Текст книги "«Короткий Змей»"

2

ОТЧЕТ О ПЛАВАНИИ И. МОНТАНУСА И ЕГО ТОВАРИЩЕЙ

Судно, согласно требованиям Вашего Высокопреосвященства, построенное в Киркезунде, под прикрытием острова Витсё, было спущено на воду в день Рогаций, после таяния снегов, под народное ликование. Святой Мамерт,[20]20
  Святой Мамерт (ум. 477 г.) – епископ города Вьенн в области Дофине. К нему восходит обычай молений во время Рогаций. В народе известен как «ледовый святой» из-за того, что в день Св. Мамерта (11 мая) нередко случаются заморозки.


[Закрыть] вдохновитель молитвенных обрядов, предназначенных для полевых работ, не мог и мечтать об условиях более подходящих, дабы просить Бога распространить Его благоволение на пытки и морские труды. В тот же день судно было крещено. Первоначально я подумывал дать ему имя святого по календарю, но потом решил этого не делать по двум причинам: во-первых, то оказался не святой, а святая, и предприятие, финансированное Вашим Преосвященством, не могло быть безнаказанно отдано под покровительство женщины; во-вторых, то был день Святой Пруденции;[21]21
  Пруденция – итальянская монахиня (Милан, затем Комо), умерла в 1492 г., т. е. веком позже времени действия романа. День Св. Пруденции празднуется 6 мая, имя значит «осторожность», «осмотрительность», «благоразумие».


[Закрыть] хотя достоинство сие необходимо мореходу, но все-таки в меньшей степени, чем отвага и мужество, которые, взамен того, чтобы побуждать его возвращаться в порт при первой же буре, должны, паче осмотрительность перехлестнет через край, возвращать моряку хладнокровие. Я выбрал для судна имя «Ormen Körte», «Короткий Змей», в память короля Олафа Триггвасона,[22]22
  Олаф Триггвасон (963/64 – 1000) – норвежский король, герой саг и латинских жизнеописаний. Был рабом, воином и пиратом, в т. ч. в России. Крестился в 994 г., избран на царство в 995 г., крестил Норвегию, погиб в морском сражении с коалицией королей Дании, Швеции и норвежских оппозиционеров.


[Закрыть] принесшего Христа в наш край и погибшего в Ан-Миле, на борту своего корабля «Длинный Змей», в морской битве, которую он героически проиграл. Хотя Ваше Высокопреосвященство осведомлены о сих делах куда лучше меня, мне представилось полезным обосновать свой выбор: имени христианской святой я предпочел имя, подсказанное крестившимся язычником.

