Текст книги "Крестоносец"

– Очень жду этого дня.

Вопреки сказанному, лицо Джоанны омрачилось. Ричард коснулся ее руки:

– Тебе, должно быть, хочется иметь детей.

Она кивнула:

– Мы с Вильгельмом жили счастливо. Как жаль, что у меня не осталось на память о нем сына или дочери.

– Воистину это жестоко. Но для тебя не все еще потеряно.

– Только не выдавай меня замуж прямо сейчас! – Впервые за ее внешней уверенностью проступила хрупкость. – Ричард, мы не виделись четырнадцать лет, и я не вынесу, если вскоре нам снова придется расстаться.

– Не переживай, малышка! – обнадежил ее король. – Беренгария поедет со мной. Но мне придется часто оставлять ее ради войны с сарацинами. Мне пришло в голову, что вы с ней могли бы неплохо проводить время. Если ты не против, конечно.

– О большем я и не прошу.

На глазах Джоанны выступили слезы счастья.

– Ну вот и договорились, – удовлетворенно произнес Ричард.

Государь не заметил моей радости, в отличие от де Бетюна.

– Поосторожнее, Руфус, – шепнул мне рыцарь на ухо. – Она ведь сестра нашего короля.

Я изумленно посмотрел на него:

– Неужели по мне все видно?

– Король не замечает, он занят Джоанной. Как бы он ни любил тебя, ему может не понравиться, что ты питаешь чувства к его сестре.

Я кивнул и попытался придать лицу настолько невозмутимое выражение, насколько смог. Увы, мое намерение не замечать Джоанну долго не продержалось. Вскоре Ричарда отвлекло срочное послание из Мессины. Извинившись перед сестрой, он уединился с де Бетюном в боковой комнате. Оставшись почти наедине с Джоанной – придворные дамы, вот незадача, держались поблизости, – я был охвачен радостным возбуждением, но совершенно не знал, о чем говорить.

Она облегчила мою ношу, попросив рассказать еще раз о штурме башни. Мы вышли в сад, взгляды дам упирались нам в спины. Одна предложила прогуляться с нами, но Джоанна отмахнулась. Я воспарил, почти напрочь позабыв о предупреждении де Бетюна. Галерея с колоннами тянулась вдоль всех четырех стен сада, украшенного цветочными грядками и фруктовыми деревьями. В середине его располагался колодец.

Для начала я упомянул о том, что Ричард заприметил башню еще до того, как в ней появилась нужда.

– Он с детства был искусен в ведении боя, – сказала Джоанна.

Не желая показаться хвастуном, я пропустил те первые минуты, когда мы входили в башню. Улыбнувшись, она остановила меня и велела поведать все целиком, а не только часть. Слегка смущенный, я повиновался.

– Ты спас ему жизнь.

– Я бы так не сказал, мадам. Я помешал королю попасть под вылетевшую арбалетную стрелу.

– Не пытайся меня обмануть! С такого расстояния она вполне могла бы сразить Ричарда наповал.

Я признал ее правоту, и она укорила меня, но ласково, потом велела продолжать.

Рассказ о том, как король стоял надо мной, пока я вылезал из люка, рассмешил ее. Как и наше с де Бетюном приключение, когда мы вывалялись в дерьме и моче – этих слов я, понятное дело, не стал употреблять.

– Вы настоящие братья по оружию, – сказала она, когда я закончил. – Ты, король и остальные рыцари двора.

– Так и есть, мадам, – с чувством подхватил я. Но про себя добавил: «Кроме Фиц-Алдельма и де Гюнесса».

– Как давно служишь ты моему брату?

– Одиннадцать лет, мадам.

– Долгий срок. Можно спросить, сколько тебе лет?

– Тридцать, мадам. В августе исполнилось. – Я помялся, потом отважился: – А вам?

– Двадцать четыре. – Она искоса посмотрела на меня. – Ты женат, сэр Руфус?

