Текст книги "Высшее общество"

Глава 6

После сафари общество распалось и бросилось в бегство. Хлопоты по отправке морем тела Сонни Гварди назад в Венецию взял на себя Песталоцци. Вид разлагающегося трупа ничуть его не смутил, ведь он вырос в субтропиках. Он сам омыл тело, завернул его, упаковал и отвез на тележке. Он считал себя лично виноватым в смерти Сонни. К тому же, в какой-то момент подошел Баббер и горестно запричитал: «Такую крошку угробили, такую красавицу», а поскольку в городе было полно специалистов по набивке чучел, Песталоцци опасался, как бы Бабберу не взбрело в голову сохранить ее в виде чучела. Тут нужен был глаз да глаз.

Увеселениям пришел конец. Они стали разбредаться поодиночке или парами, переходя из одного бара в другой, как дети, опасливо перебирающиеся по камням через ручей.

Ходдинг сидел с Сибил в баре аэропорта. Он был напряжен и подавлен. Он вызвал свой собственный самолет, чтобы вылететь домой. Им надо было ждать еще полчаса, пока его заправят.

Оба молчали, и молчание это становилось невыносимым, тем более, что Сибил даже не пыталась скрывать, что ей все противно. Тяжелая усталость навалилась на нее, притупляя свойственную ей предосторожность и даже заставляя забыть на время о жизненных целях. Но вот ей надоело смотреть на то, как лед тает в бокале, она встряхнулась и заявила: «По-моему, мы все сошли с ума!» Ее взгляд стал строгим, даже свирепым. Она смотрела на Ходдинга, явно давая понять, что чувство это распространяется и на него, и он задохнулся от благодарности, а на глазах у него выступили слезы.

Он взял ее за руку, но не мог вымолвить ни слова и лишь качал головой. Женщины никогда с ним так не поступали, и, хоть он всячески это скрывал, ему нравилось, когда его наказывали. Особенно женщины. Тем более, именно та женщина, на которой он собирался жениться.

– Ну, не скажи, – возразил он, стараясь держать себя в руках. – Мы такие же, как и все. Не хуже и не лучше. Не умнее и не глупее прочих. Просто… – он помедлил и продолжил спокойным голосом: – В нас больше жизни, драматизма. Мы все делаем с размахом, в полный рост.

Он замолчал, ожидая, что она ответит. А Сибил не хотелось ничего отвечать. Она пришла в еще большее раздражение, увидев, что глаза его полны слез. Эти глаза удивительно напоминали недоваренные яйца – они были того же бледно-голубого цвета.

– Мне ее жалко, бедняжку, – сказала она задирчиво. – Бедная шлюха со сдвигом.

Ничего другого о покойной Сонни она и не могла сказать. Ведь все гомосексуалисты, будь то мужчины или женщины, для нее просто не существовали. И какими бы талантами они ни обладали, какие бы у них ни были положительные или отрицательные черты, для нее это не имело ровно никакого значения. Они были гомики, и все тут. Никаких других определений уже не могло быть. Принимая во внимание ее происхождение и образ жизни, она придерживалась поразительно старомодных взглядов.

– Не нравилась она мне, – добавила Сибил, – шлюха и есть шлюха, а все равно мне ее жалко. Насилие над женщиной – это страшно, это больно! Все распространяются насчет того, как это все грустно, а про себя каждый думает: «Вот ведь заморочка! Такая компания распалась!» А меня это просто из себя выводит. Мне что-то вспомнилось, как…

Но Ходдинг уже не слушал ее. Он отчаянно боролся с внезапным приступом тревоги. Он почувствовал, что щеки его пошли бледными пятнами, а шея и грудь под рубашкой запылали огнем. Плотно сжав бокал в руках, он сам сжался в комок и думал про себя: «Люди боятся только того, что не понимают. Страх этот надо выделить, понять его, и тогда с ним можно справиться. А стоит только выделить конкретный страх, и сразу уйдет чувство тревоги».

