Текст книги "Наши друзья Человеки"

Бернард Вербер
Наши друзья Человеки

Памяти Адама, маленького ангела, ушедшего слишком рано

В темноте раздаются три удара. Не ожиданно зажигается яркий свет.

Перед нами – человек, он прикрывает ослепленные глаза рукой и отступает на несколько шагов.

Он оборачивается и замечает, что задняя и боковые стенки – зеркальные.

Человек проходит вдоль стенок, ощупывает их, поворачивается лицом к нам и видит перед собой стекло.

Человек посажен в клетку.

Он отходит на несколько шагов, потом бросается на стеклянную стенку и бьется о нее с громким глухим стуком.

Несколько оглушенный, он массирует себе плечо.

– Ой!

Человек медленно приближает лицо к прозрачной перегородке. Он застывает и напряженно всматривается сквозь стекло, словно различая вдали что-то интересное. Потом переводит взгляд и застывает снова.

– Эй, там! Есть там кто-нибудь? Кто зажег свет? Кто вы?

Он стучит по стеклу – все громче и громче. Из-под ладони смотрит вдаль.

– Я знаю, что вы наблюдаете за мной. Выпустите меня. Хватит играть в кошки-мышки!

Он снова стучит, подпрыгивает, как будто хочет достать до потолка. Затем возвращается к стеклу и говорит более мирным тоном:

– Хорошо, очень смешно, но самые лучшие шутки – короткие. Теперь дайте мне выйти отсюда. Я ХОЧУ ОТСЮДА ВЫЙТИ!

Человек с яростью бросается на стенку, свет неожиданно гаснет.

– Эй! Я ничего не вижу!

Свет снова зажигается. Человек видит перед собой бесформенный силуэт. Он подходит с любопытством.

Он различает рыжую шевелюру, затем ухо.

Перед ним весьма привлекательная молодая женщина.

Она медленно встает, потягивается с кошачьей грацией. На ней обтягивающий тело костюм, напоминающий расцветкой тигриную шкуру, и чулки в сетку.

Человек отступает. Женщина откидывает назад рыжие волосы и открывает свое лицо. Она зевает и трет глаза. Смотрит на человека, секунду колеблется и начинает кричать.

Человек подскакивает от удивления. Молодая женщина пристально смотрит на него несколько мгновений. Вдруг она нарушает тишину еще более громким и пронзительным воплем. Непонятно – она кричит, потому что боится или потому что хочет испугать.

Человек отступает на несколько шагов, словно перед ним дикое животное. Видя его страх, молодая женщина глубоко вздыхает.

– А-а-а! – рычит она.

Затем умолкает. Оба смотрят друг на друга, ничего не понимая.

– Э-э… – говорит человек в замешательстве.

Словно два животных, они изъясняются нечленораздельными звуками.

Человек пытается найти другое выражение своим чувствам:

– Мм, мм…

Женщина переводит дыхание и ревет, словно львица, чтобы напугать его раз и навсегда.

– А-а-а! Г-р-р…

Человек в страхе застывает. Потом приходит в себя и подходит к женщине.

– Э-э… Э-э… Do you speak English? – спрашивает он осторожно.

Женщина удивленно замолкает.

– Habla espanol, señorita? Fala portugues? Sprechen Sie deutsch?

Молодая женщина все так же угрожающе смотрит на него.

Чтобы успокоить женщину, человек протягивает ей в знак совершенно мирных намерений раскрытую ладонь, потом переворачивает ее для рукопожатия.

– Э-э… hello, здравствуйте, мадемуазель… Buenos dias…

Женщина смотрит на его руку. Затем хватает и кусает ее.

Человек кричит, зажимает пострадавшие пальцы между колен и подпрыгивает от боли.

Женщина заходит сзади, борцов ским приемом бросает его на землю и прижимает колени к рукам.

– А-а! – умоляет человек. – Я сдаюсь!

Женщина новым приемом заламывает ему руку и говорит грозным голосом:

– Это что за фигня?

Мужчина криво улыбается.

– Ах, значит, вы говорите по-французски…

– Что здесь происходит? – спрашивает она, нажимая ему на руку.

– Ой! Вы мне руку сломаете! (Она нажимает сильнее.) Ой!

– Я тебя слушаю!

