Текст книги "Искушение Торильи"

Барбара Картленд
Искушение Торильи

От автора

Лишь в 1842 году первый отчет Комиссии по детскому труду всколыхнул всю страну. Описанные в данном романе условия труда в угольных шахтах взяты целиком из этого отчета.

Тогда не спешили применять технику, повышающую безопасность труда. Воздуходувка, изобретенная Джоном Баддлом в 1807 году, лампа Дэви, созданная в 1816-м, а позднее воздушный шлюз и вентилятор Джона Мартина не нашли применения до 1835 года.

Но более чем опасность подземного взрыва, викторианцев смущал совместный труд мальчиков и девочек. Обнаженные до пояса, с цепями, пропущенными между ног, будущие матери Англии ползли на четвереньках по тесным ходам, увлекая за собой немыслимую тяжесть. В тридцать лет женщины превращались в дряхлых калек. Подобный труд нередко сопровождался дебошами и ужасающей жестокостью.

Когда через месяц после выхода отчета лорд Эшли предложил парламенту билль, запрещающий работать в шахтах женщинам и девушкам, а также мальчикам до тринадцати лет, его провозгласили национальным героем.

Глава 1

1816

Поднимая бокал с мадерой, вдовствующая маркиза Хэвингэм сказала:

– Доктора запретили мне даже прикасаться к алкоголю, но я должна отпраздновать твое прибытие, дорогой.

– А что они тебе посоветовали, мама?

В тоне маркиза мать уловила явное беспокойство, чем была весьма озадачена.

Она привыкла к его манере говорить лениво и томно, как бы процеживая слова и глядя на мир из-под опущенных век, – манере, свойственной, впрочем, многим щеголям и денди в окружении принца-регента.

И хотя манера сия была не по нутру маркизе, она, будучи женщиной мудрой, никогда не выказывала своего раздражения.

– По-моему, вода, несмотря на ее гадкий вкус, помогла унять боль, – ответила она, – однако в Харроугейте довольно тоскливо, и я уже скучаю по дому.

– Тогда тебе представится для этого благоприятный повод, – пообещал маркиз.

Мать вопросительно посмотрела на сына, а он встал с кресла и повернулся спиной к камину.

Апартаменты маркизы находились в самом дорогом отеле Харроугейта, и можно было заметить, что она успела смягчить слишком чопорную обстановку несколькими штрихами, как нельзя лучше свидетельствующими о ее вкусе.

На одном из боковых столиков красовались написанный маслом портрет и миниатюра, изображавшие самого маркиза; повсюду стояли вазы с оранжерейными цветами – без них он не мог представить себе свою мать. От строгого атласа кресел уже не веяло холодом благодаря подушкам, а оба ее маленьких спаниеля встретили его пылким приветствием.

– Ты устроилась здесь вполне уютно, – сказал он так, словно впервые увидел неудобства жизни в отеле.

– Вполне, – согласилась маркиза. – А теперь, Галлен, я готова услышать твое сообщение. Нисколько не сомневаюсь, дорогой, что ты проделал такое длительное путешествие не только из желания убедиться, что я живу в уюте.

Вдова оценивающе оглядела сына. Действительно, редко встретишь молодого человека столь красивого и безупречно одетого и одновременно столь мужественного.

Одежда маркиза подчеркивала широкие плечи и узкие бедра, хотя, откровенно говоря, атлетическая фигура его являлась предметом отчаяния портных.

Бытовавшая тогда мода восставала против сильных мышц, натягивавших тонкий габардин сюртука.

Однако в «Комнатах для джентльменов» на Бонд-стрит маркиза знали как непревзойденного мастера бокса, ну а с рапирой в руках ему трудно было найти подходящего соперника.

Многие отдавали ему должное за стойкую приверженность спорту, молодые щеголи и франты тщетно завидовали его умению разбираться в лошадях и безуспешно пытались так же, как он, завязывать галстуки.

Но если мир или, точнее, бомонд видел в маркизе равнодушного и самоуверенного циника, его мать знала, что он может быть заботливым, добрым, а иногда на удивление нежным сыном.

