Текст книги "Время – деньги. Автобиография"

Не могу не рассказать один случай из его жизни, ярко рисующий характер этого прекрасного человека. Когда-то он вел дела в Бристоле, но обанкротился, был объявлен несостоятельным должником и, подписав компромиссное соглашение с кредиторами, уехал в Америку. Там он с великим усердием занялся торговлей и за несколько лет нажил большое состояние. Возвратясь в Англию на одном корабле со мной, он пригласил своих давнишних кредиторов на обед, поблагодарил за то, как милостиво они с ним обошлись, и каждый из них, хоть и не ожидал ничего, кроме угощения, при первой же перемене блюд нашел у себя под тарелкой чек на весь остаток долга, с процентами.

Теперь он сообщил мне, что скоро возвращается в Филадельфию и везет туда изрядное количество товаров, чтобы открыть новую лавку. Он предложил мне ехать с ним в качестве его секретаря и помощника, я буду вести его книги, чему он берется меня научить, переписывать его письма и служить в новой лавке. А как только я освоюсь в торговых делах, он повысит меня в должности, пошлет в Вест-Индию с грузом муки, хлеба и проч. и схлопочет для меня прибыльные поручения также от других купцов. И если дело у меня пойдет, даст мне денег на собственное обзаведение.

Его предложение пришлось мне по душе: я устал от Лондона, с удовольствием вспоминал счастливые месяцы, проведенные в Филадельфии, и очень хотел снова туда попасть, поэтому не задумываясь согласился на его условия: пятьдесят фунтов в год пенсильванскими деньгами; это было меньше, чем я зарабатывал как наборщик, но открывало более выгодные возможности.

И вот я распростился с книгопечатанием, как думал – навсегда, и стал приобщаться к новому делу: ежедневно бывал с мистером Дэнхемом у разных торговцев, где он закупал нужные ему товары, надзирал за их упаковкой, выполнял поручения, поторапливал грузчиков и т. п., а когда все было погружено, был на несколько дней отпущен отдохнуть. В один из этих дней меня, к великому моему удивлению, вызвал к себе человек, которого я знал только понаслышке, а именно сэр Уильям Уиндем. Каким-то образом до него дошло, что я проплыл от Челси до Уайтфрайерса и что за несколько часов научил плавать Уайгета и еще одного молодого человека. У него было два сына, собиравшихся в дальнее путешествие, он желал, чтобы они предварительно научились плавать, и предложил щедро вознаградить меня, если я возьмусь их обучить. Но они еще не прибыли в Лондон, я же не знал в точности, сколько еще там пробуду, поэтому был вынужден отказаться; однако подумал, что если б я остался в Англии и открыл школу плавания, то мог бы нажить на этом немало денег, и эта мысль так меня поразила, что, обратись он ко мне со своей просьбой раньше, я бы, вероятно, не так скоро возвратился в Америку. Спустя много лет уже более важные дела привели нас с тобой к одному из сыновей сэра Уильяма Уиндема, тогда уже графа Эгремонта, о чем я расскажу в своем месте.

Так я провел в Лондоне около восемнадцати месяцев, почти все это время усердно трудился в типографиях и тратил на себя очень мало, главным образом на театр и на книги. Мой друг Ральф не дал мне разбогатеть: он задолжал мне около двадцати семи фунтов, которые мне уже не суждено было получить, – сумму изрядную по сравнению с моими скромными заработками! И все-таки я его любил, потому что он был наделен многими привлекательными чертами. Да, богаче я безусловно не стал, но познакомился с несколькими людьми, с которыми общение было для меня очень ценно, а также много чего прочел.

Глава IV

Мы отплыли из Грейвзенда 23 июля 1726 года. За подробным описанием этого плавания отсылаю тебя к дневнику, который я вел в пути, там все рассказано до мелочей. Пожалуй, самая важная часть этого дневника – включенный в него план упорядочения моей дальнейшей жизни и поведения, составленный мною в столь юном возрасте, а придерживался я его довольно близко до самой старости.

