Текст книги "Командир субмарины. Британские подводные лодки во Второй мировой войне"

Когда наступила ночь, мы уже на протяжении семнадцати с половиной часов находились под водой. Санитарные ведра были наполнены, мы пережили охоту и атаку. Стало трудно дышать. В штатной ситуации экипаж работает в три вахты, и обычно, если нет рутинной работы, две трети команды всегда отдыхает. Это состояние, когда вахту несет только треть команды, называется «вахтой погружения», и всякий, кто фактически не занят работой, сидит или лежит, чтобы не тратить такой необходимый кислород. Мы находились под водой около суток, поэтому израсходовали почти весь воздух. За последние месяцы мы привыкли к постоянной нехватке кислорода. Мы всплыли, проветрили лодку и зарядили аккумуляторные батареи.

Наконец я получил команду идти на север; это очень облегчило наше положение. Я не представлял себе, что мы могли действовать в новолуние.

Той же ночью ко мне пришел старшина и доложил о нарушителе дисциплины. С нарушителями обычно разбирался первый помощник, и только если того требовали обстоятельства – командир. Но в тот момент мой помощник стоял на вахте, поэтому нарушителя привели ко мне. Нарушения дисциплины на подводных лодках были очень редки. Я помню только один подобный случай на «Силайон» до этого. Однако субмарина, находящаяся на задании, не то место, чтобы придумывать особое наказание. Жизнь на субмарине сама по себе гораздо сложней любого официального наказания.

Добронравные люди, наказывающие за жестокость заключением под стражу, забывают, что для матроса на небольшом корабле камеры, хотя условия в них и намного суровее, чем на суше, не такое уж страшное наказание. К таким наказаниям всегда относились с иронией. Постоянная пища, бесперебойный сон, безопасность, теплое и сухое жилое помещение – всего этого у моряка никогда не было.

И все-таки нарушитель дисциплины был, причем им, к моему удивлению, оказался наш кок. Я спросил старшину, в чем же виноват этот человек, и тот попросил меня посмотреть на его руки. Посмотрев, я увидел, что они очень чистые. Я поглядел на руки старшины и на свои собственные, покрытые грязью. Нарушение кока было очевидным.

Я потребовал объяснений, и кок смущенно ответил, что рук не мыл. Внезапно он что-то вспомнил и сказал:

– О! Я знаю, сэр, почему они такие чистые. Я же катал для команды фрикадельки.

В ту же ночь после того, как луна исчезла, наша самонадеянная атака на скрытое тьмой судно едва не обернулась для нас трагедией. В темноте определить на глаз расстояние очень трудно. Глядя на одно и то же судно, можно посчитать, что оно большое и находится вдалеке или небольшое и идет рядом с вами. Мы подошли почти к самому противолодочному кораблю, когда я понял свою ошибку и прошел незамеченным под его кормой. Урок был выучен. И в следующий раз, атакуя ночью, мы проявляли большую осторожность.

На другой день Каттегат был пуст. И, что привело нас в бешенство, Макс Хортон наконец-то дал нам свободу действий. Мы могли атаковать во вражеских водах любое судно, которое заметим. Для «Силайон» время было потеряно, все ушли на север, и не было видно ни одного судна.

Но рыболовецкие суда тоже исчезли, и впервые с тех пор, как мы пришли в Каттегат, я мог получить небольшой отдых.

В это время я обнаружил очень важную особенность своего организма. В экстремальной ситуации человеческий организм, оказывается, проявляет невиданные способности. Перед лицом опасности все чувства обостряются и организм почти не нуждается в отдыхе. Двадцать минут сна здесь, пятнадцать там – вот и все, что вам необходимо. Вы выходите из кратковременного, но глубокого сна в полной боевой готовности и сохраняете кристально чистый ум. Я уверен, что сон продолжительностью более семи часов не так уж необходим и полезен. Такой сон можно позволить себе только в мирное время и при постоянном режиме. Если же вы позволите себе длительный сон на море, то выйдете из него сонливым и с притупленным сознанием.