Поэтому она ничуть не усомнилась в искренности сына, когда он сказал:

– Если б я услышал, что тебе в самом деле необходимо мое общество, мама, то приехал бы и в Харроугейт, и куда угодно, лишь бы порадовать тебя.

– Ну что ты, дорогой. Я никогда не стала бы обременять тебя до такой степени, – ласково ответила вдова. – Но скажи мне наконец, зачем ты приехал?

– Я решил жениться, – немного поколебавшись, молвил сын.

– Галлен!

Маркиза была так изумлена, что поставила бокал с мадерой, дабы не разлить вино.

– Неужели? – всплеснула она руками. – Неужели ты действительно встретил женщину, которую хочешь назвать своей женой?

– Мама, я решил жениться, потому что, как тебе известно, мне нужен наследник, – ответил маркиз. – Кроме того, моя жена должна иметь хорошее воспитание, иначе я буду скучать.

– И кого же ты выбрал?

– Я сделал предложение леди Берил Фернлей, – продолжал маркиз, – и поскольку мне не хотелось, чтобы ты узнала об этом из газеты, попросил Берил и ее отца пока не объявлять о нашей помолвке.

– Леди Берил Фернлей… – неторопливо сказала вдова. – Ну конечно же, я слышала о ней.

– Она, несомненно, прекраснейшая девушка в Англии, – стал убеждать маркизу сын, – бурно ворвалась в свет и добилась высшего признания, даже сам принц назвал ее «несравненной» раньше, чем знатоки Сент-Джеймского клуба удосужились это сделать.

Вдова уловила в голосе сына насмешливую нотку и испытующе посмотрела на него.

– А что она собой представляет, Галлен?

Маркиз вновь ответил не сразу.

– Она обожает веселье – как и я – и становится душой любого приема. Леди Берил способна украсить своим присутствием и дом, и замок Хэвингэмов и вполне достойна самоцветов из пещеры Аладдина, которые ты так редко носишь.

– Я не об этом спросила тебя, дорогой мой, – негромко сказала вдова.

С изяществом, присущим лишь ему одному, маркиз сошел с каминного коврика и остановился у окна, задумчиво глядя на деревья, которые здесь, на севере, еще только покрывались первыми весенними почками.

– Что ты еще хочешь узнать, мама? – наконец спросил он.

– Ты прекрасно знаешь, что я хочу услышать. Ты любишь ее?

– Мне уже тридцать три, мама, – ответил маркиз, немного помолчав, – и я успел забыть трепет мальчишеской влюбленности.

– Итак, ты женишься лишь для того, чтобы обзавестись наследником? – с трудом произнесла вдова.

– Я не могу найти лучшей причины для брака, – сказал маркиз задиристо.

– Но мне хотелось бы, чтобы ты любил.

– Повторяю, я слишком стар для такой ерунды.

– Ничего подобного, Галлен. Мы с твоим отцом были невероятно счастливы, и я молилась лишь о том, чтобы и ты познал то счастье, которое мы столько лет находили друг в друге, прежде чем он покинул нас.

– Мама, теперь нет таких девушек, какой была ты.

Маркиза вздохнула.

– Твой отец говорил мне, что с первого мгновения, как только увидел меня на приеме в саду верховного шерифа – в самом не подходящем для подобных встреч месте, – ему казалось, что меня окутывает облачко света.

– Папа рассказывал мне об этом, – подтвердил маркиз.

– А я и не замечала его, пока нас не представили друг другу, – продолжала мать ностальгически, – но как только он прикоснулся к моей руке, со мной произошло нечто странное. – Ее голос задрожал. – Я тотчас влюбилась, как будто застыла на месте! И сразу поняла, что это мужчина моей мечты: я знала, он где-то ждет меня, и мы должны только отыскать друг друга.

– Тебе очень повезло, мама.

– Это была не удача, – возразила маркиза, – это судьба. Родители твоего отца пытались устроить его брак с дочерью герцога Ньюкастла, но мы решили быть вместе до конца наших дней, а все прочее несущественно.

Маркиз неловко шевельнулся.

Все это он слышал не единожды и всегда смущался, когда мать говорила об отце. Они любили друг друга так беззаветно, что воспоминания детства постоянно были озарены отблесками их счастья.

