Текст книги "Необычный подозреваемый. Удивительная реальная история современного Робин Гуда"

Не стоит критиковать полицию за то, что самодельный муляж бомбы, собранный Стивеном из бутылок и проводов, вызвал такую тревогу. Дело в том, поясняет Бингхэм, что самодельные бомбы, как правило, и выглядят самодельными: «Если предмет выглядит как бомба, с ним будут обращаться как с бомбой». К тому времени, когда команда по обезвреживанию бомб обнаружила истину, «большую часть центра города Эксетер уже начали эвакуировать».

Менее чем через час после схватки с Биром Стивен уже ехал обратно в Сидмут в автобусе, который громыхал по узким проселочным дорогам, окруженным высокими, густыми живыми изгородями, мимо полей, ферм и участков леса. Вместо того чтобы сойти в Сидмуте, Стивен из предосторожности сошел чуть дальше и вернулся пешком через окрестности, в итоге добравшись домой, когда уже стемнело. Его мать и отец были дома и захотели узнать, почему у него распухшая, окровавленная щека. Стивен ответил им, что ввязался в драку, пошел в свою маленькую комнату и упал на кровать.

Первая попытка Стивена ограбить банк не увенчалась успехом. Он убедил себя, что войдет, выйдет с сумкой, полной денег, а потом сбежит. Неудавшееся ограбление и угроза взрыва попали в местные новости, и Стивен вспоминает, как с облегчением услышал, что Рэймонд Бир пострадал не сильно. Позже он узнал, что его нож оставил всего лишь царапину. Тем не менее Стивен считал, что теперь он прошел точку невозврата.

– Я переступил черту. Пути назад не было. И из-за неудачи я считал теперь себя просто обязанным совершить успешное ограбление. Провал не испугал меня, а наоборот.

Оставшись один в своей комнате, Стивен сделал то, что делал всегда, когда пытался справиться со своими эмоциями. Он взял ручку и написал:

Мечта грабителя банков

Из самых глубин бескрайнего, обширного хранилища богатство течет в банки и кассы на прилавках, ползет, как змеиный хвост, через магазины прямо в корпоративные залы заседаний – от каждого слитка золота массам достается лишь крупица. Бесконечный оборот бумаг и металла правит всеми жизнями, разрушает или создает мечты, укрепляет статус-кво. Зайдя на западе за горизонт, то же самое Солнце совершает половину оборота вокруг Земли и восходит на востоке, где под его лучами миллионы людей голодают и борются за жизнь, побуждаемые двигаться вперед невидимой рукой тех, кто поклоняется капиталу. Ни один бог ни одной эпохи не знал такой преданности: это идол, которому молятся днем и ночью, цель необоримой безнравственности.

Тончайшая сталь разделяет груды накапливающейся валюты, перетекающей в защитные оболочки из стекла и кирпича. Но некоторые могут преодолевать эти барьеры. Вооружившись пистолетом и маской, разработав хитрые планы, повстанцы ждут в засаде. Отнять у богатых и раздать бедным, ущипнуть змея за хвост, сокрушить коррупцию и несправедливость.

Мечта РГ в том, чтобы нарушить статус-кво и освободить тех, кто прозябает в нищете, от скрытого рабства, созданного богатыми и могущественными. Красть у богатых и раздавать бедным. Создать новые возможности и равенство.

Настанет день, когда легенда о РГ станет известна во всех уголках мира, когда люди Земли будут жить в новую эру справедливости и возможностей, чтобы больше не страдать под гнетом коррупции и эксплуатации.

Бороться, страдать, умереть за эту мечту – это я сделаю.

5

Сидмут – это тихий приморский городок, расположенный на побережье южного Девона. Красивый туристический курорт, существовавший на протяжении большей части девятнадцатого и двадцатого веков, он имеет длинный галечный пляж, характерные красные скалы, а с севера его окружают многие километры пологих холмов, полей и зеленых насаждений. Томаса Харди [1]1
  Томас Харди – крупнейший английский писатель и поэт поздневикторианской эпохи. Хотя места, которые упоминаются в его романах, действительно существуют, во многих случаях он давал им вымышленные названия. (Здесь и далее примеч. пер.)