Большинство животных засыпают после еды. Слышал, что для людей это вредно, но в нашей жизни это было широко распространено, и я полагаю, для человека естественно спать после еды. Но сон, по моему мнению, должен быть глубоким и коротким. Как только научитесь спать таким образом, будете чувствовать себя после сна бодрым и готовым к любой работе. При мирных условиях на суше военный моряк, прикорнувший за рабочим столом минут на двадцать, достоин порицания.

В то время шумно обсуждался вопрос относительно того, можно ли командиру подводной лодки использовать бензедрин или другой возбуждающий препарат, наподобие тех, которые давали в немецких парашютно-десантных войсках. Идея была привлекательна. Во время длительного боевого патрулирования командир на лодке единственный может принимать решения и руководить всей работой лодки, поэтому, когда подступала усталость, бодрствующий препарат мог продлить его работоспособность. Трудность заключалось в том, что рано или поздно действие его заканчивалось, и человек снова хотел спать, и, ко всему прочему, наступало полное истощение организма, восстановить силы после которого можно было только через месяцы.

Макс К. Хортон не разрешил принимать эти препараты и оказался совершенно прав. Я никогда не слышал о том, чтобы этот вопрос ставили на обсуждение позже. Возможно, эта проблема получила обсуждение лишь потому, что весной и летом 1940 года мы находились в ужасном положении, практически на краю гибели.

Итак, этой же ночью нам приказали возвратиться, и, к счастью, мы шли на север.

Так как наш путь пролегал через узкие каналы, ночью мы всплыли и шли в надводном положении, и надо же такому случиться, что забарахлил наш главный мотор. Старший механик и его команда пытались устранить неполадки. Один из двигателей вышел из строя, и на оставшийся приходилась двойная нагрузка. Наша маневренность в результате этого была отчасти утрачена. Наступило 13 апреля 1940 года. Внезапно нас осветило несколько прожекторов. Неподалеку, прямо по курсу, мы увидели выстроившиеся в строй фронта восемь противолодочных кораблей, перегородивших канал. Мы должны были срочно погрузиться, поскольку они неслись к нам, и застыть на дне, чтобы не дать себя засечь. Это означало отключить гирокомпас и остаться с магнитным компасом, который не исключал ошибок. Размагничивающее устройство было в то время еще несовершенно, и, размагнитив корпус, чтобы защититься от магнитных мин, мы размагнитили и наш магнитный компас, который стал работать неточно.

Экипаж обернул гаечные ключи тряпками, чтобы при работе не создавать шума и не дать себя обнаружить. Мы медленно повернули назад, слушая по гидроакустической станции наших противников, и, хотя один корабль прошел прямо над нами, нас не заметили.

Слышать шум винтов проходящего над вами судна очень неприятно. Оператор гидроакустической станции, который может услышать эти звуки на более дальнем расстоянии, сообщает о движении «охотника». Но когда тот подходит близко, вы можете слышать его и без гидрофонов. Если он проходит над вами наверху, это означает, что глубинные бомбы, возможно, были сброшены, и вам осталось жить считаные секунды. Вам остается молиться о том, чтобы они оказались установлены на неправильную глубину. В мелководном фарватере Каттегата нельзя скрыться на глубине. К тому же ваша глубина известна противнику.

Нечего было надеяться и на то, чтобы попытаться пройти мимо противолодочных кораблей незамеченными в подводном положении с неисправным двигателем и на одном винте. Мы должны были выйти в более глубокие водные просторы. Вражеские суда стали постепенно отдаляться, но вскоре появились снова. Эти часы были для нас самыми беспокойными. Рано или поздно мы должны были всплыть для зарядки аккумуляторной батареи. Вскоре должен был наступить день, а запас электроэнергии заканчивался.