– Ой, нет, прек… То есть… Мне воздуха не хватает. Когда вы заламываете мою руку, плечо блокирует дыхание. Идет давление на солнечное сплетение. Ослабьте хватку, по крайней мере, я не могу говорить в таком положении.

Она колеблется, потом отпускает его. Он поднимается. Одергивает белую рубашку.

Она скалит зубы, готовая укусить, оглядывается вокруг.

– Где мы? – спрашивает она.

– Сами видите. В стеклянной клетке.

Женщина подходит к стенке и трогает ее. Гневным жестом с яростью ударяет по ней.

– Какого черта мы здесь делаем?

– Ах, если бы я знал, – отвечает мужчина.

Она смотрит на него с любопытством.

– А ты кто?

– Меня зовут Рауль, а вас?

Он поправляет очки и рубашку. Она поворачивается к стеклу.

– Рауль, там вроде бы что-то есть.

Он подходит к ней, и оба всматриваются в стекло.

– У меня такое впечатление, что за нами наблюдают люди. Я слышал шум. Как будто кто-то шептался так, чтобы его не слышали.

Женщина всматривается еще внимательнее.

– Эй! Э! На помощь! Мы здесь! Выпустите нас отсюда! Позовите полицию! На помощь! На помощь!

Она снова стучит по перегородке.

– Это бесполезно. Я уже пробовал. Если кто-то и видит нас, то он не хочет ничего делать.

– Вуаеристы, – говорит она, делая гримасу. – Мы, наверное, в каком-нибудь гигантском пип-шоу… выставлены помимо своей воли… на обозрение вуаеристам! Развратные вуаеристы-сатиры, которые платят, может быть, даже за такое зрелище!

– Их называют «зри-те-ли».

Молодая женщина задумывается, потом вдруг лицо ее принимает веселое выражение. Она поправляет волосы, костюм, принимает несколько изящных поз. Смоченным слюной пальцем приглаживает брови.

Встревоженный Рауль делает новое предположение:

– Может быть, за этими зеркальными стеклами стоят камеры, нас снимают, а миллионы зрителей смотрят.

Ей нравится эта идея.

Рауль подходит к правой зеркальной стенке, стараясь рассмотреть что-нибудь сквозь нее.

Женщина приближается к стеклу и говорит воображаемой аудитории:

– Я очень, ну просто очень и очень тронута тем, что выбрали именно меня. Я хочу поблагодарить продюсеров, которые остановили свой выбор на мне, а также зрителей, которые будут за меня голосовать. У меня было трудное детство, и мне не хотелось бы сейчас говорить о нем. В ранней юности я научилась танцевать и счастлива показать вам все, что я умею делать.

Женщина опускает глаза и продолжает менять позы.

Рауль пожимает плечами.

– Я умею садиться на шпагат, – говорит женщина.

Она садится на шпагат.

– И еще вот так.

Женщина выполняет несколько гимнастических упражнений, но она не совсем довольна собой.

– Если будет музыка, у меня получится намного лучше.

– Вы смешны.

– И еще я умею вот так.

– Эта слава для супермаркета.

Женщина делает сложную акробатическую фигуру, адресуя вымученную улыбку Раулю.

– Эй, приятель, если тебе не нравится, не расхолаживай других.

– Я должен был догадаться, едва только увидел ваш убогий тарзаний наряд.

– Знаешь, куда послал бы тебя мой убогий тарзаний наряд? – шепчет она. – Слушай, у меня небольшая проблемка с левым профилем. Лучше бы меня так не показывать. Как думаешь, где камера? Обычно ведь горит маленькая красная лампочка, да?

Молодая женщина, решив, что заметила что-то такое, поворачивается к воображаемой камере и затягивает модную песенку. Потом начинает танцевать, отбивая чечетку.

Затем останавливается, разочарованная тем, что ничего не происходит.

– Ну, все, вы закончили свое выступление? – спрашивает Рауль.

– Ты завидуешь, потому что даже на это не способен.

– Это уж точно. Да и не стал бы ни за что выделываться на публике.

– А за что же тебя выбрали?

– Сам себя спрашиваю.

– (Женщина, самой себе.) Почему же ничего не происходит?

Она перестает улыбаться и вдруг с сомнением в голосе:

– А почему ничего не происходит?

Немного поколебавшись, она поднимает голову к потолку, как будто предполагаемые продюсеры могли спрятаться там.

