней. Урок экономии пошел ей впрок.

Кончита, небрежно бросив сумку на просторную кровать, направилась в ванную. Знахарь хотел было сказать, что теперь его очередь мыться первым, но заметив какую-то дверь, открыл ее, а там оказалась еще одна ванная.

Так что когда Кончита, поплескавшись немного, томно воззвала к нему, то не получила ответа и, выглянув, услышала, как Знахарь напевает «Марш энтузиастов» за соседней дверью.

Открыв ее, Кончита с неудовольствием увидела, что ее избранник и партнер, наплевав на то, что она изнемогает от страсти, нагло намыливает голову и, похоже, совсем забыл о том, что совсем рядом с ним находится молодая горячая девушка.

– В следующий раз я позабочусь о том, чтобы в номере было не больше одной ванной комнаты, – ядовито сказала она и, хлопнув дверью, пошла посмотреть, сколько в номере кроватей.

Закончив мыться, Знахарь вышел в гостиную, чувствуя себя свежим, отдохнувшим и готовым к дальнейшим действиям.

Но поскольку за окном уже стемнело, было ясно, что действия могут касаться только ресторана и прочих развлечений. Дела, а именно – банк и косметическая клиника автоматически переносились на завтра.

Кончита, полностью одетая, сидела в кресле и, демонстративно не обращая на Знахаря внимания, пялилась в телевизор, на экране которого страстно двигали бровями и тыкали друг в друга напряженными указательными пальцами смуглые герои какой-то латиноамериканской мыльной оперы. При этом они говорили по-немецки, и это придавало зрелищу особый смак.

Знахарь вспомнил, как смотрел однажды в Алма-Ате Штирлица на казахском языке, рассмеялся и пошел в спальню одеваться. После душа он почувствовал голод и решил, не тратя времени на пустые разговоры с Кончитой, привести себя в соответствующий выходу в немецкое общество вид.

Одевшись, он сказал Кончите:

– Все, хватит смотреть ерунду. Пошли в ресторан, поужинаем.

Девушка бросила на него косой взгляд и ответила:

– Можешь идти один. Найдешь там себе немецкую красотку и развлекайся с ней сколько угодно.

Знахарь поднял брови и удивленно посмотрел на Кончиту.

Не хватало еще, чтобы эта никарагуанская полудикая самка вообразила себе невесть что, подумал он, подошел к телевизору и выключил его. Потом он вплотную приблизился к креслу, в котором сидела Кончита, взял ее за ухо и силой поставил на ноги.

Скривившись от боли, Кончита с удивлением смотрела на Знахаря и не узнавала его. Она еще не видела своего мачо таким.

Не отпуская ее уха, Знахарь внимательно посмотрел Кончите в глаза и заговорил медленно и раздельно.

– Ты, животное, – сказал он и сжал пальцы еще сильнее, – когда я говорю тебе что-нибудь, ты должна внимательно слушать меня и делать то, что я тебе приказываю. Ты путаешь жизнь с телесериалом, а я не такой, как твои чернявые латиносы, и не буду с тобой препираться. Я просто убью тебя, несмотря на то, что ты помогла мне.

Он продолжал смотреть Кончите в глаза, и она почувствовала, как мурашки медленно ползут по ее коже.

– Ты можешь воображать себе все, что тебе угодно. Ты можешь перерезать глотки своим тупым любовникам, можешь молоть языком с другими бабами, но со мной это не пройдет. То, что ты оказалась здесь со мной – случайность. Я прекрасно помню, что ты спасла меня, но вовсе не собираюсь платить за это так, как ты себе представляешь.

Знахарь отпустил ее ухо и, повернувшись к Кончите спиной, подошел в дивану и сел на него, закинув ногу на ногу. Кончита осталась стоять на месте, глядя на него, как баран на мясника.

– Запомни – я не твой. Я – сам по себе. И упаси тебя Бог еще раз открыть рот не по делу. Я тебе все зубы выбью. Понятно?

Кончита с ужасом смотрела на него и видела перед собой страшного русского гангстера, который только что безжалостно унизил ее и, как в каменном веке, указал ей, какое место она может занимать рядом с ним.

Включился могучий инстинкт подчинения сильному самцу, и Кончита, не сводя со Знахаря широко раскрытых глаз, кивнула.