Единственное, о чем сожалели его родители, заключалось в том, что у них был только один ребенок. Так что после смерти отца маркиз Хэвингэм всегда старался заботиться о матери и защищать ее.

Ему не было нужды выслушивать, что такое истинная любовь и счастье: он все видел своими глазами. Тем не менее он не сомневался в том, что подобная судьба не для него.

– Времена переменились, мама, и любовь, обращенная не к принцу-регенту, вышла из моды.

– Любовь! Не надо смешивать его королевское высочество и любовь, – пренебрежительно сказала вдова. – Вспомни, как он обходился с бедной миссис Фицхерберт, а я думала, что они были женаты. А эта вздорная кокетка леди Хертфорд, терпеть ее не могу!

Маркиз расхохотался.

– Принц является примером для всех нас, мама, поэтому едва ли ты можешь рассчитывать, что я найду идиллическую любовь в Карлтон-Хаусе.

– Итак, трезвый расчет велит тебе жениться на леди Берил.

– Мы уживемся, мама, – заверил ее маркиз. – Мы разговариваем на одном языке, у нас общие друзья, и если через какой-то отрезок совместной жизни каждый из нас пойдет своим путем, это будет сделано со взаимным уважением – без всяких скандалов, ибо любые разногласия можно уладить полюбовно.

Маркиза промолчала, только в глазах ее застыло страдание. Сын подошел к ней и взял ее руки в свои.

– Не надо беспокоиться за меня, мама, – сказал он. – Большего я не желаю и не вижу причин, способных помешать нам с Берил произвести на свет с полдюжины крепких внуков, которые, уверен, доставят тебе удовольствие.

Тонкая рука маркизы с воспаленными от артрита суставами пальцев легла на теплую руку сына.

– Мы с твоим отцом стремились дать тебе все самое лучшее, Галлен, но избранная тобою участь – что греха таить! – просто второсортное существование.

– Ты судишь о моей жизни по своей собственной, мама, – заметил маркиз, – а я доволен будущим, и никто не вправе рассчитывать на большее.

– Я могу рассчитывать и рассчитываю, – ответила мать.

Пальцы ее напряглись.

– Ты еще… не забыл о той… девице, которая обошлась с тобой столь… скверно?

В голосе ее слышалась нерешительность, она словно боялась обидеть сына, однако маркиз непринужденно рассмеялся.

– Ну что ты, мама, в самом деле! Я не слюнтяй, чтобы страдать от ран подобного рода. Тогда я был еще безусым юнцом, а первая любовь всегда чересчур эмоциональна.

Выпустив руку матери, он вернулся к камину и уставился на языки пламени, трепетавшие высоко над поленьями. Он не заметил, что глаза матери вдруг наполнились слезами.

Ей припомнилась эта история, случившаяся, как сказал маркиз, давным-давно. Сыну уже исполнился двадцать один год, и девушка, в которую он влюбился, была прекрасна и испорченна. Он видел в ней идеал, чего ей просто не дано было понять.

Он положил свои сердце и душу к ногам этой особы, но она растоптала их, выйдя замуж за герцога потому лишь, что тот обладал более высоким титулом и богатством.

Вдова не могла забыть отчаяние на лице сына в тот злополучный день.

Он ничего не рассказывал – это было не в его правилах. Он просто хотел спрятаться подальше от любопытных глаз.

Именно тогда, пришла к выводу маркиза, в нем произошла перемена: из веселого и беззаботного юноши он превратился в мужчину и год от года становился все более циничным и едким.

Лишь оказавшись в своем полку, он обнаружил некогда присущий ему энтузиазм – готовность выйти навстречу наполеоновской армаде. Это вселило надежду в сердце матери.

Но она испытала невыразимое облегчение, когда после смерти отца маркиз откупился от военной службы и возвратился домой, чтобы управлять своими владениями и быть рядом с ней.

Однако того мальчика, которого она обожала двадцать один год, увы, больше не было.

В его жизни существовали женщины, целая дюжина. Некоторых она встречала, другие обитали в незнакомом ей мире. Но любовь к сыну говорила ей, что они не дороги ему; покоряя чужие сердца, он охранял свое от вторжения кого бы то ни было.

