Текст книги "Экскалибур"

И тут плащ мне у самого плеча разодрало копье. До сих пор я помышлял лишь о том, чтобы преодолеть стену огня, и не подумал, что ждет нас внутри пылающего круга. Воин из числа черных щитов атаковал меня, но промахнулся и теперь, выпустив копье, подбежал стащить меня с седла. Он был слишком близко, чтобы я сумел воспользоваться собственным копьем, так что я просто-напросто хватил его по голове древком – и послал коня вперед. Недруг вцепился в мое копье. Я выпустил древко, выхватил Хьюэлбейн и рубанул назад. Краем глаза я видел, как Артур верхом на Лламрей нарезает круги и машет мечом направо и налево, – и сам последовал его примеру. Галахад пнул кого-то ногой в лицо, еще одного проткнул копьем и понесся прочь. Кулух ухватил противника за гребень шлема и тащил бедолагу к костру. Воин, отчаянно пытавшийся развязать ремешки под подбородком, пронзительно заорал – Кулух швырнул его в пламя и повернул вспять.

Между тем сквозь проем уже прорвался Исса, а с ним и Кунеглас и шестеро его спутников. Уцелевшие черные щиты бежали к центру огненного лабиринта, а мы мчались за ними рысью между двух стен бушующего пламени. Одолженный меч в руке Артура отсвечивал алым. Артур пришпорил Лламрей, она пошла легким галопом, и черные щиты, видя, что их настигают, метнулись в сторону и бросили копья, давая понять, что больше не сражаются.

На полпути вдоль круга обнаружился проход во внутреннюю спираль. Проем между внешними и внутренними кострами составлял добрых тридцать шагов от края до края – достаточно, чтобы проехать и не изжариться при этом заживо, но вот коридор внутри спирали суживался до десяти шагов в ширину, и здесь пылали самые большие костры, самые яростные. Все мы поневоле замешкались у входа. Что происходит внутри круга, мы по-прежнему не видели. Знает ли Мерлин, что мы здесь? А боги? Я поглядел наверх, опасаясь, что вот-вот с небес прилетит карающее копье, но там лишь трепетала завеса дыма, застилая истерзанное огнем, извергающее потоки света небо.

Так въехали мы в последнюю спираль. Мы мчались во весь опор галопом, а витой проход сквозь ревущий шквал жара все сужался. Плясали языки пламени, дым забивал нам ноздри, зола обжигала щеки, но с каждым новым поворотом мы приближались к самому сердцу мистерии.

В гуле огня наше появление осталось незамеченным. Верно, Мерлин и Нимуэ и думать не думали, что обряд вот-вот прервут, ибо нас они не видели. Первыми нас заметили стражники, поставленные в центре круга: они предостерегающе завопили и бросились к нам, но Артур явился из огня, точно одетый в дым демон. Одежды его струили серое марево; он зычно закричал, вызывая противников на бой, пришпорил Лламрей и с силой врезался в строй черных щитов, составленный кое-как, наспех. Проломил он щитовую стену просто-напросто за счет скорости и веса; все мы, размахивая мечами, последовали за Артуром, и горстка преданных воинов бросилась врассыпную.

Гвидр был там. Живой и невредимый.

Его крепко держали двое черных щитов; завидев Артура, они выпустили мальчика. Нимуэ, пронзительно визжа, осыпала нас проклятиями через весь срединный круг из пяти костров; Гвидр, плача, подбежал к отцу. Артур нагнулся, сильной рукой подхватил сына и поднял его в седло. А затем обернулся к Мерлину.

Мерлин невозмутимо глядел на нас, по лицу его струился пот. Он уже поднялся до середины лестницы, прислоненной к виселице. Виселица – два древесных ствола, вкопанных в землю и снабженных перекладиной, – высилась в самом центре пяти костров. Друид был облачен в белое, рукава его одеяния по локоть покраснели от крови. В руке он сжимал длинный нож, но в лице его – я готов поклясться! – на миг отразилось глубокое облегчение.

