Текст книги "Тщетная предосторожность"

Барбара Картленд
Тщетная предосторожность

Глава первая

– Я передумала. Я не продаю усадьбу.

Адвокат поглядел на нее удивленно. В темных глазах Роберта Шелфорда мелькнули недоумение и легкая насмешка.

Да, Синтия и сама понимала, что ведет себя глупо. Придется, конечно, продать. Ничего не поделаешь. А сказанное только что вырвалось против воли, и она не сумела бы объяснить, почему. Презирая себя за слабость, Синтия поспешно добавила, не дав мистеру Далласу сказать ни слова:

– Во всяком случае, мне нужно время, я хочу снова все обдумать.

– Не поздно ли, мисс Морроу? – раздраженно заметил адвокат, но его снова перебили, на этот раз Роберт Шелфорд.

– Легко понять мисс Морроу, кому же захочется продавать «Березы»? – проговорил он тихо. – Я сам мечтаю об этой усадьбе и представляю себе чувства хозяйки – трудно расставаться с таким прекрасным домом.

Синтия бросила на нею быстрый взгляд. Вместо благодарности за поддержку она испытала раздражение. Почему, спрашивала она себя, он зарится на «Березы»? И вообще надумал их приобрести? «Березы» принадлежат ей и только ей… Она с вызовом посмотрела на посетителей, словно защищая от них свое владение, но испытывала при этом лишь безнадежную опустошенность и отчаяние. Какой толк от проволочек? «Березы» неизбежно перейдут в чужие руки. Если не к Роберту Шелфорду, то к кому-то еще, кто вовсе не станет здесь жить, а просто купит земельное владение и начнет строительство или затеет что-нибудь столь же ужасное.

Но Синтия сознавала, почему у нее вырвалась фраза, нарушившая спокойную обстановку деловой беседы: она была не в силах стерпеть, что Роберт Шелфорд вознамерился сделать «Березы» своим домом. Ей казалось, будто кто-то, кто бесконечно дорог ей, готов оставить ее ради другой – только с горечью подобной утраты можно было сравнить ее муку и отчаяние.

– К чему борьба? Для чего растравлять рану, отчаиваться еще горше? Придется продать «Березы». Месяц назад выяснилось, в каком хаосе остались дела отца. Уже тогда Синтия понимала: все потеряно, – но с особой силой ощутила свою потерю в это утро, приехав пораньше из Лондона взглянуть в последний раз на родное гнездо, прежде чем будет подписан договор и ее владение перейдет к другому.

– Вам повезло, мисс Морроу, – сказал ей адвокат, известив о положении дел. – Крупно повезло! Мистер Шелфорд обратился в нашу контору после того, как узнал, будучи за границей, о предстоящей продаже «Берез». Он и раньше, как выяснилось, интересовался возможностью приобретения вашей усадьбы. В общем, было ясно: он действительно намерен ее купить, и я понял, какая это удача для нас, мисс Морроу. Мы всегда пеклись о вашем благополучии, и мои коллеги, и я были крайне огорчены… как бы это сказать… одним словом, некоторой расточительностью вашего батюшки. Мы полагали, что сделаем благое дело, а вы сэкономите на комиссионных агенту по сделкам с недвижимостью.

– Спасибо, мистер Даллас, – поблагодарила Синтия с должной вежливостью, но сердце у нее разрывалось от боли.

Она совершает кощунство! Она чувствовала, что предает и себя, и семейную традицию… Но какое, впрочем, это имеет значение? Ничто теперь не имеет значения. С тех пор как Питер и она…

JHHTHH старалась не думать о Питере, о «Березах», однако неумолимо приближался день, когда надо поехать в усадьбу, проверить там все и проститься с родным гнездом.

Поначалу она тешила себя мыслью, что все дела можно уладить в Лондоне, но в глубине души знала – это просто-напросто трусость, попытка уклониться от неизбежного. Когда пытаешься уйти от собственных мыслей, рано или поздно они настигают тебя. Синтии это было хорошо известно. И все же она откладывала поездку до самого последнего дня. Адвокат подтолкнул ее к окончательному решению:

– Мистер Шелфорд хочет видеть вас, у него есть к вам вопросы. По-моему, разумнее встретиться с ним лично. Прежде всего, конечно, решить, кому из слуг положена пенсия. А еще он хочет знать историю дома. Никто не сможет рассказать ему лучше, чем вы.