– Ты не кивай, – поднажал Знахарь, – ты словами скажи – понятно?

– По… Понятно…

– Вот так, – Знахарь удовлетворенно кивнул и встал. Вдруг он широко улыбнулся и сказал совершенно другим голосом:

– Дорогая, а не пойти ли нам в ресторан поужинать? Кончита вздрогнула и быстро ответила:

– Конечно… Дорогой…

Знахарь сделал руку кренделем, и Кончита поспешно уцепилась за его локоть.

Любезно открыв пред ней дверь, Знахарь, как истинный джентльмен, пропустил даму вперед и, выйдя в коридор, увидел официанта, катившего тележку с закусками.

– Досточтимый сэр, – Знахарь обратился к нему по-английски, – доставьте в этот номер дюжину лучшего пива и побольше крабов. Ставить все это в холодильник не нужно.

– Слушаюсь, милорд, – ответил официант тоже по-английски и покатил тележку дальше.

Идя к лифту по толстой ковровой дорожке, Знахарь думал о том, что так, как он только что обошелся с Кончитой, можно обходиться только с примитивными существами. А посколько Кончита именно такой и являлась, то, значит, все было правильно.

Знахарь прямо кожей чувствовал, как изменилось ее отношение к нему.

Теперь он был для Кончиты господином и хозяином.

Поставив ее на место, он понял, что на самом деле именно в этом она и нуждалась. Такие, как она, получив свободу и не имея никакого принуждения, не знают, что с этим делать, и начинают искать подходящие формы поведения. Но, как показывают многочисленные примеры, это приводит лишь к тому, что они становятся капризными и вредными стервами, которые постоянно пробивают мужиков, как бы проверяя – а что еще те смогут стерпеть.

Знахарь самым решительным образом пресек это в зародыше, и теперь рядом с ним была послушная, мягкая и внимательная девушка. Он понимал, что очень вовремя выбил из нее дурь, потому что, если бы дело зашло дальше, то эту дурь пришлось бы выбивать в прямом смысле. А Знахарь не любил бить женщин, хотя ему и пришлось несколько раз в жизни делать это.

Уже подходя к лифту, он представил, как повела бы себя Рита, если бы кто-нибудь попробовал обращаться с ней так, как он только что с Кончитой.

Это было настолько смешно, что он громко рассмеялся, напугав девушку.

Она отстранилась и дрожащим голосом спросила:

– Ты смеешься надо мной?

Знахарь обнял ее за плечи и ответил:

– Ни в коем случае, моя сахарная. Я просто вспомнил один случай с лифтом.

Кончита облегченно вздохнула и положила голову ему на плечо.

– Ты так испугал меня… Ты такой сильный.

И она преданно посмотрела своему повелителю в глаза. Знахарь улыбнулся и ласково ответил:

– Моя киска будет хорошо себя вести?

– Конечно, мой зайчик, – с готовностью ответила Кончита.

Знахарь кивнул, и в это время перед ними распахнулись двери лифта.

Они вошли в кабину, и Знахарь расслабленно спросил лифтера, украшенного галунами и аксельбантами:

– Где у вас тут ресторан?..

Лифтер исполнительно кивнул и нажал нужную кнопку.

* * *

Я терпеть не могу всех этих пошлых «зайчиков», «кисок» и «рыбок», но Кончите такая форма обращения очень понравилась.

Ну и черт с ней.

Буду теперь называть ее всеми ласковыми зоологическими прозвищами, какие только придут в голову. Интересно, на каком она сломается?

На гиенке или на акулке?

Мы сидели в роскошном кабаке, находившемся на первом этаже, и официант, только что принявший у нас заказ, торопливо удалялся в сторону кухни.

– Скажи, Кончита, – поинтересовался я, – ты впервые в Европе?

– Да, дорогой. Та-а-ак.

Похоже, она теперь задолбает меня этими водевильными обращениями.

– Слушай, Кончита, – обратился я к ней, – называй меня как раньше. Не нужно этого – «да, дорогой», «нет, дорогой». Ладно?

Она зыркнула на меня, и я вдруг понял, что не я один такой умный.

Точно!

Она так же, как я, решила поиздеваться, и теперь будет обращаться ко мне, как в тех самых сериалах, которые я так ненавижу. А я-то еще подумал, что она сдалась!