– Нет, госпожа. Пока еще не встретил подходящую даму.

– А как ты поймешь, что эта встреча произошла?

Взгляд ее был вызывающим, но при этом игривым.

Я с трудом выдержал его. Она была так близко, только руку протяни, и мы вели речь о любви и желании.

– По правде говоря, госпожа, я и сам не знаю.

– Нерешительность – верный путь к поражению, когда дело касается женщин, – со смехом промолвила Джоанна.

– Может быть, госпожа, но так безопаснее.

Я вообразил свое унижение, если я попробую взять ее за руку и получу отказ.

– На поле боя тебе приходится идти на риск, сэр Руфус.

– Разумеется, госпожа. – Я в замешательстве посмотрел на нее. – На войне иначе не бывает.

– В любви то же самое.

Мне показалось, будто щеки у нее слегка порозовели.

Нашу беседу прервал Ричард, разобравшийся со своим делом. Он громогласно обвинил меня в похищении сестры. То была шутка, конечно, но я обрадовался тому, что король не пригляделся ко мне пристальнее. Совет де Бетюна крутился в моей голове, но я отмахивался от него. Я мог думать только о Джоанне и о том, когда случится наша следующая встреча.

Глава 8

Мессина, декабрь 1190 года

Кольчуга звякнула на мне, когда я затопал ногами, стараясь разогнать кровь. Стояло раннее утро, и в вымощенном камнем коридоре дома де Муэка было зябко.

– Пальцы онемели? – шепнул с противоположной стороны входа в часовню де Бетюн. – Мои как каменные.

– Король, наверное, совсем окоченел, – отозвался я.

– Возможно. Зато он ближе к Богу.

Наши взгляды обратились на дверь. За ней, распростершись перед алтарем, нагой, как в день появления на свет, лежал Ричард. Он пришел недавно, чтобы понести епитимью за свои грехи. Мы стояли на страже, не пуская никого, кроме церковников.

Де Бетюн только что рассказал мне, как подобным же образом приносил раскаяние брат Ричарда, Молодой Король, много лет назад. Это был крайний способ испросить прощения, который казался мне не слишком подобающим для монарха. Но я напомнил себе, что нельзя было и представить, в какой разгул пустится король после взятия Мессины. Ричард всегда любил вино и, когда взгляд его западал на какую-нибудь из них, женщин. Однако в те дни дело обстояло хуже, чем когда-либо. Ночь за ночью он напивался до бесчувствия. Ему приглянулась одна красивая служанка, наполовину сарацинка, и он проводил с ней ночи напролет в своей опочивальне.

Но прошлым вечером все резко изменилось. Заявив, что хочет проветрить голову, король приказал мне сопровождать его во время верховой прогулки. Обрадованный хоть какому-то возвращению к прежней жизни и – кто знает? – возможности уговорить короля навестить Джоанну, с которой мы не виделись вот уже несколько недель, я велел Рису и Филипу седлать коней.

Когда мы выехали на улицу, сарацинку как раз выпроваживали из парадной двери. Лицо ее было залито слезами; заметив Ричарда, она окликнула его.

Помрачнев, он позволил ей подойти. Даже опечаленная, девушка была ослепительно хороша. Они обменялись парой слов, служанка протянула руку, которую он неловко погладил, потом сбивчиво попрощался и тронул коня. Пробежав несколько шагов вслед за ним, она остановилась. Слезы снова потекли по ее щекам.

– Едем, Руфус.

В голосе Ричарда звучали властные нотки.

Я повиновался. Мы скакали бок о бок, грифоны спешили убраться с нашего пути.

Король не произносил ни слова.

Отрешившись от воспоминаний, я бросил взгляд на де Бетюна.

– Как думаешь, почему он избавился от той полукровки-сарацинки? – спросил я. – Из-за того, что женится?

– Предполагаю, что так.

– Но ведь для королей естественно иметь наложниц, даже будучи женатыми.