Ходдинг даже не подозревал, что это было настолько похоже на молитву, что практически ничем от нее не отличалось. Узнай он это, и ему бы не избежать нервного срыва.

Он поднял глаза на Сибил и увидел, что она смотрит на него с некоторой опаской.

– Прости, – кротко сказала она, взяв его за руку. – Знаю, тебе неприятно слышать о том, как меня силой взял мой собственный дядя. Обещаю, что это не повторится.

Чувствуя, что глаза его снова наливаются слезами, он отвернулся и увидел Летти Канэвон и Тедди Фрейма, которые только что вошли в бар.

– Летти! – вскрикнул он радостно и признательно. – Летти, дорогая! Иди сюда, выпьем вместе.

Сибил видела их впервые, хотя было понятно, что Ходдинг знает Летти с давних пор. Летти была англичанка тридцати восьми лет. Невысокого роста, белокурая, она отличалась большой красотой и имела высокий титул. И то и другое она носила с бессознательным очарованием. Только много времени спустя Ходдинг объяснил Сибил, что Летти любила Даймона Роум, а он любил ее, но при этом оба вели такую беспорядочную жизнь, что ни одному из них не удавалось хранить верность другому больше, чем неделю. Они периодически встречались, бурно наслаждались друг другом, а потом снова находили новых партнеров. А Тедди Фрейм, как позже объяснил Ходдинг, был для Летти еще одним временным пристанищем. Это был не обычный для нее партнер – стройный блондин, бледный и очень хрупкий – ведь Летти всегда сопровождали энергичные брюнеты латинского типа. Улыбаясь, Ходдинг объяснил, что сферой ее влияния стало Средиземноморье.

Тедди Фрейм сразу произвел неотразимое впечатление на Сибил. Он был такой тактичный, тихий голос, изысканные манеры, а посередине лба у него была такая трогательная вмятинка (след боевого ранения, как она потом узнала), что она немедленно прониклась к нему самой горячей, самой искренней симпатией. Да, он был хрупкого сложения, скромник, избегал смотреть в упор и говорил почти неслышно, но у него были крупные, очень крупные кисти рук. И это понравилось ей больше всего. А все остальное было такое хрупкое, такое деликатное.

Завидев Тедди Фрейма, Ходдинг воспрял духом. Не совсем еще понимая, какую задачу ему предстояло решить, он сознавал лишь то, что решение уже найдено. Он взял Тедди под руку и, к общему удивлению – он и сам был удивлен, – предложил ему оставить на минутку дам, чтобы переговорить наедине.

Кроткий и доверчивый, как ребенок, Фрейм слегка склонил голову и последовал за высоким Ходдингом, сжимая в руке недопитый бокал.

– Я сразу к делу, – бодро заявил Ходдинг, едва они вышли из бара. – Очень бы хотел взять вас гонщиком к себе.

Он стал спешно придумывать, как объяснить свое предложение, и мгновенно покраснел. А Тедди Фрейм рассматривал свой бокал, как бы ожидая, когда краска сойдет с лица Ходдинга.

– Не знал я, что вам люди нужны, – сказал он, улыбаясь, как мальчуган, – а то бы сам попросил работы.

– Вот и хорошо, – энергично поддержал его Ходдинг. – Вы ведь знаете что-то о моей машине.

– Так. Всякое болтают, – сказал Тедди, пожав плечами. – Да вы об этом не думайте. Меня больше деньги занимают. А денежки-то у вас водятся, насколько я понимаю. Машину делают деньги. Чем больше денег, тем лучше машина. Очень даже просто.

Желая отступить на второй план, Ходдинг сказал:

– К тому же, мой главный инженер – прекрасный человек. Я просто уверен, что вы быстро сработаетесь.

– Ормонт? – задумчиво сказал Тедди. – Слышал, слышал. Ведь это он собрал тот «Лотос», что два сезона назад взял первое место в Буэнос-Айресе, да?

Ходдинг согласно кивнул головой. Тут Тедди поставил бокал на столик и соединил руки в замок.