[Закрыть], который перенес действие своих романов в наполовину вымышленную область под названием Уэссекс, Сидмут вдохновил на создание города Идмут. Как можно заметить, автор лишь слегка изменил название. И поскольку Сидмут даже в период своего расцвета в летний сезон никогда не становился слишком шумным или величественным, в нем сохранилось не так много печальной, поблекшей патетики, какую можно найти в наши дни во многих английских приморских городах. Узкие улочки с красивыми побеленными зданиями в георгианском стиле ведут к полудюжине прибрежных отелей Викторианской эпохи, выстроившихся вдоль городской эспланады. Стивен переехал туда с матерью и отцом, когда ему было восемь лет.

– Я помню день, когда мы приехали, – рассказывает он. – Мы ехали по живописному маршруту, и окрестности выглядели очень красиво. Кажется, это было весной.

Семья Стивена состояла из трех человек, и это был не первый раз, когда они переезжали в новый город. В раннем детстве Стивена его родители, Питер и Дженни, несколько раз переезжали в пределах Девона, так и не сумев обосноваться на каком-то одном месте. В Сидмуте Стивен пошел учиться в уже четвертую по счету начальную школу. До этого переезда они жили в маленькой деревне, где, как ему помнилось, были невероятно счастливы.

– Я помню, что очень расстроился, когда мы уехали, – признается он. – Я не понимал, почему родители так часто переезжают.

Джекли поселились в северной части Сидмута, неподалеку от набережной и исторического центра города. Район походил не столько на Уэссекс Томаса Харди, сколько на полудеревенский послевоенный пригород: сонный мир автобусных остановок, одноэтажных коттеджей, живых изгородей из бирючины и глухих тупиковых переулков. Сидмут считается относительно зажиточным городом благодаря множеству людей со всех уголков Великобритании, решивших поселиться там на пенсии. Но Джекли никогда не были богаты и переехали в дом на территории одного из двух городских муниципальных микрорайонов.

– Мы всегда жили в муниципальных домах, – вспоминает Стивен. – Было бы справедливо и точно назвать моих родителей рабочим классом.

Для супружеской пары с восьмилетним ребенком Джекли казались на удивление пожилыми. Матери Стивена исполнилось пятьдесят два. Питеру Джекли было почти шестьдесят, когда они переехали в Сидмут, и в течение своей жизни он в разное время занимал разные должности, работая в домах престарелых, садовником или в местном автомобильном музее. Стивен полагает, что его отец, возможно, когда-то был инженером, но не совсем уверен в этом. Питер винил старую травму спины в том, что она не позволяла ему найти постоянную должность.

Мать Стивена время от времени устраивалась на низкооплачиваемую черную работу, но также проводила часы поглощенная искусством, ремеслами и поэзией. Она рисовала, делала наброски и вязала крючком. Дженни любила собирать крупную гальку с пляжа или с берегов близлежащей реки Сид и расписывать камни цветочными узорами или улыбающимися лицами, да и большая часть убогой внутренней отделки жилья Джекли была делом ее рук. Мать заботилась о кошках, живущих у них дома в неопределенном количестве. Новое обиталище семьи представляло собой аккуратный двухэтажный дом с двумя спальнями и террасой, построенный в 1960-е годы на Мэнстоун-авеню, тихой улочке с одинаковыми муниципальными домами, перед фасадом и позади которых росли сады. С конца своей новой улицы Стивен мог видеть зеленые холмы и луга.