– Ричард не из таких, Руфус. Помни о том, как он относится к жизни, правлению, политике и войне. Он посвящает себя делу целиком и всегда норовит стать первым, лучшим. – Понизив голос, де Бетюн добавил: – Перепахивать девку из прислуги – не тот поступок, который доброму христианину, а тем более королю, подобает совершать.

– Но нам, рыцарям его двора, на это наплевать, – с жаром прошептал я. – Готов побиться об заклад на сто серебряных пенни, что и его воинам, если они прознают, тоже будет все равно.

– И все-таки… Вчера Ричард заглянул в зеркало своей души, и отражение ему не понравилось.

Так и есть, подумал я, припомнив, как накануне король встретился с одной грифонкой. Высмотрев Ричарда, когда мы проезжали мимо главных городских ворот, женщина с плачем и стонами припала к его ногам, лепеча что-то на скверном французском. Государь не прогнал ее, а выслушал. Сообща мы выяснили, что ее единственный сын тяжко болен.

– Мы поехали навестить его, – рассказал я де Бетюну. – Бедолага лежал в ее доме: голова забинтована, глаза открыты, но ничего не видят. Скорее мертвец, чем парень, но еще живой. Появилась соседка, которая лучше говорит по-французски. Она объяснила, что мальчишка, ему всего тринадцать, оказался в толпе при нашем нападении на город и кто-то из солдат ударил его палицей по голове. Мать нашла его, полумертвого, и перенесла в дом. Там он с той поры и лежал, ничего не видя и не слыша, затерявшись между жизнью и смертью.

– Господь милосердный, – пробормотал де Бетюн, на лице которого проступил ужас. – И что король?

– Он был сокрушен. Просил у женщины прощения за то, что невинное дитя так тяжело пострадало, и обещал прислать своего лекаря, дабы тот сделал все возможное. Вернувшись, он дал лекарю кошелек с золотом для них, но все богатства христианского мира не способны исцелить парня. И король наверняка это понимает.

– Ну конечно понимает. Как и то, что этот парень – не единственный, кто безвинно пострадал во время сражения.

– Теперь я понимаю, почему он здесь.

Мне тоже следует быть там, подумал я, чувствуя, как мою душу раздирает черная вина. Ричард согрешил, прелюбодействуя вне брачного ложа, но не он отдавал солдату приказ проломить голову тому мальчишке. А вот я убил Генри ради собственной выгоды. Это отягчает мою вину.

С другого конца коридора донесся топот мягких туфель.

– Епископы идут, – прошипел де Бетюн.

Мы выпрямились и стали смотреть прямо перед собой, как подобает часовым.

Прибыли все: Вальтер Руанский, Жерар из Окса, Жан из Эвре и с полдюжины других. Высокопоставленные священнослужители пришли засвидетельствовать королевское раскаяние. С ними был несколько жеманный, но приятный клирик по имени Амбруаз. Он состоял писцом при Жераре и постоянно строчил что-нибудь на пергаменте.

Я широко открыл дверь, и они вошли. Прикрывая створку, я глянул на короля, распростертого ниц перед алтарем. Мне стыдно было видеть его таким, и я отвел глаза.

Время шло. До меня доносились молитвенное пение, голос Ричарда, ответные речения епископов. Слов я разобрать не мог и радовался этому. Что бы ни сказал король, оно останется между ним и Богом. Церковники – всего лишь повозка, доставляющая нас к божественному. Помощь в возвращении на праведный путь.

Совесть не давала мне покоя. Мне тоже следовало быть там, лежать нагим на полу и молить о прощении. Снова и снова видел я перед собой испуганное лицо Генри, слышал просьбу смилостивиться. Но ничто не остановило мой нож, полоснувший его по горлу. Я почти явственно ощущал на коже его горячую кровь, хорошо слышал глухой стук, с каким тело упало на пол.

