Текст книги "Призрак Белой Дамы"

ГЛАВА 2

Последующие дни мы провели в суете между модистками, портнихами и магазинами. Я радовалась всем сердцем. Тетя была в прекрасном настроении. Она купила себе несколько новых платьев и плащ, отороченный мехом. Она даже возила меня посмотреть город. Мы побывали в Зоопарке и в Тауэре, а однажды в сопровождении тетиного беззубого старого кавалера отправились посмотреть спектакль в Воксхолле. Тетя пила пунш, но мне этого не позволяла. Они с полковником Ларкером сильно развеселились за вечер и громко смеялись, обмениваясь шутками, смысл которых был мне непонятен. Многие из этих шуток, казалось, относились к молодым женщинам, прогуливавшимся по усыпанным листьями дорожкам под руку с разными мужчинами. Там были красивые женщины в кружевах и драгоценностях и с очень розовыми лицами. Когда я заметила, что у них очень здоровый вид и, наверное, они много времени уделяют упражнениям, тетя так расхохоталась, что у нее случился приступ кашля, из-за которого она упала со стула. Она вынуждена была прибегнуть к помощи полковника, который и сам был не в лучшем состоянии. К моменту, когда мы подъехали к нашему дому, полковник заснул и храпел так громко, что карета дрожала. Тетя уже пришла в себя, дюжий молодой лакей помог ей войти в дом, предварительно приказав кучеру довезти полковника до дому и уложить в постель.

Я слышала раньше о мужчинах, любящих выпить, но я не предполагала, что женщина может напиться. Эта иллюзия развеялась так же, как и все другие, вскоре после того, как я попала в Лондон.

Когда наутро меня пригласили к тете, ее комната была затемнена, но все же я разглядела цвет ее лица – он был очень нездоровым. Я была готова высказать свое сочувствие и предложила помощь. Тете ничего этого не было нужно, она вызвала меня с единственной целью – предупредить, чтобы я не говорила мистеру Биму о посещении Воксхолла. В этот день мы намеревались навестить его. Никому из нас не был приятен этот визит, и я предложила отложить его, раз тетя так плохо себя чувствует.

– Черт побери, детка! – крикнула тетя в ярости. – Неужели ты не понимаешь, мисс Невинность, что я рада бы никогда не видеть старого дурака, если бы это было возможно? Но со всеми этими покупками мы потратили все деньги, надо взять еще.

– Вы хотите сказать, что мистер Бим дает нам деньги? Я думала, что деньги принадлежат мне.

Тетя застонала, и служанка подала ей стакан. Леди Расселл жадно выпила жидкость, вздрогнула и слегка распрямилась.

– Полегчало. Деньги твои, но ты ими не распоряжаешься. По воле твоего отца мистер Бим должен санкционировать все расходы до тех пор, пока твой муж возьмет на себя эту задачу. Для того мы и едем. Умоляю тебя, когда мы будем у него, попридержи свой несчастный язык и позволь мне вести переговоры. А теперь иди к себе, чтобы я могла подкрепиться перед тяжелым испытанием.

Контора мистера Бима была столь же мрачной и старой, как и сам джентльмен, но гораздо грязнее. На лестнице было очень темно, и своеобразный затхлый запах пропитывал все вокруг. В самой конторе было так же темно, как и на лестнице, благодаря тому что узкие окна не мыли Бог знает сколько времени. Она была заставлена высокими конторками и стульями, на которых сидели сутулые люди, делая выписки из огромных книг.

Скрип их перьев сливался в неясный шум, напоминавший писк цыплят, копавшихся во дворе мисс Плам.

Старший из них слез со своего стула и обратился к тете по имени. К моему удивлению (он не был человеком, который мог нравиться тете), она улыбнулась ему.

– Дорогая Люси, позволь мне представить тебе главного клерка мистера Бима, весьма компетентного клерка, на которого мистер Бим во всем полагается, – тетя бросила на меня значительный взгляд, – мистера Харкинса.

Мистер Харкинс поклонился.

– Мистер Бим ждет вас, – начал он и собрался сказать что-то еще, но внутренняя дверь распахнулась, и в комнату ворвался молодой человек.