Стивен начал учиться в начальной школе Сидбери, крошечном учебном заведении, расположенном в деревне примерно в трех километрах к северу от его дома. Десять лет спустя Стивен составил окончательный список всех школ, которые посещал за все годы обучения, оценив свой общий опыт в каждой из них по десятибалльной шкале. К системе оценок прилагалось подробное пояснение. Десять баллов, писал Стивен, означали «превосходно». Один балл – «совершенно ужасно». Начальной школе Сидбери Стивен поставил оценку в шесть баллов: «терпимо».

В новой школе он познакомился с мальчиком по имени Бен Уивер. Как и Стивен, тот жил в Сидмуте. И, как и семья Стивена, его семья проживала в муниципальном доме.

– Я помню, что Стивен попал к нам поздновато, – говорит Уивер. – Не знаю, где он жил раньше, но мы учились в очень маленькой школе, и наш класс состоял из – от силы – восьми человек. На самом деле и поговорить было особо не с кем. Мы вроде как поладили.

Уивер, который сейчас получил степень кандидата наук в Хельсинкском университете, дружил со Стивеном на протяжении десяти лет. Их отношения не всегда складывались ровно. Но Бен помнит, что по крайней мере в самом начале Стивен был спокойным и общительным мальчиком. Хотя больше всего на свете ему запомнилось воображение Стивена.

– Он любил играть в одну игру. По-моему, она называлась «Интернационал». Действие игры происходило в космосе, и Стивен необычайно живо все представлял. Мы уходили в лес или даже просто в его спальню, и внезапно окружающие предметы для него оживали. То он воображал прилетевший космический корабль, то, например, мирный договор, который нужно обсудить. Так что мы вроде находились в лесу, но затем нам вдруг приходилось садиться в круг и вести переговоры, – с теплом вспоминает детство Уивер. Стивен, по его словам, умел втягивать его в вымышленный мир следом за собой. – Я в некотором роде восхищался этим. Тогда Стивен был очень харизматичным, и мне нравилось играть с ним, потому что я сам никогда не мог похвастаться богатым воображением. Наши игры не казались мне странными. Я считал, что это весело.

Дружба двух мальчиков продолжалась и в раннем подростковом возрасте, однако Уивер начал замечать в семье Джекли нечто странное. В первую очередь это была их социальная изоляция. Возможно, Сидмут и являлся консервативным городом с подавляющим большинством пожилых жителей – Уивер описывает его как «кладбище с уличными фонарями», – но все же горожане относились друг к другу дружелюбно. Например, в 1977 году Сидмут попал в Книгу рекордов Гиннесса, когда пять тысяч пятьсот шестьдесят два жителя выстроились «паровозиком» в самую длинную в мире живую линию и танцевали вдоль эспланады. Соседи любили поболтать через забор в саду или останавливались пошептаться, встретившись на улице.

– В этом районе жили очень общительные люди, – признает Уивер. Но Джекли? Они, казалось, существовали обособленно.

– Они просто ни с кем не виделись, – продолжает Уивер. – Отец Стивена почти каждый день сидел дома перед телевизором. У них была огромная коллекция видеокассет, и он смотрел и пересматривал одни и те же фильмы снова и снова. Мать Стивена уходила в ближайший парк, занималась там чем-то своим и возвращалась с новым камешком. Но Питер замкнулся в себе. Я не могу припомнить случая, чтобы он с кем-то разговаривал. Родители Стивена никогда ни с кем по-настоящему не беседовали. Такое впечатление сложилось у меня в детстве.

Они не были похожи на другие семьи. В Сидмуте все жители в той или иной степени гордились своими палисадниками, но палисадник Джекли стоял неубранным и заросшим.

– Что воспринималось как преступление против города, – замечает Уивер.