Я погрозил ей пальцем и многозначительно сказал:

– Не надо. Не стоит испытывать мое терпение. Помни о том, что я сказал тебе в номере. Я не шутил, и не советую проверять, насколько серьезными были мои слова.

Кончита потупилась и сказала:

– Ладно, можешь не повторять. Я все помню.

Она подняла на меня большие черные глаза и спросила:

– Но как же мне теперь называть тебя? Я привыкла, что тебя зовут Тедди, а теперь ты – Майкл…

– Вот Майклом и называй.

– Майкл… – Кончита выразительно надула губы. – Майкл… Ладно, пусть будет Майкл.

– Кстати, – я, наконец, вспомнил то, о чем подумал еще в самолете, – что я буду делать с документами после операции? Нужны новые. Майкл Боткин скоро закончится.

– Не беспокойся, – ответила Кончита, – наши люди есть и в Гамбурге.

– Но тут документы будут не такими настоящими, как те, которые мне сделали в Америке.

– А кто сказал тебе, что ты получишь американские документы? Тебе сделают немецкие, и они будут такими же настоящими, как те, что у тебя сейчас, – сказала Кончита, явно гордясь возможностями наркомафии.

– Ну, если так, тогда ладно, – я кивнул. – Это значит, я теперь буду русский немец?

– Точно.

– Надо выбрать имя. Не хочу быть каким-нибудь Гансом или Адольфом.

– А давай, ты снова будешь Теодором, – оживилась Кончита, – и тогда я снова смогу называть тебя Тедди.

Нет, подумал я, Теодор – нормальное немецкое имя, не хуже других, однако лично я предпочел бы остаться Майклом Боткиным.

– А эти твои деятели – они могут сделать мне документы на то же имя, то есть на Майкла Боткина?

– Они все могут, – ответила Кончита и задрала нос. Подумав, она посмотрела на меня и спросила:

– Почему тебе так нравится этот Боткин?

– Это российская историческая личность, – ответил я, – знаменитый человек.

– Он был революционером? – с надеждой спросила Кончита.

– Да… Пожалуй… Пожалуй, его можно назвать революционером. Но не будем об этом, ладно?

– Ладно, – вздохнула Кончита, – смотри, Майкл, официант идет.

* * *

Проснулся я оттого, что горячий луч солнца уперся мне прямо в левый глаз.

Обычно, если за окном темно или пасмурно или если шторы с вечера плотно задернуты, я могу дрыхнуть до второго пришествия. Или до такого состояния, когда начинаешь чувствовать, что отлежал бока. Но когда меня будит жаркое летнее солнце, сон улетает, как пыль на сквозняке, и хочется улыбаться и чирикать.

Чирикать я, понятное дело, не стал, потому что не умею, а вот улыбка сама собой появилась на моем лице, и я, лежа с закрытыми глазами, представил себе, что нахожусь где-нибудь на даче в Сосново, и можно будет, выйдя из хибары, сонно побродить по грядкам в семейных трусах.

Однако, когда я открыл глаза, то, как и следовало ожидать, увидел себя не в скромной дачной комнате, а в огромной спальне европейского отеля, и рядом лежала, раскинувшись во сне, голая и смуглая черноволосая красотка. Одеяло валялось на полу, и я впервые смог спокойно разглядеть эту женщину.

Кончита лежала на спине, закинув одну руку за голову, а другой, как на старинной картине, прикрывая свои гладко выбритые прелести. Кстати, меня всегда занимал вопрос, почему это у женщин – прелести, а у нас – срам. По моему, то, что можно увидеть между ног у мужчины, срамом назвать ну никак нельзя. Разве что если оно имеет размер колпачка от авторучки. А так – вполне приличное устройство, особенно в возбужденном состоянии.

Однако, пора вставать, товарищ граф, вас ждут великие дела!

Да уж, дела меня ждали если не великие, то, во всяком случае, важные.

Вчера я вернулся из косметической клиники, где провел целых две недели, и Кончита сначала не узнала меня, что было очень даже неплохо. А потом, поняв, что это все-таки я, набросилась на меня, как хохол на сало.

