Текст книги "Слушай свою любовь"

– Я уверен, она будет восхищена вашим исполнением, как и все мы, – сказал Гарри.

По дороге домой он думал о том, как обрадуется Антея, что все улажено.

Теперь она смотрела на брата и все отчетливее понимала, какой катастрофой грозит обернуться гнев маркиза в первый же день его пребывания в Квинз Ху.

Было утро пятницы, и даже если Гарри немедленно отправился бы в ближайший город, то вряд ли нашел кого-нибудь столь же искусного, как Мелдозио, а времени на прослушивание и репетиции уже не оставалось.

Гарри со звоном поставил пустой стакан на стоп.

– Что мне делать, Антея? – простонал он. – Что, черт побери, прикажешь мне делать?

– Все очень просто, – ответила девушка. – Играть могу я.

Гарри воззрился на нее так, словно она сошла с ума.

– Ты? Нет! Не говори глупостей!

– Ты же знаешь, – продолжала Антея, – что я играю на фортепьяно. Конечно, не так хорошо, как мистер Мелдозио, но папе нравилось. Он однажды сказал, что если мне придется когда-либо зарабатывать на жизнь, то, потренировавшись, я вполне могла бы выступать профессионально.

– Он тебе просто польстил, – ухмыльнулся Гарри.

Разумеется, он слукавил, так как знал, что сестра великолепно играет на фортепьяно; многие, слышавшие ее исполнение, признавались, как они тронуты ее мастерством.

Каждое воскресенье она играла на органе в церкви, и хотя Гарри считал себя лишенным всякого музыкального слуха, он чувствовал, что из старого органа, который держался на честном слове и давным-давно нуждался в замене, Антея умела извлечь музыку, напоминавшую пение ангелов.

Все это молнией промелькнуло в его мозгу, но он тут же вспомнил о маркизе и выпалил:

– Невозможно! Абсолютно невозможно!

– Очень хорошо, – фыркнула Антея. – Тогда найди еще кого-нибудь.

Она взглянула на часы на каминной попке.

– Уже почти полдень. У тебя осталось около восьми часов.

Гарри сжал зубы.

– Ты же знаешь, заниматься поисками мне некогда. Нужно срочно закончить тысячу дел. Садовники принесли цветы, и я должен проследить, чтобы их красиво расставили. Когда я выходил сегодня утром, занавес для сцены еще не повесили. Если я оставлю без внимания сервировку обеденного стола, она будет просто ужасна. Вильяме – замечательный садовник, но художественного вкуса у него не больше, чем у кролика.

Он был крайне взбудоражен, и Антея пыталась успокоить его.

– Конечно, дорогой, я все понимаю. Гораздо проще будет разрешить мне играть, чем пытаться за несколько часов найти неизвестно кого, заведомо зная, что все равно не найдешь.

– Я не могу допустить, чтобы ты общалась с маркизом и его приятелями.

– Ну не съедят же они меня! – заявила Антея. – И откровенно говоря, мне, конечно, льстит подобный комплимент, но с Потти Вер-нон мне не сравниться!

«Несомненно», – подумал Гарри.

Он посмотрел на слегка растрепанную сестру, одетую в простое хлопчатобумажное платье, полинявшее от бесконечных стирок, и понял: ни за что на свете маркиз не обратит внимания на обыкновенную селянку, когда рядом с ним самая очаровательная балерина в Лондоне.

Словно почувствовав, как ослабевает решимость брата, Антея присела на подлокотник кресла и обняла Гарри за плечи.

– Послушай, дорогой, я знаю, как ты беспокоишься за меня, и очень ценю твои чувства. Клянусь честью, я буду вести себя осмотрительно. Я просто сыграю на фортепьяно то, что потребуется, и сразу же вернусь домой с нянюшкой.

– С тобой будет нянюшка? Гарри ухватился за эту идею, как утопающий за соломинку.

– Ну да. Нянюшка сможет подождать меня в комнате для экономки, она знает, где это. А я, как только закончу играть, отправлюсь с ней домой. Через парк идти не больше десяти минут.