Ничего не поделаешь. Встреча с Робертом Шелфордом неизбежна; придется говорить с ним – с человеком, который, по сути, отнимает единственное, что было ей в жизни опорой, что она по-настоящему любила… кроме Питера.

Но и Питер, и «Березы» неотделимы друг от друга, как части единого целого. Она снова почувствовала это, выйдя через калитку в такую знакомую аллею, где под сенью могучих дубов был подъезд к парадному входу.

Все эти три года за границей «Березы» снились ей чуть ли не каждую ночь. Даже если плохо спалось и подушка была мокрой от слез, пролитых из-за Питера. «Как смогу я опять жить там, если его не будет рядом?» – спрашивала она себя в те дни.

А сны все снились – лебеди, гордо плывущие по серебряной глади озера, величественная лестница с геральдическими леопардами на стойках перил, нежный аромат бельевых шкафов, торжественная роскошь банкетного зала, картинная галерея, где портреты чопорных предков немного заносчиво взирали на них с Питером из своего временного далека.

Часто они танцевали вдвоем.

– Люблю обнимать тебя, – сказал он однажды. – И невыносимо представить, что ты можешь танцевать с другими. – Голос его звучал ревниво. – Не смей, не позволю, ты принадлежишь мне!

Сияющая, счастливая Синтия подняла на него глаза и прошептала еле слышно:

– Тебе одному…

– Как странно, необычно – мы так давно знаем друг друга и никогда не думали: ведь нас связывает любовь!..

– Быть может, она жила у нас в сердце.

Синтия чуть-чуть отстранилась, подняла голову и, наморщив лоб, посмотрела на него.

– Наверное, юнцы вообще не осознают этого чувства, – сказал он серьезно.

Синтия рассмеялась.

– Мы и сейчас не старики. Дай подумать, тебе в следующем месяце – двадцать один, а мне в январе – девятнадцать.

– Достаточно взрослые, можем сами принимать решения! – воскликнул юноша пылко и уверенно.

– Конечно. – Синтия придвинулась к нему ближе. – И вообще, что они понимают? Каркают, причитают, попрекают кровным родством. Что мы можем поделать, если мы двоюродные, но любим друг друга?

– Забудь об этих глупцах!

По радио зазвучала быстрая музыка, они снова закружились в танце, тесно прильнув друг к другу, словно слившись в одно целое, бросая вызов всему миру, – юные, полные жизни и любви.

Ах, Питер, Питер!.. Думая о «Березах», как же не думать о нем? И воспоминания нахлынули потоком, словно ушедшее вернулось.

Вот Питер будит ее ранним осенним утром, и они отправляются поглядеть охоту на лисиц.

Вот он безутешно плачет – любимый пес попал под машину.

Вот он приезжает на школьные каникулы и высокомерно заявляет, что Ходжсон-старший терпеть не может девчонок. И это так обидно! Усевшись на подоконник в библиотеке, Синтия горько плачет в одиночестве…

Этот широкий подоконник, выложенный подушками, связан и с другими минутами, полными нежности и любви.

Вот здесь, за старинными вышитыми портьерами, Питер – ему недавно исполнился двадцать один год – просит ее выйти за него замуж. Опустив в застенчивости глаза, он перебирает ее пальцы, шепчет, как мечтает жениться на ней. И она слушает, не дыша, полная немыслимого счастья.

Ах, Питер!.. Питер!.. Разве нужно просить согласия, с нетерпением ждать ответа! Ведь она всегда любила его, с детства, с того самого дня, когда Питера взяли к ним на воспитание после смерти его родителей.

Наконец он взглянул на нее и увидел на ее лице все, что хотел узнать.

– Моя любимая… – еле слышно вымолвил он.

И они целовались в первый раз – быстро, жадно, неумело. Пугающая, невыразимая страсть!..

Питер! Каждый камень, кирпич, каждый уголок дома повторял его имя. Избавится ли она когда-нибудь от тоски и одиночества? И надо ли пытаться? Бессмысленно.