Самое странное, что семья Джекли очень тщательно ухаживала за садом позади дома. Они просто проигнорировали ту часть, за которой нужно было ухаживать на виду у публики. Явное нежелание Питера Джекли, в частности, показываться на людях, вызывало «недоверие». Родители Стивена провели необычные работы по благоустройству дома, соорудили в задней части жилища что-то вроде шаткой оранжереи, которую Стивен описывает как «теплицу», хотя Уивер вспоминает, что она была сделана из «какого-то пластикового покрытия». Ходили слухи, будто Джекли превратили небольшой гараж в задней части своего дома в дополнительную спальню, что на самом деле было правдой. Позже, когда Уивер стал подростком, отец Стивена иногда приглашал его погостить:

– Он говорил: «Можешь приходить и оставаться у нас в любое время, когда захочешь. Можешь спать в той спальне, и говорить об этом Стивену необязательно». Что, как я теперь понимаю, было немного странно.

Уивер вспоминает, как бурные и красочные игры в воображаемом мире прекратились почти в одночасье.

– Когда Стивену было лет двенадцать, он вдруг стал совершенно другим. Как будто покончил с играми навсегда. Как будто больше не собирался к ним возвращаться. Я помню, что был немного растерян и думал… ну… что же нам теперь делать?

Вместо прежних увлечений мальчики играли в компьютерные игры, обсуждали интересные им обоим естествознание и астрономию или отправлялись на охоту за ископаемыми. Они вдвоем ходили на долгие прогулки по сельской местности вокруг Сидмута или по высоким прибрежным тропинкам, которые поднимаются и опускаются вдоль утесов.

Они всегда были только вдвоем. Это, как начал понимать Уивер, не подлежало обсуждению. Он дружил и с другими ребятами и иногда предлагал Стивену встретиться всем вместе или пригласить кого-нибудь еще на одну из их прогулок. Стивен всегда отказывался от таких предложений.

– Казалось, он был уверен, что, пригласив кого-то еще… – Сделав паузу, Уивер подбирает слова: – Он боялся, что не справится. Теперь, с высоты прожитых лет, я понимаю, что Стивен не умел налаживать отношения с людьми и уж точно не мог общаться в компаниях.

В средней школе Стивен стал еще более замкнутым. Он начал прогуливать занятия. За весь день он мог не произнести ни слова, на уроках сидел в одиночестве под сочувственным взглядом учительницы средних лет по имени Анджела Томпсон, которая преподавала домоводство.

– По утрам он уже приходил в школу сжатым, как пружина, – рассказывает она. – У нас был маленький кабинет, и он проводил в нем большую часть дня. Очень часто он уходил с уроков, и тогда мне приходилось его разыскивать.

Зачастую Томпсон находила его сидящим в одиночестве в поле рядом со школой.

– У него часто не было денег на обед, и нам приходилось покупать ему еду. Я помню, как однажды он пришел в школу в разбитых очках. Поэтому я повела его в город к окулисту покупать новые. – Она печально и нежно вздыхает. – Он был слепой как крот.

Но не только Стивену было сложно адаптироваться в обществе. Его мать, Дженни, будучи нежной натурой, в отличие от своего мужа в основном нравилась людям.

– Помню лишь, что она была очень доброй, но всегда очень занятой, – признается Уивер. – Она и Питер, казалось, были очень далеки друг от друга. И так же она была далека от Стивена. Она готовила, убирала и обеспечивала семью всем необходимым, но существовала в своем собственном мире.

Однако шли месяцы, и в Сидмуте Дженни становилась все более известной своим эксцентричным поведением. Ее поступки выбивали местных жителей из колеи. Она провела обряд раскладывания по почтовым ящикам своих соседей зловещих фотографий («Странные, абстрактные изображения глаз», – как описывает это Стивен) и иногда была убеждена, что за ней подглядывают или ходят по пятам. Она посещала местные магазины, покупала там столько вещей, сколько могла унести, а затем пыталась раздавать их прохожим на улице. Иногда она на очень большой громкости слушала музыку или в неподходящее время начинала переставлять в доме мебель. Однажды ее обнаружили, когда она пыталась подложить зажженный фейерверк под припаркованное такси. Когда кто-то похитил несколько велосипедов, а потом сбросил их в ближайшую речку, винить в этом стали мать Стивена.

