Текст книги "Серебряный орел"

Оставив товарищей у статуи Митры, Секунд повел Фабиолу и Секста по коридору и обогнул то, что должно было быть углом центрального двора. Под ногами у себя они видели простую, но хорошо выложенную мозаику с типично римским рисунком, представлявшим собой концентрические окружности, волны и водовороты. Они миновали множество комнат, которые казались необитаемыми; за открытыми дверьми не было ничего, кроме голых стен и полов.

Наконец Секунд остановился перед комнатой, из которой доносился сильный запах уксуса – главного дезинфицирующего средства, использовавшегося римскими врачами.

– Янус! – крикнул он.

Фабиола подтолкнула Секста вперед и следом за ним вошла в валетудинариум, военный госпиталь. Как ей предстояло выяснить позже, он ничем не отличался от палатки в полевом лагере. Приемную заменял низкий столик, стоявший у двери. На деревянных настенных полках располагались свитки из телячьей кожи, металлические инструменты, глиняные горшки и стеклянные мензурки. На полу стояли открытые сундуки, наполненные свернутыми тюфяками и одеялами. В задней части комнаты находились низкие койки, ни одна из которых не была занята. Рядом с ними – исцарапанный стол, окруженный множеством масляных ламп, стоявших на грубых металлических подставках. С каждой ножки стола свисали толстые веревки; его крышку покрывали темные пятна, похожие на не отмытые до конца следы запекшейся крови.

С кожаной табуретки в углу встал русоволосый узколицый человек в потертой военной тунике, украшенной двумя фалерами, и вежливо поклонился Фабиоле. Как все воины, он носил пояс с кинжалом в ножнах. Человек подошел к ним, негромко цокая подошвами калиг, подбитых гвоздями.

Фабиола учтиво поклонилась ему. Товарищи Секунда могли выглядеть бродягами, но все они вели себя с тихим достоинством.

– Что это? – спросила она, кивком показав на стол.

– Операционная, – спокойно ответил русоволосый лекарь.

При мысли о том, что к этому столу привязывали людей и вскрывали им внутренности, у Фабиолы свело живот.

Янус подвел к столу Секста.

– Стрела? – негромко, но властно спросил он.

– Да, – пробормотал раб, послушно наклоняя голову для осмотра. – Я сам вырвал ее.

Янус неодобрительно цокнул языком и начал прощупывать пустую глазницу, разыскивая другие повреждения.

Секунд заметил удивление Фабиолы.

– Когда наконечники выходят наружу, они повреждают плоть. Оставляют рваные и очень опасные раны, – объяснил он. – Раны от ножей и мечей куда чище.

Она сморщилась. Ромул!

– Мы в легионах видели и не такое, – пробормотал Секунд. – Война – дело жестокое.

Тут Фабиола едва не потеряла сознание.

– Что случилось? – заволновался Секунд.

Почему-то Фабиола не смогла скрыть от него правду. Боги дважды свели ее с Секундом за несколько дней; ветеран должен был ее понять.

– Мой брат был в Каррах, – объяснила она.

Секунд смерил ее удивленным взглядом.

– Как это случилось? Разве он принадлежал Крассу?

Конечно, он знал ее прошлое. Знал, что она была рабыней. Фабиола тревожно покосилась на Януса и Секста, но те были заняты своим делом и ничего не слышали. Лекарь уложил раба на стол и начал смывать с его лица кровь влажной тряпкой.

– Нет. Он сбежал из Лудус магнус и вступил в армию.

– Раб служил в легионе? – рявкнул Секунд. – Это запрещено под страхом смертной казни!

Но Ромула не разоблачили и не казнили, подумала Фабиола. Брат был не глупее ее. Он наверняка нашел какой-то выход.

– Он был с галлом, – продолжила она. – Гладиатором-чемпионом.

– Понятно, – задумчиво ответил ветеран. – Если так, они могли вступить в когорту наемников. Там требования ниже.

– Ромул был храбрым! – обиженная его словами, огрызнулась Фабиола. – И мог утереть нос любому легионеру!

– Я поторопился с выводами, – покраснев, ответил Секунд. – Если этот мальчик похож на тебя, то у него должно быть львиное сердце.

Но Фабиола не успокоилась.

