Текст книги "Огонь желаний"

Барбара Картленд
Огонь желаний

От автора

Действие этого романа развивается на фоне исторически достоверных событий, связанных с символистами и Левобережьем Парижа в 1890 – е годы. В сюжетной канве задействованы реально существовавшие лица, и среди них известный поэт Поль Верлен, публицист Лео Таксиль и Жозеф Пеладан. Не выдуманы и литературные вечера в «Солей д'Ор». Маркиз де Гаита проводил спиритические сеансы, бодрствуя по ночам и поддерживая себя с помощью морфина и гашиша. Он занимался выделением астрального тела и считал, что его самого одолевают ларвы – низменные злые духи. Маркиз почти полностью потерял рассудок и умер тридцати шести лет.

Через несколько лет после описываемых событий для Ля Гулю наступили тяжелые времена. Она пробовала быть цирковым борцом, укротительницей львов, затем, окончательно опустившись, стала прислугой в публичном доме и в конце концов побирушкой и попрошайкой. Бывшая танцовщица жила в убогой кибитке, и единственным напоминанием о ее прошлых успехах было кружево от юбки, в которой она когда-то выступала в Мулен Руж.

Ля Гулю сделала из него занавеску, и, серая от времени и пыли, она служила ей до последних дней. Ля Гулю умерла в 1929 году.

Глава 1

1892 год

– Эммелин Невада Хольц! Ты поступишь так, как я сказала!

В ответ послышался легкий смех, затем голос девушки:

– Теперь я знаю, мама, когда ты сердишься: если ты называешь меня Эммелин, значит, ты раздражена.

– Ну ладно, ладно, Вада! – уступила мать. – Хотя я никак не могу понять, почему твой отец позволил тебе так себя называть. Более смешное и нелепое прозвище вряд ли можно себе представить.

– Если что и смешно, так это мое настоящее имя, – ответила Вада. – Когда мне было года два и я начала говорить, то сообразила, что можно его уменьшить и вместо Невада произносить Вада.

– Право же, все имена, которые мы тебе выбрали, очень американские!

– Ну, конечно, мама, все сейчас хотят быть американцами.

Разговаривая с матерью, девушка встала и прошлась по роскошно обставленной нью-йоркской гостиной, окна которой выходили в Центральный парк.

Деревья уже начинали зеленеть, и тюльпаны на клумбах были необыкновенно красивы.

– Мама, мне с тобой и здесь очень хорошо, – сказала Вада спустя какое-то время. – Мне совсем не хочется ехать в Англию.

– Но я хочу, чтобы ты поехала, дорогая. Я все решила и настаиваю, в этом случае ты должна поступить так, как я говорю.

Вада отвернулась от окна и посмотрела на мать.

Миссис Хольц сидела на диване перед камином; ее ноги прикрывал плед из горностая, отороченный мехом соболя.

Неделю назад, после того как они окончательно решили побывать в Англии, миссис Хольц, выходя из экипажа, внезапно почувствовала острую боль в спине, и доктор прописал ей полный покой, по крайней мере в ближайшие две недели.

Все еще очень красивая, со светлыми пышными волосами, чуть тронутыми сединой, в юности миссис Хольц была прелестной девушкой, настоящей красавицей-южанкой.

Но и тогда она уступила бы очарованию своего единственного чада. Эммелин, или просто Вада – она предпочитала, чтобы именно так ее называли домашние, – была просто неотразима.

Мать оценивающе смотрела, пока Вада пересекала комнату, неслышно ступая по мягкому ковру. Подойдя к дивану, девушка опустилась около нее на колени.

Матовые светлые волосы цвета пшеницы, которую солнце еще не успело позолотить, были откинуты назад и открывали овальный лоб прелестной формы; ниже в окружении длинных ресниц сияли огромные синие глаза.

Миссис Хольц всегда утверждала, что они достались ее дочери от не столь далекого ирландского предка, который пересек Атлантику в поисках в Новом Свете свободы и, возможно, фортуны.

Глаза Вады ярко выделялись на лице, а совершенной формы лоб и волевой подбородок придавали ее облику достоинство, которое нередко отсутствует у многих красивых женщин.

– Позволь мне остаться с тобой, мама! – умоляла дочь.

Если Вада и была решительной, то ее мать – в еще большей степени. Именно миссис Хольц всегда была в семье направляющей и движущей силой.

Ее муж, один из самых богатых нефтяных королей Америки, правил своей внушительной империей железной рукой. Но дома попадал под каблук своей очаровательной и своенравной супруги.

– Вада, – начала миссис Хольц, – я уже все окончательно обдумала и не собираюсь менять планы, даже из-за своей больной спины, чего бы мне это ни стоило.

– Мы можем отправиться, когда тебе станет лучше, мама. Я не смогу находиться в Англии одна, без тебя.

– А может быть, все к лучшему, – сказала миссис Хольц философски. – Я много об этом думаю и чувствую, что ты будешь вести себя увереннее, если меня там с тобой не будет. К тому же не секрет, что красивые матери склонны затмить своих дочерей! Вада рассмеялась.

– Но мне нравится, когда меня затмевают, мама! И потом, как мне говорить с герцогом? Если ты будешь рядом, то подскажешь нужные слова, те, которые следует сказать.

– Очень важно, чтобы ты твердо почувствовала себя на ногах, – резко произнесла миссис Хольц. – Ведь это не я, а ты собираешься замуж за герцога.

Вада поднялась с колен и села на банкетку перед камином.

Отблески пламени золотыми искорками играли в волосах девушки; ее лицо стало очень серьезно, когда она еле слышно произнесла:

– Я не могу это сделать, мама. Мне очень жаль, но я не могу выйти замуж за человека, которого не люблю.

Миссис Хольц не в состоянии была скрыть свое раздражение.

– Право же, Вада, слишком поздно думать о такой чепухе. Я тебе не раз говорила, что в Америке нет никого, кто был бы тебя достоин и за кого ты могла бы выйти замуж – никого!

В глазах Вады промелькнуло легкое озорство, и с лица мгновенно сошло серьезное выражение.

– Но, мама, у нас такая огромная страна и в ней такое множество мужчин!

– Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду, – раздраженно произнесла миссис Хольц. – В нашей среде я не вижу ни одного молодого человека, который был бы тебе ровней и чье состояние можно было бы сравнить с твоим.

– Вот это истинный ответ, – сказала Вада. – И все-таки, мама, молодые люди считают за честь бывать на балах дебютанток – таких же, как я, девушек, начинающих взрослую жизнь, и многие из них готовы сделать мне предложение.

– Задумайся хотя бы на секунду: если ты примешь предложение одного из тех неоперившихся юнцов, о которых сейчас говоришь, сможешь ли ты когда-нибудь с уверенностью сказать, что он действительно интересовался тобой, а не твоими миллионами?

Вада молчала, а мать продолжала говорить уже тише:

– Я тебе и раньше объясняла, Вада, что невозможно, абсолютно немыслимо отделить человека от того, что он имеет. Как можно, например, спросить:

«Ты полюбила бы меня, если бы я не был президентом – или принцем Уэльским – или Карузо?»

Миссис Хольц выдержала паузу.

– Ты же понимаешь, их невозможно представить вне того окружения, в котором они тебе являются, без регалий, не облаченными в мундиры. То же самое касается и тебя.

– Ты хочешь сказать, – произнесла Вада, – что ни один мужчина не полюбит меня такой, какая я есть?

– Конечно, нет! – ответила миссис Хольц. Я надеюсь, что в твоей жизни тебя будут любить многие, но ведь речь идет о замужестве… Можешь ли ты быть уверена, что после нескольких встреч на балах или приемах мужчина полюбит в тебе – тебя саму?

– Ты имеешь в виду, что на меня смотрят сквозь золотую завесу? – спросила Вада.

– Именно так, – согласилась ее мать. – Это очень удачное сравнение. Ты окружена ореолом, сиянием и блеском – ты миллионерша, самая богатая девушка в Америке!

Стало тихо. Затем миссис Хольц произнесла примирительно:

– Я люблю тебя, Вада, и стараюсь сделать все от меня зависящее, чтобы тебе было хорошо – и сейчас и в будущем.

– Выдавая меня замуж за человека, которого я никогда не видела и которого интересует только мое богатство, а не я сама? – спросила Вада, и в ее голосе послышались нотки сарказма.

– Верно, именно так! – подтвердила в ответ миссис Хольц. – Поэтому я и выбрала для тебя человека, который может дать кое-что взамен. А что есть у американцев? Могут ли они предложить тебе что-то лучшее или хотя бы равноценное тому, что ты уже имеешь?

Вада молчала, и ее мать продолжила:

– Английский герцог даст тебе такое положение, выше которого в мире нет ничего, кроме, конечно, королевского титула.

– Удивляюсь, почему ты не подыскиваешь мне принца, – произнесла Вада.

– Непременно бы это сделала, если бы хоть один свободный принц был на примете, – в той же тональности и с той же интонацией ответила миссис Хольц. – Но настоящие члены королевской семьи, если они действительно достойны своих высоких титулов, женятся или выходят замуж за людей своего круга. Другие же, называющие себя принцами, вроде некоторых итальянцев, обыкновенно оказываются самозванцами.

– Я знаю, мама, что ты очень тщательно, во всех тонкостях изучила этот вопрос, – сказала Вада таким тоном, что фраза вовсе не прозвучала комплиментом.

– Я пытаюсь во всем разобраться, – ответила миссис Хольц. – Я хочу, чтобы мое единственное дитя получило от этого мира все самое лучшее, что он может ей дать. Я хочу, чтобы ты была счастлива, хотя ты, наверное, так не думаешь.

Вада встала с банкетки и ближе подошла к дивану.

– При этом, мама, ты почему-то забываешь, что у меня могут быть собственные чувства. К тому же у меня есть сердце, и как всякая девушка в моем возрасте, я, конечно, хочу, чтобы меня взяли в жены, но хочу еще и влюбиться!

Миссис Хольц вздохнула.

– Только очень молодые особы могут быть такими ненасытными и забыть о благодарности.

– Что ты имеешь в виду? – поинтересовалась Вада.

– Я имею в виду, – начала миссис Хольц, – что ты требуешь от жизни слишком много. Ничто не совершенно, и жизнь не обходится без отрицательных эмоций, в ней всегда достаточно не слишком приятных моментов.

Заметив, что дочь внимательно слушает, миссис Хольц сделала паузу.

– Тебе многое дано, и ты должна быть благодарна за это судьбе, – продолжала она. – Счастливый дом, множество удобств, необыкновенная красота, которая тебя окружает, огромное состояние… И тебе этого мало! Ты ждешь любви чужого человека, мужчины, которого никогда не видела, ты хочешь сказочного романа, какие существуют только в книгах!

– Да, но это же так естественно! – воскликнула Вада. – Так и должно быть!

– Естественно то, что ты полюбишь своего мужа, а он тебя, – но после того, как вы поженитесь. Так обычно и бывает у миллионов супружеских пар – всегда и везде.

Вада молчала, не отвечая, а миссис Хольц тем временем продолжила:

– Во Франции броки всегда устраивают, и, как я понимаю, они оказываются чрезвычайно удачными. В Англии, со времен норманнских завоеваний, браки обычно заключают так, чтобы невеста в виде приданого могла принести земельный надел, который присоединяется к земле жениха и прекрасно вписывается в его владения.

– Или деньги, на которые можно прикупить землю, – тихо проговорила Вада.

– На Востоке жених и невеста никогда не встречаются до официальной церемонии бракосочетания. – Миссис Хольц развивала начатую тему. – Все устраивают свахи и сваты, астрологи и предсказатели судеб, да так, что в Индии, например, разводов не бывает.

– Давай вернемся к Англии, – сказала Вада. – Ты же не можешь отрицать, что в среде аристократов часто случаются скандалы, я сама о них читала.

– Это не делает тебе чести. Ты не должна о них знать, – строго сказала миссис Хольц. – Я всегда старалась прятать от тебя бульварные, скандальные газеты.

– Но скандалы-то существуют, не так ли? – настаивала Вада.

– Если они и возникают, то после замужества, – не сдавалась миссис Хольц. – Я же не пытаюсь скрыть от тебя, что ходит масса сплетен об увлечениях принца Уэльского некими молоденькими красотками.

На минуту миссис Хольц остановилась, затем продолжила:

– Но с принцессой Александрой он всегда держит себя очень осмотрительно, и в официальном свете они предстают весьма счастливой парой.

– Это как раз тот самый тип брака, который ты мне рекомендуешь? – спросила Вада.

– Я ничего подобного тебе не рекомендую, – холодно ответила ей мать. – Если ты поведешь себя со своим мужем умно, как я с твоим отцом, вряд ли он будет засматриваться на чужих женщин.

– А если такой грех все-таки случится? – настаивала Вала.

Миссис Хольц вытянула перед собой холеные руки, на пальцах сверкнуло несколько бриллиантовых колец.

– Я думаю, что с английским герцогом, даже если он когда-нибудь отойдет от тебя, ты будешь обеспечена надежнее, чем с каким-нибудь американцем, который тебе вряд ли что-нибудь оставит, кроме не очень-то счастливых воспоминаний.

– Ты хочешь сказать, что если я стану герцогиней и буду носить на голове корону, то это все компенсирует?

– Да, это компенсирует многое, – ответила миссис Хольц. – По крайней мере ты начнешь свою замужнюю жизнь, зная, что не испытаешь неприятных ощущений всякий раз, когда он нежен с тобой, а ты подозреваешь, что он только и думает, когда же попросить тебя выписать чек, взамен которого ты сама ничего не получишь.

– Все это так омерзительно, так ужасно! – в отчаянии воскликнула Вада.

– Дорогая, ну поверь мне, ведь я желаю тебе добра: ты не будешь счастлива в Америке, я в этом уверена.

– Мне нравится Америка, я люблю Америку, это моя родина, – произнесла Вада.

– И кроме американок, нет в мире других женщин, которые бы так легко приспосабливались к новым условиям, – сказала миссис Хольц. – У них необыкновенная способность адаптироваться, этого нет ни в одной другой стране.

– Я не желаю ни к чему приспосабливаться, – надув губы, произнесла Вада.

В ответ миссис Хольц промолчала, а ее дочь после короткой паузы сказала:

– Не могу представить, чтобы мой отец захотел выдать меня замуж за иностранца, тем более за англичанина.

– Вот тут ты не права, – ответила миссис Хольц. – Твой отец согласился, – а он всегда со мной соглашался, – что, когда ты станешь достаточно взрослой, мы вместе должны будем выбрать тебе мужа.

Вада сделала нетерпеливое движение, но прерывать не стала, и ее мать продолжила:

– Твой отец с самого начала знал, что его дочь не такая, как все дети. Вот почему ты воспитывалась в сельской тиши, вдали от газетных репортеров, вульгарности и крикливой рекламы, которые окружают детей других богатых родителей.

– Папа боялся, что меня могут похитить!

– Да, действительно, – согласилась миссис Хольц. – Могу сказать, что поэтому тебя никогда не фотографировали. И с тебя не писали портреты.

Миссис Хольц взглянула на дочь и чуть задумчиво добавила:

– Мне бы очень хотелось иметь твой большой портрет, который бы запечатлел тебя такой, какая ты сейчас. Пусть даже набросок, сделанный тем умным молодым человеком, чьи рисунки я обожаю. Как же его зовут?..

– Чарльз Дана Гибсон, – машинально ответила Вада.

– Да, да, Гибсон, – повторила миссис Хольц. – Я уверена, что тебя бы он удостоил такой чести. Ты как раз в духе его героинь – «Гибсонова девочка», как называют этот типаж.

Вздохнув, миссис Хольц продолжила:

– Твой отец никогда даже в мыслях не допускал, чтобы твои фото украшали популярные журналы или мерзкие дешевые газеты, которые продают на каждом углу.

– Думаю, он сам назначал редакторов многих газет, – сказала Вада.

– А почему бы и нет? Твой отец мог все; кроме того, он сам владел несколькими газетами. Во всяком случае, отсутствие шумной рекламы позволило тебе спокойно жить; я всеми силами ограждала тебя от пошлости, которая крутится рядом с американскими дебютантками.

– У меня нет никакого желания бывать на нью-йоркских балах или общаться с людьми, которые не хотят, чтобы я была среди них. – Вада произнесла это почти вызывающе.

– Ну что ты! Они хотят видеть тебя в своем ГФУГУ, – возразила миссис Хольц, – но в Нью-Йорке нет таких пышных и блистательных развлечений, какие будут у тебя в Англии.

– Когда я стану герцогиней?

– Да, герцогиней, – с гордостью ответила мать.

Помолчав, Вада сказала:

– Мама, я хочу кое-что тебе предложить. Позволь мне всего год пожить обычной светской жизнью, встречаться с молодыми людьми, которых ты сама мне выберешь, – в Нью-Йорке или любом другом месте Америки. Если за это время я не встречу того, кого полюблю, я поеду в Англию.

Миссис Хольц рассмеялась.

– Но право же, Вада, как можно быть такой наивной? Неужели ты такая глупенькая, что думаешь, будто английские герцоги станут ждать, пока американская наследница соблаговолит отыскать их, – словно это грибы в лесу.

И она снова разразилась смехом.

– Моя дорогая, встретить герцога совсем не просто. Их всего-то около тридцати, и они прекрасно понимают, сколь привлекательно их высокое положение!

Вада взглянула на мать, но та продолжала:

– Если бы я не училась вместе с матерью герцога в школе во Флоренции, тебе бы никогда не представилась такая возможность, но наша дружба продолжается все эти долгие годы.

Миссис Хольц выдержала паузу.

– Когда вдовствующая герцогиня приезжала шесть лет назад в Америку, она жила с нами на Лонг-Айленд. Тогда мы все и обсудили, правда, в общих чертах, тем не менее хорошо представляя, что может произойти, когда ты станешь взрослой.

– Я помню герцогиню, – сказала Вада, – она внушала мне страх.

– Герцогиня происходит из очень старинного английского рода, – объяснила миссис Хольц, – и поскольку земли ее отца-маркиза граничили с угодьями герцога Грэнтама, было благоразумно решено соединить в браке обе эти семьи.

– Она, должно быть, знала герцога с детства, – сказала Вада. – А ехать в Англию, чтобы выйти замуж за человека, которого раньше никогда не встречала, – совсем другое дело.

– Но вы встретитесь, и ты будешь помолвлена, – сказала миссис Хольц. – О скоропалительном замужестве или о чем-то подобном нет и речи.

Ход собственной мысли ее удовлетворил.

– Обещаю тебе, это будет самая блистательная свадьба, которую запомнит вся Америка.

– Ты действительно думаешь, что мне это может понравиться? – спросила Вада.

– Всем нормальным девушкам нравятся их свадьбы, – парировала миссис Хольц. – Такое событие будет впервые в твоей жизни, когда нет ни соперниц, ни равных тебе. Ты невеста, и к тебе приковано всеобщее внимание.

– Но потом, когда свадьба закончится, останешься наедине со своим женихом. – Голос Вады прозвучал не очень счастливо.

– В твоем случае – с женихом, достойным уважения. Ты с ним встречаешься на равных: ты ему – огромное состояние, он тебе – положение и титул, которому нет цены!

В комнате воцарилось молчание. Затем Вада встала и нервно направилась к фортепиано.

Она взяла ноту, присела и заиграла вступительные такты Свадебного марша Мендельсона. Затем закрыла крышку инструмента, поднялась с табурета и подошла к окну.

– Иного пути нет, – тихо объяснила миссис Хольц. – Обещаю тебе, если последуешь моему совету, ты будешь намного счастливее, чем отдав предпочтение любви – чувству обманчивому, вероломному и часто жестокому.

Вада по-прежнему смотрела в окно. Через несколько минут миссис Хольц оживленно продолжила свои рассуждения:

– Все уже устроено, и мисс Спарлинг согласилась тебя сопровождать до тех пор, пока не передаст с рук на руки матери герцога.

– Нэнси Спарлинг? – переспросила Вада.

– Да, дорогая. Ты помнишь ее? Это сестра епископа из Нью-Йорка, очень обаятельная женщина. Она любит путешествовать и очень много ездит. Я буду совершенно спокойна, зная, что ты под ее присмотром.

– Когда мы уезжаем? – тихо спросила Вада. Глаза миссис Хольц победоносно сверкнули она поняла, что ее дочь приняла как неизбежность то, что ей уготовано.

– На следующей неделе.

– На следующей неделе? – Вада отвернулась от окна. – Но это невозможно!

– Почему? – поинтересовалась ее мать.

– Ну хотя бы потому, что мне нужно обновить гардероб.

– Я об этом уже подумала, – сказала миссис Хольц. – Не хочу, чтобы газетчики разузнали, что ты едешь в Европу, – они легко могут заподозрить скрытые мотивы твоей поездки. Поэтому купишь туалеты и все, что тебе необходимо, в Париже.

– Так, значит, я еду в Париж? – спросила Вада с интересом, которого до сих пор не было.

– Да, я предусмотрела это для тебя, – сказала миссис Хольц, – и страшно огорчена, что сама не могу с тобой поехать. Побывать в Париже весной – сказочная мечта всех американок!

На ее лице появилась улыбка, вызванная воспоминаниями; затем она продолжила:

– На наше счастье, Нэнси Спарлинг знает Париж так же хорошо, как и я, если не лучше. Она там жила несколько месяцев и отвезет тебя к лучшим модельерам Франции – Уорту, Дусе или Руфу.

– По крайней мере, это звучит заманчиво, – сказала Вада.

– Я хочу, чтобы ты, когда приедешь в Англию, выглядела нарядной и была одета, как подобает девушке твоего положения и состояния, – продолжала миссис Хольц. – Нигде в мире, кроме Парижа, ты не найдешь такой изысканной одежды! Одно это, Вада, должно заставить тебя мечтать о поездке!

– Очень хочется увидеть Париж. Я всегда мечтала побывать в этом городе. Ты же знаешь, мама, как мне интересно новое французское искусство и новые идеи, которые, кажется, всегда исходят из французской столицы.

– Я совсем не хочу, чтобы ты попусту тратила время на подобную ерунду! – резко возразила миссис Хольц. – Англичане верны традициям, а что касается искусства, там в каждом аристократическом доме есть превосходные картины, которым нет равных в мире.

Вада ничего не ответила, но ее глаза засветились – впервые за время их разговора.

– В любом случае одной недели в Париже тебе совершенно достаточно, чтобы купить все, что требуется, – продолжила миссис Хольц. – Какие-то туалеты можно будет потом дослать, хотя французы сноровисты и расторопны – они способны сотворить целое приданое вдвое быстрее, чем требуется иному портному, чтобы сшить всего одно платье.

– Хочу увидеть Париж весной! – тихо, будто самой себе сказала Вада.

– Скоро тебе представится такая возможность, – ответила миссис Хольц. – И запомни, Вада: в Париже ты должна вести себя, соблюдая правила приличия и ни на секунду не забывая, что визит в этот город – лишь прелюдия к твоему появлению в Англии.

Миссис Хольц остановилась и взволнованно добавила:

– Я очень хочу, чтобы ты была не только самой очаровательной герцогиней-американкой, но и самой осмотрительной и благоразумной.

– Постараюсь, мама, но мне хочется кое-что тебе сказать…

– Я слушаю, – произнесла миссис Хольц.

– Так вот, – начала Вада. – Если герцог и я не полюбим друг друга, если почувствуем, что не созданы друг для друга, тогда, что бы ни говорили вокруг, я откажусь стать его женой.

– Это настолько маловероятно, – надменно ответила миссис Хольц, – что я даже не намерена обсуждать это с тобой! Герцог очаровательный, интеллигентный, прекрасно воспитанный англичанин. Увидишь, с каким настроением, с какой готовностью он тебя встретит, и я абсолютно уверена: вскоре вы оба обнаружите, что вас влечет друг к другу.

– Надеюсь на это, мама, – тихо произнесла девушка.

Она собиралась сказать что-то еще, но в эту минуту в комнату вошла горничная и направилась к дивану.