В перерывах между захлестывавшими нас волнами страсти она томно шептала, что все эти две недели ждала только меня и даже не смотрела на других мужчин. Это, по правде говоря, меня совершенно не интересовало, но Кончита повторяла эту декларацию так настойчиво, что убедила меня совершенно в обратном. И мне оставалось только надеяться на то, что она не наградит меня каким-нибудь горбатым триппером вроде того, которым я стращал мореманов на «Несторе Махно».

Время от времени она отстранялась от меня и начинала придирчиво осматривать мое лицо. При этом она ахала, восхищаясь мастерством хирургов, а я лишь самодовольно хмыкал. Еще бы – за двести пятьдесят тысяч долларов на меня набросилась целая свора мастеров по изменению внешности, причем все они были как минимум профессорами.

И теперь узнать меня было практически невозможно.

Вот только стеклянный глаз…

Но мало ли у кого стеклянный глаз! Я думаю, во всем мире наберется не один миллион одноглазых. Так что об этом можно было не беспокоиться.

Я посмотрел на стенные часы.

Половина одиннадцатого.

Через полчаса придет человек, который сфотографирует меня, а еще через два часа я смогу, ничем не рискуя, отправиться в «Дойче Банк», прошептать менеджеру на ухо тайные цифры и запустить руки по локоть в мои бриллианты. Насчет «по локоть» я, конечно, завернул, но заграбастать полную горсть, а то и две – легко.

После этого я собирался снять номер в «Бисмарке», ведь до сих пор я неофициально жил у Кончиты, закупить некоторое количество новых шмоток, а потом выполнить свое обещание и слетать с ней на один день в Париж.

Вчера, в постели, она призналась мне, что всю жизнь мечтала побывать в Париже. А я, дурак, расслабившись, опрометчиво пообещал ей, что после того, как получу документы и схожу в банк, мы отправимся в Париж.

Ладно, хрен с ним.

Один день не в счет.

А кроме того, я и сам еще не был в этом самом Париже.

Правда, как сказал Владимир Семенович, мы там нужны, как в бане пассатижи, да и мне лично вся эта Франция даром не нужна, но зато потом можно будет небрежно сказать – а, Париж… Был я там. Ничего особенного.

Я посмотрел на сладко спавшую Кончиту и подумал – могу ведь еще, черт побери, угомонить ненасытную бабу!

Могу!

И я осторожно, чтобы не разбудить лежавшее рядом со мной лихо, встал с постели и отправился принимать душ.

Стоя под колючими прохладными иголочками, я растирал себя большой морской губкой и чувствовал, как бодрость и желание действовать постепенно наполняют меня примитивной и оттого могучей радостью бытия.

Закончив водные процедуры, я вышел в спальню и увидел, что Кончиты в постели нет. Зато из другой ванной доносились плеск воды и ругательства. Кончита была недовольна тем, что в номере две ванных. Понятное дело – если бы была одна, то сейчас Кончита наверняка была бы под душем вместе со мной, и… И мои мысли автоматически направились бы в другую сторону. А ведь мне дела делать нужно, а не кувыркаться с ней с утра до вечера. Ей ведь, если подумать хорошенько, кроме койки ничего не нужно. А я считаю, что телу – время, а делу – еще больше времени. Так что тут мы с Кончитой расходились во мнениях самым серьезным образом.

Я быстро вытерся и столь же быстро оделся.

И вовремя, потому что, как только я застегнул пуговицу на джинсах, завершив этим свое облачение, из ванной выскочила мокрая Кончита.

Судя по всему, она рассчитывала застать меня в такой же кондиции, но не тут-то было. Я уже был одет, и мой срам, в отличие от ее прелестей, был надежно скрыт от ее жадного взора и шаловливых ручек.

Кончита окинула меня недовольным взглядом и сказала:

– Ты только и думаешь, как бы скрыться от меня. Наверное, там, в клинике, с молоденькими медсестричками…

Она неожиданно заткнулась и посмотрела на меня с испугом.

Ага, небось вспомнила тот разговор в ресторане, когда я пообещал выбить ей зубы. Я, конечно, не собирался исполнять свою угрозу, но она-то этого не знала! Вот и хорошо. У них, у диких латиносов, дать бабе в зубы или пырнуть навахой любовника – нормальная вещь. Вот пусть она и про меня так думает. Мне от этого только спокойнее и удобнее.