– Скажите все-таки, вам интересно то, что я делаю? Вам нравится? Вы находите меня красивой? Хотите, я вам еще что-нибудь покажу? Я умею еще жонглировать, но мне для этого нужны мячи. Или обручи. Их можно даже поджечь, но тогда надо будет притушить свет, чтобы было лучше видно.

Пауза.

– Я бы хотела ознакомиться с правилами. Мы же имеем на это право, правда? (Раулю.) Я не хотела бы, чтобы они злоупотребляли моим правом на имидж. (В потолок.) Эй, если вы нас снимаете, надо бы о деньгах поговорить. И насчет рекламы в прессе я хочу с агентом договориться. А? (Раулю.) Так, у меня нет ни адвоката, ни агента.

Она призывает Рауля в свидетели.

– Это безобразие, это незаконно, что они не дали нам сначала прочесть правила. Рауль, у тебя агент есть?

Мужчина погружен в раздумье.

– Было около полудня. Я работал. Позади меня возник какой-то туман, я обернулся – и все, полная темнота.

– Э-э… Со мной такая же история! Наверное, это новый способ отбора. Не ждут больше кастингов, а берут людей просто так, наугад, прямо из дому! Интересно, какой же приз можно выиграть. Может быть, замок или самолет, а может быть, даже коллекционный гоночный автомобиль. Я всегда мечтала ездить на «феррари».

Рауль мечется по помещению и простукивает стенки.

– Ты зря не показываешь им, что умеешь делать. Тебя отсеют. (Принимается с энтузиазмом отбивать чечетку.) Чего терять-то?

Принимает различные позы. Делает колесо, показывает гимнастические упражнения.

– Я уважаю в себе homo sapiens.

Она пожимает плечами и делает стойку на голове.

– Ой-ой-ой! Как ты умеешь говорить!

– Я говорю нормально. И я не виноват в том, что малограмотные, не обладающие даже минимальным словарным запасом люди вошли теперь в моду.

– Подожди. Козе понятно, что ты, с твоей белой рубашечкой, прилизанной прической и очками, словно у крота, в моде ничего не понимаешь.

– Хороша мода! Выставлять людей на потеху зевакам, чтобы те всласть позабавились… В этом и нового-то ничего нет. Древние римляне поступали так с гладиаторами. Хлеба и зрелищ. Вы видели «Бен Гура»[1]1
  Киномелодрама, 1959 г. (реж. William Wyler).


[Закрыть]?

– Здравствуйте, цитаты пошли! Этим только старики занимаются! Да ты и выглядишь, по-моему, как старик. Ты даже в детстве уже был старым, уверена.

– Если нужно смотреть передачи для дебилов, чтобы быть молодым, ладно, я согласен считаться стариком. Между прочим, в мое время в моде были научно-популярные телесериалы, такие как «Star Treck» или «Пленник». В них диалоги, по крайней мере, смысл имели. Кстати, «Пленник» был первым телевизионным реалити-шоу. Люди под наблюдением камер жили на острове, вдали от всех. Как мы…

– Вот чего я не понимаю, так это почему нас так мало. Обычно участников около десяти, и зрители потом постепенно отсеивают одного за другим. А здесь только ты и я, выберут быстро.

– А если это тренинг по выживанию для ответственных работников? Я как-то был с коллегами на таком. Нас заперли в тюремной камере и наблюдали за нами. Хотели узнать, как мы поведем себя в смоделированной ситуации попытки побега. Мы потом смотрели на себя по видео. И получали оценки.

– Я не ответственный работник.

– Подождите, – сказал он с иронией, – дайте-ка я догадаюсь… Ведущая шоу, танцовщица в кабаре? Массовик-затейник в клубе для отдыхающих? Стриптизерша?

У молодой женщины появляется улыбка, похожая на хищный оскал.

– Жалкий тип.

– Простите, я пытаюсь догадаться. В подобном костюме… Не знаю. Как вас зовут, кстати?

– А тебе какое дело?

– Ну, если вы таким тоном будете разговаривать… Хочу вам заметить, что если на нас смотрят, то публике вы вряд ли понравитесь. С таким поведением вылетите после первого же голосования.

Она размышляет.

– Но вам везет, я играю честно. И, если хотите, сделаем заново сцену знакомства. Они потом при монтаже подправят. (Говорит неестественным тоном.) О, здравствуйте, мадемуазель. Меня зовут Рауль Мельес, а вас?