Впрочем, «ворвался» – не точное слово, он остановился в дверном проеме спиной к нам и продолжал пламенную речь, начало которой помешала нам услышать закрытая дверь.

– …Одни законы для богатых и другие для бедных! Вы, сэр, и вся ваша судейская братия похожи на Валтасара[1]1
  Валтасар – по библейскому преданию, последний вавилонский царь, гибель которого предвещали огненные письмена на стенах его дворца


[Закрыть]. Письмена горят на стене перед вами, а вы не можете прочесть их.

Харкинс быстро пересек комнату и настойчиво похлопал молодого человека по плечу.

– У нас посетители, мистер Джонатан! – воскликнул он. – Дамы! Будьте любезны, мистер Джонатан, выбирайте выражения!

Я не усмотрела в речи мистера Джонатана ничего неприличного. Оставалось предположить, что мистер Харкинс достаточно хорошо был знаком с ним, чтобы предвидеть, что будет сказано дальше. Увещевание пожилого джентльмена подействовало. Молодой человек замолк и обернулся с той же яростной энергией, которая отмечала его речь.

Он показался мне самым высоким и худым человеком, которого я когда-либо видела, со слишком большой головой и копной неухоженных черных волос. Если его голова была слишком тяжелой для его комплекции, то его черты были слишком крупными для его лица: большой нос, щетинистые черные брови, которые, как и волосы, нуждались в уходе, и рот, который до сих пор был открыт на середине прерванной фразы, показывая большие и белые, как у волка, зубы.

Моя тетя осталась невозмутимой, лишь громко и надменно хмыкнула.

– Доложите о нас, пожалуйста, – сказала она, а поскольку молодой человек не сдвинулся с места, чтобы это сделать, но, застыв, уставился на нас, она сильно стукнула об пол палкой. – Сэр, вы меня удивляете!

Из внутренней комнаты послышались тяжелые шаги, и за спиной забывшего молодого человека я увидела седую голову мистера Бима. Он ужасно хмурился, и мое сердце упало, затем я поняла, что он сердится не на меня.

– Вы действительно дерзки, Джонатан, – сказал он резко. – Что за манеры, сэр? Прежде всего отодвиньтесь и позвольте дамам войти. Леди Расселл, я надеюсь, вы уже встречались с мистером Скоттом. Мисс Картрайт, позвольте мне представить вам моего помощника. Он не всегда так дурно себя ведет, как сейчас.

Мне показалось, что при этих словах мистер Бим больно ударил в бок своего помощника, ибо мистер Скотт нервно содрогнулся. К моему изумлению, волна краски залила его лицо, начиная с шеи и до кромки его растрепанных черных волос. Никогда в жизни я не видела, как мужчина краснеет, впрочем, я вообще видела мало мужчин.

Леди Расселл устремилась вперед, держа свою трость, как метлу, и потащила меня за собой, перекидывая из правой руки в левую с ловкостью фокусника, чтобы я не была запятнана даже легчайшим прикосновением к мистеру Скотту. Он ретировался, как только было возможно. Он стоял на цыпочках, прислонившись к дверному косяку, с вытянутым подбородком и прижав плечи к панели. Он выглядел так нелепо, что я хихикнула, протискиваясь мимо него, и с удовольствием увидела, что он покраснел еще гуще.

Он вошел вслед за нами в кабинет и по просьбе мистера Бима закрыл дверь. К нему вернулось самообладание, и, стараясь сгладить неприятное впечатление, он предложил стул леди Расселл. Она вырвала стул из его рук и так рухнула на него, что бумаги посыпались с конторки.

После такого неблагоприятного начала разговор не сложился. Тетина просьба о деньгах у любого человека вызвала бы возглас негодования. Мистер Бим же издал долгий урчащий звук и угрожающе задвигал ртом.

– Вы уже израсходовали деньги за целый квартал, – строго сказал он. – Вы должны сократить расходы.

– Как это похоже на мужчин! – сказала тетя, вскидывая на него глаза. – Сэр, клянусь, вы не представляете, в каком состоянии были – э-э-э – личные вещи этой девочки. Пришлось сменить буквально все. А дом… А прислуга.