После продолжительного раздумья Гарри сказал:

– Я уверен, что делаю ошибку! Я знаю, мне не следует принимать твое предложение, но я не могу позволить себе потерять должность. Да и, честно говоря, не хочу ее терять.

– Вот именно!

– Это такая удача, – продолжал он, – что я смог столько сделать для фермеров, прошедших всю войну и оставшихся без надежды на чью-нибудь помощь. Как сказал мне один человек, у него не было возможности даже починить коровник.

– Знаю, знаю! – подхватила Антея. – И они очень благодарны тебе, Гарри. Миссис Барнс восхищалась тобой пару дней назад: якобы ты, словно сам святой Михаил, сошел с небес, чтобы спасти их.

– На самом деле им следовало бы благодарить маркиза. К чести его будет сказано, он ни разу не поинтересовался, куда конкретно уходят его деньги: на фермы, на отставных военных или на что-нибудь другое…

– Он не может быть настолько неприятным человеком, как о нем говорят.

– Me только может, но и является! – стоял на своем Гарри. – Он отвратительный человек, и не надо обманываться на сей счет. Я не допущу, чтобы ты знакомилась или разговаривала с ним. Ты понимаешь, Антея? Постарайся, чтобы тебя не заметили. И как только представление закончится, вместе с нянюшкой возвращайся сюда.

– Обещаю именно так и сделать.

– И более того, – не унимался Гарри, – когда будешь играть, сосредоточься исключительно на музыке. Не смотри по сторонам и ничего не слушай. Я не хочу, чтобы твою душу оскверняла та мерзость, которую устроит маркиз в моем доме – как будто он имеет на это право!

Антея хотела было возразить, что Квинз Ху больше не его дом, но решила, что это слишком жестоко.

Она просто поцеловала брата в щеку со словами:

– Не волнуйся, Гарри, все будет в порядке. Я уверена, Иглзкпиф останется доволен моим исполнением, но не обратит внимания на какую-то пианистку.

– Да, вероятно, так оно и будет, – согласился Гарри.

Но в его голосе Антея расслышала нотки прежнего беспокойства.

Для нее же предстоящее событие было настоящим приключением на фоне ее тихого и размеренного существования.

Глава 2

Маркиз выехал из Лондона в скверном настроении.

Больше всего на свете он ненавидел, когда рушились его планы.

Ему пришлось изрядно потрудиться для организации этого загородного приема.

Первым делом следовало устроить так, чтобы в субботнем балете в «Ковент-Гарден» роль Лотти оказалась незначительной и ее можно было передать дублерше.

Это не составляло большого труда, как казалось на первый взгляд, поскольку Иглзклиф финансировал большую часть представлений «Ковент-Гарден»и ни у кого в театре не возникало желания перечить уважаемому покровителю.

Поэтому Потти действительно получила очень маленькую роль, тем более что главная партия была мужская.

Затем маркиз пригласил гостей, отбирая их с теми же тщательностью и вниманием, с какими брался за любое дело.

Все приглашенные были его закадычными друзьями, соперниками на скачках и сподвижниками на осенних охотничьих выездах.

Пятеро являлись членами того же охотничьего клана, что и маркиз, и каждую зиму какое-то время гостили в его охотничьем домике в Лестершире.

Что касается дам, то маркиз последовал совету Лотти и пригласил трех юных балерин «Ковент-Гарден», недавно приехавших из Франции и великолепно исполнявших «пластические позы».

Этот новый вид искусства стал весьма популярен в Париже.

Маркиз не сомневался: если их представление будет хоть как-то напоминать то, что он недавно видел в «веселом городе», его друзья испытают настоящее потрясение.

Таким образом, Иглзклиф ради своего приема лишал «Ковент-Гарден» сразу нескольких актрис.

Пользуясь своим авторитетом, он сумел их всех освободить от субботнего выступления.

Остальных дам приглашали его друзья, причем некоторые пары были в таких же отношениях, что и Лотти с маркизом.

Конечно, дом Лотти был просторнее и экстравагантнее многих иных домов, а экипаж и великолепные лошади, которых дарил ей маркиз, могли затмить конюшню любой дамы в Лондоне.

Подъезжая в своем фаэтоне к Челси, маркиз радовался своему умению ладить с женщинами.