Всю войну и потом в ней жила надежда побороть страдание. После Дня победы Синтия перевелась в военный госпиталь в Индию. Там с головой ушла в работу, всегда брала на себя самые тяжелые обязанности, но постепенно, к великому огорчению, поняла, что ей не по плечу чрезмерная нагрузка. Она попросту надорвалась. В результате – демобилизация и возвращение в Англию – навсегда. Ее ждала жизнь в усадьбе в полном одиночестве! Но где еще могла Синтия найти приют, как не в «Березах»? Надо вновь обрести силы и здоровье, а где это сделать, если не под родным кровом.

Отца больше нет, однако смерть его значила для нее так мало, что в глубине души ей было стыдно за свое полное безразличие к этой утрате. Полковник Морроу всегда был в жизни дочери лишь строгим наставником, облеченным какой-то неведомой властью. Это он не дал сбыться ее заветной мечте: расстроил их свадьбу, убедив Питера, когда разразилась война, что теперь не время для женитьбы. Отцу нет прощения, казалось тогда Синтии. Теперь и обиды на него не осталось. Он жил в ее памяти, как полузабытая тень.

Мать, наверно, поняла бы. Будь она жива, все могло обернуться по-иному, но матери не стало, прежде чем дочь успела посвятить ее в свои с Питером планы.

Задолго до смерти матери Синтия осознала: отец ей чужой навсегда. И судьба у нее такая же, как у Питера, тот – сирота, и она словно прозябала в сиротстве, тем более что отец страстно мечтал о сыне и не простил дочери крушения своей мечты. А мать так долго и тяжело болела – чем могла она помочь? Лишь ласковыми, участливыми словами.

Оставался только Питер, никого больше у нее не было. Он заменил всех – отца, мать, братьев и сестер. А потом стал ее возлюбленным.

Его добрая улыбка, взгляд, утешение и забота; их детские игры, где жили рядом выдумка и действительность… И после – любовь… Синтия познала его объятия, нежные прикосновения рук, пылкие поцелуи…

О, Питер, Питер!.. Неужели прошлое так и не отпустит, настойчиво преследуя даже теперь, по прошествии восьми лет?

– Легко понять мисс Морроу, если она не пожелает расстаться с «Березами»…

Эти слова вызвали у Синтии негодование. Где ему понять ее чувства? Самодовольный рыжеволосый красавец, для которого жизнь, похоже, – веселая шутка.

Лишь только радостно-говорливый мистер Даллас и его клиент появились на террасе, Шелфорд уже держался так, будто он здесь новый хозяин. Когда он увидел Синтию, глаза у него насмешливо блеснули, и Синтия испытала странное тяжелое чувство, похожее на ненависть.

Да, она сразу же возненавидела Роберта Шелфорда, в особенности когда он стал восхищаться усадьбой и сказал, что мечтает ее купить. Не помогло и его обещание восстановить здесь все в былой красе.

Откуда ему знать, как все было? Пусть даже на клумбах выполют сорняки, подстригут газоны и они снова станут зеленым бархатом, пусть приведут в порядок аллеи, искореженные гусеницами танков и колесами тяжелых грузовиков – Шелфорду не понять души этого места.

Верно, дом в запустении, камины разрушены, стены облупились, ступени лестниц продавлены, окна выбиты, но даже так «Березы» все равно сохранили свое очарование, и было невыносимо, что чужой человек, покупающий просто жилье, загородный дом, рассуждает о том, как вернуть былую красоту ее усадьбе.

Поэтому Синтия и высказала, помимо воли, то, что рвалось из сердца, когда пришло время ставить подпись на бумагах, и в смущении от собственного поступка быстро встала и отошла к окну. У нее возникло непреодолимое желание расторгнуть сделку, хотя она и понимала, что это глупо.

В гостиной воцарилась тишина, – видимо, Шелфорд сделал адвокату знак воздержаться на время от дальнейшего разговора.

Мистер Даллас, известный говорун, не преминул бы, конечно, продолжить свои попытки урезонить ее, убедить согласиться для собственного же блага, а Роберт Шелфорд жестом или взглядом остановил его. На каком, собственно, основании? Даллас хочет привести свои доводы – пусть. Она резко обернулась.