Уивер описывает, как в подростковом возрасте часто заглядывал к Стивену в гости по выходным, но видел только его отца.

– Питер говорил: «О, заходи и выпей чаю», и я садился в гостиной.

На часах стоял полдень, а Стивен мог еще спать. И Уиверу приходилось торчать внизу с Питером, который безостановочно говорил о том, как беспокоится, что его сыну некомфортно в школе, или, что случалось все чаще, что Стивен не соблюдает режим дня.

– Отец ругал его: «Я не знаю, что делать со Стивеном» и изливал свои эмоции на меня, тринадцати-четырнадцатилетнего ребенка.

Стивен говорит, что не знает, как познакомились его родители.

– Кажется, я их как-то спрашивал, – слегка нахмурившись, признается он мне во время одного из наших разговоров. – Но не могу вспомнить.

На самом деле его родители впервые встретились в больнице Эксетера, где оба были пациентами психиатрического отделения. Дженни Саймонс была шизофреничкой. Питер Джекли страдал биполярным расстройством. То, что их отношения начались при таких обстоятельствах, похоже, не являлось секретом. Или, по крайней мере, жителям Сидмута оказалось несложно это выяснить. Анджела Томпсон, например, знала об их знакомстве все.

– Насколько я поняла, отец Стивена лечился в психиатрической больнице, где встретился с его матерью, – охотно и деловито поясняет она. – Они стали жить вместе. Думаю, у них обоих были серьезные проблемы с психикой. Стивен стал плодом этих отношений. Так что у него интересные гены с обеих сторон.

Сводный брат Питера, Джолион Джекли, описывает все это немного более романтично.

– Они были родственными душами, – говорит он.

Большую часть жизни Джолион работал актером и театральным менеджером. После нескольких моих обращений он согласился на короткую переписку по электронной почте и подтвердил, что родители Стивена действительно познакомились на психиатрическом отделении.

– Дженни лечилась там уже давно, а Питер попал туда в результате развода после первого брака, – объясняет он. – Их встреча стала дорогой к выздоровлению, а Стивен – благословением и счастливым плодом их истинной любви друг к другу.

Однако, называя их отношения «дорогой к выздоровлению», он, возможно, выдает желаемое за действительное. И Дженни, и Питер с переменным успехом боролись со своими болезнями на протяжении всего детства Стивена. Это не значит, что мальчик не испытывал к ним той неистовой любви и привязанности, которую большинство маленьких детей испытывают к своим родителям. Описывая мать, Стивен всегда подчеркивает ее доброту, благородство и сострадание.

– Она была очень творческим человеком, много рисовала, увлекалась садоводством и природой, любила животных. Честно говоря, таких людей, как она, на свете мало.

Но такой его мать была, только когда ей становилось лучше.

– Когда ее состояние ухудшалось, наша жизнь превращалась в хаос. Беспорядочная перестановка мебели обычно означала начало болезни, за этим следовала громкая музыка, все окна оставались открытыми, а вещи выбрасывались.

Громкая музыка, в частности, беспокоила Стивена. Мать часто включала «Битлз» на все более высокой громкости по мере приближения к психотическому эпизоду («Это одна из причин, по которой я теперь не слишком большой фанат их творчества»). Помимо параноидальных галлюцинаций, когда мать зацикливалась на изображении глаз и ощущении, что за ней наблюдают, у нее также случались слуховые и зрительные галлюцинации. Искаженное восприятие реальности делало ее испуганной, злой и маниакальной. Из рассказов Стивена складывается отчетливое ощущение, что эти ее эпизоды помешательства повлияли на формирование его личности в детском возрасте. Точно так же, как Стивен умел завлечь Бена Уивера в свой яркий воображаемый мир, он сам не мог не последовать за матерью в ее мир.