В то же время он предвкушал ночь с Лотти в Квинз Ху без такого досадного неудобства, как необходимость вставать на рассвете и поспешно отправляться в свой дом на Беркли-сквер.

В сердечных делах маркиза раздражало только одно: ему приходилось исчезать задолго до появления какой-нибудь болтливой горничной, чьи сплетни в конце концов могли достичь ушей хозяина.

– Я устал. – признался однажды маркиз некой чаровнице, столь прекрасной, что почти вся ночь их неутолимой страсти промелькнула как одно мгновение.

– Знаю, милый, – ответила она. – Однако, хотя после твоих щедрых чаевых ночной лакей будет глух и нем, остальным я доверять не могу. Мне кажется, эта несносная проныра, камеристка моей свекрови, постоянно ищет повод скомпрометировать меня.

И маркиз безропотно встал с теплой, удобной постели, чтобы одеться.

Это он прекрасно умеп делать без помощи спуги.

Затем он вышел на холодную ночную улицу, где его дожидался закрытый экипаж с зевающим кучером и сонным лакеем…

«Сегодня, – сказал себе Иглзклиф. – я проведу ночь, не глядя на часы».

С этими мыслями он направил коней на красивую аллею перед королевской больницей, выстроенной Карлом Вторым.

Деревья, окаймлявшие аллею, радовали глаз нежной зеленью только что распустившейся листвы; окна домов весело сверкали под майским солнцем.

Маркиз немало сил потратил на собственное комфортное обустройство, прежде чем поселил Потти Верной в дом, купленный им год назад для прежней дамы сердца.

Он позволил Потти самой выбрать отделку своей спальни, хоть и считал, что у нее дурной вкус.

Зато он оборудовал по своему разумению роскошную ванную комнату, которая неизменно вызывала возгласы изумления и восхищения у всех, кому Потти ее демонстрировала.

А Гарри был в шоке, когда Иглзклиф велел ему в Квинз Ху переделать в ванные комнаты все пять туалетных ниш, смежных с парадными спальнями.

– Ванные комнаты, милорд? – переспросил Гарри, не веря своим ушам.

Позже, оценив удобство и эстетику нововведения, он объявил сестре, что и в Дауэр-Хаусе будет ванная.

– Зачем нам ванная комната? – удивилась Антея.

– Затем, что она сбережет массу сил, в данном случае моих. Не понадобится таскать воду наверх. – ответил Гарри.

Антея призадумалась, в его словах было рациональное зерно.

Джекобс, разнорабочий, ухаживавший за садом в Дауэр-Хаусе, приносил дерево и уголь для камина и убирал мусор.

Он же по утрам затаскивал наверх, в комнату Гарри, тяжелые бадьи с водой, где брат мылся в лохани.

А Гарри таскал воду для Антеи, поскольку ома обычно мылась вечером, когда старый Джекобс возвращался в свой маленький домик в дальнем углу конюшенного двора.

Даже нянюшке не хотелось вновь звать Джекобса после тяжелого трудового дня.

Гарри всегда с юмором относился к этой своей обязанности, однако сам был готов мыться холодной водой и утром, и вечером, если только для этого не приходилось разбивать лед.

– Будь у нас ванная, – доказывал он сестре, – все стало бы намного проще. Если не веришь мне, сходи в Квинз Ху и посмотри сама.

– Конечно, я так и сделаю, – обронила Антея, – но это очень странно, ведь мы всегда мылись в спальнях.

И вот она увидела ванные комнаты, и они произвели на нее ошеломляющее впечатление.

Во-первых, ванные выходили прямо в спальни, и дамам не было необходимости появляться в коридорах в нижнем платье, что шокировало бы ее мать.

Во-вторых, Антея и представить себе не могла ничего более замечательного, чем ванна маркиза.

Она отличалась от других ванн, потому что была вмонтирована в пол – по римской моде, как говорил Чарли, – ив нее следовало не залезать, а спускаться.

Оценив все это великолепие. Антея, так же как и Гарри, немедленно загорелась идеей оборудовать ванны в Дауэр-Хаусе.