Я поднял паруса с дерзостью наших отцов и согласуясь с простыми словами Вашего Высокопреосвященства, коего достигло эхо столетий: из Киркезунда, под прикрытием острова Витсё, откуда мы вышли в Троицын День, я взял курс строго на запад, так, что Полярная виднелась над горизонтом на высоте ста двадцати четырех диаметров Луны или четырех вытянутых ладоней от большого пальца идо мизинца. Когда мы оставили позади себя Исландию, от коей виднелось всего лишь плечо под капюшоном туманов, и первые суровые испытания морем уже были позади, ужасная буря, пришедшая с юга, неотвратимо свернула нас с курса. Люди из гребной команды, к которым Капитан, боцман и я лично вынуждены были приложить тяжелую руку, вычерпывали воду без еды, питья и отдыха в продолжение четырех дней и четырех ночей. Обшивка из шкур, натянутых на подпалубные балки, на которую низвергались горы воды, была бессильна против ярости моря, раздиравшего ее мало-помалу в лохмотья. Да простит Ваше Преосвященство этих несчастных из команды: борьба со стихиями доставляла им столь сильные неудобства, что за отсутствием моего предупреждения они бы рассудили, что у них нет времени препоручить свои души Богу. Сиречь основное их телесное занятие заставило их ожесточиться против черпаков; и Вашему Высокопреосвященству решать, заслуживает ли проклятия такое неблагочестие, что упустило из виду последние цели, или оно простительно из-за следования первой цели, состоявшей в том, чтобы обезопасить земное присутствие Его будущего Гардарского епископа. Последовал период штиля, доселе неведомого в прибрежных водах Исландии. Далекий от духовных занятий, я принялся скупо рассчитывать провизию и распределять воду посредством арифметического деления; языки гребцов распухли, а зады покрылись фурункулами. Сидя на собственных испражнениях, слишком слабые, чтобы справлять нужду за борт, они без отдыха налегали на весла; судно провоняло нечистотами, как средиземноморская галера. Наши достижения в попытках отдалиться от Полярной и заставить ее понизиться над горизонтом были столь мизерными, а страдания гребцов столь огромными, что последние принялись роптать. Мы с Капитаном подумывали вздернуть кого-нибудь на рее; но помимо того что я не был уверен в своем праве устанавливать такой порядок, я рассудил, что жизнь каждого остается необходимой для спасения всех. Я принял меры предосторожности, поместил их оружие в большой сундук, который служил мне ложем и командным креслом, и запер на замки и цепи. Я им напомнил, что, являясь слугой Божиим на земле, я трижды являюсь им на борту: посредством рукоположения, сделавшего меня священником, посредством требований Вашего Высокопреосвященства и, наконец, потому что я единственный постиг искусство навигации; что без меня или против меня они не смогут ни достичь цели, ни вернуться в порт; что если они не могут любить меня из благорасположения, им придется сделать это по необходимости. После чего я велел боцману выдать каждому по кружке пива, сдобренного водкой, и приказал вычистить судно самым тщательным образом и никогда впредь не ходить под себя; они христианнейше повиновались. Но Ваше Высокопреосвященство увидит, что сие было лишь началом выпавших нам испытаний. Новая буря отбросила нас так далеко на север, что мы повстречали ледяные острова; потом, с течением времени, все новые причины мешали нам идти на юг, мы достигли безграничной ледяной равнины, шли вдоль нее и радовались что не разбились вдребезги о ее край, пока не очутились у нее в плену. В августе пошел снег. Мы шли узким коридором свободных вод в океане льда, пытаясь смещаться на юг или на запад, но мне показалось, что мы беспрестанно крутимся вокруг того же ледяного острова и возвращаемся к исходной точке в постоянно сужающемся фарватере. У гребцов выпали зубы, кожа сходила лоскутьями; к мукам голода и жажды прибавились муки холода. Лишь страх не позволял им роптать; лишь высота моей миссии не позволяла мне сжалиться над ними и над самим собой. Капитан и боцман, с детства закаленные морскими мерзостями, гордые, несмотря на свое жалкое состояние, величием предприятия, неспособны были произнести ничего, кроме слов повиновения, обращенных вверх, и команд, обращенных вниз. Тем временем вокруг корабля уже не оставалось воды, достаточной для движения весел. Мы в некотором смысле коснулись тверди посреди океана. Помимо грядущего опустошения запасов мы мучились перспективой увидеть судно, раздавленным льдом. Во время первых ночей без движения мы приняли меры предосторожности, посвятив необходимое количество парусины и носильных вещей на то, чтобы прикрыть судно таким образом, что снег нас не погреб, но служил нам укрытием, однако спать нам не удавалось из-за угрожающего грохота глыб льда, наталкивавшихся друг на друга. Я рассчитывал на податливость судна, собранного с помощью веревок, как делали наши предки, а не сбитого с силой клиньями и гвоздями, на его способность прогнуться под этим сжатием. Вскоре мне пришлось убедиться, что стыки зияют, соединявшие их канаты и ремни разорваны и судно вскоре будет раздавлено – хрупкая раковина, в коей мы были всего только мягким внутренним тельцем. Опасность становилась угрожающей, мы все собрались глубокой ночью, под снегом и в темноте, чтобы вырвать судно из льдов и вытащить его на поверхность. Никогда еще со времен Страстей Христовых столь ничтожной кучке людей не приходилось прилагать столь мучительных усилий. Однако эти испытания были ничем по сравнению с теми, что пришли им на смену, и паче богохульство наблюдалось, оно бы простилось смеха ради, когда бы милосердию не нашлось места. После двух дней и двух ночей трудов нам удалось вывести судно из тюрьмы и, срубив мачты, опрокинуть его на лед, так что получилось подобие дома. Паруса, сундуки, одежда, всевозможные предметы, прикрепленные к верху корабля, стали его низом и образовали что-то вроде стены между перевернутым корпусом и поверхностью льда. Чтобы противостоять ветру, мы привязали все эти вещи, пробивая во льду глубокие сквозные дыры и протягивая в них канаты и ремни. Само судно тоже было привязано крепкими канатами, проходящими через киль от одного борта к другому. Сие обустройство, о коем должен я отчитаться Вашему Высокопреосвященству, исходит от сметливого ума Капитана и боцмана, лучших людей после Св. Иосифа, коему, однако, не были ведомы все опасности льда. Невзирая на их отъявленное неблагочестие, Ваше Высокопреосвященство поймет, что оба были вдохновлены Святым Духом.