– Послушайте, вы ведь говорите о Тарга Флорио, да?

– Да. Первый вариант мы бы хотели испытать в Тарга Флорио, а второй позже…

Тедди Фрейм перебил его:

– Мало времени остается. Рассчитываете победить? И, не дожидаясь ответа, продолжил:

– Не долго и в кювет угодить. Прикатят спасатели на красной машине, и тогда прячь часы и кошелек подальше.

– Лучшая моя гарантия, – сказал Ходдинг, – это то, что я сам собирался вести машину. И вдруг я сообразил, что вы сделаете это намного лучше.

Тедди Фрейм потупился и, не подымая головы, тихо спросил:

– Сколько?

– Само собой, очень приличные деньги…

– Иначе и быть не может. Продолжайте.

– Ну, скажем, семьдесят пять, с правом замены на второй год…

– Вернемся к красоткам? – сказал Тедди. В его синих глазах не было улыбки. Ходдинг невольно удержал его за рукав и сказал:

– Я мог бы поднять до восьмидесяти пяти, но никак не больше, смета не позволяет.

– Сто, – сказал Тедди, – плюс расходы. Плюс два процента, если мы победим в Тарга, и еще два с половиной, если и в Ле Ман будем первыми. Если уж я соберусь уйти от Ферретти, то только ради чего-то действительно стоящего.

Ходдинг открыл рот, но не нашел, что сказать. Тогда он закрыл рот и кивнул. Тедди улыбнулся.

– Вот еще что. Подружка ваша, она только ваша или как?

– Мы помолвлены, – сухо пояснил Ходдинг, а голос у него стал скрипучим, как у старика.

– Не обижайтесь, старина, – мягко сказал Тедди, открывая дверь и жестом приглашая Ходдинга пройти вперед. – И не беспокойтесь. Мне что одна, что другая – все едино.

Когда они вернулись к дамам, Тедди ухитрился погладить Сибил по бедру.

В два часа утра Пол проснулся – что-то тяжелое завалилось к нему на постель. Это была Сибил. Она пробралась к нему раньше и целый час наблюдала, как он спит.

Пол зевнул и зажег свет. Увидев ее, он понял, что она пьяна. Улыбаясь и терпеливо вздыхая, он положил ее поперек постели и попытался раздеть. А она приподнялась и возмущенно отодвинулась от него. Потерпев неудачу, он закурил, а раздражение вылилось в саркастический вопрос:

– Ну, как сафари? Есть новые трофеи?

– Один, но большой, – холодно ответила Сибил. – А именно Гран-при. – Она повернулась и посмотрела на Пола. – Про свадьбу знаешь?

– Слышал вроде. Это точно?

– Точно.

– Хорошо, – сказал Пол. – Поздравляю. А теперь раздевайся и ложись.

Сибил встала как механизм, который вот-вот выйдет из строя, стряхнула с ног туфли и завела руки за спину, чтобы расстегнуть платье. Потом пошла к столику, на котором оставила бутылку виски из запасов Пола и снова налила себе.

Пол смотрел на нее с нарастающим раздражением. Прошлые недели были такие спокойные. А ведь он скучал по ней – девушке из Индокитая было до нее далеко – действительно скучал. Но его ничто не угнетало. Работа пошла лучше. Это было спокойное время, без всяких излишеств, он вел здоровый образ жизни.

– Если тебе надо учиться, прежде чем лечь ко мне в постель, – сказал он, – пожалуйста, не напрягайся. Сделай мне такое одолжение.

Она неожиданно разрыдалась. Закрыв лицо руками, она рыдала режущим, противным голосом, и в этом было нечто в высшей степени несообразное. На мгновение ему показалось, что звуки эти исходят не от нее, а откуда-то со стороны. Никогда раньше он не видел, чтобы она плакала, не слышал ее рыданий.

– Ну, что ты, в самом деле? – спросил он.

Не отнимая рук от лица и все еще всхлипывая, она неуверенно пошла к кровати, села спиной к нему.