Мальчишка Мардок был еще жив – хотя жить ему оставалось недолго. Ребенка раздели догола, рот ему завязали тряпкой, чтобы не вопил, и подвесили к перекладине за лодыжки. А рядом с ним, тоже подвешенное за лодыжки, покачивалось бледное тонкое тело – в свете костров оно казалось совсем белым, вот только глотка была перерезана едва ли не до позвоночника, и кровь уже вся вытекла в Котел и, однако ж, все еще капала с побагровевших концов длинных прямых волос. Таких длинных, что пропитанные кровью пряди болтались ниже золотого обода серебряного Котла Клиддно Эйддина, и лишь по длинным волосам я узнал в подвешенном трупе Гавейна – ибо его красивое лицо было залито кровью, покрыто кровью, замазано кровью.

Мерлин, все еще сжимавший в руке длинный нож – тот самый, убивший Гавейна, – при нашем появлении словно утратил дар речи. Выражение облегчения в лице его исчезло, теперь я ничего не сумел бы в нем прочесть, а вот Нимуэ орала на нас во весь голос. Она воздела левую руку – ту, что со шрамом на ладони, в точности таким, как у меня.

– Убей Артура! – кричала она. – Дерфель! Ты принес мне клятву! Убей его! Нам никак нельзя останавливаться!

У самой моей бороды блеснуло лезвие меча. Меч был в руке Галахада – и Галахад кротко мне улыбался.

– Ни с места, друг, – проговорил он. Он знал силу клятв. Знал он и то, что я не подниму руки на Артура: это он пытался оградить меня от мести Нимуэ. – Если Дерфель двинется, я перережу ему глотку, – крикнул он Нимуэ.

– Режь! – завопила она. – Ныне ночь смерти для королевских сынов!

– Только не для моего сына, – возразил Артур.

– Ты не король, Артур ап Утер, – наконец заговорил Мерлин. – Ты что, думал, я убью Гвидра?

– Тогда зачем он здесь? – осведомился Артур. Одной рукой он обнимал сына, другой сжимал окровавленный меч. – Зачем он здесь? – вновь вопросил Артур гневно.

В кои-то веки Мерлин не нашелся что сказать. За него ответила Нимуэ.

– Он здесь, Артур ап Утер, – издевательски усмехнулась она, – затем, что смерти вот этого жалкого заморыша может оказаться недостаточно. – Она указала на Мардока: тот беспомощно барахтался на виселице. – Он сын короля, но не законный наследник.

– Так что умереть пришлось бы Гвидру? – уточнил Артур.

– Умереть – и вернуться к жизни! – вызывающе парировала Нимуэ. Ей приходилось кричать, перекрывая свирепый треск огня. – Ты разве не знаешь, какой силой обладает Котел? Поместите умерших в чашу Клиддно Эйддина, и покойники оживут, и вдохнут полной грудью, и вновь пойдут по земле. – Она подбиралась к Артуру все ближе; ее единственный глаз светился безумием. – Отдай мне мальчишку, Артур.

– Нет. – Артур дернул поводья, и Лламрей прянула от Нимуэ. Та развернулась к Мерлину. – Убей его! – завизжала она, указывая на Мардока. – Попробуем хотя бы его. Убей его!

– Нет! – закричал я.

– Убей его! – завопила Нимуэ.

Мерлин не двинулся, и она побежала к виселице. Мерлин словно прирос к месту, а вот Артур вновь поворотил Лламрей и отрезал жрице путь – наехал на нее и сбил с ног.

– Пощадите ребенка, – промолвил Артур Мерлину.

Нимуэ вцепилась в недруга, Артур отпихнул ее в сторону; когда же она вновь набросилась на него – сплошные зубы да когти, – он крутнул мечом у самой ее головы, и эта угроза ее утихомирила.

Мерлин придвинул блестящее лезвие к самому горлу Мардока. Вид у друида был просто-таки благостный, несмотря на пропитанные кровью рукава и длинный нож в руках.

– Ты полагаешь, Артур ап Утер, что сможешь разбить саксов без помощи богов? – спросил он.

Артур пропустил вопрос мимо ушей.

– Отпусти мальчика, – приказал он.

– Хочешь навлечь на себя проклятие, Артур? – накинулась на него Нимуэ.

– Я уже проклят, – горько ответил он.

– Пусть мальчишка умрет! – прокричал с лестницы Мерлин. – Артур, тебе он никто и ничто! Королевский ублюдок, бастард, рожденный от потаскухи.

– А я, по-твоему, кто? – заорал Артур. – Кто, как не королевский ублюдок и бастард, рожденный от потаскухи?