Он протягивает ей руку. Она смотрит на руку, еще немного колеблется, поворачивается к публике и вдруг принимает фальшиво-восторженный вид.

– Саманта Бальдини.

– А чем вы занимаетесь в жизни, мадемуазель Бальдини? Наверное, вы акт риса?

Саманта подыгрывает Раулю:

– Нет, не актриса, но все-таки артистка.

– Художница? Скульптор? Музыкант? Прима-балерина? Мимистка?

Саманта чуть хмурится, так как не знает значения последнего слова, но быстро оправляется.

– Не совсем, скажем так: артистка цирка! Я – дрессировщица тигров.

– Дрессировщица тигров? Да уж, такое не часто встретишь. Вы, должно быть, очень храбрая. Они вам никогда не причиняли зла, эти ужасные хищники?

Саманта отвечает, во все стороны бросая взгляды и улыбки, словно на арене.

– Нет, все хорошо. Спасибо, что беспокоишься обо мне, милый Рауль. Это, как бы сказать… настоящая профессия. Ты должен еще в ранней юности научиться преодолевать свой страх.

– Извините меня, я мало что понимаю, может быть. Но… ваш наряд так специально задуман, – Рауль улыбается, – чтобы гармонировать с вашими… партнерами?

– Конечно. Это мамаша Антуанетта сшила его специально для меня. А вообще-то, отвечая уж совсем честно на ваш вопрос, скажу: я действительно волнуюсь перед каждым выступлением. Хотя я прекрасно знаю, что это просто большие котята. Вы будете смеяться (она выдавливает вымученный смешок, смотрит по сторонам), но в цирке тигров фамильярно называют «большими котятами».

– И никогда не было несчастных случаев?

– Ну, однажды… один старый чокнутый самец, Терминатор, дядюшке Пепперони все-таки яичко поцарапал. Э-э… с тех пор они с тетушкой Наталией часто ругаются.

На лице Рауля играет деланная улыбка якобы заинтересованного телеведущего.

– Вот как? Ну, что же, большое спасибо вам, дорогая Саманта, за то, что вы приоткрыли нам дверцу в мир артистов. Это действительно потрясающе. Можно мне называть вас Сам?

Рауль улыбается фальшивой улыбкой. Саманта колеблется.

– Ну конечно, господин Рауль.

Он смеется. Саманта догадывается, что Рауль над ней издевается.

– Нет, погоди, а ты-то, в твоей белой рубашке, ты чем занимаешься? Молчи, я сама догадаюсь. Сыровар? Колбасник? Ах, нет, ты слишком красиво говоришь… Психиатр. Головы уменьшаешь. Промываешь мозги для…

– Я ученый. Я занимаюсь исследованиями, которые продвинут науку далеко вперед.

– Фабрикант смертельных вирусов?

– Я работаю на большую косметическую фирму.

– Уж не из тех ли ты уродов, кто мучает животных?

– Мы проводим эти опыты ради вас, ради вашей безопасности, чтобы у вас потом не было высыпаний, зуда или аллергии. Надо же проверять препараты на ком-то живом.

– Я так и думала, ты занимаешься вивисинцией…

– Вивисекцией, – поправляет он.

– Я это видела по телевизору. Это чудовищно.

– Не стоит так уж верить всему, что показывают в новостях.

– Есть вещи, которые не придумаешь. Вы оставляете хомяков на несколько часов под ультрафиолетовыми лампами, проверяя действие кремов для загара. Это правда или нет?

– Чтобы ты лучше загорела, дитя мое.

– Вы отрезаете головы обезьянам и проверяете, продолжают ли они жить без тела!

– Чтобы лучше излечить тебя от мигрени, дитя мое.

– Вы капаете шампунь в глаза кроликам!

– Чтобы лучше защитить твои глазки от раздражения, дитя мое.

– Ты и вправду гнусный кретин.

Рауль смотрит на Саманту с усмешкой.

– Это вы еще всего не знаете! – говорит он. – Мои коллеги работают с малярией. Им постоянно нужны живые комары. Знаете, как их кормят? Помещают в аквариум кролика. Комары налетают на него, облепляют с ног до головы, а когда улетают, кролик весь пустой, плоский, высосанный…

– Прекрати, или я тебе морду разобью.