Шумы кораблей противника становились все слабее и вскоре стихли. Мы все еще видели патруль, перекрывший канал. Не было никакой надежды миновать их строй ночью. Нельзя было также предположить, что на следующую ночь их там не будет. Они знали, что мы находимся южнее и должны снова попытаться прорваться.

Но глубоководный канал не был единственным выходом. Через него можно было пройти как в погруженном положении, так и в надводном. Глубокую часть канала охраняли немцы, мы же решили попытаться пройти через мели Коббер-Грунда на датской стороне.

Ожидали они от нас такого отчаянного шага? У нас не осталось бы шансов на спасение, если бы они засекли нас. Но выбора не было. К следующей ночи наша батарея почти совсем разрядится, а луна будет светить еще ярче.

«Силайон» двинулась поперек песчаной отмели на одном винте и с сомнительным компасом. Мы вышли до рассвета, оставляя противника с запада. Противолодочные суда постепенно исчезли из нашего поля зрения, только теперь мы видели свет их прожекторов, направленных на канал. Мы не заряжали батареи, поскольку должны были идти на максимальной скорости. Но наконец из машинного отделения раздался долгожданный и радостный голос старшего механика, который сообщил нам по переговорной трубе, что они починили двигатель. Теперь мы могли позволить себе зарядить батареи, которые были нам необходимы на следующий день.

Когда закончился день 13 апреля, мы снова ушли под воду, и перед нами было открытое море. Идти через узкий канал было делом нелегким, но мы все же справились со своей задачей.

Мы все еще замечали множество противолодочных кораблей, но впереди нас лежало открытое глубокое море. Сначала мы заметили группу из восьми кораблей, возможно, тех же самых, которые мы встретили ранее. Мы ушли на большую глубину, чтобы пройти мимо них. Один из кораблей, очевидно, услышал шумы и пошел на сближение с нами. Мы прекратили всякую работу и стали ждать действий противника. Хотя и знали, как следует поступать в такой ситуации, но не имели опыта, чтобы проверить приемы на практике. Мы располагали хорошей для своего времени подводной лодкой и обученным экипажем. Нам нужна была только практика. Позднее положение изменилось, мы набрались опыта, нести службу стало легче, но не хватало ощущения новизны.

Мы избавились от преследования и пошли на север, но вскоре на нашем пути стала еще одна группа немецких кораблей. В этот раз их было три. Они все еще прилежно бомбили воображаемого противника в то время, когда мы обходили их стороной, предоставив им играть в свою игру. Они не были единственными кораблями, которые бомбили в Скагерраке. Немцы постоянно сбрасывали противолодочные бомбы, и их рев можно было слышать даже на большом расстоянии. Звук специфическим образом распространяется в воде. Отдаленный взрыв может показаться настолько близким, что вы воображаете, будто попали в вашу лодку.

Приблизительно в то же время нашим флотом была потоплена немецкая подводная лодка, но часть экипажа выбралась на поверхность. Они утверждали, что их бомбили за день или два до этого, и даже указали время. Расследование показало, что в это время действительно происходила атака глубинными бомбами, но достаточно далеко от места нахождения немецкой лодки. Таким образом, получилось, что немецкая субмарина, приняв разрывы глубинных бомб, происходившие вдалеке от нее, за взрывы в непосредственной близости, всплыла.

Страны «Оси», борясь с подводными лодками противника, использовали такую тактику: постоянно сбрасывали глубинные бомбы, иногда просто для того, чтобы напугать неприятеля. Шум на расстоянии мало чем отличается от рева разъяренного льва и часто приводит в оцепенение. Когда глубинная бомба взрывается в непосредственной близости, разрыв производит очень сильный шум, но реальное испытание наступает, когда лодку начинает качать, гаснет освещение, осыпается краска и т. д. Среди широкого выбора оборудования, которое позже мы имели на американских подводных лодках, было устройство, определяющее координаты разорвавшейся неподалеку от вас глубинной бомбы.