– Ему должно умереть, – терпеливо объяснял Мерлин, – а смерть его приведет к нам богов; когда же боги окажутся здесь, Артур, мы положим тело в Котел, и к умершему вернется дыхание жизни.

Артур жестом указал на жуткий обескровленный труп своего племянника Гавейна.

– Разве одной смерти недостаточно?

– Одной смерти всегда недостаточно, – отрезала Нимуэ. Она обежала Артурову кобылу кругом, добралась-таки до виселицы и теперь придерживала голову Мардока – так, чтобы Мерлину было удобнее полоснуть ножом по горлу.

Артур шагом двинулся к виселице.

– А если боги не придут и после двух смертей, Мерлин, сколько их еще потребуется? – спросил он.

– Столько, сколько нужно, – отвечала Нимуэ.

– И всякий раз, – Артур говорил громко, так, чтобы мы все его слышали, – всякий раз, как Британия окажется в беде, всякий раз, как нагрянут враги или случится моровое поветрие, всякий раз, как мужи и жены перепугаются насмерть, мы станем приносить в жертву детей?

– Если боги придут, – промолвил Мерлин, – не будет больше ни мора, ни страха, ни войны.

– Да придут ли они? – усомнился Артур.

– Они уже идут! – завизжала Нимуэ. – Гляди! – Свободной рукой она указала вверх. Мы все подняли глаза – небесные огни гасли. Яркие переливы синевы постепенно меркли до фиолетово-черного, алые тона расплывались смутной дымкой, а сквозь тающие завесы проглянули звезды.

– Нет! – застонала Нимуэ. – Нет! – Последний ее вопль сорвался на плач – и казалось, плачу этому длиться бесконечно.

Между тем Артур уже подъехал к виселице вплотную.

– Ты зовешь меня амхераудром Британии, – сказал он Мерлину, – а император должен править, или он перестает быть императором, а я отказываюсь править в Британии, где детей убивают того ради, чтобы спасти жизнь взрослым.

– Не пори чушь! – запротестовал Мерлин. – Это все дурацкая сентиментальность!

– Я хочу, чтобы меня запомнили как человека справедливого, – промолвил Артур, – на руках моих и без того довольно крови.

– Тебя запомнят как предателя, как погубителя страны, как труса! – зашипела на него Нимуэ.

– Только не в роду потомков этого ребенка, – кротко отозвался Артур и с этими словами привстал в седле и рубанул мечом по веревке, стягивающей лодыжки Мардока. Мальчик рухнул вниз; Нимуэ взвизгнула и вновь накинулась на Артура, скрючив пальцы что когти, но Артур просто-напросто ударил ее мечом плашмя по щеке – наотмашь, сильно и резко. Оглушенная, она отлетела в сторону; смачный звук удара на мгновение перекрыл потрескивание пламени. Нимуэ зашаталась, челюсть у нее отвисла, единственный глаз закатился – и она повалилась наземь.

– Эх, вот Гвиневеру бы так! – пробурчал Кулух.

Галахад, оставив меня, спешился и освободил Мардока от пут и кляпа. Мальчишка тут же завопил, зовя мать.

– Всегда терпеть не мог шумных детей, – мягко проговорил Мерлин, сдвинул лестницу ближе к веревке, на которой болтался Гавейн, и неспешно двинулся вверх по ступенькам. – Не знаю, пришли боги или нет, – приговаривал он, карабкаясь все выше. – Все вы ждали слишком многого; может, они уже здесь. Как знать? Но мы закончим обряд без крови Мордредова сына. – И с этими словами он принялся неуклюже перепиливать веревку, стягивающую лодыжки Гавейна. Пока он резал, труп раскачивался из стороны в сторону и пропитанные кровью волосы хлестали по краю Котла, но вот наконец волокна поддались, и мертвец тяжело плюхнулся вниз – кровь плеснула до обода, окрасив его алым. Мерлин медленно спустился вниз по лестнице и приказал черным щитам, что наблюдали за столкновением со стороны, нести громадные плетеные корзины с солью, заблаговременно поставленные в нескольких ярдах. Воины высыпали соль в Котел и плотно утрамбовали ее вокруг скорченного нагого тела Гавейна.