Я видел, как близятся наши земные концы вместе с этим последним бочонком селедки. Капитан и боцман попробовали ловить рыбу в проруби, как это делают в озерах нашей страны. Лед был уже слишком толстым; да и, по правде говоря, так далеко от берега – если не сказать, в открытом море, – что можно поймать через прорубь? В то время как смерть приближалась, оба они выбрались на лед, с пустыми утробами, в надежде (которую я не поощрял) встретить дичь. Они слыхали, что белые медведи заходят далеко на припай. Они исчезли однажды утром под падающим снегом, не обратив внимания, что их следы быстро затираются, и они не смогут нас найти, если буря или туман скроют нас от их взгляда. Люди из гребной команды, мечась между жалостью и голодом, на коленях молили их не отдаляться и всей душой желали, чтобы они не вняли мольбам. Только инструкции Вашего Высокопреосвященства и необходимость сохранить главного в этой экспедиции не позволили мне пойти с ними. Вскоре после их ухода, пока я пытался заменить провизию молитвами, а поскольку облатки были украдены и съедены, я больше не мог служить мессу, один из людей отрезал себе руку, чтобы ее пожрать. Он сказал нам с плачем, что, отмороженная, она все равно ни на что не годится. Ибо к нашим страданиям прибавился мороз; суровость наших зим и ужас наших ледников были, в сравнении, мягкостью италийских садов. К мукам голода и холода стало прибавляться тленное зловоние, источаемое обмороженными конечностями, описание коего не может быть поверено пергаменту из чувства достоинства. Несмотря на истощение, я обрел в предписаниях Вашего Высокопреосвященства силу, позволившую мне упражнять тело и сохранить его тем самым в целости. Увы, многим из команды такого мужества не хватило, и мне пришлось неоднократно заниматься ампутацией, орудуя топором и зашивая раны суровыми нитками. Стенания несчастных исторгли из моего сердца ту крупицу живого чувства, которая в нем еще оставалась. Я запретил им вести себя подобно их товарищу и поедать зараженную плоть, которую я от них отсекал. Один ответил мне, что у него не пост, и пожрал собственные пальцы ног. Сострадание помешало мне наказать это богохульство. Люди из гребной команды были слишком слабы, чтобы думать о мятеже, и мне не составляло труда сдерживать их нетерпение подкованным сапогом моей власти. Глядя на звезды, я обнаружил, что льды, в плену у которых мы оказались, движутся к югу, и мы вместе с ними, а ориентация корабля относительно небесного свода изменилась. Ваше Высокопреосвященство не поверит – а это меж тем чистая правда, – что мы перемещались к югу, оборачиваясь вокруг своей оси, подобно стрелкам больших часов с кафедрального собора в Нидаросе. По истечении дней, когда страдания людей не поддавались описанию, боцман возвратился; без Капитана. Я заподозрил, что лютая нужда подтолкнула его к преступлению жертвоприношения для отвратительной обедни, на коей он поглощал плоть другого человека. Он поклялся мне на коленях, что всего лишь повиновался Капитану в приказании вернуться к нашему убежищу, тогда как Капитан в одиночестве продолжил путь свой в поисках дичи. Боцман уверил меня, что он не ел и не спал в продолжение четырех дней, и я поверил ему. Я счел за чудо, что он сумел отыскать путь к судну: он же полагал, будто отдалился от него не больше, чем на четыре мили. Он ориентировался по приметным ледяным конструкциям, форму коих снег затушевал не до конца и кои запечатлелись в его памяти из-за их сходства с контурами церквей или гор его родной долины. Чудо заключалось даже в том, что он нашел нас без помощи чуда. Он плакал от признательности, когда я дал ему кусочек прогорклого сала, сбереженный в тайной кладовой. Капитан появился наутро, едва живой от голода и холода; за ремешки, пропущенные за плечами, он волок тушу медвежонка. Этот медвежонок предвещал другого, вместе с матерью убитого и брошенного в двух днях и двух ночах ходьбы; это было нашим спасением, и никогда никакая облатка, да извинит Ваше Высокопреосвященство сие земное чревоугодие, не бывала поглощена с подобным рвением. Я распределил добычу неравным образом, давая куски покрупнее и получше людям, наиболее подходящим, чтобы отправиться за остальным провиантом: Капитану, боцману и двум гребцам, кои, по виду их, представлялись самыми далекими от смерти и коих пощадил мороз. Они набросились на сырое мясо с урчаньем диких зверей, погружая лица, как рыла, в свернувшуюся кровь. Несмотря на лишения, что заставила меня испытать моя миссия, я впервые понял тогда, в какие бездны способна низвергнуть нужда тех, кого Бог сотворил по образу Своему, и я обрел из этого, да не возгневается Ваше Высокопреосвященство, некое сочувствие к порокам бедняков. Моих заслуг было не много в том, что я не стал есть это мясо, к коему испытывал отвращение, сошедшее за самопожертвование. Наблюдения Капитана привели его к выводу, что льды, захватившие нас в плен, дрейфуют вдоль берега, и что можно рассчитывать найти другую дичь или, быть может, выйти на сушу, пусть земля в этих местах и окажется негостеприимнее льда. Он собрал отряд, снабженный луками и копьями, чтобы забрать медведей, которых он оставил на месте, и предпринять новую охоту. Я благословил их поход с такой сосредоточенностью, как если бы речь шла об отпущении грехов, ими не совершенных. Я проникся безбожной идеей, что наше спасение меньше зависит от Господа Нашего, нежели от ловкости этих людей. Они возвратились через четыре дня, волоча за собой куски замороженного медведя и тушу морского льва. Как христиане могут поедать такую мерзость, превосходило мое понимание, но голод прояснил дело. Под шкурой этих животных расположен слой сала, которое мы научились жечь, пропитывая им фитили, сделанные из обрывков снастей. Мороз пробудил в нас такую жадность до жира, что нам пришлось выбирать между желанием проглотить это сало и извлечь из него тепло. Вдохновению от божественного света мы радостно предпочли бы воспоминание о языках пламени на Троицу, в день нашего отплытия. Меж тем, несмотря на недостаток еды, это спасло нас от верной смерти. Те из нас, чьи внутренности бунтовали против сырого мяса и отказывались принимать то, к чему понуждал голод, теперь могли есть вареное и горячее. Ваше Высокопреосвященство едва ли поверит, что некоторые доходили до того, что пожирали блевотину своих товарищей. С этой практикой покончило пламя, на котором мы готовили свое гнусное жаркое. Благодаря убогой сей охоте мы провели месяцы, обманывая наш голод и ни разу его не удовлетворив, а благодаря двум денно и нощно горевшим лампам, о коих мы радели не хуже, чем весталки, мы держались на краю жизни, одолеваемые морозом, коего с излишком хватало, чтобы мучиться без передыха, но недоставало, чтобы умереть. Пар от нашего дыхания замерзал под перевернутым корпусом «Короткого Змея», так что вскоре тот покрылся слоем инея, зачерненного копотью. В день Святого Реверьена[23]23
  Реверьен (ум. 273) – местный святой одноименного городка в Бургундии. День Св. Реверьена – 1 июня.