– Я помню одну странность: в некоторой музыке ощущалось какое-то искажение, – признается Стивен. – В этом есть смысл?

Он описывает, как в детстве во время болезни матери иногда слышал и видел нечто, казавшееся противоестественным.

– Грохот в комнате, где никого нет. Как-то раз, я уверен, рамка для картины и чашка двигались сами по себе.

И, упоминая, что мать передвигала мебель, Стивен подразумевает, что она могла перемещать тяжелые шкафы, кровати, столы и комоды по дому со скоростью, которая казалась невозможной для человека. Стивен возвращался домой после недолгого вроде бы отсутствия и обнаруживал, что буквально все стоит на других местах. По его словам, детские впечатления от болезни матери привели к тому, что он не отрицает однозначно возможности существования сверхъестественного. Вспоминая прошлое, он говорит: «Определенно было ощущение присутствия потусторонней энергии».

Его мать разговаривала с невидимыми людьми. Маленькому ребенку от таких вещей становится невероятно тревожно.

– В детстве меня это очень сильно пугало. Конечно же, я думал, что в комнате есть кто-то еще. Иногда отцу приходилось объяснять мне, что никого больше нет. Но я не мог понять.

Даже если со стороны мать казалась «нормальной», Стивен улавливал малейшие признаки того, что она снова начала ускользать от него.

– Поймите, если вы живете с человеком, которого любите, и это ваша мама, вы замечаете изменение тона голоса или бессмысленные фразы. Хотя это не было заметно другим людям, я это видел.

Тот факт, что его мать обычно была такой любящей и нежной, лишь усиливал боль, когда эта любящая и нежная мать исчезала. Дело было не только в том, что она вела себя странно или слышала голоса. Она смотрела на Стивена так, словно видит его впервые в жизни.

– Когда она болела, наша родственная связь просто растворялась в воздухе. Так что, если уж на то пошло, я бы предпочел, чтобы она была менее доброй, когда приходила в себя. Потому что тогда мне было бы легче переносить периоды обострения ее болезни.

Дженни, как и Стивен, писала стихи. Ее поэтические строки легки и воздушны, наполнены описаниями деревьев, лесов, животных и природы. Они часто меланхоличны, иногда полны надежды, хотя всегда звучат с затаенной мягкой, нежной мольбой, которая может граничить с ощущением жути. В стихах Дженни постоянно упоминает о своей шизофрении, равно как и об ощущении изоляции и неспособности общаться с окружающими. Одно из таких коротких стихотворений называется «Выпавшая?».