– Что теперь? – спросил Артур, убирая меч в ножны.

– Ничего, – отозвался Мерлин. – Все кончено.

– Экскалибур? – потребовал Артур.

– Меч в южной спирали, – указал рукою Мерлин, – только, думается, стоит тебе подождать, чтобы костры прогорели: прямо сейчас ты меч не заберешь.

– Нет! – Нимуэ уже пришла в себя настолько, чтобы возмутиться. Она сплюнула кровь – меч Артура рассек ей щеку. – Сокровища наши!

– Сокровища, – устало пояснил Мерлин, – были собраны и использованы. Теперь они – ничто. Артур волен забрать свой меч. Клинок ему понадобится. – Друид швырнул длинный нож в ближайший костер, затем обернулся поглядеть, как двое черных щитов заканчивают заполнять Котел. Соль, засыпавшая кошмарный израненный труп, постепенно розовела. – По весне придут саксы, – сообщил Мерлин, – тут-то мы и увидим, много ли магии было здесь нынче ночью.

Нимуэ кричала на нас в бессильном гневе. Она рыдала и бушевала, она плевалась и осыпала нас бранью, она грозила нам смертью, призывая на помощь огонь и воздух, землю и море. Мерлин не обращал на нее внимания, но Нимуэ в жизни не признавала полумер, и в ту ночь она стала заклятым врагом Артура. В ту ночь она начала творить проклятия, дабы отомстить людям, что помешали богам сойти на Май-Дан. Она называла нас погубителями Британии и сулила нам всяческие ужасы.

Мы провели на холме всю ночь. Боги так и не пришли, а костры пылали так яростно, что забрать Экскалибур Артуру удалось лишь на следующий день к вечеру. Мардока вернули матери; впоследствии я слыхал, будто мальчик той же зимой умер от лихорадки.

Остальные Сокровища забрали Мерлин с Нимуэ. Котел с его жутким содержимым увезли на запряженной волами телеге. Нимуэ вела, а старый Мерлин покорно следовал за ней. Забрали они и Анбарра, необъезженного вороного жеребца Гавейна, и великое знамя Британии тоже забрали, и куда отправились, никто из нас не ведал: верно, в какую-нибудь глушь на западе, где Нимуэ еще больше навострится по части проклятий под рев зимних бурь.

Пока не пришли саксы.

* * *

До чего странно, оглядываясь назад, вспоминать, как в ту пору ненавидели Артура. Летом он разбил надежды христиан, а теперь вот, на исходе осени, развеял мечты язычников. И как всегда, взять не мог в толк, с какой стати он настолько непопулярен.

– А что мне оставалось делать? – спрашивал он у меня. – Отправить под нож родного сына?

– Кефидд так и поступил, – невпопад брякнул я.

– И тем не менее битву Кефидд проиграл! – отрезал Артур.

Мы скакали на север: я возвращался домой, в Дун-Карик, а Артур вместе с Кунегласом и епископом Эмрисом ехал дальше, к королю Мэуригу Гвентскому. Только эта встреча Артура и занимала. В то, что боги спасут Британию от саксов, он сроду не верил, но полагал, что восемь-девять сотен хорошо обученных копейщиков Гвента вполне могут склонить чашу весов в нашу пользу. Той зимой голова его чуть не лопалась от чисел. Думнония, по его расчетам, выставит шесть сотен копейщиков, из которых четыреста прошли испытание боем. Четыре сотни приведет Кунеглас, да плюс ирландские черные щиты – это еще сто пятьдесят; к ним, пожалуй, добавится с сотню неприкаянных изгоев, что, жадные до добычи, придут из Арморики или из северных королевств.

– Ну, допустим, двенадцать сотен, – прикидывал Артур, а затем крутил эту цифру и так и эдак, то прибавляя, то убавляя, в зависимости от настроения, и при оптимистичном раскладе порою осмеливался присовокупить к ней восемь сотен гвентцев, что в общей сумме давало две тысячи воинов, однако даже этого, как утверждал Артур, окажется недостаточно – саксы, надо думать, соберут армию еще бóльшую. Элла выставит по меньшей мере семь сотен копий, а его королевство – слабейшее из двух. Кердиковы копья мы оценивали в тысячу, а по слухам, Кердик еще и откупал копейщиков у Хлодвига, короля франков. Этим наемникам платили золотом – и обещали еще, когда в руках победителей окажется сокровищница Думнонии. Наши шпионы сообщали также, что саксы намерены дождаться весеннего праздника Эостре, чтобы из-за моря успели приплыть новые корабли.

– У них наберется две с половиной тысячи воинов, – подсчитал Артур. – А у нас – только двенадцать сотен, если Мэуриг и впрямь откажется вступить в бой. Можно, конечно, собрать ополчение, да только никаким поселянам не выстоять против закаленных воинов, а ведь нашим ополченцам – старикам и мальчишкам – грозит саксонский фирд.

– Стало быть, без гвентских копейщиков мы обречены, – мрачно подвел итог я.

Со времен измены Гвиневеры Артур улыбался редко, но сейчас улыбнулся:

– Обречены? Кто сказал – обречены?

– Ты, господин. И цифры.

– Тебе разве не случалось сражаться и одерживать победу при численном превосходстве врага?

– Да, господин, случалось.

– Тогда отчего бы нам не победить и на сей раз?

– Лишь глупец ищет битвы с противником более сильным, господин, – отозвался я.

– Лишь глупец ищет битвы, – решительно отрезал он. – Я так вообще не рвусь сражаться по весне. Это саксы хотят сражаться, а у нас выбора нет. Поверь, Дерфель, численное превосходство врага меня тоже не радует, и я сделаю все, чтобы убедить Мэурига принять бой, но если Гвент не выступит, придется нам разгромить саксов самим. И мы это можем! Поверь, Дерфель, можем!

– Я верил в Сокровища, господин.

Артур издевательски рассмеялся резким, лающим смехом.

– Вот Сокровище, в которое верю я, – проговорил он, поглаживая рукоять Экскалибура. – А ты верь в победу, Дерфель! Если мы выйдем против саксов, заранее смирившись с поражением, они скормят наши кости волкам. Но если мы выступим как победители – то-то они взвоют!

Бравада бравадой, да только в победу все равно не верилось. Думнония оделась во мрак. Мы утратили своих богов, а в народе толковали, что это Артур-де их прогнал. Он был врагом не только христианского Бога – он стал врагом всех богов что ни есть, и поговаривали, будто саксы посланы ему в наказание. Даже погода предвещала несчастье, ибо в то утро, как я расстался с Артуром, полил дождь, и конца ему не предвиделось. Каждый новый день приносил низкие серые тучи, стылый ветер и проливной ливень. Все промокло насквозь. Наша одежда, постели, дрова, устланный тростником пол и даже стены домов сделались липкими и склизкими от сырости. Копья ржавели без дела, запасенное зерно проросло или заплесневело, а безжалостный ветер все гнал да гнал с запада дождь. Мы с Кайнвин делали все, чтобы не дать воде просочиться в Дун-Карик. Кунеглас подарил сестре целый ворох волчьих шкур из Повиса, и мы обили ими деревянные стены, но сам воздух под стропилами словно бы отсырел. Огонь разгорался с трудом, шипел, коптил и плевался, нехотя даря нас теплом; дым ел глаза. В начале той зимы обе наши дочери сделались строптивы и неуживчивы. Морвенна, старшая, обычно сама покладистость, превратилась в сущую мегеру, так что даже Кайнвин не выдержала и выдрала несносную девчонку ремнем.

– Она скучает по Гвидру, – позже объяснила мне Кайнвин. Артур распорядился, чтобы сын находился при нем неотлучно, так что Гвидр уехал с отцом на встречу с королем Мэуригом. – Их бы надо поженить на будущий год – это ее исцелит.

– Если Артур вообще позволит Гвидру взять ее в жены, – угрюмо отвечал я. – Ныне он нас не слишком-то жалует. – Я тоже хотел поехать с Артуром в Гвент, но он резко отказал мне. Было время, когда я почитал себя его самым близким другом, но теперь Артур скорее огрызался на меня, нежели бывал мне рад. – Он думает, я поставил под удар жизнь Гвидра, – посетовал я.

– Нет, – покачала головой Кайнвин. – Он отдалился от тебя с той самой ночи, когда узнал об измене Гвиневеры.

– А что это поменяло?