– И карета, – резко оборвал мистер Бим. – И количество еды и напитков, которого хватило бы на семью из двенадцати человек. Вы принимаете так широко.

Я не понимала, откуда мистер Бим так хорошо осведомлен о ведении нашего дома. Тетя, казалось, пропустила мимо ушей этот намек, ее глаза злобно сузились, но она сдержала гнев.

– Конечно, я приглашаю. В конце концов, какова моя функция? И какова цель всего этого, если не принимать гостей и не выезжать самим?

Мистер Бим начал было говорить, но, взглянув на меня, сдержался.

– Джонатан, мисс Картрайт, должно быть, хочет освежиться, проводите ее в свою комнату.

Комната мистера Джонатана была меньше комнаты его патрона, но там царил еще больший беспорядок. Такого нагромождения книг и бумаг, покрытых пылью, я и представить себе не могла. Чтобы усадить меня, ему пришлось скинуть все со стула и протереть его своим носовым платком. Мистер Джонатан прислонился к конторке, засунул руки в карманы брюк. Он не обращал на меня внимания, только склонил голову, будто прислушиваясь. Мистер Бим плотно закрыл дверь своей комнаты, когда мы вышли, и оттуда слышался только приглушенный шум голосов. Это и был звук, привлекающий внимание мистера Джонатана, и его напряженное лицо наводило на мысль, что он ожидает осложнений.

Пока он не смотрел на меня, я получила возможность рассмотреть его получше. Когда он успокоился, черты его лица уже не были столь неприятными, какими показались мне с первого взгляда. Я пришла к выводу, что его лицо улучшится с возрастом, а сейчас его черты слишком суровы для его лет. Придя к этому выводу, я больше не знала, чем заняться и, найдя молчание затруднительным, набралась храбрости заметить:

– Судя по вашему виду, сэр, вы предполагаете, что что-то должно случиться. Вы думаете, что тетя и мистер Бим подерутся?

– Мистер Бим никогда не ударит женщину, – сказал Джонатан. – Но в случае с леди Расселл соблазн велик.

– Вы говорите о моей тете!

– А вы лучше, чем кто-либо, должны знать, какой неприятной она бывает.

Я не могла сдержать улыбку. Губы Джонатана дернулись, но вместо того, чтобы ответить мне улыбкой, он взорвался:

– Но это же гадко! Отсылать вас из комнаты, как ребенка! В то время как они обсуждают вашу жизнь, распоряжаются вашими деньгами.

– Но мое присутствие не имело бы смысла. Я не разбираюсь в деловых вопросах.

– Почему?

– Почему? – повторила я изумленно. – Потому что я не… что я…

– Молодая и невежественная, – закончил за меня Джонатан. – Но это поправимо.

– Но, сэр! – воскликнула я. – Я не хочу ничего поправлять! Деловые вопросы так скучны. Я ничего никогда не пойму в них. Да и зачем это мне, когда мистер Бим и вы, сэр, заботитесь о моих интересах?

Моя откровенная лесть не возымела эффекта. Джонатан посмотрел на меня с неодобрением, его руки все еще были засунуты в карманы, брови нахмурены.

– Вам бы следовало понимать свои интересы, поскольку именно вас они и касаются. Мистер Бим, по крайней мере, честен. Не все ваши советчики будут обладать такой же прямотой. Но даже он…

Он оборвал себя, осознав, что неуместно критиковать своего патрона, прежде чем я смогла получить удовольствие, указав ему на это.

– О, мои интересы должны быть в глубине его души, – сказала я, надеясь поддеть его.

Мне это удалось, он легко поддавался на провокации.

– Как он может уследить за вашими нуждами? Он закоренелый старый холостяк, имеющий очень слабое представление о вашем поле. Как может он понимать чувства, эмоции красивой молодой…

Он был вовремя спасен появлением мистера Харкинса с освежающими напитками. Я была разочарована. Я уже приготовила колкий ответ, который мне так и не удалось произнести.

Вскоре к нам присоединились тетя и мистер Бим. Я поняла, что беседа завершилась тетиной победой – она самодовольно улыбалась, как кошка над блюдцем сливок, тогда как мистер Бим выглядел еще угрюмее, чем обычно. Тетя в прекрасном настроении поспешила распрощаться, отклонив предложение освежиться.