 
Откуда?
В стране снов,
Столь не похожей на ваш мир,
Ваш мир существует так же, как и мой,
Ваша реальность сильна и жестка,
Моя реальность слаба,
Я не могу жить в настоящем,
Потому что реальность пугает меня.
Пожалуйста, не осуждайте меня
За то, что я есть…
 

~~~

 
Глаза наблюдают, ждут
в уголках моего сознания.
Пронзающие, поражающие…
затем неуклонно отступающие,
когда ничего не найдут.
 

Стивен помнит, как его мать насильно поместили в больницу.

– Больше всего мне запомнилась одна особенность ее болезни – цикличность. В течение нескольких месяцев мама могла быть здорова, а потом без всякой видимой причины у нее случалось помутнение, и ее приходилось госпитализировать, – признается он. – Несколько раз приходила полиция и забирала ее.

Стивен помнит врачей и психиатров, которые лечили мать, но, по его мнению, они были такими же плохими, как и полиция. Первые увозили его маму. Вторые не позволяли ей видеться с сыном. Стивен начал воспринимать представителей власти в негативном свете. Много лет спустя, в разгар совершаемых преступлений, Стивен отчасти наслаждался тем фактом, что он выставлял полицию в глупом свете (во всяком случае, ему так казалось). Это была показательная месть за те времена, когда полицейские забирали его мать.

Стивен говорит, что его отец, Питер, был упрямым человеком, любителем поспорить и покричать. Когда мы обсуждали его отца первые несколько раз, у меня сложилось впечатление, что это упрямство проявлялось в некой смелости и задиристости просто потому, что, похоже, отец оставался единственным связующим звеном в их маленькой семье. Он имел дело со всеми – от недовольных соседей до врачей-психиатров. Он всегда старался обеспечить Стивену хоть какое-то подобие нормальной жизни, проводил с сыном выходные, пока Дженни лежала в больнице, или вместе с ним посещал местную обсерваторию в Сидмуте, заметив, что Стивен все больше увлекается космосом. В конечном счете, этот человек решил в возрасте пятидесяти лет жениться, создать семью с женщиной-шизофреником. Для подобных поступков просто необходима некоторая доля упрямства.

Изначально Стивен признавался, что его отец также казался и щедрым человеком, он всегда поддерживал неудачников, настаивал на том, чтобы подбирать тех, кто голосовали на проселочных дорогах Девона, и впускал религиозных проповедников в дом для беседы, «даже когда мы с мамой просили его этого не делать». Опять же, слушая описание таких привычек человека, который иногда был вынужден садиться в машину со своим маленьким сыном и отправляться на поиски пропавшей жены, трудно не признать, что в целом он был хорошим человеком. Возможно, сложным. Но хорошим.

Но чем больше Стивен – и другие – рассказывают о Питере Джекли, тем сильнее меняется его образ. Его упрямство на глазах трансформируется в более пагубные черты характера. С одной стороны, он умел жестко контролировать, манипулировать людьми и держался высокомерно. С другой стороны, он мог быть слабым, льстивым, жаждал снискать расположение других. Стивен говорит, что его родители часто виделись с одной местной супружеской парой, глубоко убежденными христианами Кеном и Джуди, но других друзей, похоже, у них не было. Казалось, нечто в характере Питера отталкивало людей.

– Он был мерзким, – решительно заявляет Анджела Томпсон. – Он приходил в школу на родительские собрания. Мне не нравилось оставаться с ним наедине. Он был ужасен. Ужасный человек, – подчеркивает она. – Производил жуткое впечатление. Мог потрогать меня за колено. Он был ужасен.

– В нем чувствовалось что-то по-настоящему странное, – вспоминает Бен Уивер. – Даже в детстве мне было неловко находиться рядом с ним. Я помню, как моя мачеха спросила: «Он прикасался к тебе?» Потому что от него исходили какие-то странные флюиды. Но он никогда меня не трогал. Он всегда был очень, очень добр ко мне.

С другой стороны, Стивену всегда казалось, что отец очень хорошо ладит с людьми, умеет вести себя уверенно и спокойно (самому Стивену это было чуждо и казалось невозможным). Но он также постоянно твердит о том, каким «контролирующим» и «властным» бывал порой его отец. Понять, сколько в его словах истины, очень трудно по нескольким причинам. Во-первых, когда его спрашивают о примерах проявления властной натуры отца, Стивен склонен делать из мухи слона. Он жалуется, что, выполняя своими руками работы в их маленькому доме – например, сооружая ту странную самодельную кухонную пристройку, – отец позволял Стивену помогать лишь под очень пристальным наблюдением.