– Мне все равно придется греть вам воду на этой ржавой старой плите, – ворчала няня, – а если ванна окажется больше нынешней бадьи, могу сказать только одно: вода будет холодная.

Все нянюшкины причитания прекратились, когда при ремонте кухни в Квинз Ху Гарри приобрел новую плиту и для Дауэр-Хауса.

Глядя на нее, Чарли Торрингтон рассмеялся.

– Ты мог бы прекрасно обустроить свой дом за счет маркиза!

Гарри сверкнул на него глазами.

– Я платил сам, из собственных денег! – отчеканил он. – Ты рекомендовал меня как порядочного человека, достойного доверия, и я не собираюсь опровергать твоих слов.

Чарли извинился.

И Антее хотелось верить, что маркиз замечает щепетильность своего нового управляющего в подобных делах.

Она знала: весь ремонт, проводимый в Дауэр-Хаусе, Гарри оплачивает из своего кармана – деньгами, полученными за собственный дом.

Конечно, Чарли прав: было бы совсем не сложно приписать какую-то сумму сверх огромных счетов по работам в Квинз Ху, отправляемых в Лондон.

И все-таки Гарри не мог допустить подобного. – Да, мне приходится зарабатывать себе на жизнь, – сказал он сестре, – но я по-прежнему джентльмен и не намерен об этом забывать.

Подъезжая к дому на Королевской аллее, маркиз думал не столько о своей замечательной ванной, как это обычно бывало перед визитом к Потти Верной, сколько о том, с каким комфортом он здесь устроился.

Камеристка Потти, Сара, которая также выполняла обязанности ее костюмерши в театре, маркизу не нравилась.

Зато всех остальных горничных подбирал секретарь маркиза, мистер Каннингем.

В те дни, когда Иглзклиф ужинал с Потти, его шеф-повар с главным лакеем приезжали заранее, и к появлению маркиза были уже готовы его любимые блюда.

В погребах стояли бочки с особым сортом шампанского, кларетом и портвейном.

Еженедельно из деревни привозили свежие яйца, птицу и фрукты, так что в лондонских магазинах закупали небольшое количество продуктов.

Маркиз остановил фаэтон.

Кони в упряжке радовали глаз – он приобрел их на ярмарке в Таттерсапе в начале года.

Конюх, стоявший на запятках, соскочил на землю и направился к лошадям.

Маркиз, красивый и элегантный, также вышел из экипажа.

Его надраенные ботфорты с золотыми кисточками сверкали так, что в них отражались и весеннее солнце, и лестничные перила.

Как обычно, дверь открылась раньше, чем маркиз дотронулся до серебряного молоточка.

Иглзкпиф всегда заранее посылал лакея, чтобы он сообщил о времени приезда своего господина.

У порога стояла Сара, некрасивая женщина средних лет, похоже, страдающая косоглазием.

Когда маркиз вошел, она объявила:

– Дурные новости, милорд. Мисс Потти нездоровится.

Маркиз замер на месте.

– Нездоровится? – переспросил он.

– Увы, милорд, ей стало дурно вчера вечером, когда мы вернулись с представления. Теперь ома едва может говорить и приподнимать голову с подушки.

– Почему мне не дали знать? – осведомился маркиз.

Сара пожала плечами.

– Я надеялась, что ей полегчает. Я же знаю, как вы могли расстроиться от подобной новости. Но ей стало только хуже.

– Вы вызывали доктора?

– Да. Он приходил около полудня, сказал, что у мисс Потти весенняя лихорадка и что сейчас многие ею болеют.

Не говоря более ни слова, маркиз поднялся по маленькой лестнице в спальню Потти.

Комната занимала почти весь этаж и представляла собой буйство розового атласа и муслиновых занавесей, обшитых кружевом.

На попу красовался абиссинский ковер ручной работы, подарок маркиза.

Потти лежала на огромной кровати под кружевным пологом, ниспадавшим с золотого хоровода танцующих ангелочков.

Ее темные волосы разметались по подушке, глаза были закрыты.

Она, несомненно, выглядела больной, и никакого грима не требовалось для придания мертвенной бледности ее лицу.

Когда Иглзклиф приблизился, она с трудом разлепила веки.