В карете она уселась с видом генерала, выигравшего битву.

– Боже! – воскликнула она, энергично обмахиваясь веером. – Ну и испытание – торговаться со старым негодяем! Он ненавидит женщин. И он распустил молодого человека. Надеюсь, Люси, ты держалась подальше от него с его дерзостями.

– Он не был дерзок, – сказала я, а потом задумалась, почему же я сказала это. Мистер Джонатан был действительно слишком волен в своих суждениях.

– Нет? – Тетя бросила на меня острый взгляд. – Он таращился на тебя, как влюбленный теленок Конечно, он знает о твоих десяти…

– Нет, – отрезала я. Не знаю, почему ее намеки так рассердили меня: незаметно для себя я уже соглашалась с тем, что тетя считала само собой разумеющимся, что я была привлекательной для молодых людей только благодаря моему состоянию. Но в таком случае… Я постаралась взять себя в руки. Я уже поняла, что необходимо скрывать свои чувства: тетя пристально следила за мной.

– Он тебе понравился? – спросила она мягко.

– О, безумно. Вы знаете, что я просто обожаю тощих молодых людей с плохими манерами. Не думаете ли вы, что из него вышел бы хорошенький муженек?

– Плоско шутишь, – проговорила тетя. Мой пренебрежительный тон не успокоил. – Он из вполне хорошей семьи, надо признать. Только у него совсем нет денег. Его отец был негодяем, он разорился и оставил его мать без гроша. Если бы не милость мистера Бима, который взял его в обучение без обычной платы, он бы не вышел в люди. Он сможет стать всего лишь стряпчим – жидковатый супруг для десяти тысяч…

– Я рассчитываю подцепить лорда, никак не меньше, – огрызнулась я. – Сколько нынче стоят титулованные особы, тетя?

– Не беспокойся об этом. И ради Бога не выражайся так неприлично при людях. У тебя будет самый лучший муж, какого только я смогу найти для тебя.

– Восхитительно! – буркнула я. Лицо тети стало довольным, и я с любопытством спросила:

– Как вам удалось уговорить мистера Бима выдать еще денег? Я не понимаю, как происходят выплаты. Это определенная сумма на содержание или он…

– Боже мой, – сказала тетя, искренне изумившись. – Что с тобой сегодня произошло, что ты задаешь такие дурацкие вопросы? Это совершенно не твое дело. О, я совсем забыла, мы должны заехать к портнихе. В пятницу бал у леди Арбутнот, а твое платье еще не готово.

Она наклонилась вперед, чтобы дать распоряжение кучеру. Но даже мысль о моем атласном бледно-голубом платье, вышитом розовыми бутонами, не смогла меня избавить от чувства безотчетной досады. Резкие слова мистера Джонатана засели в моем мозгу. В самом деле, что было нелепого в том, что я хотела сама распоряжаться своими деньгами и своей жизнью?

Но вскоре суета сезона так захватила меня, что мои мимолетные сомнения как-то позабылись. Балы следовали за балами, дни были заполнены визитами, обедами, прогулками. У нас сложился определенный уклад жизни: обычно, утомившись за вечер, я допоздна спала, мне подавали легкий завтрак в постель. Почти каждый день к обеду мы принимали гостей или выезжали сами.

В те дни, когда мы не были заняты, я восполняла пробелы в своем образовании. Тетя проверила мои знания и осталась почти всем довольна. Я достаточно знала итальянский и немецкий, чтобы переводить короткие песенки, которые я пела, а мои рисунки и вышивка были достаточно хороши для неприхотливых джентльменов, заполнявших по вечерам нашу гостиную. Но вот музыка! Она, по словам тети, составляла необходимую часть хорошего воспитания. Как может незамужняя девушка развлекать гостей, кроме как играть на пианино или арфе? У меня был небольшой репертуар песенок для пианино, и я пела их довольно приятным голосом, а вот моей игрой на арфе тетя была весьма разочарована. Как она сказала, арфа была очень выгодным инструментом, чтобы показать свои изящные пальцы и мягкие белые руки, за пианино это не получится. Для того чтобы я могла больше заниматься, тетя взяла в аренду огромный золоченый инструмент за невероятную плату, как она часто мне повторяла, который занял заметное место у окна в гостиной. На фоне тяжелых бархатных портьер мои белые руки и светлые платья будут смотреться элегантно, когда я буду грациозно склоняться над струнами.