И, для того, чтобы закрепить у нее инстинкт подчинения, я сузил глаза и тихо спросил:

– Что ты там сказала про медсестричек?

– Нет, Майкл, ничего, – торопливо ответила Кончита и шмыгнула обратно в ванную.

Вот так-то, подумал я, знай наших!

Заказав по телефону завтрак, я включил телевизор и, усевшись в шикарное бархатное кресло, стал с умным видом следить за тем, как Баричелло пытается обойти на повороте Шумахера. Из этого ничего не получалось, а просто подрезать его или спихнуть с трассы, конечно же, было нельзя.

А жаль, потому что в этом случае гонки «Формулы 1» стали бы намного интереснее и зрелищнее. Правда, прибавилось бы трупов, но ведь народ всегда хотел бесплатного хлеба и кровавых зрелищ…

Кончита вышла из ванной полностью одетой, чем весьма порадовала меня, и одновременно с этим раздался вежливый стук в дверь.

Я решил продемонстрировать знание немецкого и громко сказал:

– Вилькоммен!

Кончита посмотрела на меня с уважением, дверь открылась, и официант вкатил столик с завтраком. Поставив все, что я заказал, на большой стол, покрытый белоснежной скатерть, он поклонился и вышел.

Завтрак прошел в тишине, и я был доволен этим.

Говорить с Кончитой было не о чем. Когда дело касалось героина, кокаина, оружия или человеческих отношений на уровне телевизионной мексиканщины – другое дело. Но сейчас ни одна из этих тем меня не интересовала, поэтому, закончив с немецкими разносолами, я быстро опрокинул в себя чашечку черного кофе и встал из-за стола.

Не успел я прикурить от зажигалки, выполненной в виде грудастой позолоченной девушки, как в дверь снова постучали. Стук был не таким, как при визите официанта, и я понял, что это пришел фотограф.

Когда в ответ на приглашение Кончиты дверь открылась, эротичная зажигалка выпала из моих пальцев.

На пороге стоял тот самый Педро, который фотографировал меня в Эль Пасо.

Однако…

Я посмотрел на Кончиту и увидел, что она довольна произведенным эффектом не меньше, чем недавно закончившейся ночью сексуальных безумств.

Педро улыбнулся мне и, не тратя времени зря, сказал:

– Привет! Встань к этой белой двери.

– Привет… – ответил я и прислонился спиной к двери огромного стенного шкафа.

Педро вытащил из сумки все тот же электронный «Кодак», который я видел при таких же обстоятельствах чуть больше двух недель назад, прицелился в меня объективом и нажал на спуск. Несколько щелчков прозвучали так быстро, будто это был не фотоаппарат, а автомат Калашникова.

Затем Педро снова улыбнулся мне и, не сказав ни слова, ушел.

Я отклеился от двери, повернулся к Кончите и спросил:

– Они что – всей компанией следуют за тобой? И чуть не добавил – как на собачьей свадьбе. Кончита пожала плечиком, отчего ее бюст тяжело колыхнулся, и ответила:

– Ну, не всей, конечно… Но кто-то ведь должен следить, чтобы со мной ничего не произошло. Правда?

– Правда, – ответил я и усмехнулся.

Теперь для меня перестало быть секретом, как Кончита проводила время, пока я валялся в косметической клинике. Правда, я там тоже времени зря не терял, так что она была права, когда заикнулась о молоденьких медсестричках…

Но это – не ее дело.

– Когда мне принесут документы? – поинтересовался я.

– Часа через полтора – два, – ответила Кончита, – а мы тем временем могли бы…

– Нет, не могли бы, – отрезал я, увидев по ее лицу, о чем она подумала, – сегодня мне нужно быть в хорошей форме, а секс, хоть и приятен, но расслабляет. Мне нужно быть предельно собранным и внимательным. «Дойче Банк» – не булочная, и бриллианты – не коржики. И, кроме того, я ведь не знаю, что меня там ждет. Многое могло измениться с тех пор, когда я был тут в последний раз.

И в самом деле – а вдруг на мой вклад наложен арест?

Мало ли что задумали федералы?

Они, конечно, не знают кода, но чем черт не шутит…

Лучше перебдеть, чем недобдеть, как говаривал Гриша Стеганый, сидевший на ижменской зоне за ограбление банка. Он недобдел тогда, и всю их компанию повязали в дверях с мешками денег за плечами.