– Дело в том, что ты тогда был с ним, родной, – терпеливо объяснила Кайнвин, – так что с тобой он не может притворяться, будто ничего не произошло. Ты стал свидетелем его позора. Он видит тебя – и вспоминает о ней. А еще он завидует.

– Завидует?

Кайнвин улыбнулась:

– Он думает, ты счастлив. И теперь вбил себе в голову, что если бы женился на мне, то тоже был бы счастлив.

– Наверное, и впрямь был бы, – отозвался я.

– Так он даже предлагал, – беззаботно сообщила Кайнвин.

– Предлагал – что? – взорвался я.

– Да не всерьез, Дерфель, не всерьез, – успокоила меня она. – Бедняга нуждается в утешении. Он думает, если одна женщина его отвергла, так, значит, отвергнет любая другая, и поэтому спросил меня.

Я тронул рукоять Хьюэлбейна.

– Ты ничего мне не рассказывала.

– А зачем? Рассказывать-то нечего. Он задал бестактный вопрос, а я сказала, что поклялась богам быть с тобой. Сказала очень мягко, а ему потом было ужасно стыдно. А еще я обещала ему, что тебе не скажу, а теперь вот нарушила обещание, и значит, боги меня накажут. – Она пожала плечами, словно давая понять: кара заслужена и потому принимается безропотно. – Ему нужна жена, – невесело усмехнулась она.

– Или просто женщина.

– Нет, – покачала головой Кайнвин. – Артур не из таких. Он не может переспать с женщиной и уйти восвояси как ни в чем не бывало. Он не видит разницы между желанием и любовью. Когда Артур вручает душу, он отдает всего себя – по мелочам он себя не разменивает.

Меня по-прежнему душил гнев.

– Итак, он женился бы на тебе – а от меня он чего ждал при таком раскладе?

– А ты бы правил Думнонией как опекун Мордреда, – отозвалась Кайнвин. – Артур вбил себе в голову дурацкую идею, что я уехала бы с ним в Броселианд и мы бы там жили не тужили, точно дети под солнышком, а ты бы остался здесь и разгромил саксов. – Она рассмеялась.

– И когда же он тебе это предлагал?

– В тот самый день, когда отправил тебя к Элле. Наверное, думал, что я убегу с ним, пока ты в отъезде.

– Или надеялся, что Элла убьет меня, – возмущенно отозвался я, вспоминая об обещании саксов казнить любого посланца.

– Потом ему было очень стыдно, – серьезно заверила меня Кайнвин. – И не вздумай ему проболтаться, что я тебе рассказала. – Она заставила меня дать слово, и обещание я сдержал. – На самом деле это все пустое, – добавила она, заканчивая разговор. – Скажи я «да», то-то он бы опешил. Он задал свой вопрос, Дерфель, потому что ему очень больно, а мужчины, когда им больно, ведут себя безрассудно. Чего ему на самом деле хочется, так это сбежать с Гвиневерой, да только он не может: гордость не позволяет и, кроме того, он знает, что без него мы саксов не разобьем.

А для этого нам требовались Мэуриговы копейщики, но никаких известий о переговорах Артура с Гвентом к нам не приходило. Текли недели, а с севера по-прежнему ни слуху ни духу. Заезжий проповедник из Гвента рассказал нам, что Артур, Мэуриг, Кунеглас и Эмрис всю неделю совещались в Бурриуме, столице Гвента, но на чем вожди порешили, священник понятия не имел. Этот смуглый, косоглазый коротышка с жиденькой бороденкой, с помощью пчелиного воска уложенной в форму креста, приехал в Дун-Карик, дабы основать в деревушке церковь, а то как же без нее! Как оно в обычае у странствующих проповедников, за ним таскалась орава женщин: три жалкие неряхи собственнически льнули к нему. Я впервые узнал о его появлении, как только он принялся проповедовать за кузницей у ручья, и послал Иссу и пару копейщиков прекратить это безобразие и привести его в дом. Мы угостили его кашей-размазней из проросшего ячменя; ел он жадно, ложкой запихивал в рот горячее варево, а потом шипел и плевался, обжигая язык. Комья каши застревали в крестовидной бороде. Женщины есть отказывались до тех пор, пока священник не насытился.

– Артур ныне отбыл на запад – вот и все, что мне известно, господин, – отвечал он на наши нетерпеливые расспросы.

– Куда?