Так я познакомилась с Фердинандом. Он сказал, что на самом деле его зовут Фернандо, но он совсем не был похож на итальянца. Своими изящными усами он напоминал мне принца. Мне казалось, что у него такой же красивый рот, как у Его Высочества. Он был ниже ростом, но восхитительно строен и грациозен.

Я наивно сказала ему, что думала, будто все итальянцы смуглые и темноволосые. Он объяснил, что приехал из Северной Италии, где многие люди так же белокуры, как и он. С самого начала нам стало легко разговаривать друг с другом, слишком легко. Должна признаться, что мое умение играть на арфе улучшалось не так быстро, как того хотела тетя. Как я могла сосредоточиться на нотах и гаммах, когда Фернандо клал свою руку на мою, склоняясь ко мне, чтобы поправить туше.

Виделись мы не часто, оба были слишком заняты. В ноябре мы стали готовиться к самому грандиозному событию сезона. Всеми правдами и неправдами тетя добилась приглашения на бал в роскошный дворец леди С., одной из самых знатных особ Лондона и самой выдающейся хозяйки. Приглашений было прекрасно оформлено, и тетя ежедневно ездила переделывать наши карточки, чтобы быть уверенной, что они не останутся незамеченными.

Мне сшили новое платье, и такое прелестное, что я безропотно переносила скучные часы необходимых примерок. Оно было из розового шелка, все в кружевах и вырезано достаточно низко, чтобы открывать мои плечи и большую часть груди. Я не могла дождаться дня, когда смогу надеть его.

За два дня до бала тетя позвала меня к себе в комнату. Этим утром она, вопреки своему обыкновению, приказала раздвинуть занавеси, и, когда отблеск холодного зимнего солнца проник в комнату, я подумала, что тетя похожа на лягушку, слишком долго просидевшую под камнем, со своими опухшими глазами и желтым обрюзгшим лицом. Она критически рассмотрела меня.

– Боже мой, детка, ты выглядишь, как рыба. Вчера вечером я подумала, что ты слишком бледна. Это никуда не годится. Некоторая томность не возбраняется, но при Ее Величестве, толстеющей и розовеющей с каждой неделей, бледность не в моде. Когда ты гуляла в последний раз?

– Только вчера, тетя. Мы пригласили мистера Шербурна и оставили карточки с…

– Да, да, я вспоминаю. Говорят, поездка верхом в парке полезна для цвета лица. Но я не разделяю этих современных идей о свежем воздухе. Немного подкраситься, и все в порядке. Тем не менее, больше бывать на воздухе тебе не повредит. Мистер Померой приглашал нас сегодня кататься.

– У меня урок.

– Арфа может подождать.

– Не переношу мистера Помероя, – проворчала я.

На самом деле я ничего не имела против несчастного молодого человека, кроме того, что его лицо и фигура носили следы слишком обильного потребления сладостей. Он необычайно любил конфеты и при каждом визите приносил нам коробку. То, что большую часть он съедал сам, не раздражало меня. В моем присутствии он становился косноязычным, и надо же ему было чем-то занять свой рот, чтобы скрыть, что ему нечего сказать.

– И очень напрасно ты его не переносишь, – сказала тетя. – Он единственный сын, и его отцу в один прекрасный день наверняка дадут титул.

– А то, что он глуп, и не умеет поддержать беседу, и слишком толст, не имеет значения?

– Никакого. Или тебе больше нравится сэр Ричард?

– Ох, тетя, ему как минимум шестьдесят! И я знаю, что он подбивает ватой чулки. Почему он не носит панталоны, как другие мужчины?

– В юности у него была красивая фигура, – сказала тетя со злобной ухмылкой. – Его ноги были гораздо привлекательнее.

– В конце концов, он поинтереснее, чем мистер Фокс, – заметила я, – этот боится сесть, чтобы не помять свои брюки, и только и делает, что посасывает конец своей тросточки.

– У мистера Фокса четыре тысячи…

– Крашеные волосы и нет подбородка, – оборвала я. – Почему я должна думать о том, сколько у него денег? Как вы часто повторяете, у меня их достаточно на двоих.

– Ну-ну, – сказала тетя с необычным терпением – она как раз пила первую чашку шоколада. – Нам ничего не надо решать прямо сейчас. Год только начинается. У меня большие надежды на предстоящий бал. Твое платье…

Обсуждение перешло на вопросы, относящиеся к балу. Я знала, что сегодня урок музыки не состоится, знала также, что это причиняет мне боль не из-за того, что я люблю музыку.

Прогулка оказалась приятной. Я была в своей горностаевой ротонде, которая вдохновила мистера Помероя на полет поэтической фантазии, что весьма удивило их обоих. Он сказал мне, что я похожа на цветок в снегу. Комплимент так понравился ему самому, что он повторял его каждые полчаса. Несмотря на тетино презрение к свежему воздуху, холодная ясная погода очень освежила меня. Я не осознавала, как я устала от спертого воздуха и бессонных ночей.

На одной из узких улочек мы миновали пляшущего медведя, которого держал на цепочке нищий в лохмотьях. Мистер Померой приказал остановить карету и велел начать представление с медведем. Грязный темнокожий мошенник так и просиял белозубой улыбкой. Он надеялся на внушительные чаевые и получил их. Медведь был огромным неухоженным зверем, и было смешно смотреть, как он пытается неуклюже танцевать. Хозяин резко дернул его за ошейник, чтобы лишить его равновесия, и тетя хохотала до упаду, видя его неуклюжие попытки удержаться на ногах.

Почему-то мне не понравилось это представление. Я видела глаза зверя, когда он спотыкался. Я знала, что он всего лишь бессловесное животное, не умеющее чувствовать, как сказал мистер Померой, ему даже нравилось выступать. Но что-то в глубине его глаз, затуманенных, как неотполированный агат, заставило меня чувствовать себя неуютно.

Этот медведь приснился мне ночью, но, проснувшись в подавленном настроении, я не могла точно вспомнить своих снов. Цепь, проплешины в густом мехе зверя были частью его, а потом было еще что-то про цепь на моей шее. Я заставила себя не думать об этом – до бала оставался всего один день. Но на уроке музыки я, к своему удивлению, внезапно разразилась слезами.

Фердинанд побледнел. Его длинные белые руки трепетали, как птицы, не осмеливаясь дотронуться до меня. Не понимая причину моего огорчения, он решил, что чем-то оскорбил меня, и, когда слезы немного утихли, я припомнила свой слабый итальянский достаточно для того, чтобы понять, что его попытки утешить меня своей нежностью выходят за рамки приличий: Сага… mio tesoro… belissima…[2]2
  Дорогая… сокровище мое… прекраснейшая… (ит.)


[Закрыть]

Я выпрямилась. До этого я живописно опиралась на арфу, и, несмотря на то, что поза была прелестна, угол арфы больно врезался в мое тело.

– Не расстраивайтесь, – вздохнула я, – вы не виноваты. Я не знаю, что со мной, – наверное, это из-за того несчастного животного.

Я рассказала ему о медведе. Не думаю, что это была действительно причина моих слез, но я должна была что-нибудь сказать, чтобы успокоить его тревогу. Пока он слушал, его синие глаза наполнялись слезами. Он был очень чувствительным человеком.

– Вы – сама доброта, – воскликнул он, – сама нежность! Вести вас на такое зрелище! О, эти холодные, черствые англичане, они не в состоянии оценить такое сердце, как ваше. Не плачьте. – Его участие вызвало у меня новый поток слез. – О, не плачьте, cirissima[3]3
  Дорогая (ит.)


[Закрыть]. Я не могу перенести ваших слез.

Мы оба заливались слезами, его увещание не подействовало. Наши глаза встретились, я увидела его сквозь влажную пелену, и что-то странное произошло внутри меня. Медленно я поднялась на ноги, медленно протянулись ко мне его тонкие белые руки. В следующую секунду мы оказались в объятиях друг друга.

Первый раз в жизни мужчина держал меня так близко. Я почувствовала слабость в коленях. Я не представляла себе, что это так приятно. Я приникла к нему…

В коридоре за закрытой дверью гостиной слуга уронил поднос. Мы отскочили друг от друга, как будто невидимые руки оттолкнули нас. Потрясенная шквалом самых противоречивых чувств, я дико уставилась не него. Мой прекрасный Фердинанд упал на колени.

– Встаньте, встаньте, я прошу вас, – воскликнула я в страшном волнении. – Что, если сюда войдут!

Фердинанд поднялся. Бросив на меня взгляд отчаяния, он рухнул на пианино, закрыв лицо руками. Из-под черного рукава его куртки до меня донесся приглушенный страданием и плотной тканью голос:

– О, что я наделал? Посметь дотронуться… – Он стоял неподвижно, как статуя отчаяния. – Я убью себя!

От слез его глаза стали больше и еще синее, он был одним из тех счастливых людей, у которых слезы не оставляют уродливых припухлостей или красноты. А я уже по опыту знала, что я не такая счастливица. Я внезапно почувствовала, что глаза у меня опухли. Это осознание и звуки, доносившиеся из холла, разрушили все эмоции, кроме страха.

– Пожалуйста, – пробормотала я, – не говорите так. Подумайте oбо мне!

– Ах! – Фердинанд выпрямился в полный рост и прижал руку к сердцу. Как красив он был! – Я ни о чем другом не думаю, это моя трагедия, мое отчаяние… Но я должен быть сильным. Я должен жить и терпеть эту боль. А вы, пожалеете ли вы хоть немного о несчастном учителе музыки, вы, которая проливает свои драгоценные слезы из жалости к бессловесному животному?

– О! – восторженно вздохнула я. Я подумала, что все это очень похоже на сцену из романа, одной из тех книг, которые тетя брала из библиотеки и категорически запрещала мне читать, но которыми я, конечно, зачитывалась, ибо тетя забывала их по всему дому.

Фердинанд переменил позу и стал еще грациознее.

– Я ухожу, – сказал он глубоким голосом. – Мои силы на исходе. Я больше не могу. Прощайте, дорогая!

Он шагнул к двери и, взявшись за ее ручку, обернулся. Глянул на меня долгим горящим взглядом – всхлип потряс все его существо – и вышел.

Я рухнула в ближайшее кресло.

В тот день у нас никого не было. Тетя приказала лечь пораньше перед завтрашним балом. Это было очень кстати, ибо я вряд ли могла бы произнести что-либо вразумительное. Мои мысли были заняты Фернандо (я решила называть его Фернандо, это звучало гораздо романтичнее). Тетя была слишком поглощена своими мыслями, чтобы заметить мое состояние. Она только раздраженно бросила: «Пропади ты пропадом», когда вместо газеты я подала ей веер и когда я, уйдя в мечты, предложила ей чашку ароматической смеси вместо чая. Я вспомнила тот восхитительный момент, когда его губы прикоснулись к моей щеке и скользнули к губам… По мне пробежала сладкая дрожь, и тетя подозрительно спросила, не простудилась ли я.

Когда я наконец-то осталась одна, мои мысли обрели не столь приятное направление. Я прекрасно понимала, что Наша Любовь – так я называла ее, с заглавных букв – безнадежна. Не надо было обладать богатым воображением, чтобы представить, каким станет тетино лицо, если она узнает, что произошло. Она выкатит глаза, побагровеет, с ней может случиться удар. «Нищий учитель музыки – и десять тысяч в год» – ненавистные мне слова.

Богатство ничего для меня не значило. С бескорыстным пылом юности я видела себя стряпающей (за свою жизнь я даже не вскипятила чашку воды) и гладящей рубашки мужу, – если бы я увидела утюг, я не поняла бы, что это такое. Я никогда не сталкивалась с бедностью и не замечала ее вокруг, и я не подозревала о том, как нелепа нарисованная в моем воображении картинка с увитыми виноградом домишками и вкусными ужинами. «Нет, – сказала я себе, – я смогу вынести бедность ради него, но я не могу обречь моего любимого на бедность ради меня». Я была несовершеннолетней. Мой опекун мог преследовать нас и разлучить при помощи того самого закона, которому мистер Бим так ревностно служил.

Я начинала видеть некоторый смысл в совете мистера Джонатана разобраться в своих финансовых делах. «Но из моей попытки разобраться ничего не выйдет, – думала я с отчаянием, – мистер Бим не потерпит такого вмешательства. Он такой же бессердечный и опытный человек, как и тетя». Моя любовь была обречена на безвременную смерть.

С мрачным удовольствием я подумала, что не смогу уснуть от слез, но заснула, едва опустила голову на подушку. Наутро я, к своему негодованию, не обнаружила следов трагической любви у себя на лице. Но после вчерашних слез я выглядела бледной и вялой, и тетя высказала мне свое негодование.

Уже в полдень тетя и моя горничная Мэри усердно трудились. Это был очень ответственный бал, тетя возлагала на него большие надежды и решила не пожалеть усилий для того, чтобы я выглядела самым лучшим образом. Я сидела за своим туалетным столиком, а эти двое крутились вокруг меня, как хищные птицы, болтая без умолку, причесывая и толкая меня.

– У тебя глаза, как у поросенка, – высказалась тетя со своим обычным тактом. – Мэри, принеси тот маленький пузырек с беладонной. И коробочку – ты знаешь какую – из запертого ящика шкафа.

Я тоже знала эту коробочку, в нашем доме о ней знали все. Каждый, кто видел тетин подозрительный румянец, мог догадаться, что он неестествен.

– Я не хочу краситься, – сказала я сердито. – И капель не надо. Миссис Браун говорит, что белладонна вредна для глаз.

– Сначала ты должна промыть их, чтобы уменьшился отек – сказала тетя, игнорируя мои возражения. – Что с тобой? Если бы я не знала тебя, я бы поклялась, что ты рыдала.

Мэри появилась с требуемыми предметами, и тетя обернулась, чтобы забрать их у нее. Они забыли, что передо мной зеркало, и я заметила взгляд, которым они обменялись. Тетя вопросительно подняла бровь, кивнув на меня, – Мэри пожала плечами. В это мгновение они выглядели как сестры, на лицах обеих выразилось подозрение.

Я внезапно поняла, что, хотя Мэри и была моей горничной, она больше была предана тете. Но до этого момента до меня не доходило, что она может быть тетиным шпионом. Раньше мне нечего было скрывать.

Это открытие повергло меня в состояние бессильного гнева, и я ничем не помогала, пока меня одевали и красили, как марионетку. Должно быть, я выглядела достаточно хорошо, ибо тетя ушла, чтобы одеться самой, приказав мне не садиться, не ложиться, не есть и вообще не делать ничего такого, чтобы не сделать ни единой складки. Когда мы выехали, я все еще негодовала. В темноте кареты я стерла всю краску, которую тетя наложила на мои щеки и губы.

Несмотря на то, что мое сердце было разбито, я все же почувствовала, как оно забилось от возбуждения, когда показался дом С., весь сияющий огнями в сгущающихся сумерках. Тысячи восковых свечей освещали дом, излучая мягкий свет, который более чем что-либо иное, украшает женщин.

В нетерпении я вышла из кареты и застыла, пораженная зрелищем, открывшимся передо мной. Ливрейные лакеи теснили назад толпу простого народа, пришедшего посмотреть на прибытие великих мира сего. Я могла понять их желание мельком увидеть праздник, поглазеть на красивые платья, драгоценности и выезды. Но я совсем не могла понять, почему они смотрят так.

Их лица были похожи на пустые листы бумаги с черными прорезями для глаз, смотрящих… смотрящих… Никто из них не улыбался и не разговаривал громко, слышался только резкий, приглушенный, похожий на отдаленные раскаты грома гул. Я должна была заставить себя пройти по узкому проходу между двумя темными человеческими волнами. Мне казалось, что они захлестнули меня, как волны моря, потопившие египтян, гнавшихся за Моисеем.