[Закрыть] мы разглядели берег Новой Фулы. Во льду открылся канал, и я приказал выходить в море. Дедал не сооружал лабиринта более адского, нежели тот, что мы прошли во льду, который ветер относил на зюйд-вест, едва позволяя нам увиливать от помех. И опять был необходим тяжкий гребной труд; истощение людей было таково, что Капитан, боцман и я сам, чтобы добиться успеха, должны были взяться за весла сами, преисполнясь величия, как случается со свободными людьми, добровольно перешедшими на положение рабов. Это усилие хотя бы избавило нас от окоченения рук и ног, убого запеленутых в обрывки медвежьих шкур. Ваше Высокопреосвященство с трудом узнали бы легата, протонотария, пропрефекта и инквизитора в матросе самого низкого звания, укутанном в лохмотья и покрытом струпьями, каким я сделался для общего спасения и успеха моей миссии. Меняя в свободных водах курс, когда южный ветер наконец позволял нам идти на север, мы достигли в первый день Поста берегов, где море глубоко проникало меж гор, и эта картина напомнила нам родной край. Мы заключили из этого, что находимся близко к христианским учреждениям, в кои был я послан Вашим Высокопреосвященством. Да представит Ваше Высокопреосвященство безграничный ледяной стол, сползающий к морю между гор и с ревом порождающий, в свою очередь, ледяные горы, в десять раз выше кафедрального собора Нидароса и даже тех, что строят франкские короли, – мертвые корабли, угрожающие смертью всем кораблям. Эти фьорды, покрытые снегом и загроможденные морским льдом, являют зрелище опустошения, при коем ветер и мороз не позволяют вырасти ни одному дереву; и Ваше Высокопреосвященство поймет, почему вскоре я усомнился в уместности Его поручения и в присутствии христиан в этих пустынных пределах. Я готов был поставить под сомнение традицию, делавшую из этих берегов дальнюю и древнюю колонию нашей родины, и свидетельствующие о том исландские анналы, к коим я приучился относиться с доверием, хоть и писаны они на варварском наречии. Сотню раз я раздумывал, не войти ли в один из этих фьордов, чтобы заставить «Короткого Змея» проникнуть в глубь суши. От тревоги я прибег к описаниям древних лоцманских практик, что Ваше Высокопреосвященство позволили мне позаимствовать в архивах Его капитула, но их неточность привела к тому, что я ничего не признал. К мукам сомнений прибавлялась, для Капитана и для меня, мука ошибочных определенностей: едва успевали мы поверить в то, что узнали остров, мыс или другой береговой ориентир, как описание его очевидцами вступало в противоречие с тем описанием, что приводилось следом. Мы прошли вдоль берега везде, где позволяли льды, и, подкрепившись благодаря охоте, которой мы занялись, пристав к суше, мы обследовали окрестности и не нашли ни одной живой души. Нам выпала меж тем удача добыть оленя, во всех смыслах похожего на тех одомашненных, что приводят наши варвары с севера и чье молоко они пьют. В нас затеплилась надежда, что олень этот принадлежал к подобным стадам, выпасаемых подобными пастухами. Но нам попадались только дикие олени, раскапывающие снег в поисках мха. Наше разочарование было отчасти смягчено удовольствием есть мясо, не отдававшее рыбой. Только на пятый день Поста, в жестокий мороз, мы обнаружили в устье одного из проходов двух карликов, обряженных в сальную кожу; они сидели в чем-то вроде убогого ялика и проталкивали его при помощи весел по ледяным лабиринтам. То не были наши христиане, и мы убили их несколькими меткими стрелами. Ветер был сильным, лед – не сплошным, и я решил рискнуть: карлики жили тут наподобие тварей морских, и можно было надеяться, что они сменятся потерянными христианами. Мы прошли на парусах меж двух больших островов; на их берегах, казалось, виднелись несколько зарытых в снег жалких каменных хижин, откуда не доносилось ни дымка.

