Текст книги "100 великих спортсменов"

ГОРДИ ХОУ
(родился в 1928 г.)

В любом перечне великих атлетов перст истории останавливается на имени Горди Хоу дольше, чем на любом другом. Почти пять десятилетий этот опровергатель закона средних величин хотел лишь того, чего мог добиться. А добился он многого, о чем свидетельствуют столбцы и колонки чисел и точные цифры, называемые статистикой.

Целых тридцать два года, начиная с молодых лет в Детройте до последнего «ура» в Хартфорде, когда зрители выражали свою благодарность последнему представителю ушедшего поколения, Хоу доказывал ошибочность календаря.

Этот хоккейный титан, весивший 93 килограмма в 1946-м, когда он вломился в НХЛ, и 93 кг в 1980-м, когда он оставил спорт, побил все существующие в хоккее рекорды, набрав больше всех очков, передач и голов, проведя более всех игр и даже получив наибольшее количество швов и серьезных травм. Цена ему настолько велика, что премьер-министр Канады называл его «Мистер Хоккей», а Бобби Халл признавал: «Мне хотелось бы обладать половиной достоинств Горди».

Тренеры НХЛ называли Хоу «самым умным игроком, самым лучшим распасовщиком, самым лучшим дриблером». Но наиболее важным компонентом его гения была грубость. Как сказал когда-то один из соперников: «У него было все, чем должен был обладать идеальный хоккеист. Он говорит негромко и задумчиво. Но он же является самым коварным, жестоким и подлым игроком, какого я когда-либо встречал в хоккее».

Едва появившись на льду, крутой, словно яйцо, молодой игрок детройтского клуба «Ред Вингз» проявил себя в хоккейной войне не хуже, чем турецкое войско в Европе. Наконец удовлетворенный тренер Джек Адамс решил, что видел довольно, и сказал своему юному правому краю: «Хорошо, парень, ты уже убедил всех в лиге. А теперь покажи мне, что ты умеешь играть в хоккей».

И Хоу несколько поумерил свою агрессивность, хотя не был сторонником пацифизма, орудуя своей клюшкой или локтями, причем новообретенная манера игры принесла ему в среде хоккеистов-соперников прозвище «Мистер Локоть». Одним из игроков, лучше многих запомнивших эту манеру, оказался Фил Эспозито, столкнувшийся с благородным Хоу в одной из первых своих игр. «Я играл за "Чикагский Блэк Хоукс", и мы приготовились к вбрасыванию, – вспоминал Эспо. – Я поглядел на него, и он сказал что-то вроде: "Привет, малец"». А потом, после того как шайба была вброшена, Хоу без малейших колебаний выставил свой локоть, угодивший прямо в челюсти «мальца», что стоило новичку нескольких передних зубов.

Скоро распространилась молва, что к Хоу не менее опасно приближаться, чем к железнодорожному переезду. Вай Стасюк, прежний тренер «Филадельфия Флайерс», утверждал, что за годы своих выступлений Хоу создал для себя «рабочее пространство», которое позволяло ему «кататься по полю как бы в невидимой стеклянной трубе. Он дал всем понять, что не любит людей, которые приближаются к нему ближе, чем на три фута».

«И знаете что? – говорил Стасюк. – Никто не осмеливается на это».

Хоу устремлял свой взгляд прежде всего к воротам, нимало не заботясь о тех игроках, которым хватало глупости подъезжать к нему. А когда он концентрировался на цели, он становился величайшим мастером среди всех игравших в хоккей.

Точно отмеряя каждое движение, Хоу не спеша скользил по полю, отрывистыми движениями направляя вперед свой обманчиво плотный корпус и маскируя покатыми плечами размер своего древоподобного тела и толстую, как пень, шею. Его ледяная сдержанность была такова, что бесстрастные глаза Хоу как бы смотрели в одну точку, будь то угол, который нужно было выиграть у защитника, партнер, открывающийся для передачи, или сами ворота. И потом единственный в истории НХЛ «обоерукий» спортсмен, который мог с равным успехом вести шайбу и бросать по воротам и правой, и левой рукой, сделав паузу в какую-нибудь наносекунду, выстреливал, и клюшка ударяла по шайбе, словно морской прибой по береговому песку. И подобный набор невероятных дарований заставил многих называть Хоу «величайшим игроком в истории НХЛ».