Будто в полусне, я наблюдал за тем, как де Бетюн открывает дверь и епископы выходят один за другим. Я заморгал и вернулся в коридор. Появился король; он шел рядом с архиепископом Жераром и вел с ним беседу. Ричард держался уверенно, оживленно двигал руками – он снова стал самим собой. Я порадовался за него.

– Все хорошо, сэр Руфус?

Голос архиепископа Вальтера прозвучал почти у самого моего уха.

Я подпрыгнул. Вальтер смотрел на меня добрыми глазами.

– Ну… ну да, ваше преосвященство, – промямлил я, разволновавшись.

– Ты бледен как саван. – Взгляд его впился в меня. Понизив голос, он продолжил: – Возможно, что-то гнетет твою совесть?

Обезоруженный его проницательностью, я кивнул.

– Когда ты в последний раз исповедовался?

Мне не хватило духу соврать.

– Полтора года назад, ваше преосвященство. А может, и больше.

Тихий вздох.

– Войди в часовню, если ты не против.

Отказать архиепископу было не проще, чем самому королю. Короткий путь к алтарю показался мне тягостным, как дорога на эшафот. Во рту пересохло, сердце стучало.

Вальтер повернулся ко мне:

– На колени.

Я повиновался и склонил голову.

– Благословите меня, отче, ибо я согрешил, – прошептал я. Слова полились сами. – Много месяцев минуло с последней моей исповеди.

– В каких грехах ты хочешь исповедаться, сын мой?

Я стоял на краю пропасти, но даже в этот миг не решался сознаться в своем преступлении.

Вальтер был хитер. Он ничего не говорил; безмолвие становилось гнетущим.

– Я лгал.

Далее я перечислил несколько простительных грехов, как делают юноши.

– Есть что-нибудь еще? – спросил прелат, когда я закончил.

Я замялся.

– Ваше преосвященство, никто не узнает о том, что я вам расскажу?

– Только Господь.

Гнет вины стал непосильным.

– Я убил человека, – прошептал я.

– Убил? – Вальтер не мог скрыть потрясения. – В бою?

– Умышленно.

Мне хотелось все объяснить, но язык прилип к нёбу. Да и дело было не в причинах моих неправедных поступков, но в самом деянии.

– И ты раскаиваешься в этом смертном грехе?

Понимая, что заминка будет истолкована как неискренность, и не желая долее истязать свою совесть, я ответил твердо:

– Всем сердцем раскаиваюсь.

Тишина. Он не верит мне, подумал я в ужасе.

Казалось, прошла вечность. Наконец Вальтер заговорил:

– Епитимья будет такой. Раз в год, до самой смерти, ты будешь заказывать мессу за помин души покойника. А также продолжишь быть храбрым воином на службе Кресту. Ты не пожалеешь никаких сил, не отступишь ни перед чем, даже ценой собственной жизни.

– Клянусь все исполнить, – сказал я совершенно искренне.

Вальтер выглядел удовлетворенным.

– Dominus noster Jesus Christus te absolvat, – произнес он нараспев, потом еще что-то. И вот пришел черед знакомой фразы: – Ego te absolvo a peccatis tuis in nomine Patris, et Filii et Spiritus Sancti. Amen[13]13
  «Господь наш Иисус Христос тебе отпускает… Так же и я отпускаю грехи твои во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь» (лат.).


[Закрыть].

– Аминь.

Я понял только последние слова: «…отпускаю грехи твои во имя Отца, Сына и Святого Духа», но они бальзамом пролились на мою истерзанную душу. Я осел, плечи мои опустились. На глазах выступили слезы облегчения.

– Встань, сын мой, – сказал Вальтер.

Я поднялся, нетвердо держась на ногах.

Архиепископ улыбнулся мне тонкими губами:

– Ты прощен, сын мой, но Господь взирает на тебя.

– Ваше преосвященство… – начал я и замер в нерешительности.

– Он многого ожидает от тебя в Святой земле. Он желает, чтобы ты был там, где больше всего врагов, где опасность ближе всего.