С той поры она всегда ненавидела ту особу, которая причинила ему эту боль.

Но теперь вдова подумала, что вдвойне ненавидит ту девицу, потому что именно из-за нее Галлен, единственный и любимый сын, вступал в брак по расчету, а не по любви.

Но умудренная опытом маркиза понимала, что о таких вещах с ним бесполезно говорить.

– Когда ты намерен устроить свадьбу, дорогой? – спросила она.

– До конца сезона. Принц скорее всего предложит для приема Карлтон-хаус, так как все приглашенные не уместятся в городском доме графа Фернлея на Керзон-стрит.

– Расскажи мне о графе. Я помню его – симпатичный мужчина, должно быть, поэтому его дочь такая красавица.

– Вполне милый человек, – ответил маркиз без воодушевления, – предпочитает сельскую местность Лондону, но его жена без ума от балов, приемов, ассамблей и раутов. – Он криво усмехнулся. – Она стремилась сделать дочь центром внимания высшего общества и действительно преуспела в этом.

Маркиза отметила про себя, что с графиней Фернлей у нее никогда не было ничего общего.

– На обратном пути я, конечно же, загляну к графине, – пообещала она, – но я собиралась ехать домой, а не в Лондон.

Слово «домой» означало в данном случае весьма привлекательный Дувр-Хаус, расположенный в огромном поместье маркиза в Хантингдоншире.

Маркиза, испытывавшая неимоверные страдания от артрита, не любила бывать в Лондоне, ее больше привлекала сельская идиллия в компании своих собак. Поэтому сын сказал поспешно:

– Тебе нет необходимости приезжать в Лондон до венчания. Будет лучше, если я приглашу графа и, конечно, Берил в замок, как только ты будешь готова принять их. – И с улыбкой добавил: – Уверен, что время для этого у нас найдется, хотя Берил будет занята покупкой приданого.

– А ты, дорогой?

– Принцу нравится, когда я постоянно нахожусь возле него. Однако мы пришли к соглашению, удовлетворяющему в той или иной степени нас обоих: я сопровождаю его на скачках и прочих дневных увеселениях, но освобожден от посещения многолюдных вечеринок, которыми его королевское высочество наслаждается вечером.

– И что ты делаешь тогда? – допытывалась маркиза.

– А на этот вопрос я затрудняюсь ответить. – У маркиза появился лукавый блеск в глазах.

– Я спрашиваю не о том, чем ты занимался в прошлом, – рассмеялась мать. – Я прекрасно осведомлена о твоей репутации сердцееда. Но что ты будешь делать теперь? Едва ли леди Берил захочет без тебя посещать эти многолюдные приемы.

– В жизни женатого человека есть свои недостатки! – не задумываясь ответил маркиз. – Только поверь, мама, зеленый карточный стол привлекает меня куда больше, чем полированные паркеты, и я не собираюсь проводить на балу каждую ночь, пусть даже этого будут требовать Берил и принц.

Маркиза улыбнулась.

– Догадываюсь, что ты купил новых лошадей и станешь прогуливаться верхом каждое утро.

– Дюжину великолепных, чистокровных коней! Мне не терпится показать их тебе.

– Теперь и я буду ждать знакомства с ними, – загорелась маркиза.

Мир с Францией, кроме прочих выгод, вернул любителям лошадей возможность вновь привозить в Англию этих благородных животных. И маркиз немедля послал своих людей в Сирию, откуда они вернулись с арабскими кобылами.

Когда он заговорил о лошадях, мать уловила в его голосе интонацию более теплую, чем во время рассказа о будущей жене.

В феврале, как раз перед ее отъездом в Харроугейт, в замок привезли отличных венгерских лошадок, и она была в восторге, узнавая в сыне того мальчишку, который все время тянул ее за руку в конюшню, когда ему подарили первого пони.

– А леди Берил хорошая наездница? – спросила она.

– На коне она держится превосходно, – ответил маркиз, – и, думаю, сумеет охотиться с моей сворой. Кстати, мне придется заняться охотничьим домиком в Лечестершире. – Он усмехнулся. – Холостяцкие вечеринки, которые я устраивал там, отнюдь не улучшили состояния мебели. Кроме того, на женский взгляд, там слишком грубая обстановка.