Маркизу показалось, что у нее глаза навыкате.

– Мне очень жаль, – слабым голосом произнесла она, – но чувствую я себя прескверно.

– Дал ли тебе доктор лекарство? – спросил маркиз.

– Гадость какую-то, у нее вкус паршивее грязной мыльной воды! – скривилась Потти. – А от кашля все равно не помогает.

Столь длинная фраза вызвала жестокий приступ кашля, долго сотрясавший все тело девушки.

Наконец она вновь откинулась на подушки, и маркиз сказал:

– Я пришлю к тебе своего личного врача. Ни в коем случае нельзя вставать с постели в таком состоянии.

– Не сомневаюсь, что в понедельник смогу выступать, – пробормотала Потти.

Покидая комнату, маркиз даже не знал, что и думать о сорвавшемся торжестве.

Он вернулся в свой особняк на Беркли-сквер и велел секретарю послать к Потти личного врача, который также пользовал принца-регента, и как можно скорее отправить в дом на Королевской аллее корзину орхидей.

Его сильно раздражала мысль, что теперь участников празднества будет нечетное число, и без пары остается именно он.

Искать замену Потти было слишком поздно. Еще более выводил его из себя тот факт, что Потти нарочно не сообщила ему заранее об изменении планов.

Хоть он и подозревал, что причиной тому ревность, это не могло умалить досады и разочарования.

Ведь теперь торжественного приема в том варианте, как он задумывался, не получится.

Не желая показывать Дальтону своих чувств, маркиз искренне восхищался тем, как дом возрождается буквально из руин, хорошеет на глазах.

Разумеется, Чарли Торрингтон нисколько не преувеличивал, называя дом жемчужиной архитектуры эпохи Тюдоров, одним из лучших ее образцов в стране.

Все, чем обладал маркиз, было лучшим из лучшего, если не уникальным, и он не сомневался: восстановленный особняк станет предметом зависти всех его друзей, тем более что находится недалеко от Лондона.

Теперь торжество безнадежно испорчено из-за Потти, подхватившей весеннюю лихорадку.

В какой-то миг маркиз решил отменить прием, перенести его на следующую неделю. Но тут же понял, что уже слишком поздно.

Хоть он и выехал из столицы раньше своих друзей, ему никак не удалось бы известить всех, и в любом случае он вряд ли застал бы кого-нибудь из них дома.

Скорее всего они уже отправились за своими дамами в разные концы Лондона, и перехватить их совершенно нереально.

Маркиз ехал в самом мрачном расположении духа, чуть ли не физически ощущая пустое место рядом с собой, там, где должна была сидеть Потти.

Как он и ожидал, через пятьдесят четыре минуты фаэтон приблизился к свежевыкрашенным и позолоченным воротам Квинз Ху.

Две черно-белые, в тон особняку, привратницкие будки тоже сияли как новенькие.

По дороге сюда он представлял, как ахала бы от радости Потти, впервые увидев новый дом.

Она была достаточно умна, чтобы понимать: маркиз в отличие от прочих мужчин любит, когда хвалят не столько его самого, сколько его достояния или достижения.

Несомненно, она бы хлопала в прелестные ладошки и не переставая восторгалась великолепием черно-белого особняка.

А маркиз с удовлетворением сознавал бы, что заслуживает каждого вздоха, каждого эпитета, которыми Лотти награждала бы его талант отыскивать все самое лучшее, уникальное в своем роде.

Он не мог не признать, что и сам гордится своим приобретением, и был совершенно уверен: его друзья, впервые увидев Квинз Ху, потеряют дар речи от изумления.

Черные балки были перекрашены, в ромбовидных оконных переплетах сверкали новые стекла, а восемь нанятых Гарри садовников сотворили чудо, превратив неухоженные джунгли в великолепный сад.

Зеленели аккуратно подстриженные газоны, цвели кусты, за ними благоухали лиловая и белая сирень и золотистый ракитник.

Не сад – сказка!

Маркиз подошел к двери точно в срок, названный мистером Каннингемом Гарри Дальтону.

Как и предполагал Иглзклиф, управляющий ждал его у свежевыкрашенной парадной двери на верхней ступеньке лестницы, покрытой красным ковром.