Дневник, в коем записано все, что произошло во время моего плавания из Лондона в Филадельфию на корабле «Беркшир», капитан Генри Кларк

Пятница июля 22-го, 1726. Вчера в середине дня мы вышли из Лондона и около 11 часов вечера стали на якорь в Грейвзенде. Ночевал я на берегу и утром прогулялся до Мельничного холма, откуда открывался приятный вид миль на двадцать в окружности, и на два-три плеса реки, по которой вверх и вниз сновали корабли и лодки, и на форт Тилбери на том берегу, господствующий над рекой и подходом к Лондону. Этот Грейвзенд – прековарное место: главный источник существования здешних обывателей состоит, как видно, в том, чтобы обсчитывать приезжих. Если покупаешь у них что-нибудь и платишь половину того, что они запросят, и то переплачиваешь вдвое. Благодарение богу, завтра мы отсюда отбываем.

Суббота июля 23-го. Нынче утром снялись с якоря и почти без ветра пошли вниз с отливом. После полудня свежий ветер подогнал нас к Маргету, где мы и бросили якорь на ночь. Большинство пассажиров страдает от морской болезни. Видел несколько бурых дельфинов и проч.

Воскресенье июля 24-го. Нынче утром снялись с якоря, в Диле ссадили лоцмана на берег и пошли дальше. Сейчас, когда я пишу эти строки, сидя на шканцах, передо мной открывается несравненная картина. Ясный, безоблачный день, нас подгоняет легкий ветерок, и я насчитал еще пятнадцать кораблей, следующих тем же курсом, что и мы. Слева виднеется берег Франции, справа город Дувр и его замок, зеленые холмы и меловые утесы Англии, с которой мы скоро распростимся. Прощай, Альбион!

Понедельник июля 25-го. Все утро безветрие. После полудня поднялся восточный ветер и с силой дул всю ночь. Видели в отдалении остров Уайт.

Вторник июля 26-го. Весь день встречный ветер. Вечером опять видели остров Уайт.

Среда июля 27-го. Нынче утром, чтобы укрыться от сильного западного ветра, повернули к берегу. В полдень взяли на борт лоцмана с рыболовной шхуны, и он привел наш корабль в Спитхед, а это уже почти Портсмут. Капитан, мистер Дэнхем и я сошли на берег, и, пока мы там находились, я сделал кое-какие наблюдения.

Портсмутская гавань очень хороша. Вход в нее так узок, что от одного форта до другого можно добросить камень; а между тем глубина там около десяти сажен и поместиться там может до пятисот, если не до тысячи кораблей. Город сильно укреплен: окружен широким рвом и высокой стеной с двумя воротами, к которым ведут подъемные мосты, не говоря уже о фортах, батареях тяжелых пушек и прочих застенных укреплениях, коих названия мне неизвестны, и видел я их так недолго, что описать не сумею. В военное время в городе размещается десять тысяч человек гарнизона, теперь же в нем расквартирована всего сотня инвалидов. Хотя в настоящее время много английских кораблей находится в плавании[3]3
  Один отбыл в Балтийское море, один в Средиземное, еще один в Вест-Индию.


[Закрыть], я все же насчитал их в гавани больше тридцати второго, третьего и четвертого класса. Они стояли без оснастки, но так, что оснастить их при необходимости было бы легко: ибо мачты и снасти хранились на складах поблизости, перемеченные и перенумерованные. В Королевских доках и верфях занято великое множество матросов, которые и в мирное время непрерывно строят и ремонтируют военные корабли для королевской службы.