Однако дарования эти так и могли бы остаться скрытыми. За свои первые три года в НХЛ Хоу забросил всего 35 шайб, более интересуясь навязыванием своей воли соперникам, чем отправлением шайбы в сетку. Но потом, когда тренер вынужден был приказать ему «играть в хоккей», гроза, которая собиралась столь долго, наконец разразилась, и в сезоне 1949/50 года Хоу забросил 35 шайб и сделал 33 голевые передачи. Однако неслыханное, непредвиденное и огромное несчастье в играх плей-офф в конце сезона едва не положило трагический конец его карьере.

Это произошло в первой игре серии плей-офф против «Мейпл Ливз» (Торонто). Когда Тед Кеннеди из «Мейпл Ливз» подъехал к средней линии, Хоу быстро бросился навстречу ему. Кеннеди, приближавшийся к бортику и опасавшийся, что быстро приближавшийся Хоу размажет его по ограждению, поднял клюшку. Она попала Хоу прямо в глазницу, вывернув глаз. Он рухнул на лед и врезался головой в бортик. Спортсмен в тяжелом состоянии был доставлен в госпиталь с переломами костей черепа и тяжелой мозговой травмой, жизнь Хоу находилась в опасности. «Мне просверлили дырку в черепе, чтобы снять давление», – вот и все, что запомнил Хоу. Вопрос стоял не о том, будет ли он снова играть в хоккей, а останется ли в живых. Но Хоу проявил удивительную способность к выздоровлению и уже в следующем году вернулся в спорт, чтобы стать лучшим бомбардиром лиги. Но по сей день в качестве памятки о случившемся он моргает как человек, только что пробудившийся от полуденного сна, отчего некоторые зовут его Мигуном.

Это была всего лишь первая из травм, полученных этим удивительным представителем рода людского за его продолжительную карьеру, продемонстрировавшую его способность как получать травмы, так и одолевать их.

После этого Хоу продолжал играть за «Ред Вингз» полные славы двадцать пять лет, еще пять раз став лучшим снайпером НХЛ, он шесть раз был назван самым ценным игроком лиги и рекордные двадцать один раз входил в число «Всех Звезд». Просидев один год на скамейке запасных в качестве вице-президента «Ред Вингз», Хоу, чьи рефлексы всегда отвечали на вызов, начал при виде хоккея «истекать слюнкой, словно собака академика Павлова при виде пищи» и, получив возможность сыграть вместе со своими двумя сыновьями, подписал контракт с «Хьюстон Аэрос», клубом Всемирной хоккейной ассоциации.

Однако сорокапятилетний Хоу подписывал свой новый контракт совсем не для того, чтобы его выносили на поле по торжественным случаям, словно королевские бриллианты. Он вернулся, чтобы играть. И он играл, да так хорошо, что сделался самым ценным игроком ВХА, набрав сто очков, а пасы сыновьям дали ему столько голевых передач, сколько не было у него за всю карьеру. Шесть лет спустя он все еще играл – на сей раз в «Хартфорт Уэйлерс», НХЛ, и в возрасте пятидесяти одного года он вновь появился в игре «Всех Звезд».

Горди Хоу, которого не кто иной, как Бобби Халл, назвал «величайшим игроком в истории хоккея», был к тому же долгожителем в спорте – и не только хоккея, но и всего спорта.

МАРТИНА НАВРАТИЛОВА
(родилась в 1956 г.)

Длиннее правления Мартины Навратиловой на корте в качестве самовластной царицы тенниса было, пожалуй, разве что ее имя. Но еще дольше длится ее популярность. И еще более продолжительным был ее путь наверх из родной Чехословакии. Ибо в этой стране началась история этой самой выдающейся из всех теннисисток, если не из всех спортсменок вообще.