Два конюха, сидевших позади маркиза, торопливо приняли поводья.

Новый владелец Квинз Ху медленно и с достоинством, граничившим с надменностью, направился по ковровой дорожке к Гарри.

– Добрый день, милорд!

– Добрый день, Дальтон, – ответил маркиз. – Все ли готово к прибытию моих гостей?

– Надеюсь, я не забыл ни одного из ваших распоряжений, милорд, – сказал Гарри. – Фортепьяно привезли вчера.

– Надеюсь, так оно и есть, – заметил маркиз таким тоном, словно искал, к чему придраться.

Он прошел в вестибюль, где его дожидались дворецкий и четверо лакеев.

Так как маркиз их раньше не видел, Гарри немного нервничал, представляя их ему.

– Это Джарвис, милорд. Он служил графу Халлудо самой его смерти.

Дворецкий, респектабельный мужчина средних лет, вежливо поклонился Иглзклифу.

Маркиз кивнул и направился в гостиную, отметив про себя, что комната со вкусом украшена благоухающими цветами.

Затем он обернулся к Гарри:

– Распорядитесь установить после обеда игорные стопы в конце комнаты. Не забудьте также про свежие карточные колоды, которые были высланы сюда на прошлой неделе.

– Я получил их, милорд, – подтвердил Гарри.

Маркиз прошел по коридору в библиотеку, выглядевшую совсем не так, как до ремонта.

Теперь полки, доходившие до самого потолка, были уставлены фолиантами в кожаных переплетах с золотым тиснением.

Обтрепанные шторы сменились золотой парчой, а когда-то отсыревший и протекавший потолок был воссоздан по первоначальному архитектурному замыслу.

Гарри нашел старые чертежи случайно.

Они оказались в морском сундучке его отца, на который он наткнулся, перебирая вещи для переезда в Дауэр-Хаус.

Разобравшись в своей находке, Гарри понял, что именно чертежей ему не хватало для придания дому того очарования, которое было в нем изначально.

Он присматривал за работами, объяснял, ободрял и всеми способами помогал воссоздать из хаоса былое великолепие, стоявшее у него перед глазами.

И теперь Гарри окончательно уверился, что результат этих усилий понравится любому, даже Иглзклифу.

Однако маркиз не стал хвалить его. Он лишь спокойно произнес:

– Мне нравится эта комната. Сомневаюсь, чтобы кто-то из моих гостей оказался страстным книголюбом, поэтому оставлю ее за собой.

Дворецкий, следовавший за Иглзкпифом и Гарри на почтительном расстоянии, приблизился к ним со словами:

– Милорд, мистер Дальтон предполагал, что именно таковым будет ваше желание, и распорядился поставить в углу поднос для вина. Разрешите налить вам бокал шампанского?

– Благодарю. – ответил маркиз. Джарвис поспешил за вином.

– Если я пока не нужен вам, милорд, – сказал между тем Гарри, – разрешите удалиться. Мне нужно еще за многим проследить.

– Вы установили сцену так, как я просил?

– Конечно, – молвил Гарри, – и я надеюсь, милорд, что вы останетесь довольны результатом.

– Тогда не стану вас задерживать, Дальтон. Гарри заставил себя изобразить вежливый поклон и исчез.

Он шел по коридору, чувствуя, как в нем закипает ненависть к Иглзклифу.

Ну что стоило этому напыщенному маркизу сказать хотя бы пару слов благодарности!

Гарри прекрасно понимал, что творит чудеса в своей непростой работе.

«Никто бы не смог сделать так много за столь малое время», – злился он.

А затем рассмеялся, осознав, что требует благодарности всего лишь за добросовестное выполнение своей работы.

«Если он получит от этого столько же удовольствия, сколько я, – решил Гарри, – значит, ему повезло».

Откровенно говоря, молодой человек с просветленной душой наблюдал, как его фамильный дом восстает из руин, превращаясь в произведение искусства.

«Беда в том, – думал он, подходя к банкетному залу, – что все это великолепие пропадет зря. Ведь оно досталось человеку, развращенному своим немыслимым богатством, и кучке невежественных девиц, способных оценить только блеск драгоценностей, повешенных им на шею любвеобильными поклонниками».