Я так и не понял, зачем нужно знать, на какой глубине произошел взрыв, ведь гораздо интереснее знать, где взорвется следующая бомба. Это было сложное оборудование с кучей всяких проводов и разноцветных лампочек, точно на рождественской елке. Я знал только одного командира, который научился управлять этим сложным оборудованием. Когда я спросил, как же действует устройство, он ответил, что во время одного из взрывов лампочки замигали как бешеные и вдруг одна из них взорвалась, напугав нас больше, чем взрыв глубинной бомбы.

Я лично считал это оборудование бесполезным, но каждый командир питает слабость к каким-нибудь безделушкам, без которых, как он считает, не выживет в войне. Я также не был исключением и, как любой моряк, трепетно относился к суевериям. Всегда считал, что, если вам жизненно необходима та или иная вещь, всегда берите ее с собой. Именно поэтому я с пониманием относился к тем командирам, которые пользовались этим оборудованием и считали его необходимым.

Грохот глубинных бомб был настолько част в Скагерраке, что, казалось, ни на минуту не прекращался. Иногда действительно кого-то бомбили, но в большинстве случаев бомбили просто для устрашения.

«Ансон»

По сравнению с Каттегатом Скагеррак оказался очень безопасным местом. Наконец мы имели под килем достаточную глубину и жаждали крови. Но пока шли домой, нам так никто и не попался.

Странно то, что мы были ближе всего к тому, чтобы нас потопили почти у самых Британских островов, а не где-то вдали от родины. Мы шли в надводном положении днем, потому что были в своих водах и из-за плохой видимости не хотели терять времени, блуждая под водой. Находясь в своих водах, мы чувствовали себя в безопасности, считая, что небо уже очистили от противника наши самолеты. Облачность была низкая, но я заметил в облаках самолет, который принял за наш «ансон». Мы дали опознавательный сигнал, чтобы показать, что мы англичане, но на всякий случай погрузились. Как оказалось, поступили очень разумно, поскольку сразу же после погружения услышали грохот рвущихся бомб, которые только благодаря нашей предусмотрительности нас не задели.

На каждом корабле, на котором я служил, всегда был человек, постоянно дающий повод посмеяться над собой. Был такой и на «Силайон». Он-то и стал единственным пострадавшим при этом налете. Поддон стоял под гидравлическим компрессором, наполненным маслом. Поврежденный взрывом механизм облил его маслом. Интересно узнать, что сказал бы летчик, если бы ему сообщили, что чего он добился, так это рассмешил нашу команду.

Когда мы наконец достигли Гарвича, единственным человеком, который был очень счастлив, оказался Джордж Сальт, который, когда мы проходили Каттегат, узнал, что стал отцом – у него родилась дочь. Мы были единственной лодкой, пришедшей в порт, но не слишком важными, чтобы нас приветствовали. Поэтому я был очень удивлен потрясающим приемом Рукерса. Он разрешил Марджори встречать нас, и она сказала мне, что четырьмя днями ранее Рукерс позвонил ей и сказал:

– Все в порядке, Марджори. Все в порядке. Мы получили известие от него.

Она конечно же не знала, где мы находимся и что с нами происходит. Вообще же, как я понял, наши шансы вернуться из Каттегата никто всерьез ни принимал.

Другие не были столь удачливы. У наших субмарин тогда наконец появилась возможность наказать противника, но за это приходилось дорого платить. Третья флотилия потеряла более чем половину своих подводных лодок. Другим флотилиям также пришлось нелегко.

Хотя позже я и воевал на субмаринах различных классов, это случилось после того, как ход войны изменился и наши потери стали меньше. В начале войны они были очень велики. Командующие соединениями беспокоились за свои экипажи едва ли не больше, чем сами эти экипажи опасались за свою жизнь. Эти же чувства испытывали их жены и матери. Война всегда сильнее всего отражается на женщинах.