– Да, ваше преосвященство.

Это можно исполнить, решил я. Война и битва – то, что мне знакомо. Через них я получу избавление от Господа. А если на этом пути меня ждет смерть, быть по сему.

Радужное видение будущего омрачала неприятная мысль. Как бы я ни пытался доказывать себе противоположное, я не раскаялся полностью. Оставить Генри в живых означало, что мое место при дворе и дружба с королем будут подвергаться постоянной угрозе. На эти жертвы я не готов был пойти тогда, да и теперь, в минуту исповеди.

Я сожалел о смерти Генри. Я исповедался, говорил я себе, и получил отпущение. Я понесу свою епитимью в Утремере, заплатив кровью. Этого хватит сполна.

Такими были мои надежды.

Прошло два месяца. Год от Рождества Господа нашего 1190-й сменился годом 1191-м. Бремя вины не ушло, но уменьшилось. Днем снова стало можно жить, а ночью – спать. Совесть время от времени колола меня, но когда такое случалось, я говорил себе, что смою свои грехи сарацинской кровью. Я вознесу молитву у Гроба Господня в Иерусалиме, святейшем месте земли, и получу прощение.

Положение в Англии оставалось шатким. В декабре Ричард известил Лоншана, что наследником будет Артур. В ответ брат Джон, нарушив данную им клятву, пересек Узкое море. Лоншан дрогнул под напором принца и не попытался выдворить Джона обратно в Нормандию. Хитрый как лис Джон, пользуясь молчанием Лоншана, распускал слухи об отмене приказа, запрещавшего ему появляться в Англии. Как гневно заметил Ричард, его брат, скорее всего, обхаживал каждого сеньора или прелата, готового внимать его сладкоголосым речам. Не в силах вернуться сам, король собирался отправить в Англию архиепископа Руанского Вальтера, сделав его юстициаром. Как предполагалось, он получит больше полномочий, чем Лоншан, и при необходимости даже сможет отстранить его.

– Больше я ничего предпринять не могу, – с досадой бросил мне Ричард.

Утром на Сретение, второго февраля, я пересекал двор дома де Муэка, поглядывая на небо – ослепительно-голубое, как всегда в тех краях. Было довольно тепло, и я обходился без плаща. В это время года тут был совсем другой мир по сравнению с Аквитанией или с Ирландией, если на то пошло. Мне такая погода нравилась, о чем я частенько говорил. Услышав это в первый раз, де Муэк рассмеялся и сказал, что я еще не видел лета на Сицилии. Я с ходу ответил, что к тому времени буду уже в Утремере. На это де Муэк заметил, что в тех краях еще жарче, а еще там полно сарацин, жаждущих меня убить.

Последнее можно было бы сказать и о грифонах, но, к счастью, после октябрьского мятежа воцарился мир. Тут сильно помогло установление твердых цен на два главных продукта: хлеб и вино. Приказ короля о возврате его людьми награбленных товаров и собственности тоже был принят хорошо. Спекуляции и ростовщичество подверглись запрету, а матросы и солдаты Ричарда получили строгий наказ блюсти порядок. Что до грифонов, им, хочешь не хочешь, пришлось научиться жить тихо рядом с кучей вооруженных чужеземцев.

Местные жители с нетерпением ждали, когда мы покинем их, думал я. И наши желания совпадали. Проведя на Сицилии почти полгода, я только и мечтал, как бы уехать. Остальные воины были настроены так же. На Рождество в лагере царило такое недовольство, что королю пришлось раздать щедрые подарки не только своим рыцарям, но и простым солдатам. Благодаря этому разумному шагу брожение уменьшилось, став приемлемым. При удаче такое положение должно было сохраняться до приезда Алиеноры и Беренгарии.