Рауль невозмутимо продолжает, забавляясь своими воспоминаниями:

– …Не так давно, чтобы выяснить, способствуют ли мобильные телефоны возникновению рака, к включенному мобильнику на несколько недель привязали мышей. Заболеют ли мыши раком, осталось неизвестным, но вот лапки у них трястись стали…

– Если бы меня здесь не держали, я бы на тебя в суд подала. Такие типы, как ты, должны сидеть за решеткой.

Она поворачивается и обращается к воображаемой публике:

– Вы ведь согласны со мной? Этот человек отвратителен.

– Ну, а себя вы кем считаете? Это чтобы угодить вам, привередливым потребительницам, мы проводим все эти опыты. Вы купите шампунь или крем с неизвестными побочными эффектами?

– Самое легкое свалить все на потребительниц. Они про все это ничего не знают. А вы этим пользуетесь. Просто чтобы денег заработать.

– Ну и что же? Теперь, когда вы знаете, вы будете покупать непроверенную губную помаду?

– Жалкий тип!

– Это не ответ. Что вам нужно, так это мазать губы кровью. Гарантированно натуральный продукт, не вызывающий аллергии. Во время ваших выступлений в цирке будет смотреться эф фект но.

– Лапочка моя, не говори о том, чего не знаешь.

– Так вы думаете, я не знаю, как вы своих тигров дрессируете? Вы им лапы прижигаете раскаленным железом!

– Только в самом начале. А потом мои котята очень гордятся тем, что срывают аплодисменты. Это совсем другое дело.

– Это точно такое же «дело». В обоих случаях животные страдают для нашего удовольствия. Вам не кажется, что вашим тиграм было бы лучше жить вместе со своими детьми в джунглях, а не таскаться с вами в ржавых клетках, есть котлеты из отбросов и выступать перед крикливой толпой? Вы думаете, им интересно, вашим «большим котятам», красоваться на арене ради вас?

– Они меня любят!

– Если вы так уверены в их привязанности, войдите-ка как-нибудь к ним в клетку, когда они голодные. Без плетки и палки. Посмотрим, под каким соусом они вас «полюбят».

– Я бы зашла.

– Ах, да, я забыл: чтобы привлечь к себе внимание, вы готовы на все.

– Ты ничего не понимаешь, цирк – это хорошо. Он доставляет радость детям.

– Давай разберемся. Чтобы доставить радость детям, вы перед ними мучаете животных! Логично. Мои опыты, по крайней мере, не афишируются.

– Ах ты…

Она бросается на него.

Они дерутся. Она легко побеждает.

– Да уж, – стонет он, – с вами трудно вести диалог.

Саманта душит его.

– Извинись немедленно!

– Лучше сдохнуть.

Неожиданно раздается грохот и вспыхивают молнии.

Их отбрасывает друг от друга, словно сильным электрическим разрядом.

Рауль и Саманта в разных концах помещения. Удивленно смотрят друг на друга.

– Что это такое? – тревожно спрашивает она.

– Электрический разряд. Вольт пятьсот, я думаю. Прошел через пол, который послужил проводником. И спрятаться-то невозможно.

Рауля трясет.

– Ох, как больно, – говорит она, потирая бока.

Рауль, обернувшись к стеклу:

– Эй, вы не имеете права! Я пожалуюсь в Международный суд. Это вам так не пройдет. Я хочу выйти отсюда. Я решил уйти. Эй, вы слышите? Я больше не принимаю участия в программе, я не играю.

Гримаса на лице Саманты сменяется блаженной улыбкой.

Преобразившись, она становится на колени, складывает ладони и начинает молиться.

– Что вы делаете?

Она не отвечает и продолжает молиться.

– У вас от короткого замыкания разум помутился?

– Молчи, нечестивец.

– Неужели трудно объяснить?

– Ты не понял? Этот разряд – это не электричество, это была… молния. «Его» молния.

Пауза.

– Я думаю… я думаю, что мы умерли. Да. Умерли. Ты и я, мы… умерли.

– Она в полном бреду.

– Плохо соображаешь? Туман, забытье, ослепительный свет. У нас был сердечный приступ, и мы очнулись здесь в…

– Ну, давай.

– В ра-ю.

Рауль хохочет.

– В раю? А эти там (показывает на стеклянную перегородку), это кто? Ангелы?

– Наши небесные судьи. Они ничего не говорят, они наблюдают. Они будут меня судить. Они видят мою жизнь. Видят меня маленькой девочкой. Видят меня подростком. Видят меня теперь. Они знают обо мне все.