Несмотря на значительный успех наших подводных лодок, норвежское вторжение прошло для немцев очень удачно. Целей в Скагерраке стало меньше, а дни длиннее. В Каттегат нас больше не посылали. Там остались только тральщики. Вскоре Скагеррак вышел из сферы нашего патрулирования. С наступлением коротких ночей наши действия в тех районах стали не эффективны. Лодки отозвали, чтобы задействовать их ближе к Атлантическому побережью Норвегии. В следующий раз «Силайон» вместе с «Санфиш» (капитан-лейтенант Джек Слогтер, кавалер ордена «За боевые заслуги») по приказу Макса Хортона послали в разведку к берегам Южной Норвегии.

«Санфиш» и «Силайон» снова появились в Скагерраке в конце апреля. В то время года ночи были не такие длинные и прикрытием служили сомнительным. Но чтобы зарядить батареи, всплыть нам было необходимо, и в темное время суток мы всплыли. Воздушное патрулирование противника усилилось, и нам чаще приходилось погружаться. К счастью, видимость была хорошей, и обычно мы замечали противника намного раньше, чем он обнаруживал нас. Если вражеские самолеты пикировали на нас или разворачивались для бомбежки, мы немедленно уходили под воду. Это было тяжелым испытанием, но, так или иначе, у нас со временем развилось шестое чувство, с помощью которого мы узнавали о приближении самолета. Из-за частого воздушного патрулирования и курсирования противолодочных кораблей нам потребовалось очень много времени, чтобы добраться до края Скагеррака, и, когда мы добрались до него, было трудно найти корабли. Мы произвели только одну атаку, и, хотя торпеда попала в цель, судно не утонуло, скорее всего, повреждение оказалось незначительным. Фактически наши действия были до того ограничены действиями вражеского дозора, что у нас постоянно не хватало кислорода и мощностей батарей, поэтому наши шансы на успех в охоте были практически равны нулю. «Сил» сумела проникнуть в Каттегат. Но когда на лодке закончился воздух, ей пришлось всплыть и сдаться неприятелю. Война есть война.[10]10
  04.05.1940 г. «Сил» подорвалась на мине в проливе Алес-Ренпе, повреждена авиабомбами гидросамолетов 196-й авиагруппы ВВС Германии и сдалась в плен. Восстановлена и 30.11.1940 г. введена в состав ВМФ Германии под литерно-цифровым обозначением «U-131».


[Закрыть]

По прибытии на базу я отправился в Нортвейс (штаб подводных сил ВМФ Великобритании), чтобы отчитаться о выполнении задания. Сообщил, что поход был сложным, но сделано все возможное. Макс Хортон потребовал от меня полный отчет о походе, и я подготовил доклад, упустив лишь описание одного дня.

Но с таким опытным человеком, как Макс Хортон, хитрость не прошла. В конце моего выступления он сказал:

– Ну ладно, все хорошо, а как насчет четверга?

Пришлось признаться, что в тот день мы ушли из опасной зоны, легли на дно и выспались. Даже командиру подводной лодки требуется выспаться, что я тогда и сделал. Но я не был уверен, что для Макса, великого командира Первой мировой войны, это послужит оправданием.

К моему удивлению, он улыбнулся и сказал: – Вот и правильно, я сам всегда так делал. Во время следующего похода у нас хватало времени, чтобы отдохнуть. Боевые позиции наших подводных лодок были проложены поперек Северного моря, прикрывая дюнкеркскую эвакуацию. Мы видели пожары, происходившие на берегу, но не совсем понимали, что там происходит. Было разумно предположить, что немецкие корабли выйдут, чтобы помешать эвакуации, но они предпочли укрыться в гаванях. Мы смотрели на их робость со смешанным чувством. Мы конечно же хотели, чтобы эвакуация прошла успешно, но разгрома немецкого флота наши подводники желали еще сильнее.