Покончив с завтраком, я отправился разыскивать Риса. Пришло время, подумал я, купить новый пояс для меча, который я обещал себе, а парень раз обмолвился, что знает превосходного кожевника, живущего на одной из задних улочек. Направляясь к конюшням и мастерским, где, скорее всего, находился валлиец, я услышал, как со двора меня окликает Ричард. Откуда-то сзади донеслось тявканье. Мне показалось, что это Пти, но я не обратил внимания.

Король расхаживал взад-вперед, заложив руки за спину. Тут же стоял гонец, ожидая указаний. Я заметил, что Ричард сжимает в кулаке какой-то пергамент.

– Сир?

– Добрые вести, Руфус. Мать и Беренгария благополучно высадились на берег в Неаполе. Слава богу! Не позднее как через месяц они будут здесь.

– Это замечательно, сир. – Я широко улыбнулся, представляя свадебные торжества и сияющую Джоанну. Возможно, представится случай поговорить с ней. И будет повод порадоваться: с приездом женщин мы окажемся на шаг ближе к отплытию в Утремер.

– Мне нужно поговорить с Филиппом, и как можно быстрее. Он должен узнать о Беренгарии из моих уст – плохо, если меня опередят.

Французский король все еще не подозревал о грядущей свадьбе. Ричард много толковал о разрыве помолвки с его сестрой Алисой, но ничего не предпринимал: полагаю, опасался последствий.

– Если верить хотя бы половине рассказов о Танкреде, сир, с него вполне станется сообщить Филиппу.

– По счастливой случайности, – сказал Ричард, – Филипп пригласил меня прокатиться верхом сегодня вечером, в обществе немногих спутников. Мне потребуется некоторое уединение – позаботься об этом, Руфус.

– Конечно, сэр.

Часовой возвестил о приходе заготовителей провианта для войска.

– Долг зовет, – промолвил король. – Извести Филипа о поездке. Скажи, пусть оседлает гнедого ронси, не вороного.

– Сир.

Я кивнул и направился в конюшню. До выезда у меня хватит времени, решил я, чтобы навестить кожевника.

Пти продолжала лаять. Странно: обычно она не отходила далеко от Фиц-Алдельма. Мной овладело любопытство. Вынырнув из прохода между домом и конюшней, я понял, что лай доносится из сенного сарая. Также слышались голоса. Собака охотится на грызунов, подумал я, и Фиц-Алдельм с ней. Хоть бы его крыса за лодыжку тяпнула.

Я заметил слоняющегося близ конюшни Усаму, конюха, с которым водил дружбу Рис. Едва он меня заметил, как поспешил навстречу. Его лицо, всегда радостное, было омрачено тревогой.

– Усама, в чем дело?

Конюх указал на сенной сарай.

– Там Рис, сэр, с де Дрюном, – сказал он на ломаном французском. – Играли в кости.

– И тут заявился Фиц-Алдельм с собакой?

Усама закивал головой.

– Псина гналась по двору за крысой и заскочила в сарай. А он зашел следом.

Во мне шевельнулось беспокойство.

– А де Гюнесс?

Печальный кивок.

– Он тоже внутри.

Я выругался и перешел на бег. То, что Рис и де Дрюн играли в кости, было делом пустячным. Никто при дворе не обращал внимания на королевское распоряжение о запрете азартных игр, тем более что в присутствии начальника они дозволялись. Но Фиц-Алдельм и де Гюнесс могли воспользоваться обстоятельствами к своей выгоде.

Пти внутри сарая видно не было, хотя я слышал ее приглушенный лай. Она где-то за кучей сена, подумалось мне.

Фиц-Алдельм и де Гюнесс сидели ко мне спиной. Рис и де Дрюн стояли перед ними на коленях у подножья ведущей на чердак лестницы. Эти двое играли наверху в кости и попались на глаза прежде, чем успели спрятаться. По моим губам пробежала горькая усмешка. Уже не в первый раз я и Рис сталкивались с нашим врагом в сенном сарае, хотя сам враг об этом не знал.

Фиц-Алдельм сделал шаг вперед, и я с ужасом увидел, что он держит короткую плеть. Правая рука его вскинулась.