Она обращается к «публике»:

– Простите меня. Простите меня. Ох, как я раскаиваюсь в том зле, что могла сделать.

– Это правда. Она чуть-чуть… (Он постукивает пальцем по виску.) Извините ее.

– Я хочу искупить мои грехи. Искупление. Я готова к искуплению.

Она стучит себя кулаком в грудь.

– Я была ленивой, скупой, гордой, завистливой, я лгала и даже была обжорой.

– А сигаретки у вас не будет?

Саманта продолжает бормотать:

– Господи, я не достойна того, чтобы войти в Твое царствие, но скажи одно слово, и душа моя излечится.

– А если те, кто за нами наблюдает, не ангелы, а… демоны?

– Простите и этого безбожника тоже, он не отвечает за себя.

– Мы видим «безбожника» в чужом глазу, а в своем и «апостола» не заме чаем.

– Ты можешь пасть закрыть? Я пытаюсь спасти положение.

– Мне кажется, что гипотеза насчет ада правдоподобнее. Мы всегда представляли себе ад чем-то вроде пещеры-бани-талассотерапии, только жарче и противнее. А настоящий ад вот такой. Закрытое помещение, пустое, тихое, холодное. Непонятное. С ощущением того, что за тобой кто-то наблюдает, кто – неизвестно. Ад (он показывает на стекло) – это чей-то безмолвный взгляд.

– Какое несчастье жить без веры!

Рауль подходит к стене и смотрит на свое отражение.

– А если мы спокойно поразмышляем, – предлагает он.

– Мне незачем размышлять, я знаю.

– А я, глядя на вас, все больше сомневаюсь.

– Усомнись в своих сомнениях, и ты поверишь.

– Очень жаль, но я верю только в то, что вижу. А вижу я, что заперт в каком-то аквариуме вместе с женщиной в леопардовом костюмчике. Точка. Я беру себя за запястье и чувствую свой пульс. Я прикасаюсь к своей груди и чувствую стук своего сердца. Из этого я делаю вывод, что я жив и нахожусь в ясном уме и что вы, напротив, начинаете терять рассудок.

– Два года назад, – говорит Саманта, поворачиваясь к нему, – мне одолжили тигрицу из другого цирка, поскольку моя заболела гриппом. Тигрица не хотела меня слушаться. Я чувствовала, что она опасна. Только я начала работать с ней, как она бросилась на меня с открытой пастью. Несколько секунд я была в ее полной власти. Но вдруг, будто чудо какое-то, она остановилась. Потом посмотрела на меня, и я увидела по ее глазам, что на нее снизошел Святой Дух. Я встала на колени и принялась молиться, а тигрица лизнула мне щеку.

– Прямо как у святой Бландины, – произносит он насмешливо.

– Именно, как у святой Бландины. Тогда-то я и поняла, что моя жизнь принадлежит не мне и что я – Его слуга.

Она опять опускается на колени и молится в тишине.

– И слушать такое в середине двадцать первого века! – возмущается он.

– Человек неверующий – всего лишь мешок мяса.

– Я никогда и не претендовал на что-то другое.

– Удивительно все-таки! Ты не веришь в Бога, а веришь в машины. Но технологии нас не спасут. А такие, как ты, помогают машинам превращать нас в рабов.

(Звонит телефон. Звук далекий; неясно, откуда он доносится.)

Рауль и Саманта пристально всматриваются сквозь стекло в даль. Такое впечатление, что таинственный наблюдатель забыл отключить мобильный телефон.

Телефон звонит снова. Их взгляд становится еще напряженнее.

Когда телефон звонит в третий раз, они принимаются искать глазами источник звука.

После четвертого звонка Рауль хлопает себя по одежде, роется в карманах.

– Это мой телефон! (Он достает маленький мобильный телефон.)

Рауль подносит телефон к уху, и лицо его выражает досаду.

– Кто это? – спрашивает Саманта.

– Будильник. (Он нажимает на кнопку, отключая звук.) Я использую мобильный и как будильник.

– Будильник? Так что же это, утро уже?

– Действительно, мы и не задавались вопросом, сколько времени прошло с тех пор, как нас украли.

– А по твоему мобильнику-будильнику это узнать нельзя?

Он ошарашенно смотрит на нее.

– Да, да, конечно. Телефон показывает, что последний раз я пользовался им семнадцатого декабря. А сегодня – двадцать четвертое. Значит, уже неделя прошла.

Она подходит к нему.

– Двадцать четвертое, говоришь… Рождество?

Он набирает номер, ждет. Ответа нет, он набирает другой номер.

– Не отвечают. Не соединяет.

Рауль продолжает заинтригованно:

– Чего я не понимаю, так это почему нет даже слабого сигнала.

Он пробует в разных углах клетки поймать сигнал.

Безрезультатно.

Он садится по-турецки рядом с Самантой, по-прежнему стоящей на коленях. Застывшим взглядом смотрит прямо перед собой.

– Саманта, я замру, словно статуя, и вы тоже. Ничего происходить не будет, зрителям станет скучно. И тогда, может быть, нас наконец отпустят.

Спустя какое-то время слышится бурчание в животе.

– Я есть хочу, – стонет Саманта, потирая живот.

– А я думал, раз мы в раю, то не должны чувствовать ни голода, ни жажды.

– Я есть хочу. Я пить хочу. Я ЕСТЬ ХОЧУ!

– Никто не придет. Мы, как Робинзон Крузо и Пятница, предоставлены сами себе.

– Ты меня бесишь.

– Если никто не придет, то мы съедим друг друга.

– Фу! Ты, что же, думаешь, тобой можно соблазниться?

– Напротив, вас я нахожу весьма аппетитной.

Он облизывается.

Она хочет дать ему пощечину. Он еле успевает схватить ее за запястье.

Она пытается осуществить свое намерение другой рукой.

– Вечная проблема с интегристами, – говорит он, держа ее за оба запястья. – С вами невозможно разговаривать, вы тут же переходите к насилию.

– Пусти меня. Ты…

Вдруг сверху сыплется дождь из чипсов.

Рауль оставляет свою пленницу.

Саманта ловит чипсы.

Он тоже подбирает один и очень внимательно его рассматривает.

– Это что за штука? – спрашивает заинтригованная Саманта.

– Консистенция странная, похоже на чипсы.

Он подносит чипс к носу.

– Не пахнет ничем.

Саманта втягивает носом воздух и поворачивается к Раулю:

– Как думаешь, жрать это можно?

– Надо бы попытаться.

– Давай ты.

– Почему я?

– Э-э… Ты – ученый.

Рауль после колебания откусывает крошечный кусочек.

– Ну и как?

– Никак. Что-то среднее между хлебом и картоном.

Теперь пробует она.

– Да они восхитительные! – восклицает она. – Как просфора.

Молодая женщина собирает чипсы и набивает себе рот.

– Во всяком случае, это решительно доказывает, что мы не в раю и не в аду, – говорит он назидательно. – Если мы поглощаем пищу, значит, мы находимся все еще в материальном мире.

– Молчи и ешь.

– Наши похитители хитры. Они нас испытывают. Они наблюдают за нашим поведением. Можно утверждать, что еда упала как раз тогда, когда мы держались за руки. Это не случайно. Я вам сейчас покажу.

Он придвигается к ней.

– Лапы прочь!

Саманта делает вид, что дает ему пощечину.

Рауль крепко сжимает ее запястья – сверху снова падает корм.

– Вы видите? Я прав. Каждый раз, когда мы вот так касаемся друг к друга, они бросают нам пищу.

– И что из этого следует, господин Всезнайка?

Он тревожно поднимает голову:

– Они чего-то ждут от нас.

Она, в свою очередь, тоже обеспокоенно смотрит вверх:

– Чего?

– Своих хомячков я награждаю галетами тогда, когда они выполняют то, чего я от них добиваюсь. Вы, наверное, то же самое делаете со своими тиграми, да?

– Я своих кормлю сырым мясом, а не искусственным кормом. От него их рвет.

– Существа, которые за нами следят, – говорит он, глядя на потолок, – кто бы они ни были, считают наше поведение «позитивным» тогда, когда мы вот так держимся за руки.

Саманта застывает на мгновение, потом снова становится на колени.

– Это не просфора и не чипсы, это… манна небесная, – говорит она торжественно.

– Ох, мистики…

– Как у Моисея в пустыне. Бог нас не покинул.

– Эй, Бог! Если ты нас слышишь, не дашь ли еще сандвича с маслом, ветчиной и корнишонами? И пивка? И сигаретки?

Саманта не смеется.