Глава 7
МОЙ САМЫЙ НЕУДАЧНЫЙ БОЕВОЙ ПОХОД

В июне 1940 года «Силайон» направили в пролив Скагеррак в разведку. Наши субмарины вышли в боевой готовности, но враг не должен был этого осознать; мы хотели, чтобы он ослабил свою противолодочную готовность, и планировали воспользоваться этим. «Силайон» снова оказалась подопытным кроликом.

Не успели мы с трудом протиснуться сквозь минные поля, которые были выставлены у входа в Скагеррак, как стало очевидно, что и воздушные, и морские дозоры немцев не дремлют. В час ночи – самое темное время суток – мы видели танкер с семью эскортными кораблями. И мачты, и капитанские мостики четко вырисовывались на фоне северного неба. Мы не могли их торпедировать, поскольку находились на большом удалении.

Противолодочные корабли лавировали взад-вперед; редко когда в небе не виднелся самолет; едва удавалось подняться, чтобы зарядить батареи и освежить воздух, которым мы дышали. С трудом пережили мы третий день, за двадцать четыре часа пройдя всего лишь 40 миль, причем оказались обреченными на тактику ухода от дозора: аккумуляторные батареи просто не могли подзарядить в данных условиях.

Речь больше не шла о нашей способности к действию, вопрос стоял лишь о том, сможем ли мы выбраться из западни живыми. Мы повернули обратно. Уже не возникало вопросов о ночных и дневных процедурах, мы всплывали тогда, когда позволяли условия. Днем 30 июня измученная и почти не способная к действию субмарина выскользнула из Скагеррака почти в надводном положении.

Едва выбравшись, мы доложили обстановку и получили приказ патрулировать возле Ставангера. Это было лучше, но ненамного. После Дюнкерка считалось, что флот вторжения формируется в Ставангере. Разведывательная авиация не смогла бы действовать в небе Норвегии, поэтому субмарины оставались единственным средством разведки, причем действовали они весьма рискованно – в условиях белых ночей. Максимальный срок пребывания у Ставангера равнялся четырем дням; лодки дежурили по очереди, а затем уходили отдыхать и заправляться.

3 июля «Силайон» патрулировала у берегов Ставангера. День выдался странным – море изменилось от зеркального спокойствия до ослепляющего шторма с ливнем, при котором действие перископа сужалось до нескольких ярдов. Когда один из этих штормов наконец утих, мы увидели направляющийся на юг конвой из шести транспортов с эскортом из семи катеров. В штормовых условиях они уже почти миновали нас, но тут мы бросились вперед, несмотря на низко патрулирующий над нами гидросамолет противника.

Нам не удавалось подойти близко, но все-таки мы сумели подобраться в пределах досягаемости действия торпед и приготовились открыть огонь. Это случилось как раз в радиусе действия «дорнье» (самолет ВВС Германии). Едва я отдал приказ стрелять, как увидел отрезвляющую картину: сначала его нос, затем крылья и, наконец, хвост – и всего в нескольких футах над нашим перископом.

Самолет, конечно, не мог не видеть следы торпед. И прежде чем перископ нырнул вместе с лодкой, я успел заметить, что конвой изменил курс, уходя в сторону от нас, в то время как эскорт повернул к нам.

Мы быстро ушли на глубину, развернувшись так, чтобы было удобнее стрелять.

«Дорнье» промахнулся, но ему не потребовалось много времени, чтобы вновь оказаться над нами. На сей раз он сбросил бомбы, и они взорвались под нами, почти вытолкнув лодку на поверхность. Хьюго Ньютон, мой первый помощник, делал все, что было в его силах, но лодка, выйдя из-под контроля, будто летела вверх, и мы уже слышали, как открыли артиллерийский огонь эскортируемые корабли.

«Дорнье»

Если бы мы выскочили на поверхность, нам тут же пришел бы конец – и поначалу казалось, что ничто не сможет остановить наше движение вверх. Однако Хьюго все-таки удалось взять управление лодкой под контроль, и в следующую минуту мы уже начали погружаться, хотя чрезвычайно тяжело и медленно. Мы двигались на большой скорости, пытаясь вырваться из-под патруля немецких кораблей ПВО, и при этом создавали такой шум, что противник, вероятно, слышал нас даже без чувствительных гидрофонов.