– В Деметию, господин. К Энгусу Макайрему.

– Зачем?

Проповедник пожал плечами:

– Не знаю, господин.

– А готовится ли король Мэуриг к войне? – полюбопытствовал я.

– Он готов защищать свои земли, господин.

– А как насчет защитить Думнонию?

– Только если Думнония признает единого Бога, Бога истинного, – промолвил священник, крестясь деревянной ложкой и забрызгивая грязную рясу ячменной кашей. – Наш король ревностно служит кресту и не уступит своих копий язычникам. – Священник поднял глаза на бычий череп, прибитый к стропилам, и вновь осенил себя крестом.

– Если саксы захватят Думнонию, Гвент падет следом, – промолвил я.

– Христос защитит Гвент, – настаивал проповедник. Он передал миску одной из женщин, и та принялась вычищать скудные остатки грязным пальцем. – Христос убережет и тебя, господин, – продолжал он, – если ты смиришься пред Ним. Если ты отречешься от своих богов и примешь крещение, в будущем году ты всенепременно одержишь победу.

– Тогда отчего же Ланселот не одержал победу минувшим летом? – полюбопытствовала Кайнвин.

Священник воззрился на нее здоровым глазом; второй блуждал где-то во мраке.

– Король Ланселот, госпожа, не был избранным. Избран – король Мэуриг. В нашем Писании сказано, что избранник – лишь один, и, по-видимому, это не Ланселот.

– Избран – к чему? – не отступалась Кайнвин.

Священник уставился на нее во все глаза. Моя Кайнвин по сей день была красавицей – златоволосая, безмятежная звезда Повиса.

– Избран, госпожа, объединить все народы Британии под властью Бога Живого. Саксов, и бриттов, и гвентцев, и думнонийцев, и ирландцев, и пиктов, дабы все поклонялись единому истинному Богу и все жили в любви и мире.

– А что, если мы решим не следовать за королем Мэуригом? – спросила Кайнвин.

– Тогда наш Бог уничтожит вас.

– Эту весть ты и пришел проповедовать? – осведомился я.

– Иначе я не могу, господин. Мне так велено.

– Это Мэуриг тебе приказал?

– Нет, Господь.

– Но я владыка земель по обе стороны от ручья, – сообщил я, – а также и к югу до Кар-Кадарна, и к северу до Аква-Сулис, и без моего дозволения ты здесь проповедовать не будешь.

– Никто из людей не может отменить слова Божьего, господин, – настаивал священник.

– Вот это – может, – возразил я, обнажая Хьюэлбейн.

Женщины зашипели. Священник вытаращился на меч, затем сплюнул в очаг.

– Ты навлекаешь на себя гнев Господень.

– Ты навлекаешь на себя мой гнев, – парировал я. – И если завтра к закату ты не уберешься из моих владений, я отдам тебя в рабы своим рабам. Сегодня переночуешь со скотиной, а завтра – чтобы духу твоего здесь не было.

Назавтра священник неохотно побрел восвояси, и, словно мне в наказание, с его уходом выпал первый снег. Выпал рано – предвещая жестокие холода. Поначалу шел он пополам с дождем, но к ночи повалил густо и к рассвету выбелил землю из края в край. На следующей неделе резко похолодало. Под крышей повисли сосульки; началась долгая зимняя битва за тепло. В деревне селяне устраивались на ночлег со скотиной, а мы сражались с морозом, подкидывая все больше дров в очаг; огонь пылал так буйно, что сосульки подтаивали и с кровли срывались капля за каплей. Зимний скот мы поставили в хлева, а остальных животных забили и засыпали мясо солью, в точности как Мерлин засолил обескровленный труп Гавейна. Два дня по деревне эхом прокатывалось отчаянное мычание: быков волокли под топор. Снег испещрили алые брызги, в воздухе смердело кровью, солью и навозом. В доме ревело пламя, да толку от него было чуть. Мы просыпались от холода, мы дрожали под меховыми одеялами и напрасно ждали оттепели. Ручей замерз; чтобы запастись водой на день, приходилось колоть лед.