– Стой! – крикнул я.

Удара не последовало. Фиц-Алдельм повернулся. Узкий рот скривился в оскале.

– А, Руфус! А я все гадал, когда ты появишься.

– Бога ради, что это все означает?! – воскликнул я, подойдя почти вплотную. За спиной у Фиц-Алдельма я видел багровое от ярости лицо Риса. Де Дрюн хранил невозмутимое выражение человека, страдающего без вины. Руки у обоих были связаны перед собой.

– Просто я выдаю им вперед порцию положенного наказания, ничего более, – ответил злорадно Фиц-Алдельм. – Я поймал этих парней за игрой в кости. Завтра – первый день из трех, когда их будут водить голыми через строй войска. Занятное предстоит зрелище.

Не говоря ни слова, я прошел мимо него и разрезал кинжалом путы на руках Риса.

– Эти люди – мои пленники! – рявкнул Фиц-Алдельм.

Не поведя и бровью, я наклонился, чтобы освободить де Дрюна, но тот взглядом предупредил меня.

Одним движением я переложил нож в левую руку. В тот же миг де Гюнесс ухватил меня за плечо, я резко развернулся и вырвался. Воздух с силой вылетел у него из рта, когда мой правый кулак ударил ему под дых. Он рухнул, словно бык, которому мясник загнал костыль в череп. Я посмотрел поверх его распростертого тела на Фиц-Алдельма, приглашая его напасть. Рис, я знал, стоит рядом и скалится, словно пес на собачьих боях. Впервые после Везле мне было наплевать на последствия. Я вспорю ему брюхо, подумалось мне. Вспорю и оставлю ублюдка подыхать от гнойной заразы, которая неминуемо последует.

Угадав мои намерения, Фиц-Алдельм не шелохнулся.

– Король узнает об этом!

Голос его стал визгливым, как у бабы, ярость смешивалась в нем со страхом.

– И я расскажу Ричарду, – ответил я спокойно, – как мой оруженосец и преданный жандарм тихо-мирно коротали время игрой в кости с моего разрешения. Я присматривал за ними, но отлучился по нужде. А вернувшись, обнаружил, что вы с де Гюнессом избиваете обоих!

– Лжец! Мы тут уже достаточно давно, а тебя и близко не было.

– Я говорю правду, – не моргнув глазом соврал я. – И поклянусь в том перед королем.

– Это будет твое слово против слова двух препоясанных рыцарей, – процедил Фиц-Алдельм и глянул на приятеля, начавшего шевелиться. – Де Гюнесс подтвердит все сказанное мной.

– А Рис и де Дрюн – то, что скажу я. Получается трое против двоих.

Фиц-Алдельм презрительно фыркнул:

– Слово простых солдат недорого стоит по сравнению со словом знатного человека. Этих двоих накажут, так же как и тебя, за нападение на другого рыцаря.

– Еще поглядим, кому поверит Ричард.

Я надеялся, что в голосе моем звучит больше уверенности, чем я ощущал на самом деле.

– Двое на одного, – сказал Фиц-Алдельм, и на лице его светилось торжество.

– Что это я слышу? – раздался возглас. – Двое на одного?

В сарай вошел Андре де Шовиньи, двоюродный брат короля. Взгляд его скользнул по почти неподвижному де Гюнессу на полу, по де Дрюну, все еще стоявшему на коленях со связанными руками, по Рису позади меня и по мне, чей обнаженный клинок был наставлен на Фиц-Алдельма. Пти продолжал приглушенно тявкать.

– Странное зрелище, ей-богу, – сказал де Шовиньи. – Все в порядке, Руфус?

– Фиц-Алдельм обвиняет меня во лжи. Будто бы я не давал разрешения моему оруженосцу Рису и этому жандарму поиграть в кости на чердаке.

Лицо де Шовиньи приняло озадаченное выражение.

– Так я своими ушами слышал, как ты разрешил им.

