Текст книги "Неотразимый мужчина"

Барбара Картленд
Неотразимый мужчина

Глава 1

Лорд Мельбурн зевнул.

После этого он понял, что причиной тому была не усталость, а скука. Ему наскучили пухлые купидоны, смотрящие на него с каминной полки, атласные занавески, украшенные шелковыми бантиками и кисточками, и наскучила сама комната – душная и жаркая.

Взгляд скользнул по лежавшему на кресле плащу, сшитому из очень дорогой голубой материи, по муслиновому шарфу, небрежно брошенному среди бутылочек с ароматной водой и баночек с лосьонами и кремами, переполнявших туалетный столик. При мысли о том, что он должен встать и начать приводить себя в порядок, его вновь охватила скука.

– Tu es fatigue, Mon Cher?11
  Ты устал, дорогой? (фр.)


[Закрыть] – послышался позади него мягкий голос.

Он повернул голову, увидел обращенные к нему черные глаза, недовольно надутые розовые губки и понял, что все это тоже наскучило ему.

О том, что любовница наскучила ему, его светлость догадался в самый неподходящий момент. Она лежала напротив него на украшенных кружевами подушках, и на ней были надеты лишь рубиновое ожерелье, на которое он потратил целую кучу денег, и красные атласные шлепанцы, гармонировавшие с украшением.

С саркастической усмешкой он вспомнил о том, как преследовал ее всего месяц назад. Пикантность его ухаживаниям придавало то обстоятельство, что мадемуазель Лиана Дефрой еще колебалась, принимая решение – кого ей выбрать себе в покровители: маркиза Кроули или сэра Генри Стэйнера.

Маркиз занимал более высокое положение в свете, но сэр Генри Стэйнер был, несомненно, богаче.

Оба они готовы были к подвигам, оба числились членами Коринфского кружка, группировавшегося вокруг принца Уэльского, и оба были завсегдатаями Карлтон-Хаус.

Тот факт, что лорд Мельбурн увел Лиану, так сказать, прямо из-под их аристократических носов, не только доставил ему самому чувство удовлетворения, но и чрезвычайно развеселил принца Уэльского, который заявил, что лорд становится просто неотразим, когда ведет дела сердечные.

Вот эта самая «неотразимость» и привела лорда Мельбурна к нынешнему состоянию: он задумчиво сидел, хмуря брови, и невероятно скучал. Погоня заняла слишком мало времени, а покорение оказалось чересчур легким.

Он хотел бы снова оказаться в своем полку, сражаться, побеждать в битвах и отправлять на тот свет бесконечное число французов. Проклятое перемирие, сетовал он, заставило его вернуться к гражданской жизни, и он мог сказать о ней только одно – это была сплошная скука.

Он сделал движение, чтобы подняться, но к нему протянулась маленькая трепещущая рука Лианы.

– Non, non! – воскликнула она. – Не уходи. Еще слишком рано, а ведь нам многое нужно сказать друг другу, tu comprends?22
  Ты понимаешь? (фр.)


[Закрыть].

Она находилась так близко, что губы ее почти касались его губ. Запах ее духов раздражал его. Раньше он казался ему слишком сладким и тошнотворным, а сейчас – тяжелым и вызывающим отвращение.

Он высвободился из ее цепляющихся рук и встал.

– Мне надо пораньше лечь спать, – сказал, протягивая руку к своему шарфу. – Завтра я уезжаю в деревню.

– В деревню? – слегка визгливо повторила Лиана. – Но почему? Почему ты оставляешь меня одну? C'est la folie!33
  Это безумие! (фр.)


[Закрыть] В Лондоне так весело, здесь много, как ты сказал, pour t'amuser44
  Развлечений (фр.).


[Закрыть]. Почему же ты хочешь отправиться туда, где нет ничего, кроме грязи?

Его светлость повязал шарф опытной рукой мужчины, привыкшего обходиться без помощи камердинера.

– Мне надо повидать старого друга моего отца, – ответил он. – Я должен был уехать еще на прошлой неделе, но ты. Лиана, заставила меня изменить свое благоразумное решение, и я остался в Лондоне. А теперь мне надо исполнить свой долг.

– C'est impossible!55
  Это невозможно! (фр.)