Госпорт расположен напротив Портсмута, по величине этот город не уступает ему, а может быть, и превосходит его, но если не считать форта при входе в гавань и небольшого укрепления в начале главной улицы, защищен только земляною стеной и сухим рвом футов десяти в глубину и в ширину. В Портсмуте в мирное время почти нет торговли, там заняты главным образом постройкой военного флота. Корабли обычно бросают якорь в Спитхеде, это прекрасный рейд. Портсмутские жители рассказывают удивительные истории про жестокость некоего Гибсона, который во времена королевы Анны был там губернатором, и вам покажут отвратительный каземат у городских ворот, который они называют «Яма Джонни Гибсона», куда он сажал солдат за ничтожные провинности и держал так долго, что они только что не умирали с голоду. Хорошо известно, что без строгой дисциплины управлять разнузданной солдатней невозможно. Я готов признать, что, если командир чувствует себя неспособным завоевать любовь своих подчиненных он должен тем или иным способом внушить им страх, ибо то или другое (или то и другое) совершенно необходимо; однако Александр и Цезарь, сии прославленные полководцы, добивались более верной службы и совершали более выдающиеся подвиги благодаря любви своих солдат, нежели то было бы возможно, если бы эти солдаты, вместо того чтобы любить их и уважать, ненавидели их и боялись.

Четверг июля 28-го. Нынче утром мы вернулись на борт, проведши всю ночь на берегу. Мы снялись с якоря, а часов в одиннадцать снова бросили якорь, теперь уже в Каузе, на острове Уайт. Шестеро пассажиров сошли на берег и развлекались почти до полуночи, после чего наняли лодку и вернулись на борт, рассчитывая отплыть рано утром.

Пятница июля 29-го. Но так как ветер по-прежнему был противный, мы нынче утром опять высадились на берег и пешком отправились в Ньюпорт, столицу острова милях в четырех от Кауза. Оттуда мы прошли еще с милю до Карисбрука осмотреть замок, в котором был заточен король Карл Первый, а в Кауз вернулись лишь во второй половине дня и взошли на борт ждать отплытия.

Кауз – совсем небольшой городок у самого моря, прямо супротив Портсмута, только на острове. Его делит на две части небольшая речка, что протекает в четверти мили от Ньюпорта, так что различают Ист-Кауз и Вест-Кауз. Там имеется овальный форт, на котором установлено восемь или десять пушек для защиты рейда. Имеется также почта, таможня и часовня и отличная гавань, где корабли отстаиваются и при восточном, и при западном ветре.

Много часов я нынче с приятностью провел за шахматами; я очень люблю эту игру, но она требует спокойной обстановки и свежей головы; кто хочет играть хорошо, тот не должен думать о выигрыше, ибо это отвлекает от самой игры и рискуешь наделать много неверных ходов. Осмелюсь изложить здесь безошибочное правило: если двое одинаково хороших игроков играют на большие деньги, тот из них, кто больше любит деньги, проиграет: его подведет тревога за исход игры. Мужество в этой игре почти так же необходимо для успеха, как в настоящем бою. Если игрок вообразит, что его противник намного его искуснее, он так сосредоточится на защите, что непременно упустит выгодные возможности.

На Ньюпорт хорошо смотреть с окружающих его холмов, потому что самый город лежит в ложбине. Дома красиво перемежаются деревьями. Посередине города высокая старинная колокольня, очень его украшающая. Названия церкви я не узнал, но рядом с нею есть превосходные торговые ряды, вымощенные квадратными плитами, с аркадой в одиннадцать пролетов. Есть там несколько красивых улиц, много изрядно построенных домов и лавок, полных товаров. Однако больше всего Ньюпорт, кажется, славится устрицами, которые посылают отсюда в Лондон и другие места, где они высоко ценятся как лучшие во всей Англии. Торговцы устрицами свозят их сюда из разных мест и складывают в реке на откорм (здешняя вода, говорят, особенно для этого пригодна), а по прошествии нужного срока опять выбирают из воды и готовят на продажу.

Когда мы дошли до Карисбрука, который, как я уже сказал, представляет собою небольшую деревню в миле от Ньюпорта, то прежде всего увидели древнюю церковь, бывшую храмом еще во времена римлян, первую церковь, построенную на этом острове. Это отменной красоты сооружение в староготическом стиле с очень высокой башней и выглядит очень благородно даже в развалинах. Возле церкви несколько древних памятников, но камень, из которого они сделаны, такой непрочный и мягкий, что ни одной надписи прочесть невозможно. Из того же камня сделаны почти все надгробия, какие я видел на острове.