Глубинные бомбы падали в нашу сторону без остановки; все лампы лопнули; стрелки на измерительных приборах зашкалили; пробка с потолка и краска с обшивки сыпалась дождем – так сотрясался корпус от близких взрывов.

Мы включили аварийное освещение и эхолот, обычно выключенный и защищенный от давления, возникающего при взрывах. В темноте мы погрузились слишком глубоко – гораздо ниже рабочей глубины. Биддискомб и Дензи, рулевой и второй рулевой, буквально сражались с горизонтальными рулями, приводя их в положение на всплытие вручную. Воздух из трубопроводов свистел, когда мы открывали главные балластные цистерны; глубинные бомбы взрывались, все вокруг превратилось в сплошной ад и полную темноту, за исключением тонких качающихся бликов – там, где мрак пронизывал аварийный свет.

Наконец нос лодки стал понемногу подниматься, погружение прекратилось; мы продували главные балластные цистерны – враг не заметил пузырей воздуха, поскольку поверхность моря кипела от взрывов глубинных бомб. Мы удержали лодку на глубине вовремя – спустись мы еще немного, и корпус мог бы не выдержать и разломиться. Действительно, был случай, когда лодка «Санфиш», аналогичная нашей, вышла из подобной передряги со сломанными шпангоутами. Экипаж работал в условиях почти полной темноты, лодка металась под водой, словно раненый кит, а наш первый помощник изо всех сил старался усмирить ее и заставить слушаться. Противник прекратил на нас атаку и притаился. Наступила странная тишина, нарушаемая лишь скрипом корпуса, протестующего против навалившегося на него давления, но вот опять раздались взрывы глубинных бомб, к счастью, на этот раз уже дальше, да и лодка уже находилась под контролем экипажа.

После того как прекратилась бомбежка, которая вывела нас из равновесия и лишила управления лодкой и вопреки которой я не обращал внимания на мины заграждения, непосредственная опасность миновала и, как только лодка начала слушаться рулевых, мины снова приобрели обычную значимость. Следующей задачей была необходимость уйти от преследования. Мы проанализировали ситуацию. Гидролокатор, наши обычные «уши», вышел из строя. Свифт, старшина-акустик, славившийся невозмутимым нравом, переключился на ремонт своей аппаратуры. Эти панели, хотя и считались устаревшими и неэффективными, все-таки справедливо были признаны полезными во время строительства лодки шесть лет тому назад. Наконец Хьюго удалось удифференцировать лодку.

Охотники потеряли нас, хоть на некоторое время, в шуме собственных глубинных бомб. Римингтон, электрик, уже наладил кое-какое освещение, и мы смогли сконцентрироваться на возможных способах отрыва от преследования. Имея лишь один рабочий гидрофон, было достаточно трудно точно определить, кто и где за нами охотится, работа очень походила на игру угадайку, но фортуна нам явно благоволила, и взрывы глубинных бомб становились все реже и отдалялись. Я сообщил экипажу, что над нами находится девять противолодочных кораблей, каждый из которых несет по десятку глубинных бомб; мы имели возможность развлекаться, считая, сколько их еще осталось в наличии. Мнения разделились, и разговор в рубке перешел на другую тему.

Возникла оживленная дискуссия по поводу эффективности недавно введенного комендантского часа на спортивных сооружениях в Брайтон-Бич. Я так никогда и не смог полностью привыкнуть к способности британского подводника абстрагироваться от реальных условий. Конечно, и юмор, и характер беседы не всегда соответствовали стандартам светских гостиных, однако любое напряжение ловко снималось какой-нибудь шуткой или анекдотом, и смех никогда нельзя было назвать нервным.