Тьфу-тьфу-тьфу!

– Ладно, – вздохнув, сказала Кончита, – раз ты меня не хочешь, я пойду в магазин и куплю себе что-нибудь.

– Пойди, – согласился я, – и заодно купи мне несколько рубашек на твой вкус.

Кончита кивнула, взяла сумочку и вышла.

А я, наконец, остался один и мог покумекать о делах своих скорбных.

А покумекать было о чем.

Великий дон Хуан Гарсиа поручил мне разработать операцию по превращению России в придаток его наркоимперии. И мне нужно было придумать такой план, который, с одной стороны, показался бы дону Хуану абсолютно надежным и выгодным, а с другой – позволил бы мне так же абсолютно надежно уничтожить его. Это было не просто, и полтора часа напряженных размышлений пролетели, как несколько минут.

Когда раздался уже третий за сегодняшний день стук в дверь, я вздрогнул и, встав с кресла, сказал:

– Войдите.

На пороге стоял Педро.

Наверное, он совсем не любил шевелить языком, потому что, бросив на стол плотный серый конверт, подмигнул мне и, так и не сказав ни слова, ушел.

Я тупо посмотрел на закрывшуюся за ним дверь и, все еще перемалывая в голове варианты обработки дона Хуана, подошел к столу.

В конверте оказалось почти то же самое, что лежало в моем бумажнике.

Такие же американские права на имя Майкла Боткина, но с другой фотографией, и такая же карточка социального страхования. Сравнив то, что я уже имел, с тем, что принес Педро, я убедился, что номера документов разные, а значит – это не простая копия, только с другим лицом на фотографии.

Кончита, между прочим, сказала, что на этот раз у меня будет немецкая ксива… Надо бы поговорить с ней об этом. Но – потом. А сейчас нужно было быстро сваливать из номера, пока она не вернулась и не сбила меня с делового настроя.

Сунув новые документы в бумажник, я завернул старые в полиэтиленовый мешочек, добавив туда для веса небольшую бронзовую пепельницу. Потом, зайдя в ванную, я отыскал в аптечке лейкопластырь и крепко обмотал им сверток. Положив его в карман, я вышел из номера и пошел вниз пешком, чтобы не напороться в лифте на Кончиту.

Выйдя на улицу, я нацепил черные очки и, повернув налево, направился к Эльбе, чтобы бросить в ее мутные воды маленький увесистый пакет. Говорят, все тайное обязательно становится явным, но если кто-нибудь и найдет лет этак через двести на дне реки мои поддельные документы, пусть попробует найти меня.

Посмеемся вместе.

* * *

В банке все прошло гладко.

Кельнер… Тьфу, черт, так и тянет на пивную терминологию!

Не кельнер, конечно – клерк, а точнее – менеджер внимательно посмотрел на бумажку с цифрами, которую я сунул ему под нос, потом так же внимательно посмотрел на меня, любезно улыбнулся и проводил меня в закрома.

Оставшись наедине с полированным металлическим ящичком, я открыл его и подумал, что если бы кто-нибудь взял отсюда пару десятков камней, я бы этого и не заметил. Наверное, профессиональные финансовые воротилы не одобрили бы такого отношения к богатству, но мне было наплевать на их мнение. Поэтому я, не считая, загреб полную горсть бриллиантов и по-простому высыпал их в карман джинсов.

Задвинув шкатулку на место, я нажал кнопку и через несколько секунд в хранилище вошел менеджер. Наверное, он ждал за дверью.

Поблагодарив его за внимание, я вышел из банка и, поймав такси, поехал в отель «Бисмарк». Там я зарегистрировался как простой и честный русский американец Майкл Боткин и снял скромный номер на третьем этаже.

Одна кровать, одна ванная, один телевизор – всего по одному.

И я – один.

Хорошо!

Найдя в холодильнике пиво, я открыл бутылку и, сделав хороший глоток, завалился с ногами на кровать. Одиночество – приятная вещь. И неизвестно еще, что хуже – не иметь возможности перекинуться с кем-нибудь словом или не иметь возможности остаться наедине с собой.