Ее история, как и положено, начинается с самого рождения. Мартина Субертова появилась на свет в Праге, Чехословакия, стране, названия которой англоязычному человеку и не выговорить, и не написать без ошибок. Мартина потом переехала в Ревнице, где в детские годы начала играть в теннис и приняла фамилию своего отчима, Мирослава Навратила, добавив к ней окончание женского рода – «ова».

Ее первым тренером был Иржи Парма, игравший в составе команды Чехословакии на Кубке Дэвиса, который говорил своей ученице: «Работай усердно, Мартина. Соревнуйся всегда, когда предоставляется такая возможность. Повидай мир. Только спорт позволит тебе путешествовать».

И она отправилась в путешествие к новым мирам, пользуясь своей теннисной ракеткой в качестве паспорта. В первой поездке в Соединенные Штаты, в начале 1973 года, Мартина встретилась с лидировавшей в мировой классификации Крис Эверт. И хотя Эверт «победила меня 6:3, 7:6… или 7:6, 6:3… 5:4 на тай-брейке, я сказала себе, "…если я способна так сыграть, впервые выступая против лучшей в мире теннисистки, значит, в следующий раз…"»

Она описала в своей автобиографии свои первые впечатления от Америки: «…насколько дружелюбны американцы. С ними ты можешь быть честной и искренней. Я всегда ощущала, что могу быть собой, настоящей Мартиной, с первого проведенного в Штатах дня».

Кроме того, она познакомилась с теми учреждениями, которые хитроумные американцы используют для насаждения плохого пищеварения в стране, – ресторанами быстрого питания. Как и всякий обычный молодой человек, она полюбила «биг маки», чипсы, молочные коктейли и прочие изыски системы быстрого питания, столь любезные нёбу новобранца. И через несколько вояжей в новый для нее мир Америки и быстрого питания Мартина приобрела облик особы, более интересующейся газетной колонкой, рекламирующей рестораны, фигуру совсем не теннисную, а такую, которую теннисный обозреватель Бад Коллинз именовал «Большой и весомой надеждой».

Однако Мартине скоро предстояло сменить свой рацион, и вместо «фаст фудс» вкушать победы в турнирах. На следующий год она завоевала свой первый победный приз в США, выиграв турнир в Орландо, Флорида, и заслужив несколько строчек в газетах вокруг фотоснимка. Юная чешка, никого не знавшая вокруг и располагавшая разве что небольшим количеством английских слов, не знала, как выразить переполнявший душу восторг. Сперва она запрыгала от радости, потом произнесла несколько звуков, складывавшихся в слова загадочного языка, перемежавшиеся восторженными восклицаниями, а потом, не имея человека, с кем можно было бы разделить свою радость, обняла фонарный столб – совсем как малыш, решивший обнять рождественскую елку. Такова была закуска, поданная перед предстоявшим ей пиршеством побед.

В следующем году она победила в Открытом первенстве Франции – в женских и смешанных парах, заработала более 119000 долларов, а журнал «Теннис» назвал ее «новичком года». Но более всего привлекали к себе внимание ее свободный дух и свободная мысль. К этому времени Мартина почти полностью «вестернизировалась», и вкусы ее возвысились до гамбургера и броских нарядов – в том числе того, что был на ней во время Открытого первенства США 1975 года, платья, придуманного специально для нее Тедди Тинлингом, знаменитым теннисным модельером, яркий цветастый рисунок которого Мартина назвала «соответствующим ее бурной натуре!»

Поэтому, когда проиграв Эверт в полуфинале Первенства США 1975 года, она попросила политического убежища, никто не удивился. Некоторые видели причину такого решения в том, что власти ее родной Чехословакии вычитали из ее заработков слишком большой процент, а Мартина находилась на самом пороге расцвета и понимала, что сумеет зарабатывать в год более 200000 долларов. Другие, в том числе ее добрая подруга Крис Эверт, с которой Мартина «много разговаривала», полагали, что чуткая Мартина просто хотела остаться в Америке, где, как выразилась сама она, «можно быть собой». Но как бы то ни было, прошение было удовлетворено, и рвущаяся вперед чешка стала и самой доминирующей теннисисткой в женском теннисе.