У нас ушло пять ужасных дней на то, чтобы приблизиться к концу фьорда, в который мы вошли. Ветер был встречным, гребцы едва живыми, и льды заставляли нас то и дело идти обходным путем, я оценивал наше продвижение едва в сотню футов в час. Эта неторопливость позволит Вашему Высокопреосвященству убедиться в уместности имени, которое носило наше судно, ибо должен признаться, что ползло оно как змея. Ваше Высокопреосвященство поймет, какое мученичество досталось нам в удел; но не рука язычника наложила его на нас, устанавливая цену спасения. Мы, грешные, вынуждены были претерпеть казнь, достойную висельников, в горькой определенности, что она не искупит ни единого греха. Я мог бы утверждать перед Господом, что состоя – через посредничество Вашего Высокопреосвященства – на Его службе, я выдержал испытание. Но Он, кто видит в сердцах, и Ваше Высокопреосвященство, кому политика дозволяет проникать в тайны, разгадаете настроение, с коим я искал спасительную гавань в мыслях, далеких от духовных. Я сомневался день и ночь, удастся ли мне в конце сего фьорда обнаружить добрый христианский народ, способный поддержать нас, и вовсе не задумывался о том, какой помощи ждал я от сего народа, тогда как предполагалось, что я сам должен ее нести. Это беспокойство не позволяло мне спать по ночам, если только причиной бессонницы не были удары ледяных глыб, коих в темноте рулевому было не избежать. Список прегрешений, совершенных моей душой этими длинными ночами, длиннее списка моих страданий. Меж тем, на заре шестого дня, в каких-то сорока милях от устья, где карлики поприветствовали нас ценой своей жизни, мы заметили с подветренной стороны, на склоне безграничной горы из камня и льда затерянный в снежной пустыне христианский дом с клубом дыма над ним. Формой и способом постройки он напоминал дома нашей родины. Конечно, его невозможно сравнивать ни с великолепными домами Нидароса, ни даже с хижинами наших крестьян. Но дом был христианским, без сомнения, – каменный, с двумя коньками, с двускатной крышей, крытой торфом, и с печной трубой. Фарватер, открывшийся во льдах, позволил нам пристать к берегу. Вопреки морозу, остужавшему жар моей радости, я припал к земле Новой Фулы и возблагодарил Господа, позволившего нам по-христиански достичь христиан. Наступил день, но солнце было упрятано за горами и, в это время года, обещало остаться там до вечера. Мы были поражены, что в час, в который даже зимой пробуждаются деревенские жители, вокруг не было видно ни движения, ни работы. Необычное зрелище поджидало нас в загоне, отделявшем дом от берега. Там умирали овцы, не способные подняться из-за инея, который, прихватив их шерсть, не позволял им встать с земли. Жалкие твари едва шевелились, погибая от голода, ибо неподвижность мешала им выкапывать еду из-под снега и льда. Гораздо худшее видение ждало нас в доме. Посреди мерзейшей грязи и невообразимого беспорядка, на полу и на семейном ложе были распростерты десять трупов – обезглавленные, пронзенные насквозь и изувеченные до того, что лишь количество голов позволило нам сделать грустный подсчет. Ошеломленный сим безмолвным странноприимством, я устрашился необходимости рапортовать Вашему Высокопреосвященству о том, что препорученный мне пасторат коснется исключительно душ. Впрочем, еще нужно было, чтобы тела эти хоть когда-нибудь содержали души. Голод, вероятно, и какая-то другая болезнь истощили их до чудовищной степени, кожа была попросту саваном для костей, так что профессора анатомии могли бы не затрудняться вскрытиями. Кожа была покрыта черноватыми изъязвлениями, опухолями и нарывами – роспись демонов, как легко было поверить, или для женщин и девушек – инкубов, под коими стенало их угасающее сладострастие. Желтая или красная пена выступила на губах у некоторых; кровь хлестала из ран на стены, вплоть до балок, поддерживавших чердак. Один из гребцов, коего я полагал не самым нежным, намеревался прибавить зловоние своей блевотины к смраду экскрементов, вывалившихся из еще теплых внутренностей мертвецов. Ибо резня лишь ненамного предшествовала нашему прибытию. Торф в очаге еще горел. В углу я заметил ужасно искромсанный труп обезьяны – не без удивления, ибо знал, что животное это неведомо в борейских землях. Собака лизала раны мертвецов, и было непонятно, от сострадания или же от алчности. Мы пнули ее и вытянули ремнем, она выбежала на снег и заплакала. Я заставил людей опуститься на колени перед этой сценой скорби и произнес несколько слов поминальной службы. Я отказался по причине мороза даровать этим людям христианское погребение, коего они, впрочем, и не заслуживали, если смерть застала их за каким-то бесовским промыслом. И спросил я себя, свободны ли наши молитвы от благочестивого расчета, так что их убыточность в отношении злодеев уравновешивается их благотворностью для праведников; или же они потворствуют святотатству, являясь, в некотором смысле, молитвами за демонов.

Мы обошли бедные строения в поисках выживших. Обнаружились только несколько коров в хлеву, с пересохшими выменами, да лошадь, до того неухоженная, что несоразмерные копыта мешали несчастному животному стоять прямо. Все они гибли от голода над пустыми яслями. Мы заключили из этого, что недостаток сена подтверждает разграбление сеновала. Самые закаленные из моих спутников, у кого в прошлом было немало страданий, плакали при виде нужды, не менее жестокой, чем их собственная. Это не помешало им убить без раздумий и промедления свинью – или, вернее, призрак свиньи, который они обнаружили в свинарнике, прилегающем к дому и вряд ли намного грязнее последнего. Заодно они прикончили нескольких овец, агонизировавших на льду. Они отказались сделать то же самое с коровами и конем – вес этих животных, пусть и очень худых, все-таки не позволял дотащить их до корабля людям, истощенным и измученным; так усталость и голод лишают средств избавиться от них. По одной из причуд климата, столь частых на этих окраинах мира, небо заволоклось тучами и посыпался снег, набрасывая толстый ковер на прежний покров земли, который был всего лишь льдом. К моему сожалению, вместе с нашими стирались следы, кои были бы так полезны в дознании, отнесенном судьбой на мой счет. И верно, никаких следов не оставалось вокруг дома, когда мы его покидали, дабы вернуться на борт. У нас ушло еще две ночи и два дня на то, чтобы добраться до конца этой долины мучений. Мы прошли на веслах против ветра, удаляясь от ледяной пустыни, что занимает возвышенности страны. Этот ветер, нагруженный снегом, пронизывал нас тысячей иголок, и рулевой угадывал путь с большим трудом, идя вдоль берега правым бортом. Незадолго до рассвета мы достигли конца фьорда. У меня не было сомнений, что перед нами то самое место, кое имелось в виду в предписаниях Вашего Высокопреосвященства, ибо, несмотря на снег и тусклый сумеречный свет, я разглядел силуэт мощной церкви, однако без колокольни, окруженной несколькими домами. Пристань, грубо сработанная из камней и деревянных опор, выдвигалась между глыбами льда и была предназначена для приема судов, но пройдя мимо головы пирса, мы не заметили ни одного – ни причалившего, ни на якоре, только несколько убогих лодок, вытащенных на берег. Место окружено высокими горами, слегка защищающими от ветра; мне показалось, что, несмотря на суровую торжественность пейзажа, животные могут там жить и поддерживать жизнь людей.