– Я все обдумала, – заявила она твердо. – «Березы» я продам, но виллу «Дауэр-Хаус» оставляю за собой, буду в ней жить.

Адвокат вздохнул и, видимо, начал прикидывать в уме, какую часть всей суммы за усадьбу может составить стоимость виллы.

Роберт Шелфорд лишь улыбнулся. Он сидел, удобно откинувшись на спинку кресла, сохраняя полное спокойствие.

– Я согласен, – сказал он. – Даллас, не затрудняйтесь подсчетами, это новое условие не меняет моих намерений.

– Как так?

Даллас изумленно поглядел на него.

– Очень просто, – пояснил Роберт Шелфорд. – Я хочу купить всю усадьбу «Березы». Но, если мисс Морроу хочет оставить в своем владении виллу «Дауэр-Хаус», я не возражаю. На общую сумму это не повлияет.

– Ваше предложение нелепо! – воскликнула Синтия. Она вернулась к столу и села на свое место. – Я не нуждаюсь в благотворительности, мистер Шелфорд.

– При чем здесь благотворительность? Вилла очаровательна, но это маленькая часть усадьбы. А я покупаю «Березы» целиком, именно все владение представляет для меня интерес. Мистеру Далласу нет необходимости вносить изменения в документы, давайте их подпишем, как есть. И далее, мисс Морроу, с вашего позволения я без предварительных условий предлагаю вам в дар виллу и сад, называемые «Дауэр-Хаус».

– Но с какой стати? – Их взгляды встретились. На миг Синтии показалось, будто насмешка в его глазах сменилась каким-то иным выражением. Он молчал, но она была в смятении. – Я не могу принять подобный дар, это благотворительность, – тихо повторила она с глупым упорством.

– Я не рассчитывал на виллу и не прошу ее, – был ответ. – Вы отдаете мне «Березы». Вот и все.

Да, «Березы», вот и все. Синтию передернуло от этих слов. Однако Шелфорд прав. Разве имеет значение, какая часть будет принадлежать ей, если он становится владельцем всей усадьбы? Сделав над собой усилие, Синтия обратилась к адвокату:

– Вы полагаете, мистер Даллас, такое предложение реально?

– Мистер Шелфорд проявил истинную щедрость, истинную, – сказал адвокат после некоторого молчания. – И я убежден, мисс Морроу, – поскольку моя фирма представляет в этом деле ваши интересы, коллеги мои сочли бы необходимым выразить благодарность от вашего имени.

Упрек за дурные манеры, скрытый в этой фразе, позабавил Синтию. Что ж, какая разница?

Вилла находится по другую сторону парка. Если она будет там жить, вряд ли ей придется часто видеть Шелфорда. Если она будет там жить…

Она сознавала, что сама не уверена в правильности своего решения, но тут неожиданная твердость, внутренняя сила, которая так часто выручала ее раньше, пришли ей на помощь. Нужно сделать необходимый шаг. Перед ней единственная надежда обрести покой. Слишком долго пыталась она уйти от себя, позволила себе жить прошлым, во власти призраков, не смея поглядеть правде в глаза. Настал решающий момент. Время брать себя в руки, а иначе можно вообще лишиться рассудка.

Роберт Шелфорд заставил ее сделать выбор. Пусть же вилла станет ее домом. Там, в тиши и покое, она, как феникс, поднимется из пепла своей юности. Взглянув на него, Синтия поняла, что он пристально за ней наблюдает: ждет чего-то. Он сидел неподвижно, и тем не менее от него веяло животворной силой. Никогда еще не встречала она человека, исполненного такой неукротимой энергии. Это выражалось во всем. И тем не менее из них троих лишь он сохранял спокойствие и невозмутимость. Он терпеливо ждал ответа.

– Благодарю вас, мистер Шелфорд, – тихо проговорила она. – Я принимаю ваш дар. Надеюсь, вам не придется раскаяться в своей щедрости.

– С чего бы? – отозвался Роберт Шелфорд. – Но у меня есть одна просьба. Не продадите ли вы мебель? Мне известно, она хранится в конюшне. Хорошо бы реставрировать главный жилой дом и расставить мебель, все там устроить, как до войны.