Мартина, похудевшая на особой диете, начала растянувшуюся на следующие три года серию побед, начав с Уимблдона 1978 года в одиночном разряде и добившись первой из своих восьми Уимблдонских корон, шесть из которых добыты самым беспрецедентным образом – одна за другой.

Ее подавляющая воздушная игра казалась почти анахронизмом на фоне многочисленных спортсменок, действовавших в основном на задней линии. Сокрушительная подача слева осуществлялась движением, столь красноречивым по вложенной в него энергии, что производила впечатление взрыва, способного разнести пол-улицы, а игра возле сетки скорее напоминала создание картины или кружева. Легким движением она посылала мяч в обводку, заставляя соперницу мчаться за ним, как преследуемый собаками заяц. Она навязывала свою волю буквально каждой из встречавшихся с нею теннисисток.

Ну, почти каждой. Потому что единственной теннисисткой, которую Мартина все не могла победить, оставалась Крис Эверт, доминировавшая в счете их личных встреч. Стремившаяся к совершенству и никогда не остававшаяся удовлетворенной, Мартина выражала свое недовольство собственными ошибками на корте жалобными возгласами «ну давай» или называя себя «идиоткой», или ударяя себя ракеткой и тем самым наказывая за несоответствие собственным высоким нормам. Постоянный самоанализ заставил ее искать пути к совершенству вовне себя, и Мартина наняла легендарную баскетболистку Нэнси Либерман, чтобы та научила ее поведению и, что более важно, использованию методики на корте.

А потом, после физических тренировок, которые включали в себя поднятие тяжестей, Мартина, после двух с лишним лет неудовлетворительных выступлений, возвратилась к теннисным сражениям. В 1982-м она сделала для себя победы в теннисных турнирах делом привычки и выиграла 90 поединков, проиграв только три. В следующем году Мартина была практически непобедимой и, вырвавшись из-под власти законов средних чисел, победила в 86 из 87 матчей (единственное поражение нанесла ей Кати Хорват в четвертом круге Открытого чемпионата Франции).

Начиная с Уимблдона в 1983 году и вплоть до Первенства Австралии в 1984 году Мартина победила в шести турнирах «Большого шлема», одержав при этом подряд 74 победы. Кроме того, с апреля 1983-го до июля 1985-го вместе с Пам Шрайвер она выиграла подряд 8 чемпионских титулов в женском парном разряде, проведя при этом 109 встреч. Ни один из игроков не доминировал на корте в той же мере, как это делала Мартина Навратилова в те годы.

И болельщики, видевшие в ней прежде горячащуюся неудачницу или, хуже того, «бешеную сосиску» и дразнившие ее подобным образом, теперь слетались на корт, как голубки, чтобы приветствовать каждое ее движение, ее выдержку, любовь к игре и гуманность.

В девяностые годы, время взлета ее карьеры, когда она вернулась, чтобы сыграть в той укрепленной художественной галерее, которая зовется «Форест-Хиллз», болельщики приветствовали ее как оперную диву. Поддержавшие ее в начале пути, приветствовавшие во время побед, теперь, перед завершением ее карьеры, они выражали ей свою благодарность. Джимми Коннорс, разделявший общий восторг, сказал о Мартине: «Ее карьеру повторить по силам немногим… что там, наверное, совсем некому».

Долог был спортивный путь Мартины Навратиловой, однако и наград на нем она получила столько, сколько в истории спорта удавалось немногим.

УОЛТЕР ПЕЙТОН
(1954—1999)

Уолтер Пейтон принадлежал к жестокосердному городу Чикаго – «городу широких плеч», если вспомнить строчку из Карла Сэндберга[25]25
  Карл Сэндберг (1878—1967), поэт и биограф, продолжатель поэтической традиции Уолта Уитмена. (Прим. перев.)