[Закрыть] – запротестовала Лиана, приподнимаясь на кровати. Рубиновое ожерелье на шее блеснуло в свете свечей в такт ее движению. – Ты забыл о том, что сегодня состоится представление, на которое мы все были приглашены, tout le Corps de Ballet? Там будет очень весело и, я думаю, весьма забавно. Тебе это понравится.

– Сомневаюсь, – пожав плечами, сказал лорд Мельбурн, надевая свой плащ.

Он остановился на секунду и взглянул на нее – на ее длинные, до пояса, волосы цвета воронова крыла, на маленькое пикантное личико со вздернутым носиком и большим ртом, который казался ему восхитительным еще несколько недель назад. Она была талантливой танцовщицей и умела очень искусно использовать свой талант.

Но теперь, глядя на нее, он поразился, как он мог вообще выдерживать эту пустую болтовню, театральные всплескивания руками, пожимания плечиками, а также огромные приклеенные ресницы и кокетливые манеры, которые должны были сделать ее загадочной.

Но лорд Мельбурн обнаружил, что в ней не было никакой загадки.

Она подняла на него глаза и почти машинально отметила про себя, насколько он был красив. Даже если бы сейчас он находился не один, а в окружении других интересных и родовитых мужчин, то все равно выделился бы на их фоне.

И не только его внешность, как считали многие женщины до нее, была так привлекательна, подумала она, и не только квадратный подбородок или серые пронзительные глаза, которые будто видели женщин насквозь и вызывали в них жуткое ощущение, будто он ищет в женщинах что-то более ценное, чем просто внешнюю красоту.

Нет, внезапно поняла Лиана: это были суровые морщины, идущие от носа ко рту, изгиб его губ, которые, казалось, даже в моменты наслаждения насмехались над жизнью, и внезапные искры в глазах, заставляющие уловить его усмешку даже тогда, когда меньше всего ее можно было ожидать.

Да, он был неотразим, и с улыбкой на лице она протянула к нему руки.

– Не задерживайся в деревне, – сказала ласковым голосом. – Я буду ждать тебя. Mon brave, c'est ce que tu desires, n'est-ce pas?66
  Мой славный, ведь это все, чего ты хочешь. Не так ли? (фр.)


[Закрыть].

– Я не уверен в этом, – медленно произнес лорд Мельбурн и в тот миг, когда он произносил эти слова, понял, что совершил ошибку…

Сцена, которая последовала далее, была шумной, неприятной и вместе с тем неизбежной. Он оставил Лиану рыдать на подушках и недоумевал, спускаясь по узкой лестнице, почему он никогда не мог завершить дело так благопристойно, как делали это другие мужчины из его окружения. Они расставались со своими любовницами очень легко – вопрос решался просто: либо с помощью денег, либо пары-тройки бриллиантов. И никаких проблем.

У него же расставание проходило со слезами, взаимными обвинениями, протестами и неизбежными заунывными восклицаниями: "Что я тебе сделала?..

Почему я больше не нравлюсь тебе?.. У тебя есть кто-то еще?"

Он предвидел все вопросы, они были очень хорошо известны ему.

Когда лорд закрыл за собой красиво отделанную желтую дверь, захлопнув ее с такой силой, что медный дверной молоток издал громкое «тара-ра», он пообещал себе, что больше никогда в жизни не будет таким дураком, чтобы обеспечивать свою любовницу собственным домом.

Оказывать покровительство балетной танцовщице, вывозить ее на прогулки в парк, предоставить ей собственный экипаж и пару лошадей в обмен на то, что она будет хранить показную верность, пока будет длиться любовная связь, было престижно и модно.

Но если другие мужчины расставались со своими дамами полюбовно и без излишних сложностей, то у лорда Мельбурна все было совсем иначе.

Его преследовали рыдания и разрывающие сердце письма с мольбами объясниться и с упрямым отказом поверить в его охлаждение.

На улице его ждал возок – закрытый и неброский экипаж, который использовался по ночам для подобных визитов. Кучер удивился столь раннему появлению своего господина и поднял кнут. Молодой симпатичный лакей шести футов ростом, захлопнув за его светлостью дверцу экипажа, вновь занял место на запятках кареты и тихонько проронил сквозь зубы:

– Похоже, что все это закончилось!

– Не может быть, – откликнулся кучер. – Ведь не прошло еще и месяца.

– Все кончилось, – повторил лакей уверенно. – Я знаю, какой у него бывает взгляд, когда он расстается с женщиной.

– Зачем ему эти француженки, – заметил кучер. – Предпоследняя была англичанка, и сейчас она высоко взлетела.

– Она надоела ему за три месяца, – не без удовлетворения отметил лакей. – Хотелось бы знать, почему они так быстро надоедают ему.

Его светлость, сидя в карете, задавал себе точно такой же вопрос: почему вдруг неожиданно, без всяких причин, очередная женщина теряла для него свою привлекательность?

Ему нравилось появляться с Лианой перед своими друзьями. Он брал ее с собой в игровые залы, в апартаменты Олбани, любил прогуливаться с ней в парках и садах. Казалось, она затмевает собой всех женщин, встречавшихся на ее пути. Она была весела, энергична, ее отличала необыкновенная живость, joie de vivre, которая влекла любого заговорившего с ней мужчину.

«Ах ты, проклятый счастливец», – сказал как-то сэр Генри Стэйнер лорду Мельбурну, и тот, услышав в голосе друга нотки зависти, почувствовал некоторое удовлетворение.

Сейчас ему хотелось бы знать, подберет ли сэр Генри объедки с его стола. Но если этого не сделает Стэйнер, все равно найдется дюжина других желающих соперничать между собой за право получить благосклонность француженки, которая пленяла воображение множества самых привередливых и избалованных молодых аристократов.

«И все же я больше не хочу ее», – думал лорд Мельбурн. Он вытянул ноги и положил их на противоположное сиденье кареты.

– К черту все! – сказал громко. – К черту всех женщин!

Он знал, что легкое чувство вины по поводу только что разыгравшейся сцены было абсурдно. Ведь именно Лиана нарушила правила игры.

Предполагалось, что взаимоотношения между джентльменом и его любовницей должны были иметь под собой чисто коммерческую основу. Оба наслаждались обществом друг друга, и в обязанности женщины входило вести себя и выглядеть как можно более обворожительно и любыми возможными способами вытягивать наибольшую плату за свою благосклонность. Но речь ни в коем случае не шла о любви, сердечном трепете или поруганных чувствах.

Однако, едва дело касалось Неотразимого Мельбурна, все правила выбрасывались за борт. Неотразимым его прозвали еще в детстве. Даже родственники с трудом вспоминали его настоящее имя.

Это прозвище он получил в тот день, когда впервые появился в атласных штанах до колен, и в свои шесть лет умудрился носить их с таким видом, что у одного из друзей его отца вырвалось восклицание:

– Бог мой, да ведь он уже просто неотразимый мужчина!

Имя прижилось, и ни у кого больше не возникало сомнений, что оно было самым подходящим. Принц Уэльский, следуя установленной им моде, носил такие же простые, но хорошего покроя плащи, с особым изяществом, как и он, повязывал шарфы и перенял его нелюбовь к показному ношению драгоценностей и прочим щегольским атрибутам.

Это имя подходило его владельцу еще и по другим причинам: никто в стране не мог так искусно управлять каретой или фаэтоном, никто не мог лучше его держаться в седле, никто не способен был стрелять с такой необыкновенной меткостью и уложить одним ударом кулака кого угодно с профессиональным мастерством.

Неотразимому Мельбурну подражали, ему завидовали, он был самым непревзойденным мужчиной в Лондоне.

Однако, когда его светлость вышел из экипажа на площади Беркли и вошел в холл своего лондонского дома, лицо его омрачало недовольство. Он отдал шляпу и трость дворецкому.

– Я отбуду в Мельбурн завтра утром в половине десятого, Смитсон, – сказал он. – Распорядитесь подготовить мне фаэтон с высоким передком и скажите Хоукинсу, чтобы он погрузил багаж и выехал вперед меня на повозке. Но только пусть возьмет что-нибудь покрепче, а не ту старую колымагу, на которой отправился в прошлый мой отъезд в поместье.

– Слушаюсь, милорд, – ответил дворецкий. – Не соизволит ли ваша светлость получить письмо?

– Письмо? – удивился лорд Мельбурн, беря конверт с протянутого ему серебряного подноса.

Еще не дотрагиваясь до письма, он уже знал, от кого оно пришло. Нахмурясь, лорд пересек холл и направился в библиотеку, где обычно проводил время в одиночестве.

Камердинер поспешил, чтобы открыть перед ним дверь, и лорд прошел в длинную, уставленную книжными полками комнату. Украшенная колоннами из ляпис-лазури и резными позолоченными карнизами, библиотека была одной из красивейших в Лондоне.

– Прикажете подать вина, милорд? – спросил камердинер.

– Нет, ступай, – ответил лорд Мельбурн.

Когда за слугой закрылась дверь, он постоял минуту, задумчиво глядя на конверт в своей руке.

Он очень хорошо знал, от кого пришло это письмо, однако не мог ответить на вопрос, сможет ли оно решить те проблемы, которые мучили его в экипаже.

Должен ли он жениться? Будет ли это состояние более приятным или, по крайней мере, более спокойным, чем бесконечная смена хныкающих и ноющих потаскушек?

Медленно и, казалось, даже неохотно он открыл письмо. Почерк леди Ромины Рамси был элегантен и даже изыскан, но всякий, кто мало-мальски разбирался в таких делах, сказал бы, что сквозь мелкие строчки, написанные ее тонким пером, проглядывала решимость. Письмо было коротким.

"Мой дорогой непредсказуемый кузен!

Я предполагала, что ты захочешь увидеть меня сегодня вечером, но была обманута в своих ожиданиях.

Мне очень много надо сказать тебе. Приходи завтра в пять вечера, в это время мы сможем побыть наедине.

Твоя Ромина".

В письме не было ничего такого, что могло бы вывести лорда из себя, но неожиданно он скомкал его в руке и бросил в пылающий камин.

Лорд ясно понял в этот момент, чего хотела от него Ромина Рамси, так же как прекрасно знал, что она уже давно намеревалась выйти за него замуж.

Седьмая вода на киселе, она злоупотребляла своим отдаленным родством, пытаясь вовлечь его в свой узкий круг друзей еще задолго до того, как он сам решил, хочет этого или нет.

Такое грубо-откровенное намерение было неприятно ему. Леди Ромина – самая блестящая женщина в аристократическом обществе Карлтон-Хаус. Такой красавицы свет не видел многие годы, поэтому леди Ромину по праву называли Несравненной.

Ее выдали замуж еще почти девочкой, выдали поспешно, потому что родители беспокоились, как бы ее красота не натворила бед. И не ее вина в том, что Александр Рамси, достопочтенный и невероятно богатый сквайр, свернул себе шею во время охоты совсем незадолго до того, как Ромине исполнилось двадцать три года.

Не дождавшись окончания траура, юная вдова приехала в Лондон, купила дом, нашла себе в качестве компаньонки пожилую даму, не придавая особого значения мнению света. Она была прелестна, жива, остроумна, и она была богата. Любой мужчина мог только мечтать о такой жене. Но она поставила себе цель выйти замуж за Неотразимого Мельбурна.

И ему было известно об этом, как никому другому.

Он был слишком опытен, слишком искушен в женском поведении, чтобы не понять всех тонко спланированных ею уловок: то ей требовался его совет, то она хотела услышать его мнение, то просила, как родственника, сопровождать ее на королевском приеме или спонсировать ее – и все это потому, что у нее не было мужа, который мог бы позаботиться о ней.

Она плела вокруг него сеть, как старательный и хитрый паук, но, говорил он себе, его еще не поймали. Может быть, это и в самом деле был выход из положения, может быть, это именно то, в чем он так нуждался, но сам он еще ни в чем не был уверен.

Ромина выглядела бы потрясающе в его драгоценностях. Она придала бы обществу за его столом, так же как и деревенскому поместью, неоспоримую элегантность.

Он слышал, как дыхание учащенно вырывалось из ее полуоткрытых губ, когда они оставались одни, видел, как глаза ее страстно темнели, а кружева волнами вздымались на груди, когда он целовал ей руку, желая покойной ночи.

Он уже был готов сдаться ее соблазнительному призыву, ее молчаливому приглашению, которое читал в ее глазах, и неизбежной просьбе пройти с ней в глубину дома, когда она устраивала у себя прием.

Сквозь открытую дверь ее спальни виднелись зажженные свечи, но Неотразимый Мельбурн, покоритель женских сердец, никогда не отказывающийся от ласки хорошеньких дам, не поддавался леди Ромине.