От церкви, перейдя речку Карие, по которой названа деревня, и взяв в проводники маленького мальчика, мы поднялись по очень крутым и узким дорогам к воротам замка. Через ров (ныне почти доверху заваленный обломками осыпающихся стен и землей, намытой с горы дождями) мы перешли по двум кирпичным аркам, очевидно сменившим бывший здесь когда-то подъемный мост. Старуха, которая живет в замке, увидев во дворе посторонних, предложила показать нам внутренние покои. Она рассказала, что в этом замке долгие годы жили губернаторы острова; и комнаты и зала, очень большие и красивые, с высокими сводчатыми потолками, всегда содержались в парадном виде, потому что каждый новый губернатор покупал обстановку своего предшественника; но последний губернатор Кадоган, сменивший генерала Уэбба, не пожелал ее купить, и тогда Уэбб вывез с собой все вплоть до занавесей и оставил только голые стены В некоторых помещениях полы из алебастра, но секрет его изготовления, по словам старухи, теперь утерян.

Замок стоит на очень крутой и высокой горе, его окружают остатки глубокого рва, стены толстые, сложены, как видно, на совесть; в свое время это безусловно была неприступная твердыня, во всяком случае до того, как были изобретены большие пушки. В старых стенах образовалось несколько проломов, и никто их не ремонтирует (подозреваю, что их нарочно оставляют без внимания), и развалины почти сплошь заросли плющом. Замок делится на нижний и верхний, верхний весь заключен в нижнем, имеет круглую форму и стоит на утесе, на который поднимаешься по каменным ступеням числом около ста; этот верхний замок служил убежищем на случай, если нижним овладеют враги, и сохранился лучше всего, весь, если не считать вышеупомянутых ступеней, а они так обветшали, что мне, поднявшись, страшновато было спускаться обратно, до того они узки, и никаких перил.

С зубчатых стен этого верхнего замка, который называется «цитадель», открывается вид почти на весь остров: с одной стороны море, в отдалении дорога на Кауз, а Ньюпорт словно прямо внизу, под ногами. Посреди цитадели есть колодец, такой глубокий, что его называли бездонным; но теперь он частично засыпан камнями и мусором и кое-как накрыт досками; однако когда мы бросили в него камень, прошло четверть минуты, пока мы услышали, как он стукнулся о стенку далеко внизу. Тот колодец, которым пользуются теперь, находится в нижнем замке, глубина его тридцать сажен. Воду из него поднимают с помощью большого колеса и бадьи вместимостью в бочку. Если наклониться над ним и произнести слово, оно прозвучит как крик, а звуки дудки, на которой мы поиграли совсем тихо, отдались в нем громким эхом. На стенах стоят всего семь пушек, и те неисправные, и старик, что служит пушкарем и сторожем замка и торгует элем в домике у ворот, имеет в своем распоряжении всего шесть мушкетов, они висят на стене в его домике, у одного недостает замка. Он рассказал нам, что замок, построенный 1203 года тому назад, был заложен неким Витгертом, саксом, который завоевал этот остров, и много веков был известен как Витгертсбург.

От той части замка, где проживал во время своего заточения король Карл, остались одни развалины. В окружности остров имеет около шестидесяти миль, там сеют хлеб, производят другие предметы питания и разводят овец с шерстью, не уступающей котсволдской породе. А здешним ополченцам, которые считаются не хуже солдат и чья дисциплина самая высокая в Англии, когда-то, во времена короля Вильгельма, было вверено поддержание порядка на всем острове. По смерти тамошнего правителя стало известно, что губернатор был великий злодей и великий пройдоха: не было такого преступления, на какое он не пошел бы, чтобы достичь своей цели, однако он столь искусно их скрывал, что при его жизни чуть ли не все считали его святым. Меня удивило, что невежественный старик, сторож замка, помнящий его правление, так правильно расценил его. А впрочем, думаю, будь человек даже хитер как дьявол и даже если он жил и умер злодеем, но скрывал это так искусно, что его и после смерти считали честным человеком, все же кто-нибудь так или иначе, а прознает о нем всю правду. Правда и честность излучают особенный свет, которого не подделаешь; они подобны огню и пламени, которых не изобразить с помощью красок.