– Мы с твоим отцом бывали очень счастливы там, – грустно промолвила вдова.

– Как и повсюду, – заметил маркиз. – Только, мама, не надо все время сравнивать меня с отцом, а Берил – с собой. – Он взял ее за руки. – Ты отлично знаешь, что такой милой и красивой женщины, как ты, больше не будет. Поэтому не надо сетовать на то, что я выбираю второй сорт.

– Меня волнует, дорогой мой, лишь твое счастье, – пробормотала маркиза.

– Я уже сказал тебе, что всем доволен.

Тем не менее матери послышалась в голосе сына язвительная нотка.

В нескольких милях от модного харроугейтского курорта, с его водами, дорогими отелями и отдыхающими аристократами, в том же Йоркшире, находилась деревня Барроуфилд.

Расположенная возле Лидса, она являла собою скопище неопрятных и даже зловещих домов и казалась постоянно укрытой тонкой вуалью из угольной пыли.

За пределами деревеньки на холме стояла уродливая церковь из серого камня, а возле нее – столь же неказистый, громоздкий дом викария.

На кухне, мощенной камнем, у старомодной, неудобной печи хлопотала седовласая служанка, всем своим видом напоминавшая няню: она пыталась научить тощую невнимательную девчонку готовить баранью ногу.

– Да пойми же ты, что я тебе говорю, Элен, – внушала она ей резким голосом. – Я в шестой раз повторяю, что мясо нужно все время поливать соком. А ты как будто не понимаешь меня.

– Так я ж делаю то, что вы мне говорите, – отвечала девица с раздольным йоркширским акцентом.

– Ну, это как посмотреть! – отрезала старшая.

Тут она повернула голову, потому что кухонная дверь открылась и молодой голос позвал:

– Эбби! Эбби!

Эбигейл – так звали старшую – обернулась к вошедшей девушке. Светловолосая и голубоглазая, она могла бы показаться самой типичной англичанкой, но от таковой отличалась совершенно невероятной красотой.

Глаза ее, громадные на изящном овальном личике, казалось, вобрали в себя голубизну не весеннего неба, а скорее южного моря.

Нежная улыбка касалась мягкого изгиба губ, словно рассвет, проглядывающий сквозь листву деревьев.

– Что случилось, мисс Торилья? – спросила старшая.

– Письмо от леди Берил и… не знаю, поверишь ли ты – она помолвлена и собирается замуж!

– И вовремя, – сказала Эбби с фамильярностью старой служанки, – ее светлости скоро двадцать один, она имеет успех в Лондоне; я давно ожидала этого.

– Ну что ж, она уже помолвлена, – повторила Торилья. – И представь, Эбби, она приглашает меня в гости.

Торилья расправила лист бумаги и прочитала вслух:

Торилья, ты будешь моей подружкой. Я намереваюсь ограничиться только одной, чтобы не создавать себе излишней конкуренции.

– Как будто у Берил может быть соперница! – расхохоталась Торилья.

Эбби не ответила, и девушка продолжала читать:

Ты должна немедленно приехать ко мне… как только получишь это письмо. Не задерживайся. Ты должна мне помочь во многом. У меня столько дел, и я рассчитываю на тебя в выборе моей одежды, в планировании моей свадьбы и, конечно, рассчитываю на твое участие в приемах, где люди захотят познакомиться с моим женихом.

– И кто же стал суженым ее светлости? – спросила Эбби.

Торилья повернула страницу.

– Ты не поверишь, Эбби, – со смехом ответила она, – но Берил не назвала его имени! Как это похоже на кузину! Она всегда забывает о самом главном. Предвижу, сколько хлопот свалится на меня, если, конечно, папа… отпустит меня… к ней.

Последние слова девушка произнесла поникшим голосом, и в ее огромных глазах читались сомнение и грусть.

– Конечно же, вы должны ехать, мисс Торилья, – решительно сказала Эбби. – Хотя, ей-богу, надеть вам совсем нечего.