Фиц-Алдельм уловил удивление в моем взгляде. Я это понял – в его глазах читалась свирепая ярость. Он посмотрел на де Шовиньи, совершенно невозмутимого, и снова на меня.

– Ну? – обратился я к Фиц-Алдельму. – Будем считать это досадное происшествие оконченным или пойдем к королю?

– Не будем больше об этом, – ответил он, медленно цедя слова, точно их приходилось тащить щипцами.

Вежливо кивнув Фиц-Алдельму и пообещав мне, что мы поговорим позже, де Шовиньи оставил нас.

– Хорошо, – сказал я и указал поверх плеча моего врага. – Ты бы лучше позаботился о Пти. Она хромает.

Терьер показался наконец из темного угла. Морда его была окровавлена, на передних лапах виднелись следы укусов, но, завидев хозяина, собака замахала хвостом. Фиц-Алдельм поднял псину на руки нежно, как ребенка, и зашептал что-то ей на ухо. Де Гюнесса он так и оставил у моих ног.

– Пти перешла от крысы дохлой к крысе живой, – пробормотал Рис.

– Держи свои мысли при себе, – предупредил я.

Губы парня беззвучно произнесли: «Однажды я его убью».

Де Дрюн заметил это.

– Я помогу тебе, – сказал он, подставляя запястье, чтобы я мог разрезать веревку.

– Нет, – твердо заявил я и перешел на шепот, чтобы де Гюнесс не услышал: – Это мое дело. Рис?

Парень неохотно посмотрел мне в глаза.

– Я понял.

– Не забывай об этом.

Наша прогулка оказалась памятной не только из-за описанного выше случая. Главным событием того дня стал, как ни странно, не отказ Ричарда от помолвки с Алисой и намерение жениться на Беренгарии, а наскоро устроенный турнир между нами и французами. Благодарить за него следовало Вильгельма де Барра, одного из знаменитейших рыцарей Франции. Этого здоровяка с мощной как бочка грудью и длинной, не по моде, бородой я находил весьма учтивым и приятным. Заприметив на дороге телегу местного крестьянина, груженную сахарным тростником, де Барр со смехом предложил воспользоваться стеблями вместо копий в поединках друг против друга.

Месяцы безделья вымотали всех, и не успели Филипп и Ричард возразить, как мы разбились на две группы – англичане и французы, – вооружились стеблями и приготовились сражаться.

Стоит заметить, что отношения между Ричардом и де Барром завязались не тогда, а раньше. Француз взял верх над королем под Шатору, в том жестоком сражении, когда я потерял своего верного коня Лиат-Маха. Кроме того, однажды он попал в плен к Ричарду и дал слово не убегать. Тем не менее, когда представилась возможность, де Барр ускакал на украденной лошади. Король затаил на него обиду, и, когда француз занял место среди своих товарищей, Ричард быстро примкнул к нам.

К нашему удивлению, король после нескольких попыток так и не смог выбить де Барра из седла и, более того, едва сам не упал с коня по вине ослабевшей подпруги. Багровый от ярости, Ричард обругал француза и велел ему убираться с ристалища, а затем решительно потребовал от Филиппа отослать де Барра во Францию.

После такой ссоры, случившейся на глазах у всех, получить от Филиппа согласие на разрыв помолвки между Ричардом и Алисой было бы почти невозможно, и об этом даже не заикались. Мы, рыцари, говорили друг другу, что, если вопрос не решится в ближайшее время, приезд Беренгарии и королевская свадьба усложнят все еще больше. Филипп не согласится плыть в Утремер с человеком, так бессовестно обошедшимся с его сестрой. А в одиночку Ричард обречен на неудачу. Как только Филипп вернется во Францию, земли в Жизоре и Вексене, а может, и другие сразу же подвергнутся нападению.

Если соглашение не будет достигнуто, вероятность того, что мы доберемся до Святой земли и тем более – возьмем Иерусалим, окажется воистину ничтожной.