При королеве Елизавете замок был подновлен и приукрашен, к тому же по всей наружной стороне стены добавлен бруствер, что явствует из сохранившихся кое-где надписей: «1588. Е. R.»[4]4
  Е. R. (Elisabeth Regina) – королева Елизавета (лат.).


[Закрыть]

Суббота июля 30-го. Нынче утром, часов в восемь, снялись с якоря и шли против ветра до Ярмута, еще одного городка на острове, а там опять бросили якорь, потому что ветер не утихал и по-прежнему дул с запада. Ярмут еще меньше, чем Кауз, но построен лучше, почему и кажется издали красивее, и улицы там чистые и прибранные. В церкви есть один памятник, которым обыватели очень гордятся, мы пошли его посмотреть. Он воздвигнут в память сэра Роберта Холмса, одного из губернаторов острова. Это статуя самого сэра Роберта в воинских доспехах, побольше чем в натуральную величину, он стоит на собственной могиле с палицей в руке, между двух столбов из порфира. Вся мраморная часть надгробия очень хороша. Рассказывают, будто французский король предназначал этот мрамор для своего дворца в Версале, но по пути корабль разбило бурей, и мрамор был выброшен на этот остров; и сэр Роберт сам еще при жизни нашел для него новое употребление, и памятник был сооружен еще задолго до его кончины, хоть и не поставлен на теперешнем своем месте. Надпись, восхваляющая его, была будто бы тоже написана им самим. Можно подумать, что либо он вообще не имел никаких недостатков, либо держался неважного мнения о людях и не надеялся, что они сумеют поставить ему памятник, достойный воздать должное его добрым делам и поведать о них потомству.

Осмотрев церковь, город и форт, на котором установлено семь больших пушек, трое из нас решили пройти дальше в глубь острова и милях в двух от Ярмута свернули вверх вдоль реки, к церкви Пресной воды, что поближе к городу, но на противоположном берегу реки. Пока мы там находились, стало темнеть, и мои спутники заторопились обратно, опасаясь, как бы те, кого мы оставили за вином в харчевне, где мы обедали, не возвратились на корабль без нас. Нам сказали, что лучше всего нам спуститься прямо к устью реки, там, мол, есть перевоз, и нас доставят в город. Но когда мы подошли к дому перевозчика, этот бездельник уже завалился спать и отказался ради нас вставать с постели, так что мы пошли на берег с намерением взять его лодку и переправиться без его помощи. Добраться до лодки оказалось нелегко, она была причалена к шесту, вбитому в дно, и с приливом оказалась далеко от берега. Я снял с себя все, кроме рубахи, и двинулся к ней по воде, но соскользнул с каменной тропки и провалился по пояс в тину. Наконец я добрался до шеста, но, к великому моему огорчению, обнаружил, что цепь от лодки закинута за скобу и заперта на замок. Я попробовал вытащить скобу закрепкой от уключины, не вышло; попробовал вытащить шест – напрасный труд. И, провозившись целый час в мокроте и грязи, был вынужден вернуться без лодки.

Денег у нас с собой не было, и мы уже готовились провести ночь в каком-нибудь стоге сена, хотя ветер не ослабевал и был очень холодный. Тут один из нас вспомнил, что в кармане у него лежит подкова, подобранная где-то по дороге, и предложил мне попробовать выдрать скобу с ее помощью. Я попробовал, на этот раз с успехом, и подвел лодку к земле. Все мы с радостью в нее забрались и, едва я оделся, отчалили. Но худшее было еще впереди: прилив скрыл из виду берега реки, и, хотя светила луна, мы не уследили, как идет течение, а гребли без оглядки все прямо, и примерно на полдороге сели на мель. А уперевшись в дно веслами, чтобы столкнуть лодку мели, сломали весло и завязли еще крепче, не имея под днищем и четырех дюймов воды. Теперь мы уж совсем сбились с толку, ума не могли приложить, как быть дальше, не могли даже разобрать, прилив сейчас или отлив. В конце концов разглядели, что отлив, и сколько ни пробовали веслом, большей глубины не нащупали.

Нелегко было бы пролежать в открытой лодке всю ночь на пронизывающем ветру; но хуже того было представить себе, как нелепо мы будем выглядеть утром, когда хозяин лодки увидит нас в таком положении, да и у всего города мы окажемся на виду. Промучившись с лодкой более получаса, мы отказались от дальнейшей борьбы и сидели, вытянув перед собой руки, потеряв всякую надежду на спасение: ведь даже с отливом нам пришлось бы остаться в лодке, не добираться же до берега по шею в тине! Наконец мы все-таки придумали, как помочь делу: двое из нас разделись, вылезли из лодки, и, так как лодка от этого стала легче, мы толкали ее, стоя на коленях, ярдов пятьдесят до более глубокого места, после чего, орудуя одним веслом, благополучно причалили у подножия форта, оделись, привязали лодку и радостные поспешили в харчевню «Голова королевы», где оставили своих спутников и где они все еще ждали нас, несмотря на поздний час. Шлюпка наша ушла на корабль, и ночевать нам пришлось на берегу. Так окончилась наша прогулка.

Воскресенье июля 31-го. Нынче утром ветер упал, и наш лоцман решил воспользоваться приливом и немного продвинуться дальше. С корабля прислали шлюпку, чтобы поскорее забрать нас на борт. Не успели мы вернуться и поднять шлюпку, как опять сильно задуло с запада, так что нам, вместо того чтобы продвигаться вперед, пришлось снова возвратиться в Кауз, где рейд спокойнее, и там мы снова бросили якорь, так что пудингом, заготовленным в Ярмуте, мы обедали уже в Каузе.

Понедельник августа 1-го. Нынче утром все суда в гавани расцветились флагами в честь праздника, что являло собой весьма красивое зрелище. Ветер по-прежнему с силой дул с запада, и мы всей гурьбой решили сойти на берег, куда наши завзятые гуляки уже отбыли. Мы забрали с собой кое-каких товаров на продажу и пошли в Ньюпорт, а там сбыли их по цене намного ниже той, которую платили за них в Лондоне; после чего, побывав в Ньюпорте, воротились в Кауз и решили заночевать на берегу.

Вторник августа 2-го. Весь день провели на берегу развлекаясь по силе возможности, и поскольку ветер не переменился, остались там ночевать.

Среда августа 3-го. Нынче утром нас срочно призвали на судно и, едва дав время пообедать, опять повезли в Ярмут, хотя ветер все дул с запада; но на полпути встретили каботажное судно, которое везло предназначенный для нас груз, снова повернули в Кауз и часа в четыре дня в третий раз бросили там якорь.

Четверг августа 4-го. Пробыли на борту до пяти часов, потом переправились на берег и там ночевали.

Пятница августа 5-го. Утром были разбужены и поспешили на борт, так как ветер повернул на северо-западный. Около полудня в третий раз вышли из Кауза и, миновав Ярмут, вышли в Ла-Манш в том месте, где вход в него охраняет замок Херст, построенный на узкой отмели, протянувшейся от берега Англии в миле от острова Уайт. Перед вечером ветер стал поворачивать к западу, и мы уже боялись, что придется снова возвращаться в порт: но вскоре он стих, после чего полчаса дул слабо и сменился полным безветрием.

Суббота августа 6-го. С утра несколько часов шли при попутном ветре, потом до вечера продолжался штиль. После полудня я спрыгнул за борт и поплавал вокруг корабля, чтобы вымыться. Видел несколько дельфинов. Часов в восемь стали на якорь, имея под килем сорок сажен, и носом к приливу, где-то близ Портленда, а около одиннадцати снова пошли, при легком ветре.

Воскресенье августа 7-го. Весь день легкий ветер. Говорили с кораблем «Рубин», он шел в Лондон из Невиса, что возле Плимута. Позже говорили с капитаном Холмансом, его корабль идет в Бостон, из Темзы вышел одновременно с нами и все то время, что мы провели у Кауза, болтался в Ла-Манше.

Понедельник августа 8-го. Весь день ясно и безветрие. После полудня видели мыс Лизард.

Вторник августа 9-го. Нынче утром простились с землей. В первой половине дня безветрие, позже ветер, сперва легкий, потом усилился. Видели косатку.

Среда августа 10-го. Ветер с.-з., курс ю.-з., около 8 узлов. Наблюдения показали: широта 48°50׳. Ничего примечательного не произошло.

Четверг августа 11-го. Ничего примечательного. Весь день сильный ветер.

Пятница августа 12-го, суббота 13-го, воскресенье 14-го. То шквалистый ветер, то затишье.

Понедельник 15-го, вторник 16-го, среда 17-го. Встречного ветра не было; то затишье, то дует попутный.

Четверг августа 18-го. Несколько часов за кораблем следовали четыре дельфина; мы пробовали достать их острогой, но не удалось.

Пятница августа 19-го. Нынче шли при хорошем попутном ветре. Утром завидели парус слева по борту, милях в двух от нас. В полдень они подняли английский флаг, мы ответили нашим кормовым, а позже с ними говорили. Корабль нью-йоркский, капитан Уолтер Киппен, следовал из Лa-Рошели во Франции в Бостон с грузом соли. Наш капитан и мистер Д. перешли к ним на борт и пробыли там до вечера, благо погода была тихая. Вчера поступили жалобы, что один из пассажиров, мистер Дж., с мошеннической целью играл краплеными картами; немедленно был созван суд, и его судили по всем правилам. Один голландец, который не говорит по-английски, показал (через переводчика), что пока мы сходили на берег в Каузе, подсудимый переметил все фигуры в колоде.

Я уже замечал, что мы обычно воображаем, будто человек, не умеющий говорить по-нашему, обязательно должен быть непонятлив, и сами, обращаясь к иностранцу, чуть не кричим, точно он глухой или только что оглох, а заодно и онемел. Вот так же было и с мистером Дж., он вообразил, что голландец не понял, чем он был занят, потому что не понимал по-английски, и смело маклевал с картами прямо у него на глазах.

Показания голландца были ясные и бесспорные; подсудимый не мог отрицать фактов, но сказал в свое оправдание, что карты были не те, которыми он обычно играл, а из неполной колоды, которую он потом отдал юнге. Прокурор заметил, что вряд ли он бы стал так трудиться, не имея злого умысла, только ради того, чтобы отдать колоду юнге, который в картах вообще ничего не смыслит. Тут другой свидетель, будучи вызван, показал, что однажды видел, как подсудимый, когда думал, что никто его не видит, залез на грот и делал на картах пометки, к одним прижимал грязный большой палец, к другим кончик пальца и т. д. А поскольку на судне имелось всего две колоды и подсудимый только что признал, что одну он переметил, суду все стало ясно. Присяжные признали его виновным, и ему был вынесен приговор: поднять его на грот-марс, то есть на место его преступления, и привязать там, на виду у всей команды на три часа, а также оштрафовать на две бутылки коньяка. Когда же подсудимый отказался подвергнуться наказанию, один из матросов поднялся на марс и спустил нам конец, которым мы, несмотря на его сопротивление, обвязали его вокруг пояса и силой вздернули. Четверть часа мы дали ему повисеть в воздухе, ругаясь на чем свет стоит, а когда он весь посинел и завопил «Убивают!», потому что конец был затянут слишком туго, мы смилостивились и опустили его на палубу, однако постановили бойкотировать его, пока он не уплатит штраф, то есть заявили, что до тех пор не будем с ним играть, есть, пить и разговаривать.

Суббота августа 20-го. Весь вчерашний вечер и нынче с утра шли с зарифленными парусами, чтобы не расставаться с тем кораблем. Около полудня капитан Киппен и один из пассажиров перешли к нам, обедали с нами и пробыли у нас до вечера. А проводив их, мы отдали рифы и ушли вперед.

Воскресенье августа 21-го. Нынче утром, подгоняемые свежим восточным ветром, потеряли нью-йоркца из виду. Перед вечером к нам на палубу опустилась несчастная птичка, она устала чуть не до смерти и дала взять себя в руки. По нашим расчетам, мы находились милях в 200 от земли, так что бедной страннице было самое время передохнуть. Ее, как видно, отнесло от берега ветром во время тумана, и обратной дороги домой она не могла найти. Приняли мы ее радушно, предлагаем ей и еду и питье, но она не пьет и не ест и, боюсь, проживет недолго. Одна такая же бедняга попала к нам несколько дней тому назад, ту, я подозреваю, сгубила судовая кошка.

Понедельник августа 22-го. Нынче утром видел летающих рыб, совсем маленьких. Ветер весь день попутный.

Вторник августа 23-го, среда 24-го. Ветер попутный, ничего примечательного.

Четверг августа 25-го. Наш отлученный пассажир счел за благо подчиниться решению суда и заявил, что готов заплатить штраф, поэтому нынче утром мы снова приняли его в наше содружество. Человек – существо общественное, и, на мой взгляд, быть отлученным от общества – самое страшное для него наказание. Я читал много прекрасных рассуждений о прелестях одиночества, знаю, как иной умник похваляется, что, оставшись один, вовсе не чувствует себя одиноким. Я согласен, что для деятельного ума одиночество может послужить желанной передышкой; но будь эти мыслящие люди обречены на одиночество постоянное, они, думается мне, очень быстро почувствовали бы, что жизнь их невыносима. Я слышал об одном человеке, который провел семь лет в одиночной камере в Бастилии, в Париже. Это был человек неглупый, мыслящий, но кому нужны были его мысли, когда он ни с кем не общался? Ведь ему нечем было даже записать их. Нет бремени более тяжкого, нежели время, которое не знаешь как употребить. В конце концов он прибегнул к такому средству: каждый день разбрасывал на полу своей тесной камеры клочки бумаги, а потом подбирал их и наклеивал рядами и разными фигурами на подлокотники и спинку стула; и по выходе из тюрьмы говорил друзьям, что, если бы не это занятие, он, наверно, лишился бы рассудка. Какой-то философ, если не ошибаюсь, Платон, говаривал, что лучше быть последним невеждой, нежели знать все на свете, но не иметь возможности поделиться своими знаниями.

Всем вышесказанным в какой-то мере объясняется мой нынешний образ жизни на корабле. Компания у нас весьма разношерстная, с приятностью вести общую беседу невозможно; если случается, что двое из нас могут на полчаса заинтересовать друг друга разговором, то отнюдь не всегда оба одновременно бывают к этому склонны. Утром я встаю и часа два читаю, после чего чтение мне надоедает. Недостаток движения вызывает недостаток аппетита, так что еда и питье приносят мало радости. Чтобы почувствовать усталость, я играю в шашки, затем перехожу на карты. Мы готовы развлекаться любой игрой, даже самой ребяческой. Встречный ветер почему-то всех нас выводит из равновесия: мы становимся угрюмы, молчаливы, мрачны, раздражаемся друг на друга по любому поводу. Женщины считают, что, если мужчина злонравен, это непременно скажется, когда он выпьет лишнего. Я же, зная много примеров обратного, научу их более верному способу распознавать истинную сущность их покорных слуг. Пусть каждая из этих милых дам хоть раз совершит в их обществе долгое плавание, и, если в них есть хоть капля злонравия, но они сумеют его скрыть до конца путешествия, я обещаю никогда больше не вступать с ними в спор. Ветер по-прежнему попутный.