Приманка в устроенной западне была слишком очевидной. А он терпеть не мог делать то, чего от него настойчиво ждали, ненавидел участвовать в мероприятиях, продуманных до Мелочей, с заранее известным финалом.

«Ко всем Чертям, мне самому нравится охотиться за дичью!» – буркнул он себе под нос, выходя из дома леди Ромины с ясным осознанием сделанного ему предложения. Он отверг его и на этот раз, но неожиданно понял, что поступил по-хамски.

Они открыто ничего не сказали друг другу, но оба почувствовали себя дуэлянтами. Она предприняла наступление, стараясь загнать его в угол, а он сражался не за свою жизнь, но за свою свободу.

Языки пламени лизали письмо леди Ромины, и, когда оно совсем исчезло в огне, лорд Мельбурн вновь повторил: «К черту всех женщин! Мне будет лучше, если я избавлюсь от этой толпы!»

Однако, несмотря на столь драматические переживания, его светлость спал хорошо. И когда на следующее утро он восседал на козлах своего высокого фаэтона, любуясь, как солнце играет на серебряной уздечке, прекрасно сочетающейся с мастью запряженной лошади, то с удивлением обнаружил, что находится в превосходном настроении.

Какое облегчение, подумал он, ехать прочь из Лондона. Вчера он засиделся допоздна, выпил слишком много вина и наговорил массу чепухи. Даже остроумная перепалка за карточным столом и блестящий прием, устроенный в Карлтон-Хаус, меркли на фоне этих излишеств.

Было радостно осознавать, что он управлял самыми дорогими и породистыми лошадьми, равных которым невозможно было найти ни в одной конюшне, что его новый фаэтон с высоким передком был легче и пружинистее, чем тот, который был сделан по заказу для принца Уэльского, и что он снова ехал в Мельбурн.

Было нечто такое в его деревенском доме, что всегда приводило в восхищение, и, если ему и не удавалось посещать его так часто, как он того желал, само осознание того, что он есть, приносило ему удовлетворение.

Большой дом, почти полностью переделанный его отцом по проекту братьев Эдэм, стоял на месте старого и менее импозантного особняка, в котором жили поколения Мельбурнов со времен нормандского завоевания Англии.

Все детство он любовался садами, пышными кустарниками, озерами, лесами и бесконечными полями, тянущимися к голубым Чилтернским горам.

Мельбурн! Именно в эту пору надо было видеть Мельбурн, когда чудо весны преображало сады в сказочный мир, наполненный цветением и ароматом.

Ему было неприятно вспоминать о реальной причине поездки в деревню – необходимости посетить сэра Родерика Вернона. Ближайший сосед и старый друг отца, сэр Родерик составлял неотъемлемую часть его детства.

Не проходило и дня, чтобы сэр Родерик и его сын Николас не приезжали в Мельбурн или Неотразимый не сопровождал бы своего отца в Прайори. Два пожилых джентльмена спорили по поводу своих земель, ссорились из-за границ владений, но вместе с тем оставались верными друзьями, пока отец лорда Мельбурна не скончался в возрасте шестидесяти четырех лет.

Сэр Родерик продолжал здравствовать, и лорд Мельбурн, едучи в фаэтоне, подсчитал, что сейчас ему должно быть около семидесяти двух лет. Он вспомнил недавние слухи о том, что старику в последнее время стало хуже, и подумал, а вдруг его уже нет на свете.

Почему-то внутренний голос подсказывал ему, что он не должен ехать в Прайори раньше, чем его пригласят туда. Письмо было очень настоятельным, но оно показалось ему не столь уж и важным из-за притягательности Лианы и из-за множества общественных обязанностей, которые он должен был выполнять.

Он попытался вспомнить сейчас содержание письма. Оно было написано женщиной, о которой он никогда не слышал прежде, – Клариндой Вернон. Кто она такая?

У сэра Родерика не было дочери, и, когда лорд Мельбурн последний раз посещал Прайори, там не было никого, кроме самого старика, сетующего на то, что сын его Николас очень редко покидает Лондон, чтобы посетить земли, которые ему предстоит унаследовать.

Николас разочаровывал своего отца. В Лондоне он попал в дурное общество, и лорд Мельбурн на самом деле очень редко видел его – а если и видел, то делал все возможное, чтобы не оказаться с ним рядом и не вступить в близкое общение.