Устроить все, как до войны! Синтия чуть не рассмеялась ему в лицо. Какой неоправданный оптимизм! Какая нелепая фантазия! Но она сдержалась и сказала спокойно:

– Буду чрезвычайна рада, если вы возьмете мебель. Правда, многое, наверно, пришло в негодное состояние. Однако перечень имеется. Он у мистера Далласа, и все цены обозначены. Когда дом реквизировали под военные нужды, вещи перенесли в конюшню. Кроме картин. Их поместили в банк, и я не хотела бы с ними расставаться.

– Безусловно, я понимаю.

Адвокат не стал терять времени.

– Вот перечень, мистер Шелфорд. Цена указана на каждый предмет. Я, собственно, и предполагал, что при продаже усадьбы мисс Морроу…

Синтия отвлеклась и села поудобнее в кресле. Сон это или явь? Ей много снилось за последние годы. Неужели от нее уходит принадлежащее ей по праву рождения? После подписания этих бумаг изменится все ее будущее.

Она еще не бывала на вилле после смерти бабушки. Бабушка со стороны отца дожила до восьмидесяти лет. Старая дама славилась умением на всех наводить страх, весьма гордилась своим происхождением и знала историю «Берез» в мельчайших подробностях.

– Семейство Морроу живет в «Березах» вот уже пять столетий, – сообщила она Синтии, когда та видела ее в последний раз, – а теперь наш род закончится.

Не закончится, – возразила Синтия. – Я выхожу замуж за Питера, бабушка. Помните, мы вам говорили? А ведь Питер тоже из рода Морроу.

Старуха не поняла – так, по крайней мере, подумала тогда Синтия. Но кто знает, быть может, она, словно ясновидящая, предчувствовала, что их роду пришел конец…

– Подпишите вот это, пожалуйста, мисс Морроу.

Адвокат пододвинул к ней бумаги. Она, не читая, ставила свое имя – Синтия Морроу – на всех подряд документах. Затем поднялась из-за стола.

– Если вы возвращаетесь в Лондон, разрешите вас отвезти?

– Нет, нет, спасибо, – поспешно отказалась она. – Мне нужно со многими повидаться. Я поеду позже.

Роберт Шелфорд и Синтия обменялись рукопожатием. Какая сильная рука и теплая ладонь! И снова глубокая неприязнь, внутренний протест поднялись в ее душе. Слишком много в этом человеке могучей жизненной силы. И необычная внешность к тому же – рыжие волосы и темные глаза… Не похож на англичанина либо же просто выглядит не так, как другие…

«Нет у меня доверия к красавчикам», – подумала про себя Синтия и резко отняла руку. Смущала ее, однако, не внешность этого человека, а нечто иное в нем: притягательное и в то же время вселяющее беспокойство.

– Надеюсь, вы будете обращаться ко мне, если понадобится, – предложил Роберт Шелфорд.

Синтия удивленно посмотрела на него и вдруг вспомнила: он теперь хозяин, владелец «Берез».

– Вряд ли я стану беспокоить вас, мистер Шелфорд. Она обернулась к адвокату: – До свидания, мистер Даллас. Я вернусь в Лондон к вечеру, если понадобится, вы можете связаться со мной.

Роберт Шелфорд открыл перед ней дверь. Она старалась не смотреть на него, но невольно подняла взгляд. Улыбается! Ей опять почудилась насмешка в темных глазах.

«Этот человек, похоже, упивается тем, что происходит», – в раздражении и гневе подумала она и, переступив порог, вышла на залитую солнцем лужайку.

Было очень тепло. Неспешно Синтия направилась вдоль по дорожке, миновала коттедж, где прежде жил управляющий, и остановилась в задумчивости. Направо – широкая аллея к главному дому, налево – узкий проезд, в конце его – вилла, и, решившись наконец, Синтия быстро зашагала по узкой дороге, стараясь отогнать мысль, что позади нее остался дом, в котором ей больше никогда не жить, и что, покинув родное гнездо, она наконец и с Питером простилась навсегда.

– Нужно действовать разумно, – уговаривала она себя, прекрасно при этом сознавая, что разумной ее никак не назовешь.

Утром по дороге из Лондона в «Березы» она предполагала завершить все дела, связанные с продажей, снять квартиру или дом, отдохнуть, набраться сил, снова подыскать работу.