– Миссис Хольц, пришла массажистка.

– Спасибо, Джесси. Попроси Карлоса привезти сюда кресло-каталку и отвезти меня в спальню.

– Хорошо, миссис Хольц, – ответила горничная, выходя из гостиной.

– Джесси не поедет с тобой в Европу, – сказала миссис Хольц дочери, когда дверь закрылась. – Она совсем не вписывается в традиции английских слуг.

– Ты считаешь, мама, что Джесси слишком фамильярна, потому что называет тебя «миссис Хольц», а не «мадам», – заметила Вада с улыбкой. – Но это же знаменитая американская независимость!

– Как раз то, что совсем не поощряется в Старом Свете, – парировала миссис Хольц. – Поэтому ты и возьмешь с собой Чэрити.

– Прекрасно! – воскликнула девушка. – С удовольствием предпочту путешествовать с ней, чем с кем-нибудь другим, хотя ты хорошо знаешь, мама, что она часто обращается со мной, как с ребенком.

– Она будет заботиться о тебе, – а это самое главное, – сказала миссис Хольц. – Чэрити – служанка старого закала: знает свое место и в то же время на нее можно положиться. Она много путешествовала со мной, и я буду скучать без нее, когда вы уедете. Чэрити умеет себя вести!

– Она, конечно, не будет, как Джесси, судачить с другими служанками, – сказала Вада. – Не удивлюсь, если узнаю, что Джесси продала историю своей жизни одной из самых скандальных газет. Представляешь, как бы это звучало:

«Моя жизнь во дворцах нефтяного короля» или «Тайны семьи Лофтуса Хольца и ее замкнутость»!

– Ну довольно, Вада, – остановила дочь миссис Хольц. – Это совсем не смешно.

– Боюсь, что я близка к истине, – улыбнулась Вада.

– Твой отец испытывал ужас перед журналистами, и я ощущаю то же самое, – произнесла миссис Хольц. – Тебе следует быть очень осторожной: никто не должен знать, что ты едешь в Европу, на каком судне отправляешься. Каюты, конечно, будут заказаны на имя Нэнси Спарлинг. И никто ни за что не догадается, что ее сопровождает богачка Эммелин Хольц.

Вада рассмеялась:

– Знаешь, мама, мы так долго боялись своей собственной тени и избегали любого упоминания о нашей семье, поэтому я не верю, будто имя Эммелин Хольц сейчас что-то значит для широкой американской публики.

– Будет значить, да еще как, если газетчики что-нибудь прознают и примутся за свое, – грустно заметила миссис Хольц. – После этого, Вада, ты уже не сможешь нигде появиться, не собрав вокруг себя толпы любопытных и репортеров. Говори все, что угодно, лишь бы это не появилось на следующее утро в газетах; покупай новую шляпу или туфли, но делай это так, чтобы никто не строил догадки: что такое из ряда вон выходящее ты собираешься в них совершить!

Вада вздохнула:

– Ты права, мама. Я все это ненавижу.

– Тогда поверь, что тот жизненный путь, который для тебя определил твой отец, – единственно верный. А я лишь исполняю его волю.

Эти слова как будто тронули Валу. Она опустилась на колени перед сидевшей на диване матерью и, наклонившись к ней, поцеловала:

– Я люблю тебя, мама! И сделаю все, как ты скажешь; я поеду в Европу и встречусь с герцогом.

– Ты выйдешь за него замуж, Вада! – тихо сказала миссис Хольц.

– Я подумаю, – пообещала Вада. Миссис Хольц с неожиданной нежностью прикоснулась рукой к щеке дочери.

– Ты очень хорошенькая, дитя мое! Представляю, с каким удовольствием со временем я буду вспоминать тебя на официальной церемонии в день открытия парламента, когда в Букингемском дворце обычно дают бал: там тебя представят ко двору и королеве Виктории, и твои волосы украсят три белых пера принца Уэльского.

– Все это звучит очень торжественно, – сказала Вада, – но когда, с тремя белыми перьями, я буду уезжать в карете из Букингемского дворца и рядом со мной окажется мой муж, сверкающий регалиями, о чем мне с ним беседовать?