– Политика кнута и пряника, – продолжает он. – Электрический разряд как наказание. Еда как награда.

– С нами делают то же, что мы делаем с животными.

– Так вы думаете, они станут жечь вам ноги раскаленным железом, а мне заливать в глаза едкий шампунь?

– Как я раскаиваюсь в том, что приносила страдания другим!

– Да, правда, все-таки отвратительно то, что она делала.

– Я грешила.

– Опять начинается. Чувство вины. Не верится только, что искреннее.

– Я грешила. И я наказана.

– Вы – да, вы заслуживаете наказания. (Он смотрит на потолок.) Но я? Не понимаю.

– Заткнись!

– Да вы еще и вульгарны. А вульгарность – это один из семи смертных грехов!

– Я тебе сейчас глотку все-таки за ткну!

– Вульгарная, агрессивная, прожорливая. Да, тут есть за что прощения просить. Можно добавить еще грубость, суеверность, жадность, капризность, склонность к эксгибиционизму, к постоянным истер…

Она бросается к нему и хочет влепить пощечину, но он пригибается и с трудом увертывается.

Становится в стойку, словно боксер, готовый к схватке.

– Истеричка… На этот раз вы меня не застанете врасплох. В юности я занимался тайским боксом.

– Один раз я тебя достала и еще достану.

Они смотрят друг на друга с вызовом. Она бьет его ногой. Он сгибается от боли.

– Ой! Да она сумасшедшая! Мне больно.

– Алле-ап! Лежать, зверюга. Будь умницей. Понял? Умница. Ап! (Обходит вокруг него, как укротительница вокруг хищника.) Ап! Тихо. Спокойно. Будь умницей.

– Хорошо. (Он пожимает плечами.) Нам трудно понять друг друга. Но все же нам надо как-то устроиться.

– Нам надо просто поделить пространство. (Она ногой чертит линию по центру помещения.) Отсюда до… сюда – мое. С другой стороны – твое.

Она выкладывает чипсы по разделительной полосе.

– Я читал в одном социологическом исследовании, что мы по сути своей животные-одиночки, строго придерживающиеся своей территории. Вот и подтверждение. Кстати, когда я был женат, все сводилось к тому же. Мы поделили на двоих кровать. И одеяло, и диван, и даже с полочку в ванной. Чувство своей территории – одно из основных для нашего вида.

Саманта продолжает выкладывать чипсы.

– Ты что, был женат?

Рауль подносит руку к сердцу, словно грудь его украшена медалями.

– Женат, разведен, снова женат, снова разведен и снова собираюсь жениться.

– Заметь, я не удивляюсь. Просто с трудом представляю себе нормальную женщину, которая сможет тебя выносить все время.

– А уходил всегда я. У женщин очень сильно желание понемногу отгрызать себе куски чужой территории. Начинают со все более частых уикэндов у ее родителей, а заканчивают последним оплотом власти…

– …Погоди, дай мне догадаться. Кто первым утром занимает ванную?

– Нет. Пультом от телевизора. Вот основной показатель превосходства в супружеской паре. «Управлять телевизором» – значит определять распорядок всего вечера. Когда мужчина отказывается от этого – он теряет все.

– Все мужчины с великими теориями о женщинах – всего лишь мужчины, которые женщин боятся.

– Это правда. Я боюсь женщин. Но я и мужчин боюсь. Я – мизантроп, и горд этим.

– Еще одно мудреное словечко.

– Мизантроп – это тот, кто не любит людей в принципе.

На лице Рауля появляется презрительная усмешка:

– Да, я не люблю людей. Я не люблю нервных жителей города и не люблю деревенщин.

– Ну, так тебе должно быть здесь хорошо!

– Я пытаюсь быть последовательным в своих поступках. Я не люблю политику – я не голосую. Я не люблю детей – у меня их нет. Я не люблю собак – я их не завожу. Я не люблю телевизор – я его не покупаю. Я не люблю цирк – я туда не хожу.

– Ну, а что же ты вообще любишь?

– Я люблю… не кататься на лыжах зимой. Я люблю… не тесниться на пляже летом. Я люблю не стоять в пробках в час пик. Я люблю быть равнодушным к результатам футбольного матча с участием команды моего родного города. Я люблю не покупать подарки на Рождество в переполненных магазинах. Я люблю уклоняться от обязанности надираться шампанским на Новый год.

– С тобой, должно быть, не так-то весело проводить время.