– Об этом я могу не беспокоиться. Мне впору платья Берил, она всегда была щедра и позволяла носить все, что мне нравилось, даже костюмы для верховой езды. – Торилья на мгновение задумалась и вдруг спросила: – Ой, Эбби, как ты думаешь, мне позволят поездить на лошадях дяди Гектора? Вот бы вновь очутиться на спине чудесного животного!

– Не сомневаюсь, что ваш дядя предоставит вам своих лошадей, как прежде, когда вы были ребенком.

– Больше всего мне не хватало здесь доброй лошадки, – вздохнула Торилья.

– Мне не хватало куда больше всяких разностей, – возразила Эбби, – да и вам тоже, мисс Торилья. Не надо обманывать себя.

И Эбби принялась развязывать тесемки коричневого голландского фартука, предназначенного для готовки; он прикрывал второй, ослепительно-белый, который она носила поверх серого платья.

– Я немедленно начинаю собирать ваши вещи!

– Нет, Эбби, подожди, подожди! – остановила ее Торилья. – Я должна спросить папу. Он может не захотеть, чтобы я возвращалась… домой. – Она немного поколебалась и добавила извиняющимся голосом: – Фернфорд был для меня домом семнадцать лет… пока была жива мама…

– Именно, мисс Торилья. Там и есть ваш дом! – убеждала ее Эбби. – И вам нечего делать в этом грязном местечке!

Торилья улыбнулась. Эбби твердила это, наверное, в тысячный раз.

– Ты знаешь, что оно значит для папы, – тихо сказала Торилья.

Внезапно хлопнула входная дверь.

– А вот и он! – воскликнула девушка. – Поспеши с обедом, Эбби, а то, сама знаешь, он убежит по делам, забыв о еде. Пойду поговорю с ним.

Торилья повернулась и выбежала из кухни в узкий мрачный коридор, выходивший в несколько претенциозный холл.

Там спиной к двери стоял преподобный Огастес Клиффорд, викарий Барроуфилда.

Это был статный, обаятельный мужчина, но выглядел он значительно старше своих лет. Его белая как лунь голова и лицо, изборожденное глубокими морщинами, говорили о нелегкой жизни, требующей огромного напряжения сил.

С печатью грусти на челе он опустил на кресло шляпу священнослужителя, однако, завидев приближающуюся к нему Торилью, нежно улыбнулся.

– Ну вот я и вернулся, Торилья! – воскликнул он. – И как раз в назначенное время.

– Как хорошо, папа! Обед уже готов, – обрадовалась Торилья. – Было бы обидно, если б из-за твоего опоздания погибла прекрасная баранья нога, которую прислал нам фермер Шиптон.

– Да, конечно, я не забыл, – сказал викарий, – но если она велика, нам следует поделиться…

– Нет, папа! – заявила Торилья тоном, не терпящим возражений. – Делиться нечем. Иди скорее в столовую, мне нужно кое-что сказать тебе.

Викарий вошел вслед за дочерью в темноватую комнатку, где в отличие от гостиной окна выходили на фасад дома и смотрели на север.

Здесь стояла вполне приличная мебель, которую они привезли с собой с юга, однако шторы были сшиты из дешевого материала, хотя Эбби и Торилья сделали все возможное, чтобы скопировать драпировку, запомнившуюся им по Фернлей-Холлу.

Элизабет, младшая сестра графини Фернлей, вышла замуж за Огастеса Клиффорда, служившего тогда куратором в Лондоне, в церкви Святого Георгия на Ганновер-сквер.

Граф Фернлей, дабы сделать приятное жене, назначил его викарием небольшого прихода в Фернфорде, который находился в его собственном поместье в Хертфордшире. Таким образом, Торилья и Берил выросли вместе.

Их родители были весьма рады этому обстоятельству, и хотя Берил была на два года старше Торильи, разница в возрасте была не столь уж очевидна.

Более того, Торилья оказалась куда смышленее старшей сестры, но старалась держаться с ней вровень, ибо Берил постоянно отставала в учебе.

Графиня Фернлей предпочитала жить в Лондоне, поэтому Берил больше времени проводила со своей тетей, чем с матерью.

Она так любила миссис Клиффорд, что ее неожиданная кончина заставила Берил горевать ничуть не меньше Торильи.

С утратой матери жизнь Торильи совершенно переменилась. Преподобный Огастес счел невозможным более оставаться в доме, где был так счастлив со своей женой.