Но, войдя в банкетный зал и увидев, как безвкусно расставлены цветы, принесенные садовниками, он вновь увлеченно занялся своей работой и позабыл на время о личных обидах и неприятностях.

Весь день Антея упражнялась на спинете, перевезенном в Дауэр-Хаус из Квинз Ху.

Инструмент принадлежал еще ее бабушке.

Он прекрасно вписался в интерьер, но играть на нем было весьма затруднительно.

Антея не переставала мечтать о настоящем фортепьяно, таком, о каких лишь читала.

Неужели когда-нибудь она сможет позволить себе столь замечательное приобретение?

Ей так хотелось ощутить под пальцами клавиши современного инструмента!

У мистера Мелдозио было фортепьяно десятилетней давности.

Он объяснил девушке, как далеко ушла вперед техника, насколько в нынешних моделях улучшилась конструкция и стал богаче звук.

Мистер Мелдозио всегда разрешал Антее музицировать, когда у нее выдавалась свободная минутка.

Он и сам играл ей и, хотя девушка вряд ли это осознавала, относился к ней словно к одной из своих учениц.

– Я с такой радостью прихожу сюда! – призналась она две недели назад, в последний свой визит.

– И я очень рад видеть вас здесь, – ответил мистер Мелдозио. – Как жаль, что вы родились в знатной семье! В противном случае вы наверняка стали бы великой пианисткой и люди толпами ходили бы на ваши концерты.

Антея рассмеялась.

– Бы мне льстите! Конечно, мне приятно слушать ваши слова, но я знаю, все это преувеличение. Я никогда не смогу играть так же прекрасно, как вы.

– Технически – да, возможно, – согласился он. – Но в вашем исполнении есть нечто такое, чему нельзя научить и чего нельзя достичь никакими упражнениями.

– Что же? – удивилась девушка.

– Вы играете сердцем, мисс Антея, а для музыки это главное.

Он немного призадумался.

– Нет, пожалуй, я не совсем прав. Вы играете не сердцем, а душой, а это большая разница. У вас дар от Бога. Вы подобны ангелу.

– Еще чуть-чуть, и я возгоржусь! – захохотала Антея. – Если у меня и есть так называемый «божественный дар», то лишь потому, что вы разрешаете мне играть на вашем чудесном фортепьяно и учите меня музыке. Думаю, я никогда не смогу в полной мере выразить вам мою благодарность.

Покинув мистера Мелдозио, Антея вновь и вновь возвращалась мыслями к его словам и в конце концов пришла к выводу, что он явно преувеличивает ее талант, поскольку он иностранец.

Однако неоспоримым фактом являлось то, что она не представляет своей жизни без музыки.

Делая что-нибудь по дому, она напевала про себя рождавшиеся в ней странные мелодии.

На улице ей их нашептывал ветер.

Часто, когда она в одиночестве каталась на лошади по парку, ей казалось, будто копыта отбивают ритм песни, звучавшей в ней.

Встав из-за спинета. Антея подумала, что, возможно, ей следовало бы зайти к мистеру Мелдозио и поиграть на его фортепьяно.

Но времени на это уже не оставалось.

Мелдозио жил на другом конце деревни, и она могла утомиться от такой прогулки перед вечерним выступлением.

А ей хотелось показать лучшее, на что она способна, и никоим образом не подвести брата.

Весь день няня приводила в порядок единственное выходное платье Антеи, которое пошила не так давно своими руками.

Это платье из белого муслина, с оборками вдоль глубокого выреза и по подолу, никак нельзя было назвать вечерним.

Антея надевала его, когда ужинала дома вместе с братом.

Чтобы оно выглядело понаряднее, нянюшка добавила к нему голубой пояс от платья леди Колнбрук.

Голубой цвет очень шел к глазам Антеи.

В первый момент нянюшка пришла в ужас от одной только мысли, что Антея появится в Квинз Ху, когда там будет маркиз.

Но узнав, что делается это исключительно ради Гарри, она вынуждена была признать – это единственный выход.