[Закрыть]. Ибо и сам Пейтон был жестокосердным атлетом, закатав рукава и поплевав на ладони отправившимся на свою работу и честно трудившимся не покладая рук. Тринадцать лет он влачил на своих широких плечах всю команду «Медведей» – дольше, чем любой другой герой «Медведей», например Ред Грейндж, Бронко Нагурски, Сид Лукман, Билл Османски, Джордж Бланда, Рик Касарес, Гейл Сэйерс, и в качестве игрока даже дольше, чем сам «Папа-Медведь» – Джордж Халас.

Однако Уолтер Пейтон также принадлежал и к чикагской улице, где все куда-то мчатся. И в этом сокрыт секрет его успеха, ибо на самом деле Уолтер Пейтон состоял из двоих слепленных воедино людей.

Один из Уолтеров Пейтонов был отчаянным, карающим за малейшую ошибку раннером, бесстрашно атакующим линию защиты, прибойной волной, мощностью в одну человеческую силу, налетавшей на любые выраставшие перед ним скалистые горы, тут толкнувшей, там переступившей и, наконец, плеснувшей в спину одному или двум из 110-килограммовых линейных, укладывая мяч на траву. Другой был самым изобретательным из всех живших на свете раннеров, вращаясь, словно вышедшее из-под контроля поливальное устройство, он разбрасывал таклеров (игроков, отбирающих мяч) с легкостью меняющей кожу змеи и вдруг, переключив скорость и сделав несколько искусных нырков, припускался бежать к голу. И такой и другой Пейтоны предъявляли суровые требования у защитникам, вынужденным приглядывать и за входом в кафе, и за собственным зонтиком, и не имевшим никакого представления о том, от какого из Пейтонов следует защищаться.

Однако наиболее существенной компонентой гения Пейтона являлось совсем другое. Это было его невероятное чувство равновесия, достойное разве что Летучего Валленды[26]26
  Валленда (1905—1978), цирковой артист канатоходец. (Прим. перев.)


[Закрыть].

Это совершенное чувство равновесия обнаружилось сперва еще не в форме «Медведей» и даже не в форме крошечного колледжа города Джексон, где он впервые проявил свои потенциальные таланты. Впервые его можно было заметить во время показанной по национальному телевидению передаче «Поезд души», где юный Уолтер Пейтон, которого тогда называли «сладеньким», станцевал на руках под музыку какой-то модной тогда песни.

Начиная с самого колледжа, Пейтон побил больше рекордов, чем когда-либо показывали в «Поезде души». Этот 180-сантиметровый и 92-килограммовый богатырь, умевший ходить на руках и летать, пользуясь ногами, занес в книгу рекордов НКАА свой результат – 66 заносов и 464 очка.

Захудавшие «Медведи» настолько были лишены всякого таланта и перспективы, что к концу сезона 1974 года хозяева команды насчитали на стадионе всего 18802 болельщика при 36951 пустом месте и решили перевернуть всю землю, чтобы отыскать кирпич, на котором можно будет соорудить новое здание. И взяв в первом круге драфта 1975 года Пейтона, значившегося в списке четвертым, они такой кирпич отыскали. Первый год Пейтона был вовсе не плох по «медвежьим» стандартам, но результаты его едва ли могли бы стать основанием для легенды, так как он заработал 679 ярдов на 196 переносах при одной пропущенной игре, единственной, которую он пропустил за всю свою тринадцатилетнюю профессиональную карьеру.

Если кто-то и считал «Медведя» уснувшим, поскольку рева его более не было слышно, сезон 1976 года заставил одуматься. Ибо за тот сезон не блиставшее разнообразием нападение «Медведей» состояло из Пейтона, бегущего на правом краю, Пейтона, бегущего на левом краю, и Пейтона, бегущего по центру, и он самым милым образом набрал 1390 ярдов, 34 процента от общего результата «Медведей», став лучшим во всей Национальной футбольной конференции.