Я включил телевизор и увидел Микки Мауса, который долбил огромной кувалдой по голове свирепого пса. Морда у пса была удивленная, и из-под кувалды во все стороны летели искры. Переключившись на другой канал, я угодил прямо на пресс-конференцию Чубайса, который обещал европейским инвесторам золотые горы, но потом, а сейчас им нужно было всего лишь раскошелиться на какие-то жалкие четыре с половиной миллиарда евро. От зрелища его бессовестной морды мне стало кисло, и я быстро нажал на следующую кнопку.

Во! Другое дело!

Золотой мальчик Оскар де ла Хойя изящно переигрывал какого-то свирепого мексиканского бойца. Непринужденно передвигаясь по рингу, он уворачивался от яростных ударов противника, а сам тем временем успевал зацепить его то по голове, то по туловищу. Молодец!

Лежа на кровати с бутылкой пива в руке и следя за боксерами, я вдруг понял, как мне надоела эта латиноамериканская шлюха. Даже если не сравнивать ее с Ритой, даже если бы Риты вообще не было в моей жизни, все равно – Кончите не место рядом со мной. К чертям собачьим таких баб, у которых в голове нет ничего, кроме секса, денег и революционного терроризма.

И тут же у меня в голове созрел план дальнейших действий.

Сейчас я возвращаюсь к Кончите в отель и объявляю, что она свободна.

И пусть только вякнет!

Тогда я покажу ей, кто тут хозяин. А она, если угодно, может идти к своему папаше-любовничку и жаловаться ему на русского Знахаря, который послал ее на хрен. Этот Альвец и так-то был для меня никто, а теперь, когда Сам Великий Наркоимператор наделил меня властью, место ему – под никарагуанской лавкой.

А Кончита…

Ну, дам я ей еще один миллион, чтоб она угомонилась. И все дела.

В таком бодром и решительном настроении я покинул отель «Бисмарк» и поехал к Кончите. Но когда я без стука вошел в ее номер и проследовал прямо в спальню, потому что где ей еще быть, как не в спальне, то мое настроение резко изменилось.

Кончита лежала поперек растерзанной кровати, уставившись в потолок неподвижными открытыми глазами, и из ее груди торчала рукоятка ножа.

Точнее – не ножа, а узкого и длинного стилета.

Лезвие попало точно в сердце, поэтому крови вытекло совсем немного – всего лишь короткая черная струйка, которая уже начала засыхать.

Над изголовьем кровати, на стене, красовалось изображение какого-то цветка, сделанное губной помадой, и я почему-то стал судорожно вспоминать, что же это за цветок. В его очертаниях было что-то знакомое.

Но ситуация не предполагала разгадывания шарад и ребусов, поэтому я сходил в ванную, намочил полотенце и стал скрупулезно протирать все места, где за эти два дня могли остаться мои отпечатки пальцев. Это была кропотливая, но тупая работа. Моя голова оставалась сво-боднной и, тщательно протирая подлокотники кресел, косяки и ручки дверей, столы и прочие места, к которым я мог прикасаться, я не переставал думать об изображении, находившемся над кроватью.

И додумался-таки!

Жирными росчерками темнобордовой помады на стене германской опочивальни была изображена маргаритка.

Конечно же, маргаритка!

А значит…

Я бросил мокрое полотенце на стол и, закурив, уселся в кресло, которое только что протер. Интересно, Маргарита убила ее из ревности или для того, чтобы подставить меня?

Вот это было настоящей загадкой.

Ну, как бы там ни было, а ноги отсюда делать надо. Хорошо еще, что я никак не фигурировал в документации отеля. Поэтому, протерев все, о чем смог вспомнить, я заглянул в спальню, посмотрел в последний раз на мертвую Кончиту и, вздохнув, вышел из номера.

А на дверь повесил табличку «do not disturb» – «не беспокоить».

Спускаясь по лестнице и старательно отворачиваясь от всех, кого встречал, я думал о том, какая же я все-таки бессердечная скотина.

Только что убили женщину, с которой я провел не одну бурную ночь, а мне – хоть бы хны. Единственное, что меня занимало в эту минуту, так это то, что если раньше женщины, которые были рядом со мной, просто погибали от такой опасной близости, то теперь они начали убивать друг друга.

Ну и где же тебя теперь искать, Маргарита Левина?