Наши враги, очевидно, уже отправились охотиться на диких гусей, так как мы не могли поймать ни звука, поэтому пришлось вернуться на глубину, подходящую для наблюдений в перископ. Охота продолжалась меньше двух часов. Ничего, кроме дыма на горизонте, видно не было. Я осторожно поднял перископ, чтобы улучшить обзор. К нам шел танкер, причем без сопровождения. Сейчас козырные карты оказались в наших руках.

Сарл и его помощники начали спешно готовить торпедные аппараты. Мы не могли рисковать и сделать это раньше, пока за нами охотились, опасаясь, что тяжелая торпеда выйдет из-под контроля, пока лодку швыряло от обстрела. Оставалась минута-другая, когда торпедный расчет наконец доложил о готовности. Сейчас танкер пройдет примерно в тысяче ярдов от нас – легкая для поражения цель.

И тут, второй раз за этот день, удача отвернулась от нас. Начался сильнейший дождь. Видимость моментально сократилась до нескольких ярдов, и ни о какой атаке уже не могло быть речи. Мы повернули на параллельный курс и всплыли, чтобы начать преследование. Когда дождь прекратился, танкера уже и след простыл.

Спустя некоторое время я узнал, что через час или около того Билл Кинг на «Снаппер», следующей за нами в завесе субмарине, испытал абсолютно то же самое. Но Биллу больше повезло с конвоем, который мы атаковали. Пока корабли эскорта занимались нами, он сумел приблизиться на надежное расстояние. Наверняка именно поэтому наши преследователи ретировались так поспешно; они почувствовали, что лучше будет выяснить, что же «Снаппер» оставила от их конвоя.

Хотя охота прекратилась, воздушные патрули все еще действовали. Нам удалось всплыть и вдохнуть жизнь в нашу аккумуляторную батарею, однако ночью, в 2.45, пришлось погружаться, и довести до конца процесс зарядки мы так и не смогли. На следующий день ничего более выдающегося, чем постоянные патрули, не случилось, однако не оставалось сомнений в том, что костер разведен и горит.

На следующий день нас должен был сменить «Шарк», и я решил предупредить его командира, чтобы тот держал ухо востро. Это означало, что сначала надо связаться с базой, поскольку только Рагби мог передать сообщение погруженной лодке. Небо висело над морем низко, закрытое тяжелыми, темными облаками, однако самолетов нигде видно не было. Единственным объяснением этому могло служить то, что они скрыты облаками, но нам все равно требовалось всплыть, чтобы зарядить батареи и передать сообщение на «Шарк». Рисковать было необходимо.

Мы поднялись на поверхность, чтобы отдраить люк боевой рубки, и, как только она показалась над водой, я поднялся на рубку. И тут же увидел над головой самолет: он выскочил из-за облака прямо на нас. Я включил сирену, задраил люк, и мы погрузились. Рядом с нами разорвались две глубинные бомбы. Вертикальный и горизонтальные рули и гирокомпас были выведены из строя, некоторые из ламп погасли, и отвалилось еще некоторое количество пробки. На этот раз кораблей на поверхности не было, и мы привели все в порядок, вернув на рабочую глубину. А вскоре после полуночи я решил совершить еще одну попытку зарядки батареи. В любом случае мы должны были предупредить «Шарк» об опасности. Небо оставалось черным, все происходящее за облаками было скрыто от глаз. До тех пор пока мы не зарядим аккумуляторную батарею, мы бессильны, так как не сможем погрузиться и будем вынуждены передвигаться по поверхности моря.

Еще раз наша боевая рубка показалась из воды. На этот раз я едва успел открыть люк, как услышал рев: из-за облака выскочил бомбардировщик «хейнкель», да так близко, что даже не успел сбросить бомбу. Я быстро захлопнул люк, и мы вновь погрузились. Когда полетели глубинные бомбы, мы уже оказались и на глубине, и в другом месте – так что они не смогли нанести нам никакого вреда.