Но 1976 год был только намеком на грядущие события. Уже в 1977-м журнал «Спорт» написал: «О. Дж. Симпсон бегал мимо старушек в аэропортах, а Пейтон – это настоящий футбольный премьер».

Если у кого-то еще оставались сомнения в отношении того, что Пейтон, как было объявлено, действительно является «настоящим футбольным премьером» НФЛ, сомнениям этим было суждено рассеяться в десятой игре сезона 1977 года – в игре против «Викингов» Миннесоты и их хваленой обороны, «Сиреневых Людоедов», когда простуженный Пейтон рвал, таранил, мчался, набрав рекордные 275 ярдов в одной игре. После встречи защитник «Викингов» Карл Эллер наконец сумел остановить Пейтона, чтобы пожать ему руку, и совершил при этом то, чего защита Миннесоты так и не сумела сделать за всю игру.

Но остановить Пейтона не удавалось не только Эллеру и «Викингам». Похоже было, что командам-соперницам нужен какой-нибудь счетчик Гейгера, чтобы отыскать его, и сетка, чтобы остановить. «Я не знаю, есть ли способ остановить его», – жаловался тренер команды Грин-Бея Барт Старр, после того как переносной пожиратель по имени Пейтон сожрал его «Упаковщиков». Этого явным образом никто не мог сделать, так как Пейтон в среднем набирал по 1307 ярдов за сезон в первые три года своего выступления в НФЛ, показав высочайший результат во всей истории лиги, а потом 1000-ярдовые сезоны замелькали как дорожные знаки за окошком машины, добавив сперва 1395, а потом 1610 ярдов к растущей сумме, чего было более чем достаточно, чтобы войти в сборную НФЛ семидесятых годов.

Пейтон продолжал «бесчинствовать» на лужайке, совершая свои подвиги, казалось бы, в совершенно непринужденном стиле. Однако легендарная сила его ног не была даром одной лишь природы он работал над нею, и работал весьма усердно. Еще с детства, когда он бегал вверх и вниз по склонам холмов, чтобы укрепить ноги, его ежедневной целью являлась тренировка мышц ног и туловища. Он сам говорил, что «чем сильнее я становлюсь, тем больше могу пробежать ярдов по ходу игры. Это как бить молотом о молот рано или поздно на одном из них появится щербина». И щербину эту в игре обыкновенно обнаруживал не Пейтон. Добавим к этому железную руку, которая, как утверждал один из товарищей по команде, «подобно лишенной отдачи винтовке уложила наповал многих защитников», умение врезаться в таклера, пытающегося остановить его, и мы получим великолепно подогнанную голевую машину.

Но, честно говоря, Уолтер Пейтон был чем угодно, но только не машиной. Уже скупая недвижимость, он продолжал играть с увлеченностью ребенка на детской площадке. И такой и была для Пейтона эта игра – забавой, развлечением, возможностью упасть на землю и подняться с нее, с детским энтузиазмом оказаться в самой середине схватки. Этот энтузиазм был заметен, и когда в перерывах между таймами Пейтон руководил приветствиями стадиона, или когда испускал свой нечеловеческий вопль во время командных встреч. Или когда поваленный, он на дюйм проталкивал мяч вперед, – хитрость, с помощью которой он приплюсовал себе около 100 ярдов за всю карьеру. Или даже, как в детские дни, проходил на руках 50 ярдов вокруг футбольного поля.

На своем пути к рекорду всех времен по заносу Пейтон все время шлифовал свой шедевр, накладывал все новые и новые слои красок, перенося мяч над линейными, проталкивая под ними и обнося вокруг – сезон за сезоном одолевая более 1000 ярдов. И увлекая за собой «Медведей». В 1975 году ставки на команду, в которую он поступил, составляли 4 к 10, в 1985-м они были уже 15 к 1. А «Медведи» стали обладателями «Супер Чаши». Но если плоды победы достались «Медведям», слава ушла к Уолтеру Пейтону, атлету, исполнившему на футбольном поле наказ родителей, учивших его нехитрому принципу: «Что бы ты ни делал, старайся сделать свое дело лучше всех».