С Николасом случались какие-то неприятные истории, но лорд Мельбурн не мог сейчас их припомнить. Он знал определенно лишь одно: его не заботила больше судьба его друга детства, ведь они не общались с тех пор, как оба покинули Оксфорд.

Что же писала эта женщина в своем письме?

"Мой дядя, сэр Родерик Верной, болен, он очень хочет видеть Вашу светлость. Умоляю Вас приехать к нему при первой возможности.

Нижайший поклон, Кларинда Вернон".

Это письмо мало о чем говорило ему, за исключением того, что старик находился в тяжелом состоянии.

«Мне надо было поехать еще на прошлой неделе», – сказал лорд Мельбурн сам себе и подхлестнул лошадей, будто еще было не слишком поздно, чтобы наверстать упущенное время.

Он не остановился в Мельбурне по дороге, хотя страстно этого желал, но поскакал прямо в Прайори.

Поездка из Лондона заняла менее двух часов, но он въехал в старинные железные ворота, не испытывая ни чувства удовлетворения от быстрой езды (его лошади даже не перегрелись), ни какой-либо приятной усталости.

Вдоль дороги стояли старинные дубы, и ветви их образовывали зеленый туннель. Неожиданно лорду Мельбурну показалось, будто впереди кто-то движется навстречу ему.

Это была женщина, сидящая верхом на лошади, и почти бессознательно он отметил, что она едет прямо посередине дороги и не собирается уступать место встречному экипажу.

Затем, к его удивлению, она направила лошадь в сторону и остановилась, ожидая его приближения и, видимо, надеясь, что он тоже придержит своих коней.

Она ожидала его с заметной настойчивостью, которая вызвала у него явное раздражение. Она даже не подняла руки, просто ждала, и у него возникла абсурдная мысль объехать ее стороной по траве и двинуться дальше. Но все-таки, повинуясь ее молчаливому приказу, он натянул вожжи.

Она не спеша подъехала к нему и остановилась у передка. Но фаэтон его был так высок, что, даже сидя на лошади, дама смотрела на него снизу вверх.

С первого взгляда он был поражен ее прелестью.

Но, будучи искушен в тонкостях женской одежды, отметил старое и вышедшее из моды платье, хотя потрепанный зеленый бархат, из которого оно было сделано, очень эффектно подчеркивал белизну ее кожи.

Трудно даже представить себе женщину со столь белой кожей, подумал лорд Мельбурн, но когда взглянул на ее волосы, то сразу все понял. Они были рыжего, почти красного цвета, но через секунду уже показалось, что они не красного, а золотого цвета, он сразу не мог понять.

Таких волос лорд никогда в жизни не видел и даже не мог себе вообразить: золото спелой пшеницы, оттененное яркими отблесками пляшущих языков пламени. Небрежно собранные в пучок на затылке, они, казалось, горели на солнце. На женщине не было никакой шляпы.

Она была очень маленького роста, и на ее маленьком круглом личике с небольшим выдающимся подбородком резко выделялись огромные глаза. Странные глаза были у этой девушки – темно-синие, цвета штормового моря, а ведь рыжим волосам обычно соответствуют карие глаза с зелеными крапинками.

«Прелестна, невероятно прелестна», – сказал лорд Мельбурн сам себе и приподнял шляпу. Не успел он это сделать, как девушка на лошади произнесла холодным голосом, без тени улыбки:

– Вы – лорд Мельбурн?

– Да.

– Меня зовут Кларинда Верной. Я писала вам.

– Я получил ваше письмо, – ответил лорд Мельбурн.

– Я ждала вас на прошлой неделе.

Ее слова прозвучали как обвинение, и лорд Мельбурн напрягся.

– Сожалею, но обстоятельства не позволили мне тотчас же покинуть Лондон, – ответил он.

– Однако еще не поздно, – сказала она.

Он удивленно поднял брови.

– Я должна поговорить с вами наедине.

Он посмотрел на нее с недоумением: они и так уже были одни. Потом он вспомнил о груме, стоящем на запятках его фаэтона.

– Джеймс, – сказал он, – пройди вперед к лошадям.

– Слушаюсь, милорд.

Грум соскочил на землю, прошел вдоль экипажа и взял лошадей под уздцы.

– Поговорим так или мне нужно сойти на землю? – спросил лорд Мельбурн.

– Не надо, оставайтесь на месте, главное, чтобы ваш слуга ничего не услышал.

– Он ничего не услышит, – ответил лорд Мельбурн, – а если и услышит, то это – надежный человек.

– То, что я сейчас вам скажу, не предназначено для ушей слуг, – заметила Кларинда Верной.

– Тогда лучше я сойду на землю, – сказал лорд Мельбурн.

Не дожидаясь ответа, он ловко спрыгнул с фаэтона. После долгого сидения лорд с удовольствием стал разминать затекшие ноги.

– Не желаете, чтобы Джеймс подержал на поводу и вашу лошадь?

– Кингфишер не убежит, – ответила она и спрыгнула с седла с такой легкостью, что, казалось, она парила в воздухе.

Она перекинула повод через луку седла и направилась по дорожке в тень одного из старинных дубов.

Лорд Мельбурн последовал за ней.

Она и в самом деле была очень миниатюрна и теперь казалась ему даже меньше, чем когда сидела верхом на лошади. Он прикинул, что ее талию, даже в плохо сидящей одежде, можно легко обхватить двумя ладонями, а ее волосы вспыхивали перед ним на солнце, будто блуждающие болотные огоньки, заманивающие человека в предательскую трясину.

Он нашел забавным выдуманное им сравнение.

«Какого черта, я становлюсь романтиком», – подумал лорд.

Он и в самом деле не предполагал, что может обнаружить в Прайори что-либо изысканное, необычное или истинно прекрасное.

Кларинда Верной остановилась под одним из дубов.

– Мне нужно поговорить с вами перед тем, как вы увидите моего дядю, – сказала она, и теперь лорд Мельбурн увидел, что она очень нервничает.

– Он болен? – спросил лорд.

– Он умирает, – ответила она. – Я думаю, он держится только потому, что хочет увидеть вас.

– Простите меня. Если бы вы более ясно изложили ситуацию в письме, я приехал бы гораздо раньше.

– Я не хотела отвлекать вашу светлость от развлечений, пока положение дяди не прояснилось окончательно.

В ее голосе прозвучала нотка сарказма, и лорд взглянул на Кларинду с удивлением. После некоторой паузы она продолжала:

– То, что я сейчас скажу, возможно, будет сложно для вашего… понимания. Но ради моего дяди вы должны согласиться с его волей.

– И чего же он хочет? – спросил лорд Мельбурн.

– Мой дядя, – ответила Кларинда, – хочет лишить наследства своего сына Николаев. Он оставляет Прайори и все земли… мне. И потому, что это очень много для него значит, и потому, что он умирает, им овладело еще одно желание, и ничто не может его изменить.

– Какое желание? – спросил лорд Мельбурн после того, как она сделала паузу.

– Чтобы вы… заключили… со мной… брак…

Теперь ее голос явно дрожал от нервного напряжения, а на щеках появился яркий румянец. Лорд Мельбурн был так поражен, что на секунду утратил дар речи. Но прежде, чем он успел что-нибудь сказать, Кларинда быстро произнесла:

– Все, о чем я вас прошу, – дать свое согласие.

Дядя Родерик умирает, может быть, он скончается утром. Не спорьте с ним, не доставляйте ему ненужного расстройства, соглашайтесь со всем, о чем бы он ни попросил. Это сделает его счастливым, и это ничего не будет значить… для вас.

– Я не думаю, что такие вещи решаются в одну секунду, – начал лорд Мельбурн, первый раз в жизни выбитый из колеи лишь одними словами.

Кларинда Верной взглянула на него снизу вверх, и ему почудилась жгучая ненависть в ее взгляде.

– На самом деле, ваша светлость, вы не должны бояться, что я потребую выполнения вашего обещания после смерти дяди, – сказала она, – и уверяю, что не вышла бы за вас, даже если бы вы были единственным мужчиной в целом свете.

В ее голосе было столько страсти, что, казалось, она сотрясала воздух между ними. И не успел лорд Мельбурн собраться с мыслями, не успел подобрать нужных слов и даже толком осознать происходящее, как Кларинда тихо свистнула.

Жеребец послушно подбежал на ее зов, она легко, без посторонней помощи, вспрыгнула в седло и помчалась в сторону поместья бешеным галопом, будто следом за ней гнались все исчадия ада.