Нянюшка обожала своего воспитанника. Она пришла в дом в качестве помощницы няни, когда леди Колнбрук родила Гарри.

А через пять лет, когда на свет появилась Антея, старая няня уволилась, и ее заменила нянюшка Элпен.

Одной из причин этого послужило стесненное финансовое положение семьи.

После смерти леди Колнбрук дела шли все хуже и хуже, и вдовцу поневоле пришлось уменьшить количество слуг.

Нянюшка же успевала присматривать за всем подряд.

Ее присутствие благотворно сказывалось на существовании домочадцев.

Няня очень любила «ребятишек», как до сих пор называла их, преданность ее не знала границ.

И Антея, и Гарри даже представить себе не могли жизнь в родительском доме без своей нянюшки.

Хотя она не меньше других была потрясена преображением Квинз Ху и считала своего «малыша» настоящим гением, ее по-прежнему возмущало притворство Гарри.

Она часто сетовала, что он всего лишь «главный среди слуг милорда».

– Пожалуйста, следи за своими словами, нянюшка! – умоляла ее Антея. – Гарри просто взбесится, если кто-то вдруг заподозрит, что он и есть лорд Копнбрук. И я абсолютно уверена: если его разоблачат, то либо маркиз его выгонит, либо Гарри самому придется уходить.

– Я не стану делать ничего, что огорчило бы мастера Гарри, – отвечала няня. – Но это безобразие – оставить человека без дома, где ему следовало жить с женой и детьми!

Антея молчала, потому что возразить на это было нечего.

И вот сейчас, проходя из гостиной на кухню, она увидела няню, сосредоточенно гладившую муслиновое платье.

Она знала, ради Гарри няня стала бы утюжить все что угодно, даже ковры.

Вскоре брат вернулся из особняка.

Переодевшись в смокинг, он с серьезным видом посмотрел на девушку.

– Ты все помнишь, Антея? Ты должна будешь играть на галерее менестрелей до тех пор, пока не подадут десерт. Затем ты незаметно спустишься по лестнице и сядешь за фортепьяно рядом со сценой.

Антея кивнула.

– Фортепьяно огорожено ширмой из цветов. – продолжал Гарри, – так что тебя видно не будет. ТЫ же будешь видеть головы «позирующих» девушек и сможешь понять, когда начинать игру, а когда пора будет уходить. Большего тебе видеть и не стоит.

Гарри говорил так, уверенный, что Антея не знает ничего о «позах».

Тем более она не должна подозревать, что балерины «позируют» без всякой одежды, разве что в цветочных гирляндах.

Однако Антея слышала, будто прекрасная леди Гамильтон привела в восторг этим своим искусством короля и королеву Неаполя и, разумеется, лорда Нельсона и многие из ее «поз» были греческими.

А посему, предположив, что балерины вечером будут выступать примерно в таком же стиле, Антея решила играть нежные, романтические мелодии, дабы девушки казались зрителям юными богинями, только что сошедшими с Олимпа.

– Я все прекрасно поняла, Гарри, – ответила она, – и не стоит беспокоиться за меня.

– Я очень беспокоюсь, но я также знаю, что мне нужно за многим проследить лично: в конюшне сейчас очень много лошадей, а главный конюх, судя по всему, плохо справляется со своими обязанностями. К сожалению, я не смог найти никого лучше.

– Я уверена, все будет в порядке, – успокаивала его сестра. – К тому же маркиз не может ожидать, чтобы в первый же день все шло как по маслу!

– Не только может, но и ожидает, – заметил Гарри. – Он приехал, похоже, в крайне мрачном расположении духа и говорил со мной так, словцо выискивал малейшие изъяны в моей работе.

– О, не может быть! – воскликнула Антея. – Что же он сказал?

– Как обычно – ничего.

Тут Гарри спохватился: говорить с Антеей о маркизе не следовало – но это оказалось непросто, потому что отныне все в доме вертелось вокруг прихотей маркиза.

– Б любом случае постарайся как сможешь, сестренка, а если все-таки маркиз останется недоволен и уволит меня, я без обиняков выскажу ему в глаза все, что о нем думаю. Отведу душу!