Она не мыслила будущего без дела, без серьезного занятия, но какие дела и занятия ждут ее в «Дауэр-Хаусе»? Какие, что?

И, вопреки смыслу, она вдруг стала винить в случившемся Роберта Шелфорда. Конечно, он виноват, как ни посмотри, из-за него она обречена жить в «Березах», снова жить воспоминаниями о прошлом. Здесь от этого никуда не деться.

«Нет, ни за что здесь не останусь», – повторяла про себя Синтия, но все же что-то толкало ее вперед, хотелось взглянуть на виллу.

Сзади послышался звук подъезжающего автомобиля. Синтия остановилась, инстинктивно отступила к живой изгороди.

Мимо пронесся зеленый «Роллс-Ройс». Роберт Шелфорд, сидя за рулем, приподнял шляпу. Синтии показалось на миг, что в глазах его все та же усмешка. Машина скрылась из виду, оставив после себя облачко пыли, а Синтию вновь охватило чувство безнадежности, переходящее в гнев.

«Ненавижу его, ненавижу!..» – твердила она про себя.

Глава вторая

Синтия открыла глаза, просыпаясь.

Солнечные лучи, проникавшие сквозь ромбовидные стекла окна в старинной решетчатой раме, согревали лицо. Она чувствовала странную усталость. Впрочем, это не было похоже на глубокое изнеможение, болезненное утомление, которое не оставляло ее последние несколько месяцев.

Ночами она лежала без сна, во власти мрачных дум или в тревожном полузабытье, и ее преследовали мучительные видения, где действительное переплеталось с невероятным. Иногда усталость была непереносимой, и часто ей хотелось умереть, чтобы избавиться от тяжкого бремени своего тела.

А здесь, на старой вилле, она прекрасно засыпала, едва голова касалась подушки, и спала до тех пор, пока Грейс не разбудит поутру.

Какое счастье, что с ней Грейс и Роза! Совсем уже старые, они всегда находились тут в услужении.

Сначала Синтия их даже побаивалась. Вдобавок, когда она поселилась на новом месте, пришлось сообщить служанкам (и это была одна из нелегких минут ее жизни), что она не сможет оставить их у себя обеих. Старушки слушали серьезно, сложив на коленях узловатые, натруженные долгими годами работы руки.

– Вы хотите нанять кого помоложе, мисс? – спросила через некоторое время Грейс: она всегда брала на себя переговоры, ведь Роза была двумя годами младше.

– О, разумеется, нет, ни в коем случае! – воскликнула Синтия. – Упаси бог! Конечно, мне хочется, чтобы вы остались, я от всей души просила бы вас обеих служить у меня, но скажу вам со всей откровенностью – я просто не могу себе этого позволить. Видите ли, отец сделал много долгов, и большая часть денег от продажи «Берез» уйдет на их покрытие. Кое-что достанется и мне, но совсем мало. Со временем я приищу работу, доход мой увеличится, но сейчас доктор велит отдохнуть, и он, наверно, прав. Я безумно устала!..

Голос ее прервался. Она и в самом деле была так измучена, что у нее ни на что уже не было сил – даже на то, чтобы принять необходимые решения, если они расстраивали или тревожили ее.

Во взгляде Грейс выразилось сочувствие и глубокое понимание. Она посмотрела на Розу, затем, помолчав, проговорила:

– Мы с Розой хотели бы и дальше здесь служить, мисс. Как нам теперь жить порознь? И тут вроде наш дом, вы уж простите, коли не так сказала. Платите нам, сколько сможете, и мы вдвоем управимся. А хозяйство вести – это Роза умеет. Она на все руки мастерица, увидите сами, и кухарки такой нынче не сыщешь. И бережливая: у Розы ни один кусочек не пропадет. Ваша бабушка, мисс, она денежки на ветер не бросала и Розу к тому приучила.

– Если вы обе останетесь у меня, – сказала Синтия дрогнувшим голосом, – я вам буду век благодарна.

Она стояла, глядя на старых служанок, и вдруг порывисто протянула к ним руки.

– Втроем мы справимся с любыми трудностями, – проговорила она. – Вместе не пропадем.