– Все надо было делать «правильно» и только так, как он скажет, – с досадой вспоминает Стивен.

Но это, как я не раз пытался объяснить Стивену, на самом деле не так уж странно. Если родитель позволяет ребенку помочь в домашнем строительном проекте или дает ему в руки какие-то электроинструменты, то, конечно, внимательно следит за процессом. Это не чрезмерный контроль – это ответственность.

Более того, Бен Уивер утверждает, что, когда Стивен вступил в подростковый возраст, стало ясно, что он в доме «главный». Он жил по своему расписанию. Казалось, ему позволялось приходить и уходить когда заблагорассудится.

– Думаю, он довольно быстро осознал, что может делать все, что захочет, и в разумных пределах ему это будет позволено.

Порой Стивен строил планы на совместные выходные с Беном, и Бену приходилось объяснять, что его родители не разрешают ему провести всю субботу в походе, потому что у них другие планы.

– И его очень удивляло, что мои родители ограничивают меня в этом.

Так почему же Стивен так настаивает на том, что отец жестко контролировал его? Частично ответ может заключаться в феномене, который наблюдался в ряде исследований с участием детей родителей-шизофреников. В частности, нередко мальчики или молодые мужчины, выросшие с матерью-шизофреничкой, рассказывали о трудных отношениях с отцом, считая того слишком авторитарным. Нетрудно представить, чем это вызвано: именно отцу зачастую приходилось инициировать госпитализацию матери. Именно отцу приходилось брать на себя основную часть ежедневных родительских обязанностей, в то время как мать либо физически отсутствовала, потому что ее поместили в психиатрическую больницу, либо витала где-то в облаках, потому что находилась дома, но была так сильно накачана лекарствами, что ее как будто там и не было. В любом случае, такая мать не стала бы запрещать ребенку самостоятельно заниматься строительством в доме. В результате либо сын воспринимал отца как контролирующего по отношению к матери, либо, испытав стресс от непредсказуемой жизни с женой-шизофреничкой и столкнувшись с необходимостью заботиться о семье, такой отец на самом деле начинал более жестко все контролировать. Идеального решения здесь не существует.

Но, опять же, описывая жизнь семьи Стивена, Бен Уивер делает одно странное наблюдение.

– Это прозвучит ужасно, – начинает он, – но мне всегда казалось, будто отцу Стивена нравилось, что Дженни больна.

Под этим он подразумевает, что, несмотря на все неудобства, которые причиняла ее шизофрения, мать Стивена в конечном счете было легко контролировать. Бен помнит, как родители Стивена ссорились, – или, по крайней мере, он помнит ощущение, как стал свидетелем их неразрешенного спора, – и что-то подсказывало ему, что эти конфронтации были намеренно спровоцированы Питером, чтобы подтолкнуть жену к какой-то переломной точке.

– Иногда я задавался вопросом, не специально ли отец Стивена доводил его мать до срыва. Они ссорились из-за чего-то, а затем ее отправляли на лечение, и она возвращалась не в себе от тех лекарств, которые ей давали. Зато становилась податливой.

– Я склонен с этим согласиться, – отвечает Стивен. – И я много раз замечал связь между ссорами родителей и периодами маминой болезни. Да, у нее действительно было психическое заболевание. Но насколько его усугубляло или вызывало поведение отца? Думаю, оно сыграло большую роль в ее госпитализации и, возможно, усугубило шизофрению.

Деньги были еще одним постоянным поводом для конфликтов в доме на Мэнстоун-авеню. Из-за своей болезни мать Стивена получала государственные пособия. Его отец иногда работал, но в периоды депрессии работать не мог. В действительности родители матери назначили ей небольшое денежное содержание, которое сохранилось и после их смерти, но привычка Дженни просто так покупать вещи и раздавать их незнакомым людям вынудила мужа прятать от нее кредитные карты. Как и многое в поведении Питера, это можно рассматривать с двух совершенно разных точек зрения. Он защищал ее? Или контролировал? Или ему просто было удобно, что первое очень похоже на второе?

В конце 1960-х годов Питер состоял в первом браке, развод после которого в итоге привел его к нервному срыву. Хотя Питер родился в Лондоне, так вышло, что жил и работал он на севере Англии, женился на уроженке Йоркшира, управляющей пабами в городах Ланкашира, – Престоне и Блэкпуле. В 1969 году у супругов родилась дочь Лиза. Бен Уивер вспоминает, что в гостиной у Джекли всегда стояла маленькая фотография Лизы, хотя Бен также припоминает, что, спросив, кто эта девочка, ни от кого не получил ответа.