– Анна, – нежно сказал он, – Аннушка.

Так он назвал ее один только раз. Это было, когда она рассказала ему о себе, где-то через месяц после того, как они стали жить вместе.

Она повернулась к нему, глаза у нее блестели. И вот она перегнулась над ним и ткнулась заплаканным лицом ему в живот.

– Обними меня. Прошу тебя, Пол, пожалуйста.

И он обнял ее. Наконец она успокоилась и долго молчала. А потом заговорила спокойно и задумчиво.

– Я думала, что знаю, что меня ждет. Понимаешь?

Понимая, что вопрос этот чисто риторический, он промолчал. А она продолжала:

– Я знала, что буду несколько раздражительной и что все это не даст мне большой радости. Но я знала и то, что выйду потом из положения. Какого черта… – Она остановилась и закончила: – Я не знала, что мне будет страшно. Мне страшно, Пол.

Он почувствовал, что раздражен еще больше. И не без причины.

– Выйти замуж за десять тысяч долларов, разве это страшно? Может, тебе жалко, что их не пятнадцать? Не отступай. Не вечно же он будет жить.

– Да я не о деньгах его говорю, – терпеливо пояснила она.

– А о чем же тогда, черт побери? О любви? Вдруг поняла, что жить без него не можешь?

Она отстранилась от него и села прямо.

От его горячности она успокоилась, взяла себя в руки. Бесстрастно, как врач, читающий анализ крови, она спросила:

– Тебе уже говорили, что у тебя отвратительный, несносный характер? Что ты эгоист, бесчувственный сукин сын?

– Иди ты к черту, – устало сказал он, снова лег и закрыл глаза.

Она долго сидела не шевелясь. Она не обиделась, нет. Ей даже стало легче – теперь они были квиты.

– Пол, – сказала она наконец, – по-моему, он просто подставное лицо. Ты знаешь об этом?

Он медленно открыл глаза.

– Ходдинг?

Помолчал и добавил:

– Может и так, не знаю. Эта мысль приходила мне в голову. Но откуда я могу знать, что там на самом деле. Ведь это ты…

– Спишь с ним, – закончила она фразу и пожала плечами. – Это ничего не значит. Я хочу сказать… – Она заколебалась. – Не хочу я об этом говорить. Мне неловко.

Он снова закрыл глаза. Он очень устал, и она не вызывала в нем никакого чувства. Если бы она сейчас встала и ушла, он бы немедленно заснул.

– Так что же мне делать? – спросила она.

«Боже! – подумал он. – Как она действует мне на нервы».

– Выходи за него, – лениво сказал он, – и купи себе племенную ферму. Когда я поизношусь, будет мне замена.

– Ты назвал меня Аннушкой, – мягко сказала она. – Мне очень понравилось.

– Так я зову всех польских девушек, – ответил он. – Это называется атавизм. Я – старый барон, который усадил служанку на колени и щекочет ее. А у них от этого волосы на лобке встают дыбом.

Глаза у него были закрыты, и поэтому он не видел, что лицо ее оставалось флегматичным. Она действительно была похожа на польскую служанку.

– Я люблю тебя, – сказала она тем же спокойным голосом. – А ты меня.

Он пожал плечами.

– Ну, и что? Что из этого следует?

Она резко перебила его.

– Давай поженимся. А его я брошу.

Он сел рывком и уставился на нее.

– Жениться? Ты что, спятила?

– Нет, – спокойно сказала она. – Я уже всякого повидала. Выше головы. Если мы поженимся, знаешь, все у нас будет хорошо. А не поженимся, так точно спятим. Я состарюсь его женой. И еще неизвестно, что с тобой случится.

Он изумленно посмотрел на нее и прошептал:

– Черт бы меня подрал! Хочешь все перечеркнуть? А что мы делать-то будем? Гараж где-нибудь откроем, что ли? Я на смазке, а ты на насосах, да?

Она пожала плечами. А он продолжил:

– А когда в первый раз появится какой-нибудь парень… