Текст книги "Желание"

Четыре

Я предполагала, что Берта разозлится из-за пинка по той девочке, но она меня удивила, обняв и сказав:

– Завтра будет новый день. – Потом она мягко сжала мои плечи и добавила: – Лично мне очень нравятся эти сапожки.

Она не выдала ни слова о моем неподобающем поведении. Мама бы наорала на меня, раз двадцатый напомнив, что от меня одни неприятности, как от Склоки.

Этим днем, после обеда, на десерт у нас был черничный пирог, и я смогла загадать желание. Если ты отрезаешь себе узкий треугольный кусок пирога и оставляешь его на потом, то можешь загадать желание, пока его ешь. Меня этому научил кузен Мелвин, поклявшись, что эта уловка сработала с ним, когда брат внезапно сбежал и женился, оставив всю комнату в его полном распоряжении.

Я знала, что Гас и Берта видели, как я отрезала себе этот волшебный кусочек и отодвинула на край тарелки, но они ничего не сказали. Берта была довольно молчаливой во время обеда. Может быть, на самом деле она переживала из-за того, что я пнула Одри. Может быть, она думала, яблочко от яблоньки не далеко падает. Может быть, этой ночью в постели они с Гасом шептались о том, как сильно я похожа на Склоку и во что, черт побери, они ввязались, когда согласились взять меня к себе.

После того как я съела маленький треугольный кусок пирога и загадала желание, я вышла на крыльцо посмотреть, как Гас пропалывает землю на овощных грядках. Пушистый черный кот терся о мои ноги, урча, как трактор. Я написала свое имя палкой на земле, потом исчеркала его. На дворе не было ни травинки, только грязь и камни, с вкраплениями цвета тут и там. Вокруг столбов, между которыми была натянута веревка для белья, росли пучками полевые цветы. Розовые цветы кизила нависали над дорожкой.

Нарциссы выстроились, словно солдаты, в аккуратную линию, идущую вдоль сетки-рабицы, окружавшей огород.

Гас насвистывал, разрыхляя почву под маленькими саженцами томатов, осторожно ступая между вьющейся фасолью и цукини, только начавшими пробиваться из-под теплой весенней земли. В первый же мой день в Колби Берта попросила Гаса: «Давай проведем для Чарли экскурсию!» И вот я шла за ними, а они указывали на каждое маленькое растеньице и рассказывали, как фасоль начнет расти и виться вокруг столбиков и как цукини дадут огромные желтые цветы. Я кивала и говорила: «Оу», потому что что еще можно выдать по поводу овощей в огороде? Но Гас? Можно было подумать, что это Эдемский сад, так он о нем заботился, внимательно изучая каждый новый листочек окры или аккуратно отодвигая усики, пущенные кабачком, с дороги.

Так что, пока я черкала палкой по красной земле, Гас насвистывал и полол грядки. Каждые пару минут он поправлял бейсболку или прихлопывал комара. Мне было слышно, как Берта на кухне разговаривает с кошками, пока их кормит, отчитывая одну из них за то, что та убила птицу, и говоря другой, что она слишком растолстела.

Я уже собиралась пойти обратно внутрь, пока что-то не привлекло мое внимание. Это было какое-то движение в зарослях кустарника, отделявшего двор от леса. Оттуда пулей вылетела черная кошка, исчезнув за сараем с другой стороны двора. Я стояла, не шевелясь, и всматривалась в темноту леса. Внезапно из-за кустов появилась голова собаки. Тощей черно-коричневой собаки с висячими ушами. Той же собаки, которую я видела дерущейся тем днем!

Пес посмотрел на меня и наклонил набок голову. Я тихонько, на цыпочках шагнула навстречу ему. Он слегка пригнул голову, внимательно глядя на меня. Я сделала еще шаг, и он быстро, как молния, метнулся в лес.

– Черт, – произнесла я.

– Ты что-то сказала? – раздался голос Гаса из огорода.

– Тут только что была собака. – Я указала в сторону кустов.

– Коричневая и тощая? Висячие уши?

– Да. Ты увидел пса?

– Нет, но раньше я встречал его много раз.

– Чей он?

Гас прислонил тяпку к забору и сел на раскладной стул во дворе.

– Это просто старая бездомная собака, – сказал он. – Бродит здесь уже несколько месяцев. Берта постоянно собирает ему остатки со стола. Он не прочь съесть немного ее жареного мяса, но больше никаких дел с ней иметь не хочет.

Я посмотрела в сторону леса:

– Спорим, я смогу поймать его?

Гас снял бейсболку и почесал в затылке:

– Эта дворняга чертовски пуглива.

– Если я его поймаю, то можно оставлю?

– Думаю, этой собаке лучше оставаться бродячей, – произнес он.

Но мне было виднее. Я знала, каково это – быть бездомной, когда нет места, где тебя любят и ждут. И он был бойцом. Как и я. У нас с этой собакой было много общего. Внезапно меня охватила любовь к этому тощему псу.

Тогда я торжественно поклялась, дала себя обещание прямо там и тогда. Это собака будет моей.

Пять

Я думала, что буду рада наступлению выходных, потому что не придется идти в школу, но потом Берта сказала, что по воскресеньям они ходят в церковь.

Я не была в церкви с самого детства. Склока никогда не хотел быть частью всего этого, называя верующих людей бессребрениками и ударенными Библией, но мама какое-то время водила нас с Джеки туда. Я не очень-то много помню об этих походах, кроме того случая, когда Джеки хныкала и капризничала всю дорогу, пока мама не хлопнула ее по ногам и не сказала поторапливаться. Но потом мама стала слишком нервной, чтобы водить, и перестала снимать свой халат или даже причесываться, так что мы прекратили эти походы.

Когда я вошла на кухню Берты воскресным утром, она осмотрела меня с ног до головы и произнесла: «О боже». Она вытерла руки о фартук и спросила:

– У тебя есть платье?

Я посмотрела на джинсы, которые были слишком коротки, и на футболку, которая когда-то принадлежала Джеки, и покачала головой.

Берта опустила руки мне на плечи:

– Ну, ничего страшного. На следующей неделе пойдем по магазинам.

Затем на кухню вошел Гас, и я с трудом его узнала. На нем было пальто и галстук! Вместо вечно изгвазданной обуви он надел ботинки на шнурках, вычищенные и блестящие. Он бы вполне сошел за одного из тех шикарных богатых банкиров из Райли, если бы не земля из огорода под ногтями и не неряшливо лежащие из-за вечной бейсболки волосы.

Он сел за стол, и Берта поцеловала его в щеку.

– Вы только посмотрите на него, – сказала она, заставив его покраснеть и смахнуть ее руку со своего плеча.

Он не прекращал растягивать галстук и протирать пот с шеи.

После завтрака мы направились вниз по горе к баптистской церкви Скалистых Гор. Когда я попала внутрь, то поняла, что значило «О боже» Берты с утра. Все другие девочки в церкви были в платьях. Я не могла смотреть никому в глаза, потому что знала: мое лицо красное, как помидор, и мои джинсы не лезли ни в какие ворота.

Я села на жесткую деревянную скамью, зажатая между Гасом и Бертой. Пока органист исполнял церковную музыку, церковь наполнялась людьми, улыбающимися и кивающими друг другу. А потом Берта ткнула меня в бок и сказала:

– Здесь Одомы.

Я подняла глаза и увидела, как Говард и его семья, держа в руках Библии, пробираются через проход к своим местам. Пять мальчиков с прилизанными волосами, пихающие друг друга и слишком громко топающие парадными ботинками. Их мама болтала с людьми вокруг, спрашивая о больных бабушках и справляясь о детях, пока их рыжеволосый папа вытирал платком лицо.

После молитвы и гимна ученикам положено было идти на уроки в воскресную школу. Представьте мое изумление, когда я зашла в класс и увидела там Одри Митчелл. Она вытаращила на меня глаза так, словно я была марсианином, только что вышедшим из летающей тарелки. Я села настолько далеко от нее, насколько могла, а потом своей походкой вверх-вниз зашел Говард, он сел рядом со мной.

Нашим преподавателем в воскресной школе была седая, морщинистая женщина по имени миссис Маки. Она потратила меньше минуты, чтобы сообщить, что меня зовут Чарли Риз, а потом попросила собравшихся любить и жаловать меня в их церковной семье. Потом она научила нас песне «Старый добрый Ной». Говард пел громче, чем все остальные, и лично меня это смущало, хотя все остальные, кажется, не обращали никакого внимания.

После этого миссис Маки сказала, что мы будем играть в игру под названием «Библейский детектив». Правила простые: она зачитывает вопросы из карточек «Библейского детектива», и каждый раз, когда ты отвечаешь правильно, получаешь по одному «Библейскому доллару». Когда у тебя набирается достаточно «Библейских долларов», ты можешь обменять их на приз.

Когда она зачитывала вопросы, мальчики начинали вертеться, а девочки в платьях – шептаться и хихикать, пока я тихо сидела в своих уродливых джинсах.

Сколько кос было у Самсона?

Назовите имя человека, который спустился в яму снежным днем, чтобы убить льва?

В какой книге, главе и стихе мы можем прочесть о победительнице состязания в красоте, ставшей королевой?

После воскресной школы все взрослые и дети собрались в общем зале. Берта торжественно водила меня по ней, будто я была королевой красоты, представляя меня всем и рассказывая, как им с Гасом повезло, что меня оставили с ними. Люди кивали и отвечали: «Как прекрасно, не правда ли?» – и что-то в этом роде, хотя, могу поспорить, про себя они думали, почему это мои собственные мама и папа не в состоянии обо мне позаботиться и почему я не знаю о том, что девочки не ходят в церковь в джинсах.

Когда Берта представила меня маме Говарда, та обняла и призналась, что сын ей обо мне рассказывал. Потом она вытянула шею, осматривая комнату:

– Мистер Одом, должно быть, снаружи. И я никогда в жизни не удержу пятерых своих ребят настолько долго, чтобы тебя как следует представить.

Двое из мальчишек Одомов гонялись друг за другом по комнате в ботинках с развязанными шнурками и выпущенными из штанов рубашками. Они схватили по кексу с бумажных тарелок, когда Говард показывал всем свои «Библейские доллары».

– Приходи к нам домой в любое время, хорошо? – сказала миссис Одом. Берта заулыбалась:

– Вот было бы здорово, да, Чарли?

Я кивнула и ответила:

– Да, мэм, – потому что знала: так я и должна сказать.

Когда мы наконец залезли в машину и начали подниматься вверх по горе к дому, я внимательно вглядывалась в лес и изучала дворы по дороге в надежде снова увидеть того бродячего пса, но не увидела. Что я увидела – так это грузовик, полный соломы. Подруга Джеки Кейси говорила, что если досчитать до тринадцати, глядя на грузовик, полный соломы, то можно загадать желание. Так я, разумеется, и сделала.

* * *

Дела в школе, как мне казалось, с каждым днем становились все хуже и хуже.

Тетрадки с домашними работами возвращались исчерканными красным карандашом миссис Уиллиби и надписями типа «Зайди ко мне» и «Попробуй еще раз».

Иногда я даже не делала домашнюю работу. Это казалось потерей времени с учетом того, что долго я здесь быть не собиралась. Периодически Берта спрашивала меня, задали ли мне что-нибудь, а я совершенно спокойно пожимала плечами и переводила тему.

Более того, я вполне привыкла получать работы с исправлениями, так как в Райли я тоже не то чтобы слыла ученицей года. Джеки была единственной, кто хоть иногда ругал меня за то, что я не ходила в школу или не делала домашнее задание, но в таких случаях я напоминала ей, что она мне не мать и поэтому должна оставить меня в покое. Когда мой учитель звонил домой, чтобы рассказать маме, как плохо я справилась с тестом по математике, или спросить, почему я не сдала сочинение, та на протяжении минут пяти вопила без остановки, а потом разводила свои худые руки и произносила: «Да какой в этом смысл?» Затем она шаркала в спальню в своих шлепанцах, бормоча что-то про то, что не заслужила таких напастей.

По крайней мере в Райли у меня были друзья в школе, а здесь, когда я садилась за стол в кафетерии, девочки делали такие лица, будто учуяли что-то плохое, и отодвигали подносы подальше от меня. В большинство дней я прикидывалась, что у меня болит живот, и проводила время в кабинете медсестры, рисуя все больше звездочек и сердечек на руках.

На переменах Говард постоянно меня преследовал, напоминая, что он мой Друг по Рюкзаку, и выдавал сотню вопросов в минуту.

Навещала ли ты когда-нибудь своего папу в тюрьме?

Почему твоя сестра тоже не переехала сюда?

Хочешь немного моих «Библейских долларов»?

Иногда я отвечала ему, иногда – нет.

Казалось, с Говардом что-то не так – ему все было как с гуся вода. Его вообще ничего не беспокоило. Стало очевидно, что никто в школе особенно не хочет иметь с ним никаких дел, но ему, похоже, было все равно. Его брат Дуайт постоянно был окружен орущими, пинающимися, толкающимися и играющими в мяч парнями, но Говард никогда не присоединялся к ним. Пару раз, когда мы ездили в город с Гасом и Бертой, я видела его старших братьев, Бёрла и Пенни, играющих в футбол или баскетбол с друзьями, но Говард предпочитал сидеть на крылечке, рисуя в блокноте, или в гараже, возясь со своим велосипедом.

Берта однажды высказалась о нем, когда мы проезжали мимо:

– Этот бедный мальчик настоящий одиночка.

– В этом нет ничего плохого, – заметил Гас.

Берта покачала головой:

– Но не для ребенка. Детям нужны друзья. – Берта вздохнула. – Я этого не понимаю. Он же настолько милый, насколько это вообще возможно.

– Могу поспорить, это из-за его походки.

– Ну, это несправедливо. – Она повернула лицо ко мне и добавила: – У тебя будет очень много друзей здесь, в Колби, Чарли. Я просто знаю это.

Я уставилась в окно и притворилась, что вообще не слушаю, как она все продолжает говорить про вещи, которыми я могла бы заняться. Пойти в герлскауты или в 4-Н[8]8
  4-Н – глобальная сеть молодежных организаций, призванных помочь молодым людям максимально реализовать свой потенциал, расширяя сферу своего развития.


[Закрыть]. Она рассказала про свою подругу Джонелль, которая жила в Фэйрвью и у которой была дочь моего возраста. О том, что мы могли бы навестить их, если мне захочется, или съездить в торговый центр в Эшвилл. Она продолжала и продолжала, как будто моя жизнь в Колби будет как в мире Диснея.

– От твоих разговоров у девочки мозг расплавится, Берти, – забеспокоился Гас.

Берта засмеялась и игриво похлопала его по руке.

– Как ты думаешь, где та собака? – спросила я Гаса.

– Может быть где угодно. Эта псина разгуливает повсюду.

Я везде искала бродячего пса. Я видела его еще два раза с того дня, когда он подошел к дому Гаса и Берты, но оба раза, завидев меня, он пулей улепетывал в лес.

– Он точно любит мои отбивные, это я тебе могу сказать наверняка. И он начисто вылизывает сковороду, а потом улетает с такой скоростью, что я почти не успеваю его увидеть, – закончила Берта.

Я откинулась на спинку сиденья и вздохнула. Видимо, мне никогда не удастся поймать эту собаку. А что, даже если поймаю? Неужели мне правда разрешат ее оставить? Мама бы наверняка закатила истерику. Но, готова поспорить, Склока позвонил бы ей из тюрьмы и сказал перестать скандалить и позволить оставить собаку, если я так этого хочу.

А потом, когда мы съезжали с главной дороги в город, я увидела черную лошадь, щипающую траву и отмахивающуюся от мух хвостом. Я погрозила ей кулаком три раза и загадала желание. Есть правило загадывания желаний в случае с черными лошадьми. Когда видишь белую лошадь, можно просто загадывать желание. Но если лошадь черная, нужно потрясти на нее кулаком три раза. Это мне рассказал Склока, что заставило меня относиться ко всему этому несколько скептически, но я все равно это сделала.

Потрясла кулаком и загадала желание.

Шесть

Несколько дней спустя миссис Уиллиби позвонила Берте по поводу моего плохого поведения. В тот день в школе она спросила: если бы у меня было две трети пирога и я решила бы отдать половину своей сестре, то сколько бы у меня осталось? На что я ответила, что не стала бы отдавать ни крошки пирога своей сестре. Все засмеялись, исключая миссис Уиллиби. Учительница покраснела и сжала губы, а ее глаза превратились в узкие щелки, из которых она глядела на меня.

Когда она позвонила Берте, я сидела, развалившись, в мягком кресле Гаса и смотрела телевизор. Толстая рыжая кошка по имени Флора свернулась у меня на коленках.

Я слышала, как Берта сказала: «Она это сделала?», а потом: «О, боже». Затем она понизила голос, и я могла разобрать только обрывки фраз, доносившихся из-за кухонной двери.

«…тяжелое время…»

«…скучает по семье…»

«…ей пришлось нелегко…»

Затем она повесила трубку. Я сидела, уставившись в телевизор, когда она вошла и села на диван.

– Это была миссис Уиллиби, – начала она.

Тараторящий мужчина в телевизоре разлил на пол шоколадный сироп и стирал его чудо-шваброй.

– Она сказала, что ты была грубовата в школе.

А в этот момент человек в телевизоре демонстрировал набор ножей, которые шли бесплатным дополнение к чудо-швабре.

Потом Берта заговорила о том, что она понимает, насколько я расстроена тем, что моя семья вот так развалилась. Ну, она не использовала слово «развалилась», но с тем же успехом могла бы. Она призналась, что знает, насколько страшно было видеть маму в том состоянии, в котором она находилась. Как я, должно быть, схожу с ума, переживая о Склоке. Как сильно я скучаю по Джеки.

Я не отрываясь смотрела на мужика со шваброй, и в моей голове носилось: «Ананас. Ананас. Ананас». Но дурацкая идея Говарда не сработала, потому что следующее, что я помню, – как я кричу на Берту. Произношу жестокие слова о том, что не надо совать нос в чужие дела и что никого не волнует моя развалившаяся – и непременно жалкая – пародия на семью. Уж не меня – это точно. Слова продолжали литься потоком, все быстрее и громче. О том, как я ненавижу Колби, и всех этих деревенщин, и этот гадкий старый дом, свисающий со скалы, и эти консервные банки, стоящие в моей комнате, и особенно наволочки с Золушкой.

Потом я выбежала на улицу, захлопнув за собой дверь и стараясь не думать о том, как Берта сидит там, на диване, с таким выражением лица, будто ее ударили ножом в сердце.

Пара кошек шарахнулись от меня, когда я сломя голову бежала через двор по дорожке к шоссе. Я яростно топтала грязь, срывала листья с деревьев, кидалась камнями в сторону леса. Когда я добралась до дороги, мне уже было наплевать на то, что асфальт горел под моими босыми ногами. Ярость бушевала внутри, в ушах стоял звон, а живот скрутило. Но потом я обнаружила себя сидящей на обочине дороги в грязи плачущей настолько сильно, что с трудом могла дышать.

Что со мной не так? Зачем я наговорила все эти жестокие слова Берте? Почему так озлобленно вела себя в школе? И тут, пока я сидела, с головой погруженная в жалость к себе, кто-то сказал:

– Что случилось, Чарли?

Я подняла глаза и увидела Говарда, стоящего надо мной с велосипедом.

Я опустила голову на колени и пробубнила:

– Ничего.

– Но что-то должно было случиться.

– Уходи…

– Не-а. – Он положил велосипед в траву на обочине и сел рядом со мной. – Ты должна сказать, что случилось.

Этот парень достанет кого угодно. Он безусловно обладал невероятной настойчивостью, похвальной для маленького рыжего мальчика со странной походкой.

– Ничего я тебе говорить не должна.

– Тогда ты должна сказать кому-нибудь другому. – Он поправил свои очки.

– Зачем?

– Мама говорит, что нельзя держать проблемы при себе. Она говорит, что, если делиться ими с кем-то, они становятся меньше.

– Уходи, – пробубнила я.

– Ты опять кого-то ударила?

Я покачала головой.

– Воткнула в кого-то карандаш?

– Нет! – завопила я.

– Мама смастерила такой подбадривающий значок, на котором говорится: «Если все проблемы развесить, как белье, я выберу свое, ты выберешь – свое». И так их станет чуть меньше.

Я подняла голову и уставилась на него:

– И что это вообще значит?

– Это значит, что у всех есть проблемы, и у кого-то они пострашнее, чем у тебя. – Он вырвал травинку и бросил ее на дорогу. – Или что-то в этом роде.

Ха! Вот это было сильно. Я не могла вспомнить никого, чьи проблемы были бы страшнее, чем мои. А потом я посмотрела на Говарда, на его серьезно сдвинутые брови и глаза, полные неподдельного беспокойства, и, не успев опомниться, уже стала выливать их на него. Я рассказала, что мне хотелось бы, чтобы Склока не сидел в тюрьме. О том, как мы с ним раньше играли в покер, смотрели «Колесо Фортуны» и ели макароны с сыром на завтрак. Я рассказала, как мне стало страшно, когда я увидела маму рыдающей в подушку в своей темной спальне, которой было уже все равно, выстирала ли я одежду и пошла ли в итоге школу. Я рассказала, как мама и Склока могли кричать друг на друга целый день, пока мы с Джеки сидели в ее комнате с радио, включенным на полную громкость, чтобы их не было слышно. Я рассказала обо всех тех случаях, когда наблюдала из окна спальни, как Склока укатывал на машине, визжа шинами и раскидывая гравий, а мама кричала ему вслед «Ну и скатертью дорога!» с крыльца. Я рассказала, как скучаю по Джеки, которая знала слова почти каждой песни на радио, которая заплетала мне французскую косу, которая делилась со мной лаком для ногтей. А потом я выдала ему все те злые слова, которые могли ранить Берту.

Когда я закончила, тишина окутала нас, приятная и легкая, как вуаль. Солнце опускалось все ниже, садясь за горы вдалеке, а воздух становился прохладнее.

На минуту показалось, что Говард смутился от всего того, что я ему поведала, и я не знала, что сказать. Я начала думать, что не стоило делиться с ним всеми своими проблемами вот так. Но потом он посмотрел на меня очень внимательно:

– Хочешь совет?

– Мм… конечно, думаю, да, – сказала я.

– Ты не можешь ничего поделать со Склокой и со всеми, кто остался там, в Райли, но ты можешь исправить то, что сделала Берте.

Я решила, что он прав. Я не могу изменить того, что стало с моей семьей, но я могу попробовать сделать что-то правильное по отношению к Берте. Я встала и отряхнула грязь с шорт, а потом мне с трудом удалось поверить своим глазам. Прямо тут, у кромки леса, стоял тот черно-коричневый пес с висячими ушами!

Я приложила палец к губам со звуком «Ш-ш-ш-ш».

Пес смотрел на меня, его голова была склонена набок.

– Не двигайся, – прошептала я Говарду.

Я сделала один плавный шажок навстречу собаке, и знаете, что? Он завилял хвостом! Вильнул всего два разочка. Я ему понравилась.

– Эй, дружок. – Я сделала второй шаг.

Потом, хотите – верьте, хотите – нет, из-за угла с диким ревом выскочила машина и промчалась мимо нас, а собака опять стремглав убежала в лес.

Я топнула ногой:

– Черт!

Я уже почти забыла, что рядом был Говард, когда он пробормотал:

– Я видел эту собаку раньше.

– Она моя, – заявила я.

– Правда?

– Ну, будет моей.

– Могу поспорить, у пса куча блох. А еще он паршивый. Бродячие псы всегда паршивые.

– И что? Его зовут Косточка.

Когда я это произнесла, то почувствовала, что все правильно. Косточка. Это было идеальное имя для моей собаки.

– Я хочу его поймать, – сказала я. – А потом я вымою бедолагу, выведу всех блох, научу его делать трюки и разрешу ему спать со мной в кровати.

– Я помогу тебе, – твердо произнес Говард, поднимая велосипед из травы.

– Правда?

– Конечно.

Внезапно Говард показался мне совсем другим. Он уже не казался назойливым мальчиком вверх-вниз, изводившим меня до полусмерти разговорами о том, что он мой Друг по Рюкзаку. Теперь он стал кем-то, кто был добр ко мне. Кем-то, с кем я поделилась проблемами.

Я смотрела, как он садится на велосипед и крутит педали, направляясь к своему дому. Затем я прокричала: «Пока, Косточка» – в направлении леса, а потом поторопилась домой, чтобы исправить то, что натворила с Бертой.