Ему стало невмоготу трудиться в тихом уютном селении, где, откровенно говоря, у него было не слишком много дел, и подал прошение о назначении его в один из самых уединенных и бедных районов на севере. И вот через два месяца после смерти жены Огастес Клиффорд занял должность викария в Барроуфилде.

Все это произошло так стремительно, что Торилья осознала случившееся, лишь оказавшись в странном и чужом для себя месте, вдали от родни и знакомых. Только Эбби могла как-то утешить ее.

Ну а для преподобного Огастеса переезд послужил средством облегчить свое горе, а быть может, и вызовом, о котором он мечтал всю жизнь, хоть никто и не догадывался об этом.

Вдохновленный неукротимым желанием помочь тем, кто был несчастнее его самого, он весь ушел в проблемы и трудности, которыми изобиловала ужасающая жизнь шахтерской деревни.

Казалось, он один с пылом крестоносца противостоит целой армии зла.

Лишь Торилья и Эбби знали, что в своей одержимости он забывал о пище и сне, пытаясь хоть в чем-то помочь существованию своих новых прихожан.

И свою стипендию, и те крохотные средства, которые у него оставались, викарий до последнего пенни тратил на паству.

Только благодаря Эбби, забиравшей у него после получения чеков деньги для ведения хозяйства, они были избавлены от голода.

И теперь, сидя за обеденным столом, Торилья думала о поездке на юг и о том, что разрешение отца будет зависеть от стоимости этой поездки.

– Я получила письмо от Берил, папа, – сказала девушка.

В это время викарий налил себе стакан воды, а в двери появилась Эбби с бараньей ногой.

– От Берил? – задумчиво переспросил викарий, словно впервые услышал это имя.

– Берил выходит замуж, папа. Она просит, чтобы я приехала, погостила у них в Холле и помогла ей с приданым. А еще она просит, чтобы я была подружкой на ее свадьбе.

– Ах, Берил! – воскликнул викарий.

– Ты не против, если я поеду, папа?

– Нет, нет. Конечно же, нет! – Он отрезал кусок баранины и положил его на тарелку. – Впрочем, едва ли мы можем позволить себе такую поездку.

– Я поеду на дилижансе, – заверила его Торилья. – И если поеду одна, а Эбби оставлю приглядывать за тобой, все обойдется не так уж дорого.

Едва прочитав письмо Берил, она сразу подумала, что возьмет Эбби с собой, но теперь поняла: служанка должна быть здесь – не столько из-за расходов, сколько из-за викария, так как он просто не сможет выжить без прислуги.

Эбби умела заставить его есть и спать, ей это удавалось лучше, чем родной дочери.

– Я как раз думал, – тихо сказал викарий, – что все свободные деньги надо отдать миссис Коксволд. Она ожидает девятого ребенка, а у старшей дочери, по-видимому, чахотка.

– Мне очень жаль Коксволдов, папа. Но ты не хуже меня знаешь, что каждую пятницу мистер Коксволд отправляется в кабак и пропивает там по крайней мере половину своего заработка.

– Знаю, – согласился викарий. – Но мужчина вправе по собственному усмотрению тратить то, что зарабатывает.

– Только в том случае, когда дети его не голодают, – возразила девушка.

– Второй девочке в этом месяце исполняется пять, и они, наверное, отправят ее в шахту – работать.

– О нет, папа! – воскликнула Торилья. – Она слишком мала! Ты помнишь, как болела маленькая Барнсби? Стоя по колено в воде, она заработала пневмонию.

Викарий вздохнул.

– Им нужно есть, Торилья.

– И вам тоже, сэр, – вставила вернувшаяся в комнату Эбби.

Она внесла два блюда: на одном была картошка, на другом – не слишком аппетитная на вид капуста.

– Мне хватит, – рассеянно сказал викарий, разглядывая крохотные кусочки мяса на своей тарелке.

– Сэр, я не уберу баранину со стола до тех пор, пока вы не наедитесь досыта, как следует. – Эбби уговаривала его, словно капризного ребенка.

Взяв в руки нож, викарий положил на тарелку еще два тонких ломтика мяса. Затем Эбби настояла еще на двух столовых ложках картошки, а когда Торилья закончила есть, произнесла:

– Вот что, мисс Торилья. Не могли бы вы достать вместо меня пудинг из печки? Не доверяю я этой девчонке. Патока уже здесь, нужно принести только пудинг.

– Да, конечно, – тотчас согласилась Торилья.

Эбби передала девушке баранину, и та отправилась на кухню, зная, что служанка заведет разговор с отцом.

– Мисс Торилья сказала вам, сэр, – начала Эбби, как только девушка покинула комнату, – что ее светлость пригласила вашу дочь на свадьбу?

– Да, мисс Торилья сказала мне, – ответил викарий. – Но дело в том, Эбби, что мы не можем себе позволить это. Дилижанс стоит дорого, а до Хертфордшира путь неблизкий.

– Сэр, простите меня за откровенность, но мисс Торилье давно пора вернуться домой, повидать и приличных людей, хотя бы для разнообразия.

Викарий обратил на нее удивленный взгляд, но Эбби не дала ему заговорить.

– Разве вы не понимаете, что мисс Торилья провела здесь почти два года, не обменявшись даже полудюжиной слов с леди или джентльменом? Поверьте мне, ее бедная мать перевернулась бы в могиле, если б увидела, куда вы упекли свою дочь.

Викарий был искренне изумлен.

– Я как-то не думал об этом, Эбби.

– Ну а я думала, сэр! Мисс Торилье уже восемнадцать, и если бы миссис Клиффорд была жива, упокой Господь ее душу, то уже искала бы для своей дочери подходящего жениха, устраивала приемы и приглашала на них молодых людей, – возмущалась Эбби. – А кого мы можем пригласить сюда? Грязных оборванцев, перемазанных угольной пылью?

Викарий с осуждением всплеснул руками, но Эбби продолжала:

– О да, я все знаю, сэр. У них тоже есть души, которые надо спасать. Да, они тоже христиане и для Бога ничем не хуже нас. Но вы же не рассчитываете, что мисс Торилья выйдет замуж за шахтера, или я ошибаюсь, сэр?

Викарий явно смутился.

– Откровенно говоря, Эбби, я как-то не заметил, что мисс Торилья уже выросла.

– Ну так вот, сэр, ваша дочь выросла, и это настоящее преступление – похоронить ее заживо в этом ужасном месте.

– Но я нужен здесь, – доказывал викарий, как будто произносил последнее слово перед приговором в суде.

– Возможно, и так, – парировала Эбби, – я не спорю, сэр, вы делаете здесь Божье дело и справляетесь с ним хорошо. Но это, если можно так выразиться, ваша профессия. А мисс Торилья не священник и не проповедник, она молодая женщина, и надо сказать честно – красавица!

Но речь Эбби была прервана появлением Торильи: она вернулась в комнату, держа в руках внушительное блюдо, в самом центре которого съежился крохотный пудинг.

Она поставила блюдо перед отцом, а он до такой степени был погружен в свои думы, что даже не заметил ее присутствия.

Торилья встревоженно посмотрела на Эбби, но служанка как ни в чем не бывало поменяла тарелки и положила столовую ложку возле руки викария.

– Ты права, Эбби, – вдруг сказал он. – Мисс Торилья должна побывать на свадьбе леди Берил. Как-нибудь отыщем нужные деньги.

Когда он вылетел из дома, по всей видимости, не проглотив последний кусок пудинга, Торилья сказала:

– Значит, ты убедила папу дать согласие? О, Эбби, я чувствую себя такой виноватой. Этот разговор ужасно расстроил его. Папа хотел отдать деньги Коксволдам.

– Эти Коксволды уже вытянули из вашего отца кругленькую сумму, – рассердилась Эбби. – Эта женщина умеет разжалобить, а викарий, бедняга, верит каждой ее басне.

– Да, я знаю об этом, Эбби, но он так страдает, и здесь так ужасно. А на детей я не могу даже смотреть, – сказала девушка дрогнувшим голосом. – Быть может, это… эгоистично с моей стороны. Если я останусь, а папа отдаст деньги Коксволдам, жизнь их может… чуточку измениться.