– Посмотри! – Она показала на Секста. – Он раб. Но защищал меня даже тогда, когда его тяжело ранили. И то же делали остальные, пока их не убили.

Секунд поднял руки, показывая, что сдается.

– Я имел в виду не это. – Он посмотрел ей в глаза. – Рабам позволено почитать Митру. Вместе с нами. Как равным.

Тут уже смутилась Фабиола. Секунд оказался непохожим на большинство граждан Рима, которые относились к рабам как к животным. Даже после манумиссии мало что менялось; она привыкла к высокомерным взглядам аристократов, знавших о ее прошлом. Фабиола от души надеялась, что ее дети – если их ей даруют боги – не будут страдать от того же унижения.

– Что ты имеешь в виду?

– Основные догматы нашей религии – правда, честь и смелость. Этими качествами может обладать каждый – и консул, и простой раб. Для Митры все мы – братья.

Мысль была чуждая и невероятная; Фабиола никогда такого прежде не слышала, но ей это очень понравилось. В Риме рабам позволяли почитать богов, но признать их равными себе для хозяев было немыслимо. Место рабов в обществе оставалось прежним – на самом дне. Единственными, кто мог попытаться изменить положение, были жрецы. Но сытые и холеные священнослужители городских храмов были всего лишь устами государства: они никогда не высказывали подобных идей. Ведь это грозило нарушением статус-кво – порядка, позволявшего десяткам тысяч аристократов и простых горожан править сотнями тысяч рабов. Неужели бог – солдатский бог – может видеть то, что скрыто за обликом раба? Поразительно…

Фабиола подняла голову и посмотрела в глаза Секунду.

– А женщины? – спросила она. – Им можно почитать Митру?

– Нет, – ответил он. – Это не разрешается.

– Почему?

От ее дерзости у Секунда напряглась челюсть.

– Мы солдаты. А женщины – нет.

– Я сегодня дралась! – пылко заявила Фабиола.

– Это не то же самое, госпожа, – бросил он. – Так что не требуй от нашего гостеприимства слишком многого.

Глава IX
Знамения

Маргиана, зима 53/52 г. до н. э.

За время болезни Пакор, казалось, сильно постарел. Его обычно смуглая кожа так и не обрела прежнего здорового цвета, а отливала восковой бледностью, подчеркивавшей впалые щеки и появившуюся обильную седину в волосах. Парфянин страшно исхудал, его прежняя, подогнанная по фигуре одежда теперь болталась, как мешок, на костлявом теле. Но самое главное, он остался в живых. Это само по себе было чудом. Несмотря на изнурительные приступы сильнейшего жара и озноба, несмотря на то что из ран все еще временами продолжал сочиться грязно-желтый, ядовитый даже на вид гной, Пакор не сдавался. Судя по всему, скифион убивал не каждого. Но спасло парфянского военачальника не только и не столько его крепкое здоровье, а в первую очередь огромное лекарское умение гаруспика и драгоценный мантар, которым тот его пользовал.

И помощь Митры, думал Тарквиний, глядя на стоявшую в углу на алтаре статуэтку. Он много часов молился перед нею на коленях, стараясь при этом, чтобы командир легиона видел его, если мог. Пакор все еще часто впадал в горячечный бред, но даже в этом состоянии воспринимал происходившее рядом с ним и не мог не оценить преданность лекаря почитаемому им богу. Тарквинию удалось выудить из командира кое-что о тайных ритуалах, которые парфяне проводили в храме Митры. Гаруспик внимательно слушал, впитывая ценную информацию. Теперь ему было известно, что статуя изображала Митру в тот момент, когда он в той пещере, где родился, убивал первозданного быка. Осуществив тавроктонию, бог передал жизненную силу быка на благо человечества. Как и любое убийство, заклание быка не могло остаться безнаказанным – потому-то Митра, вонзая нож в горло животного, смотрел в сторону.

Тарквинию удалось выяснить, что существовали следующие ступени посвящения: ворон, скрытый лев, солнечный вестник и, высшая ступень, отец. Пакор также обмолвился, что для последователей Митры очень важно самопознание и самосовершенствование, а также расположение звезд. Митру в небе символизирует созвездие Персея, а быка – созвездие Тельца. К досаде Тарквиния, ему не удалось больше ничего выудить у парфянина. Даже тяжелейшая болезнь не заставила Пакора раскрыть какие-либо серьезные тайны митраизма.

Тарквиний понимал, что шансов выяснить что-то еще у него не много. Хотя командир и отступил от порога смерти, но до выздоровления ему было еще далеко. Зато опасность со стороны Вахрама не только не уменьшилась, но и стала возрастать. Он хорошо знал, какие усилия прикладывал Тарквиний, для того чтобы помочь Пакору; как ни странно, приземистый примпил воспринимал действия Тарквиния так, будто тот сознательно вредил ему. Причина для этого могла быть только одна, решил гаруспик. Вахрам желал смерти Пакора – ведь тогда командование Забытым легионом перешло бы к нему.

От мысли о таком развитии событий Тарквинию становилось страшно. Упрямый Вахрам поддавался его влиянию куда меньше, чем прочие воины легиона. Однако же, как и большинство, он был суеверен и, опасаясь Тарквиния и реакции войска, никак не мог набраться смелости самолично расправиться с Пакором. Вахрам хотел точно удостовериться, что злодеяние не выйдет боком ему самому. Он каждый день донимал гаруспика расспросами. Тарквиний же, постоянно занятый приготовлением лекарств, перевязками и переменой постели, ловко отделывался вежливыми отговорками. К счастью для него, командир теперь большую часть времени пребывал в сознании, и Вахрам не мог слишком откровенно наседать на гаруспика.

Гнев примпила проявлялся все чаще, но пока что он ограничивался лишь высказываниями насчет Ромула и Бренна. Вахрам знал, насколько друзья дороги Тарквинию, и при любой возможности издевательски прохаживался на их счет или принимался говорить о том, что их ожидает верная гибель, – такой путь он выбрал для того, чтобы вывести из равновесия обычно невозмутимого гаруспика. Поток угроз, оскорблений и намеков Тарквиний остановить не мог: Вахрам сейчас был слишком опасен для того, чтобы пытаться возражать ему.

Тарквиний не имел никакого представления о том, что происходит с его друзьями, и от этого ему было очень тяжело. Ни один из стражей не осмеливался сказать ему ни слова, боясь страшной кары. К тому же они привыкли побаиваться и его самого. В результате гаруспик все это время жил в полном одиночестве. Даже слуги не решались разговаривать с ним. Однако его не столько удручало безмолвие, сколько изоляция. Большинством своих успехов Тарквиний был обязан наблюдению за тем, что происходит вокруг, а теперь его лишили возможности следить за природой и людьми.

Клочок неба, открывавшийся из внутреннего двора дома Пакора, редко одаривал его какими бы то ни было сведениями – там вообще ничего не было видно, кроме разве что случайного порыва ветра. У него не было даже курицы, не говоря уже о баране, чтобы принести жертву. Сам того не сознавая, Вахрам почти полностью свел на нет возможности Тарквиния провидеть настоящее и предсказывать будущее. Ему остался один-единственный путь – смотреть на горевший в спальне Пакора огонь. Для того чтобы заниматься этим, лучше всего подходила поздняя ночь, когда командир спал, а слуги и стражники расходились кто на кухню, кто в караулку. Гаруспик позволял огню в очаге догорать и разглядывал игру искр на угольях – подчас там можно было увидеть что-то полезное. Но к его глубокому разочарованию, ему не открывалось почти ничего, что касалось бы его друзей. Или его собственного будущего. Иногда прихотливая природа пророческого дара приводила его на грань отчаяния: открывала мало, когда дело касалось чего-нибудь важного, и много, если речь шла о ерунде. Или вовсе ничего не открывала. И опасения Тарквиния, что дар покинул его, разгорелись с удвоенной силой.

Для него уже вошло в обычай дать Пакору последнюю на день дозу лекарства и поспешить к кирпичному очагу в глубине комнаты. Нельзя было упускать ни единого шанса обрести прозрение. Тарквиний теперь отчаянно пытался узнать хоть что-нибудь – любую подробность того, что ждет его впереди. Вероятно, именно это и заставило его как-то вечером позабыть об осторожности. Выждав, пока веки парфянина сомкнутся, Тарквиний на цыпочках отошел от кровати. Но забыл закрыть дверь на засов.

Он сел, скрестив ноги, перед огнем и тяжело вздохнул, пытаясь сдержать нетерпение. Нынче все будет по-другому. Он чувствовал это всем телом.

В очаге продолжало гореть лишь одно большое полено. Вокруг него лежали уже начавшие темнеть головешки, а оно все еще пылало ярким оранжево-красным огнем. Тарквиний довольно долго присматривался к нему. Дрова нынче были сухими, хорошо выдержанными, ровными. Именно такие он выбрал бы сам.

Время, решил он, пришло.

И тут же ощутил хорошо – за последнее время даже слишком хорошо – знакомое чувство. Страх. Тарквиний скрипнул зубами. Нет, так больше нельзя. Он глубоко вздохнул раз, другой… Немного успокоившись, взял кочергу и отковырнул кусок полена. Над очагом взвился вихрь искр. По одной и роями они понеслись к дымоходу. Мелкие стремительно улетели вверх, а те, что покрупнее, медленно плыли огненными точками в потоке горячего воздуха. Гаруспик сузившимися зрачками наблюдал за их танцем и следил за своим пульсом, чтобы знать, за сколько времени исчезнет искра.

И наконец он увидел Ромула.

У Тарквиния перехватило дыхание.

Вид у молодого солдата был встревоженный и неуверенный, на лице стоявшего рядом Бренна тоже не было обычного спокойно-доброжелательного выражения. Они были одеты в полные доспехи, в шлемах с гребнями, в левой руке каждый держал поднятый щит, а в правой – копье наготове. Было ясно, что они находятся где угодно, но только не под защитой стен форта. Точное их местонахождение определить было невозможно – раскинувшуюся вокруг местность засыпал снег, скрывший все приметы. Поблизости находились и другие легионеры, одна, если не две центурии.

Тарквиний нахмурился.

На фоне белоснежного пейзажа сверкнула алая вспышка. Затем еще одна.

Видение исчезло, не дав ему времени понять, что же там было. Боевой строй? Всадники? Или только игра его собственного воображения? Со щемящим ощущением неуверенности в себе гаруспик придвинулся к огню и постарался сосредоточиться сильнее.

И отшатнулся, пораженный.

Пол казармы, залитый кровью.

Что это могло значить?

Полено развалилось надвое, и видение пропало. Негромко потрескивая, половинки раскатились, но тут же огонь ожил и выбросил вверх новый рой искр.

Тарквиний давно научился не сосредоточиваться на неясных, тревожных видениях. Часто их вообще не удавалось истолковать, так что непрерывно напрягаться не стоило. Надо было просто расслабиться и наслаждаться игрой огня. Если будет что-то важное, он этого не пропустит. И вот, беззвучно шевеля губами, гаруспик вновь полностью сосредоточился на том, что открылось перед ним.

Парфянский воин верхом на лошади, взбесившейся от ужаса при виде мчавшегося к ней слона. Лица наездника не было видно, так что Тарквиний его не узнал. А позади бушевала битва между римскими легионерами и темнокожими врагами, вооруженными каким-то странным оружием.

Гаруспик пристально вглядывался в призрачного наездника и чужое воинство. Пытаясь понять, что все это означает, он даже не услышал, как за спиной у него отворилась дверь.

– Вахрам? – пробормотал он себе под нос. – Это Вахрам или нет?

– Колдуешь?!

Тарквиний обмер, узнав голос примпила. Только тут до него дошло, что он оставил дверь незапертой. Нет ничего опаснее самоуверенности, мрачно подумал он. Надо же – он неустанно напоминал об этом Ромулу, а сам попался непростительным образом. Не оглядываясь, Тарквиний с силой ткнул кочергой в кучу догоравших дров. Так они должны были быстрее погаснуть. Взметнулся новый сноп искр.

– Я только поправлял огонь, – произнес он.

– Лжешь! – прошипел Вахрам. – Ты назвал мое имя.

Тарквиний поднялся и повернулся к примпилу. Того сопровождали трое мускулистых воинов, вооруженных копьями. В руках у них были веревки. Судя по всему, этой ночью Вахрам был настроен очень серьезно.

– Тише, разбудишь Пакора, – громко сказал гаруспик, продолжая мысленно проклинать себя за то, что распустил язык.

– Пусть спит. – Вахрам улыбнулся – не весело, а зловеще. – Мы постараемся не побеспокоить его.

Примпил решился, тревожно подумал гаруспик. А мои неосторожные слова придали ему уверенности.

– День нынче был трудный, – сказал он, еще немного повысив голос.

Пакор продолжал спокойно спать.

Тарквиний шагнул к кровати командира, но Вахрам преградил ему путь.

– Не считай себя умнее всех, сын поганой шлюхи! – Коренастый парфянин даже не пытался скрыть свой гнев. – Говори, что ты видел?!

– Я же сказал – ничего, – самым искренним тоном, на какой был способен, ответил Тарквиний, надеясь всей душой, что примпил поверит ему. Понять, на что способен решиться парфянин в его нынешнем настроении, было невозможно.

Вахрам вдруг сделался совершенно спокойным – как лед. Весь легион знал, что гаруспик не шарлатан. О его неудачах последнего времени ни Пакор, ни, естественно, сам Тарквиний не обмолвились никому ни единым словом. Поэтому примпил был уверен, что отказ Тарквиния говорить объясняется чистым упрямством. И его гнев взял верх над той опаской, с которой все относились к гаруспику.

– Ладно, – сказал он и поманил пальцем охранников. – Свяжите его.

Тарквиний вздрогнул.

Ему с молниеносной быстротой связали запястья, рот заткнули кожаным кляпом – ремнем, затянутым на затылке. «Неужели нынешний вечер отличался от прочих именно этим?» – горестно подумал Тарквиний. Он ведь даже не подозревал, что с ним случится нечто подобное. Толстые веревки рвали кожу, врезались в тело, но ему удалось справиться с дыханием и отстраниться от боли. Это было лишь начало. Следовало ожидать худшего. Гораздо худшего.

В этот момент Пакор заворочался под одеялами, разомкнул веки, тяжелые от сонного зелья, которым напоил его на ночь Тарквиний.

Вахрам, похоже, не до конца еще уверился в своей власти. Он замер. Его люди – тоже.

«Проснись! – взмолился про себя гаруспик, скосив глаза на изваяние Митры. – Проснись!» Но Пакор вновь закрыл глаза и повернулся на бок, спиной к ним. Довольный примпил ухмыльнулся и ткнул пальцем в сторону двери.

Гаруспика вытащили наружу. Он чувствовал себя совершенно обессиленным и даже не пытался сопротивляться. Часовых, которые все эти дни неусыпно охраняли Пакора, не оказалось на месте. Боги нынче были настроены жестоко. И этой ночью Тарквиния ожидало не дающееся без особого труда прозрение, а только боль и, возможно, смерть.

Поначалу Вахрам даже не задавал вопросов. Стремление отомстить непокорному прорицателю было сильнее желания узнать будущее. Он терпеливо ждал, пока его люди привязывали запястья Тарквиния к железному кольцу, закрепленному на вершине столба, установленного во внутреннем дворе. А потом коротко взмахнул рукой. И началось долгое избиение. Трое воинов по очереди стегали Тарквиния, передавая кнут друг другу.

После ста ударов Тарквиний сбился со счета. Он то терял сознание, то снова приходил в себя. Туника сразу же расползлась, и тонкий ремень с железным наконечником оставлял глубокие борозды на спине. Из ран обильно лилась кровь, стекала по ногам и собиралась густеющей лужей вокруг ступней. Каждый удар заполнял все его существо мучительной болью. Если бы не кляп во рту, он откусил бы себе губу или язык. Но сдержать дрожь, сотрясавшую его всякий раз, когда он слышал издевательский смех Вахрама, гаруспик был не в силах.

– Ну и где твоя сила, прорицатель?! – ехидно восклицал примпил.

Лишь ледяной ветер, гулявший по двору, чуть-чуть помогал Тарквинию, остужая кровоточащие раны. Но облегчение было обманчивым. Сквозь туман, которым боль окутывала его мысли, гаруспик понимал, что, если истязание затянется, раны и холод прикончат его. Без теплой одежды вроде той, какую носили его мучители, ни один человек не смог бы выжить на улице дольше нескольких часов.

Вахрам тоже понял это.

Тарквиний смутно сознавал, что его отвязали от столба и внесли в дом. Там его безжалостно бросили на пол возле очага, причинив новую мучительную боль. Один из телохранителей Вахрама подложил дров в огонь, а двое принялись растирать закоченевшие руки и ноги гаруспика тряпками, пока к ним не вернулась чувствительность. Ощутив болезненную щекотку в конечностях, Тарквиний совсем пал духом. Судя по тому, как с ним обращались, его страдания не закончились. Вахраму, несомненно, требовалась информация, и он не собирался отступать.

– Ну, будешь говорить?

Тарквиний открыл глаза и увидел перед собой примпила. Вахрам уже вынул изо рта Тарквиния кляп.

– Что ты хочешь знать? – прошептал гаруспик.

Губы Вахрама искривились в торжествующей усмешке.

– Все. Все, что со мной будет дальше.

– Твое будущее? – хрипло, каркающим голосом проговорил через силу Тарквиний. – И Пакора?

Примпил решительно кивнул. Он смелел прямо на глазах.

– Кто теперь будет командовать Забытым легионом? – требовательно спросил он. – Конечно же, не этот калека, который валяется на постели!

Все окончательно прояснилось. Гаруспик попытался сглотнуть, но во рту было сухо. Пакор начал понемногу выздоравливать, и надежды Вахрама пошатнулись. Честолюбивый центурион набрался смелости и решил действовать. Теперь ему требовалось подтверждение того, что командование Забытым легионом перейдет к нему. Если Тарквиний такое подтверждение даст, Пакор умрет. Если же не даст…

За спиной коренастого парфянина взметнулись языки пламени. Получив в пищу новые сухие поленья, огонь ожил и заметался, выискивая место, где ярче вспыхнуть.

Вахрам проследил за взглядом гаруспика, и на его лице выразилось откровенное нетерпение. Однако же на некоторое время он умолк.

В белом пламени вновь появился тот же конник, которого Тарквиний недавно видел. На сей раз его удалось узнать сразу. Определенно, это был Вахрам. У него не было кисти правой руки, и выглядел он насмерть перепуганным. Огромным усилием воли гаруспику удалось сохранить отсутствующее выражение лица. Раскрыть последнее видение значило лишиться жизни. Вахрам был страшен в гневе.

– Ну?

Сознание Тарквиния туманила боль. Он не смог выдумать подходящего ответа и просто покачал головой.

Зарычав от злости, примпил ударил его кулаком в лицо.

Гаруспик почувствовал, как сломалась косточка в носу. Рот сразу заполнился кровью; Тарквиний сплюнул сгусток на ковер.

– Неясно… – пробормотал он, не разжимая покрывшихся красным налетом зубов. – В последнее время мне мало что удается увидеть.

Вахрам недоверчиво поморщился.

Пакор крепко спал в своей постели всего в нескольких шагах от Вахрама и Тарквиния.

– Ну-ка, еще разок выведите его на улицу.

Воины поспешили выполнить приказ. Подняв Тарквиния на ноги, они поволокли его к двери.

– Постойте!

Тарквиний узнал характерный звук вынимаемого из ножен кинжала. Потом последовала продолжительная пауза.

Один из парфянских воинов оглянулся через плечо и рассмеялся, увидев, чем занимается Вахрам.

Тарквиния затошнило. Жестокость примпила не знала предела. Неторопливые шаги приблизились. Раскаленное лезвие прикоснулось к самой глубокой из ран на спине гаруспика. Он не сдержался и громко застонал.

Пакор заворочался на кровати, и Вахрам, сообразив, что ведет себя неосторожно, отдернул руку и проследовал за своими телохранителями и узником за дверь. Тарквиния вновь привязали к железному кольцу.

Раз за разом докрасна раскаленное острие вонзалось в истерзанную плоть гаруспика. А Вахрам то и дело привставал на цыпочки и шептал ему в ухо:

– Не упрямься, говори – и я перестану.

Тарквиний пошел бы на это, чтобы прекратить страдания, но не мог. В его разуме, обычно столь остром, сейчас не было ничего, кроме двух видений. Во время злополучного похода в святилище Митры он увидел, что его собственная участь и жизни Ромула и Бренна всецело зависят от судьбы Пакора, а сегодня в огне ему открылось, что жизни примпила грозит какая-то серьезная опасность. Сообщить Вахраму о том, что он знал, было бы непростительной глупостью, а ничего другого придумать не удавалось. Значит, оставалось лишь терпеть мучения дальше.

К счастью, на морозе кинжал быстро остыл.

Но примпил отправился к огню, чтобы раскалить его заново.

Силы оставили Тарквиния, его ноги подогнулись. Веревка, которой были связаны его запястья, натянулась и с силой врезалась в тело, но гаруспик уже не чувствовал этого. Боль от жестокой порки и ожогов почти сломила его.

Стражи, дожидавшиеся возвращения своего господина, о чем-то болтали между собой и даже не смотрели на избитого гаруспика.

Тарквиний открыл глаза, но не мог сфокусировать взгляд. Он чувствовал, как с каждым ударом сердца его покидали силы.

Тут ему в лицо ударил порыв ледяного ветра, и он посмотрел вверх.

Ночное небо, на которое ему удалось мельком взглянуть раньше, совершенно изменилось. Не было видно ни луны, ни звезд. Вместо них громоздились устрашающие гигантские башни-тучи; в их глубине вспыхивали зарницы, предупреждающие о приближении бури. Уже доносились отдаленные раскаты грома, а воздух словно отяжелел, предвещая скорый разгул стихии.

Кровь Тарквиния забурлила от выплеснувшегося адреналина.

Ничего не позволяло увидеть будущее так верно и отчетливо, как гром и молнии. Значительная часть древних этрусских книг, которые он столько лет изучал в молодости, была посвящена описанию и анализу именно этих небесных явлений. Возможно, ему удастся увидеть что-нибудь такое, что умиротворит мстительного примпила. И спасет его собственную жизнь.

С быстротой, недоступной глазу, прямо над головой у него из громадной тучи ударила ослепительная стрела молнии.

Перед Тарквинием, словно наяву, возникли видения, и его глаза сами собой широко раскрылись.

Скифские конники, успешно атакующие намного уступающий им числом римский отряд. Пятеро легионеров с поднятыми мечами окружили Ромула и Бренна.

Труп, висящий на кресте.

Двое мужчин, катающихся, сцепившись, по земле возле догорающего костра. В руке одного стиснута стрела с зазубренным наконечником. Рядом спят ничего не подозревающие товарищи. А второй из дерущихся – Ромул.

Тусклая полоса света, пролегшая на мгновение по земле, возвестила о возвращении Вахрама со стиснутым в правой руке раскаленным кинжалом. Центурион хорошо понимал, что Тарквиний долго не выдержит.

– Ну, готов говорить? – почти ласково спросил он.

Тарквиний, погруженный в транс, ничего не ответил.

Вахрама перекосило от ярости, и он приложил клинок к левой щеке Тарквиния.

Резко запахло паленым мясом.

Тарквиний, перед тем долго сдерживавший дыхание – совершенно не сознавая того, – закричал. И, собрав остаток сил, устремился всем существом вверх, к молниям, которые теперь почти непрерывно сверкали в тучах. Пусть он погибнет, но перед смертью он должен узнать.

Стрела, угрожающая Ромулу, была скифской. Отравленной скифионом.

Откуда-то, словно издалека, донесся голос примпила.

– Я дам тебе последний шанс, – сказал он. – Пакор умрет?

Ромул скорчил гримасу, напрягся, но его враг был сильнее. Медленно, неотвратимо зазубренный наконечник приближался к незащищенной шее юноши.

Вот тут-то Тарквиния оставили последние силы, и он повис на привязанных к кольцу руках.

Кончено. Все его предсказания были ложными. Ромул не вернется в Рим.

Скудный запас терпения Вахрама полностью иссяк. Он поднес кинжал к горлу гаруспика и подался всем телом вперед. Их лица разделяло два-три пальца, не больше.

Как ни странно, Тарквиний улыбнулся. Олиний тоже ошибался. Странствию Тарквиния предстоит закончиться здесь, в Маргиане.

Примпил вопросительно поднял бровь. Тарквиний в ответ плюнул остатками слюны ему в лицо.

– Ну так сдохни! – взревел Вахрам и занес кинжал.