Наших молодых копейщиков мы по-прежнему муштровали нещадно: гоняли сквозь снегопад, закаляя их мускулы в преддверии драки с саксами. В те дни, когда снег валил густо, а ветер кружил белые хлопья над заиндевелыми коньками деревенских хижин, я заставлял воинов мастерить щиты из ивовых досок и обтягивать их кожей. Я ковал военный отряд, но, глядя на юнцов за работой, я тревожился за них, гадая, многие ли доживут до летнего солнца.

Накануне солнцестояния пришли вести от Артура. В Дун-Карике готовились к великому празднеству – пировать полагалось целую неделю после смерти солнца, – и тут нежданно-негаданно нагрянул епископ Эмрис в сопровождении шестерых Артуровых копейщиков. Копыта его коня были заботливо обмотаны кожей. Епископ рассказал нам, как гостил в Гвенте и препирался с Мэуригом, в то время как сам Артур поехал дальше, в Деметию.

– Не то чтобы король Мэуриг наотрез отказал нам в помощи, – сообщил епископ. Он освободил себе местечко у очага, отпихнув двух наших псов, и теперь, ежась, тянул пухлые, покрасневшие, растрескавшиеся руки к самому пламени. – Но боюсь, его условия неприемлемы. – Он чихнул. – Милая госпожа, ты несказанно добра, – поблагодарил он Кайнвин, что принесла ему рог с подогретым медом.

– Что за условия? – спросил я.

Эмрис удрученно покачал головой:

– Он требует трон Думнонии, господин.

– Чего-чего он требует? – вознегодовал я.

Эмрис предостерегающе поднял дебелую обветренную руку:

– Он говорит, что Мордред в правители не годится, Артур править не хочет, а Думнонии нужен христианский король. И предлагает себя.

– Ублюдок, – рявкнул я. – Вероломный трусливый ублюдок.

– Артур, конечно же, согласиться не может, – отвечал Эмрис, – он же клялся Утеру. – Епископ отхлебнул меда и блаженно вздохнул. – До чего ж славно снова согреться!

– Стало быть, Мэуриг согласен помочь нам только в обмен на королевство? – возмущенно выпалил я.

– Так он говорит. Он утверждает, что Господь убережет и оградит Гвент и, если мы не признаем его, Мэурига, королем, то должны защищать Думнонию сами.

Я подошел к двери, отдернул кожаный полог и долго глядел на высокие сугробы вдоль частокола.

– А с его отцом ты говорил? – спросил я Эмриса.

– Да, с Тевдриком я повидался, – отозвался епископ. – Мы к нему съездили вместе с Агриколой, он шлет тебе привет и поклон.

Агрикола некогда был военным вождем короля Тевдрика: этот могучий воин сражался в римских доспехах с яростной беспощадностью. Но теперь Агрикола состарился, а Тевдрик, его господин, отказался от трона, выбрил на затылке священническую тонзуру и уступил власть сыну.

– Как здоровье Агриколы? – спросил я.

– Он стар, но бодр. Он, конечно, на нашей стороне, но… – Эмрис пожал плечами. – Когда Тевдрик отрекся от трона, он сложил с себя власть. Он говорит, что не может переубедить сына.

– Не хочет, – угрюмо поправил я, возвращаясь к огню.

– Пожалуй что, и не хочет, – согласился Эмрис со вздохом. – Мне Тевдрик по душе, но ныне он поглощен иными заботами.

– Какими еще заботами? – вознегодовал я.

– Ему хотелось бы знать, – почтительно проговорил Эмрис, – станем ли мы в небесах питаться подобно смертным, или потребность в земной пище отпадет. Иные, понимаешь ли, верят, будто ангелы вообще не едят, более того – избавлены от всех грубых плотских нужд, так что старый король пытается перенять этот образ жизни. Есть он почти не ест: он мне похвастался, что однажды целых три недели продержался, не испражняясь, после чего почувствовал себя куда бóльшим праведником.

Кайнвин улыбнулась, но промолчала; я, не веря ушам своим, вытаращился на епископа. Эмрис между тем допил мед.

– Тевдрик клянется, – с сомнением добавил он, – что заморит себя голодом до состояния благодати. Признаться, меня он не убедил, но в набожности ему и впрямь не откажешь. Нам всем неплохо бы поучиться у него благочестию.

– А что говорит Агрикола? – спросил я.

– Похваляется, что срет часто и смачно. Прости, госпожа.

– То-то эти двое порадовались встрече, – иронически отметила Кайнвин.