В последующие недели Синтия поняла, что до той поры, как она поселилась на старой вилле, ей был неведом истинно заботливый уход. Грейс присматривала за ней, ухаживала, баловала, а Роза сбивала гоголь-моголь, стряпала лакомые блюда со свежими сливками, выторговывала у мясника лучшие куски, пока Синтия не взмолилась, что так, пожалуй, она растолстеет до безобразия. Роза подняла ее на смех, но Синтия видела в зеркале – тени под глазами еле заметны, и глубокие впадины у ключиц исчезают.

Когда-то она была недурна собой. Питер сказал ей однажды:

– Я в жизни не видел никого красивее тебя. Иногда я боюсь тебя коснуться – ты так прекрасна.

– Прекрасна, потому что ты любишь меня, – ответила она тогда.

Что бы подумал он, увидев ее сейчас? Ей стало стыдно за свои неприбранные, тусклые волосы, бледность, исхудалое лицо. Но все же сейчас она выглядит лучше, чем еще месяц назад. И, главное, хоть это ровно ничего не значит, она все еще сохранила женскую привлекательность.

Как же тепло на солнце! Через открытое окно в саду слышалось нежное воркование голубей, перелетавших с ветки на ветку. В комнату проник аромат кустов жимолости, растущей у веранды, и благоухание резеды с клумбы, где росли душистые цветы и травы.

Она услышала, как позади с легким скрипом открылась дверь.

– Простите, мисс, за беспокойство, – сказала Грейс виновато, – только вот зашел Джо Роджерс, он на станцию едет за вашей гостьей.

Спрашивает, как даму эту зовут. А то вдруг ошибется или прозевает ее.

– Да, да, конечно. Скажите ему, что ее имя – миссис Иствуд. Невысокая красивая блондинка. Он ее узнает, не ошибется.

– Ну, я так Джо и скажу, мисс, и я приготовила южную комнату.

– Прекрасно, Грейс. Ей там будет удобно, и ванная рядом.

– И я про то же подумала, мисс.

Грейс удалилась, а Синтия поудобнее устроилась в кресле. Зачем все-таки она пригласила Сару Иствуд? Лучше быть одной, постепенно набираться сил в уюте и покое, куда не вторгается внешний мир.

Сара принадлежала именно к этому миру, и, конечно, приглашать ее было ошибкой, но как можно поступить иначе? Жаль бедняжку! С той самой минуты, как они впервые увидели друг друга, Синтия прониклась к ней состраданием.

Ей ясно вспомнился грязный захолустный полустанок в Индии. Поезд остановился ненадолго, и Синтия вышла на перрон размять ноги и подышать воздухом. Она находилась в пути уже сутки, перевозила пациента в один из северных штатов, в горы, в больницу для выздоравливающих. Короче, возвращалась усталая, неприбранная, неопрятная… И тут увидела впервые Сару, красивую, умело подкрашенную, разодетую в пух и прах, в наглаженном белом платье, в модной широкополой шляпе.

Синтия глядела на нее с интересом, испытывая легкую досаду от того, что другие могут выглядеть так элегантно, словно на них ничуть не действует одуряющая жара. Она посмотрела на спутников шикарной дамы. Красивого индийского принца узнала сразу: его фотографии часто встречались в светской хронике. Второй был англичанин, чисто выбритый, привлекательный. Наблюдая за этой маленькой группой, Синтия сразу уловила, что именно англичанин – объект интереса Сары, хотя сам он давно потерял к шикарной даме всякий интерес. Это было заметно по тем беспокойным взглядам, которые Сара бросала на него, по тому, как быстро и порывисто касалась его руки, пытаясь завладеть его вниманием, как безнадежно поглядывала на ожидающий поезд.

Полустанок заполнили пассажиры. На мгновение оба кавалера, поспешив к кому-то из прибывших, о Саре забыли, но англичанин, впрочем, тут же вернулся, с трудом протиснувшись сквозь толпу.

– Нужно найти ваш вагон, – сказал он Саре.

Они двинулись вдоль раскаленного белого перрона и остановились рядом с Синтией.

Джентльмен посмотрел на билет, который держал в руке.

– Да, это ваш вагон. Надеюсь, место удобное. Подбежали носильщики с бесчисленными чемоданами, внесли их в купе.

– Вы напишете мне, Ральф, обещаете?