Я обсудил с Капитаном, какое из трех возможных решений окажется разумнее: пришвартоваться к причалу, дабы под его прикрытием было проще разгрузить то, что у нас на борту; выйти на отлогий берег с подветренной стороны, как делали наши предки, когда являлись грабить монастыри и умыкать монашек в угоду своей похотливости и бытовым надобностям; или бросить якорь на безопасном расстоянии и ждать наступления дня. Несмотря на ропот гребной команды и продолжение мучений, на которое оно обрекало всех, именно это третье решение подсказывала мне бдительность. Резня, коей мы были если не свидетелями, то преемниками, заставляла меня, среди прочих и серьезных причин, относиться столь же с осмотрительностью, сколь с надеждой к знакомству с моей так называемой паствой. Я приказал соорудить наблюдательную башню, а поверх бортовой обшивки установить стену из щитов. Когда нас разбудила поздняя заря этого времени года, весь народ был уже на берегу, в странном молчании, вокруг большого креста, который несли самые сильные. Но либо убогие их лодки были слишком хрупкими и слишком разобщенными, чтобы достичь нас, либо из-за бешеного ветра они сомневались, что смогут вернуться к берегу, либо попросту из страха, несчастные ничего не предприняли и не предпринимали, чтобы приблизиться к кораблю. Ваше Высокопреосвященство вряд ли поверит, но вода была настолько холодна, что невозможно было упасть в нее и не умереть, а спасенный из воды немедля превращался в ледяную статую. Я не стану описывать те христианские сцены, кои воспоследовали. Перед тем как ступить на землю, я принял, дабы показать, кто я такой, предосторожность натянуть столу и мантию. Невозможно вообразить контраст разительнее того, что образовался между этими прикрасами и лохмотьями, ставшими моим повседневным платьем: подобно моим спутникам, я был затянут в криво сшитые шкуры медведей и оленей, ноги и ступни были обернуты в тряпки и обрывки кожи, и если бы я потрудился взять с собой зеркало – предмет, необходимый придворному, но не моряку, – я бы увидел, что больше напоминаю дикого зверя, нежели пастыря Господня. Но стола и мантия, накинутые поверх этой дикой шерсти, послужили мне пропуском, и весь этот добрый люд принял меня на коленях. Я возблагодарил Бога за то, что он не наделил меня тщеславием, кое могло бы заставить меня принять на свой счет знаки почитания, предназначенные лишь Ему. Эти несчастные, долгие годы лишенные помощи Церкви, ползали у моих ног по льду и плакали от радости. Не сходя с места и не обращая внимания ни на голод, ни на затхлую вонь, разившую от меня до того, что мне было неловко, я собрался немедля отслужить мессу в церкви, кою уже полагал своей, дабы воздать хвалы за то, что был препровожден до сих пределов, а заодно препоручить небу наименее недостойные из душ, растерзанные тела коих мы взяли под учет. Я был счастлив видеть моих спутников в том же положении: упавшие ниц из благодарности за прибытие в нужный порт и не держа на меня зла ни за мою строгость, которую они могли воспринять как жестокость, ни за строгость Капитана, они с жаром участвовали в священных таинствах, перед тем как посвятить себя еде и женщинам. Похвальная первоочередность! Редкое проявление добродетели у этих людей, более привычных к власти кнута и веревки, чем к власти потира[24]24
  Литургический сосуд для освящения вина, от греч. poter – «чаша».