– Ну право же, Вада, – стала выговаривать дочери миссис Хольц, – такого рода вопросами ты все только осложняешь.

– Но такие вопросы тоже требуют иногда ответа, не так ли?

– Ты найдешь в Англии столько для себя интересного, – с увлечением, оживленно произнесла миссис Хольц, – это даст тебе массу тем для разговора.

– И все они, кроме одной, будут соответствовать обстановке и случаю.

– Кроме какой? – поинтересовалась миссис Хольц.

– Любви! – ответила Вада. – Согласись, мама, что на это просто так язык не повернется.

В возникшей тишине миссис Хольц нежно потрепала щечку дочери.

– Ты говоришь вздор, дорогая, – произнесла она. – Обещай мне, что поедешь в Англию. Сейчас я тебя прошу только об этом. Все остальное образуется и встанет на место, когда ты приедешь в Лондон. Помнишь, как на рисунке-ребусе: соединяя отдельные фрагменты, получаешь единое целое. А теперь иди и отбери вещи, которые хочешь взять с собой. Только не слишком много! Помни, в Париже тебя ждут приятно волнующие покупки в шикарных магазинах!

– Я не забыла о Париже, – ответила Вала.

Последнее слово она проговорила еле слышно, поскольку дверь открылась и в комнату вошла Джесси в сопровождении слуги, толкавшего перед собой кресло-каталку.

Вместе они осторожно приподняли миссис Хольц с дивана, усадили в коляску, и слуга повез ее через комнату и дальше по широкому коридору, ведущему в спальню, расположенную на том же этаже.

Дом семьи Хольц, большой, уродливый, возведенный из коричневого камня, был одним из самых массивных зданий Нью-Йорка того времени. Вада всегда считала, что этот дом стал слишком велик для их с матерью потребностей после смерти ее отца.

Он умер два года назад, и после однолетнего траура, проведенного в разных поместьях, разбросанных по всей Америке, они приехали в Нью-Йорк всего на два-три месяца, чтобы купить новые туалеты и представить Ваду кое-кому из друзей ее матери.

Девушку удивляло, что ей не позволяют посещать балы. Она была всего на нескольких вечеринках в немногочисленной компании своих друзей.

Всегда, сколько она помнила, для молодежи устраивали балы и вечера, но для нее, даже когда ей исполнилось пятнадцать, в семье существовали самые строгие правила; ей всюду сопутствовала компаньонка, и то, что разрешалось другим девочкам ее возраста, Ваде было запрещено.

Если она танцевала с молодыми людьми, после танца ее немедленно подводили к матери или к той, кто ее сопровождал.

Ей не разрешалось бывать ни на каких пикниках и даже кататься с подругами на лошадях без сопровождения взрослых. С Вадой почти всегда ездила ее мать.

К ним домой часто приглашали друзей Вады, но ее редко оставляли с ними наедине, даже ненадолго. Кажется, к девичьим секретам в их доме относились с неодобрением.

Правда, все это ее не очень волновало, потому что существовало многое другое, чем можно было себя занять. Она любила читать, ездить верхом и не проходило дня, чтобы не отправлялась кататься на лошадях, конечно, вместе с грумом или взрослым спутником, которого выбирала для нее мать.

Когда Вада появлялась верхом на лошади чистейшей породы, от девушки нельзя было отвести глаза. Это было изумительное зрелище!

Вада хорошо играла на фортепиано, и отец приглашал к ней лучших музыкантов, которые развивали ее способности.

Иногда ее удивляло, что во время занятий, хотя учитель музыки был пожилым человеком, в комнате всегда кто-нибудь находился – гувернантка или чаще всего старая служанка Чэрити.

Вада думала, как должно быть им скучно сидеть просто так, но тут же заставляла себя полностью сосредоточиться на том, что играла, и вскоре забывала об их присутствии.

То же самое происходило на уроках французского и немецкого и на занятиях итальянской оперой, которую Вада постигала под руководством итальянского педагога.

Среди ее преподавателей были профессора античной и греческой филологии, латыни, а один из них даже имел ученую степень за труды по английской литературе.