Сара говорила тихо, но ее слова донеслись до Синтии.

– Непременно!

Тон был притворно-ласковый.

– И не забудете меня?

– Что за глупости, Сара!

– А вам не подвернется случай приехать в Калькутту? Я… я вовсе не спешу домой.

– Вряд ли, дорогая. Я нужен здесь принцу, вы сами знаете.

Он посмотрел туда, где принц стоял в окружении приехавших знакомых. Вдруг все они громко рассмеялись. Синтия видела по его лицу, что англичанину не терпится присоединиться к веселой компании, и Сара ему надоела смертельно.

– Поезд вот-вот отправится, вам лучше войти в вагон.

– До свидания, Ральф.

В словах прощания звучали страдальческие нотки. Она подняла лицо, и молодой человек, сняв шляпу, нагнулся и поцеловал ее в щеку.

– До свидания, дорогая. Счастливого пути.

Не ответив, она поднялась в вагон и встала у окна.

– Вот вы и уезжаете, – ответил он с удовлетворением. – До свидания, Сара, до свидания.

Она молчала, глядя в окно, одной рукой слабо помахала ему, другую стиснула так, что побелели суставы, – видно, ей трудно было справиться с обуревавшими ее чувствами.

Поезд тронулся с обычным грохотом и лязгом. Сара долго еще оставалась у окна, потом наконец села на свое место напротив Синтии и закрыла лицо руками.

Она сначала молча плакала, потом, не выдержав, разрыдалась. Постепенно бурные рыдания стихли. Наверно, она выплакала свое отчаяние и по временам лишь судорожно вздыхала. Отняв руки от лица, она потянулась к сумке за носовым платком. Синтия достала свой, большой, белый, чистый, какой положен медсестре в форме, и участливо предложила:

– Возьмите, пожалуйста.

Сара вытерла глаза, сняла шляпу и бросила ее на свободное сиденье рядом.

– Я веду себя глупо, – прошептала она.

Синтия, глядя на нее, поняла, что попутчица старше, чем показалось ей сначала. Золотистые волосы были крашеные, ресницы слиплись, тушь расплылась. Сгорбившаяся, заплаканная, она выглядела на все тридцать пять.

Сара вытерла слезу и достала пудреницу.

– Извините.

Голос был с приятной хрипотцой, и в ее улыбке девушке показалось что-то простодушное. Синтия сразу почувствовала к ней расположение.

– Мне жаль вас от души, – призналась Синтия.

Сара вздохнула.

– Еще бы не жаль. Я лишилась единственного, что скрашивает жизнь: потеряла любимого человека.

– Как я вам сочувствую, – сказала Синтия снова.

Она не знала, какие слова говорят в подобных случаях.

– Я, наверно, сама во всем виновата, – доверчиво призналась Сара. – Цыплят по осени считают, а я сразу решила, что он навсегда полюбил меня, и сама по уши влюбилась. Что ж, надо было помнить – ничто так не надоедает мужчине, как любовь – святая, истинная любовь: она им претит.

– Ну, не всем же, – возразила Синтия.

Сара красила губы ярко-красной помадой.

Наложив густой слой, она взглянула на собеседницу:

– Скажите, дорогая, какой мужчина станет бегать за легкой добычей? Разве они ценят то, что само дается в руки – или усаживается на колени, как в моем случае? Если хотите завлечь того, кто понравился, убегайте побыстрей, пусть ловит.

Она вдруг засмеялась:

– Моя беда в том, что я отлично все это знаю, но поступаю совсем наоборот, когда дело касается меня самой. Вы когда-нибудь любили?

Она задала вопрос, чтобы продолжить разговор, но Синтия почему-то решила ответить со всей откровенностью:

– Да.

– Тогда вы поймете, – заметила Сара. – А может быть, и нет. Когда я влюблена, чувство захватывает меня полностью, ничего не могу с собой поделать. Я загоняю беднягу в угол и не даю ему вздохнуть. Я понимаю, ему нужен время от времени глоток свежего воздуха, иначе в приступе клаустрофобии он попросту от меня сбежит… Но, думаете, это на меня действует? Ничего подобного. И вечно одно и то лее. Темперамент такой, натура, будь она неладна!