[Закрыть] и корпорала![25]25
  Белый льняной плат – то же, что илитон в православной церкви.


[Закрыть] И Капитан, которого я подозревал в большем доверии наблюдению за стихиями, чем соблюдению ритуалов, был в церкви, в последнем ряду, рядом с плебеями. Далекий от любых соображений выгоды, он хотел свидетельствовать свое повиновение господину, коему удалось им командовать, и признательность мореплавателю, тем ему ценному прежде всего.

Мои обязанности священнослужителя позволили мне рассмотреть как место, так и общество. Что до места, большая церковь, лишенная служб, была заброшена в своих структурах, но не в своем хозяйстве. В этой последней отрасли, Ваше Высокопреосвященство узнает с чувством, что, несмотря на редкость зерна, были приготовлены для освящения лепешки из пресного теста. Потолочные балки несли как бремя веков, так и торф, который напихивали туда годами и который кое-где обвалился, разрушая побелку. Я не в состоянии вообразить героические грузы дерева, которые с опасностью как для кораблей, так и для жизней нужно было направить с родины через жесточайшее из морей, чтобы вытесывать балки и стропила. Ибо из-за недостатка почвы и солнца и из-за бешенства ветров ни одно дерево не произрастает в ледяной бесконечности Новой Фулы. Эти убийственные путешествия были столь же актами веры, сколь воплями к Господу. Небольшие окна, пробитые за хорами, утратили стекла, если когда-то их имели, и были где затянуты грубо сшитыми бычьими пузырями, а где попросту забиты досками. Свет Божественной истины прибавлялся счастливо к свету дня, скудному в это время года, несмотря на соседство белизны ледников. Итого в храме сем одна только жестокая бедность – ни украшений, ни статуй, ни сокровищ, только макет старинного судна, похожего на наше, был выставлен как ex voto[26]26
  Ex voto (лат.) – согласно желанию; дар, приносимый Богу в благодарность за что-то – статуи, утварь, таблички.


[Закрыть] в абсидальной часовне,[27]27
  Абсидальная часовня – часовня, помещаемая в абсиде, круглом, прямоугольном или многогранном выступе здания, перекрытом полукуполом.


[Закрыть] напоминая о ночи времен, из коей явился этот маленький народ; сердце мое сжалось. Что же до общества, в глаза бросалась крайняя худоба большинства, причины коей я вынесу ниже на суд Вашего Высокопреосвященства; множество причин или только одну, в зависимости от точки зрения. Некоторые были изуродованы такими же пятнами, кои мы обнаружили на трупах на месте резни. Все новообретенные имели потусторонний вид, свойственный людям, фамильярно обращающимся с собственной смертью; их «oremus»[28]28
  Помолимся (лат.), призыв к общей молитве во время службы.


[Закрыть] звучало еле слышно, но не из-за отсутствия религиозного рвения; грусть, вызываемая их состоянием, вступала в противоречие с радостью созерцать такое великое благочестие. Знание латинских молитв выжило в отсутствие церковных властей, но исказилось временем и опростилось на манер народных говоров. В противовес всеобщему пылу, я заметил в притворе плебеев, которые не молились вовсе. Мне показалось, что они отличаются от прочего народа; маленького роста, но сложения крепкого, как если бы их нечестивость имела два противоположных следствия: помешала им вырасти, но избавила от мора.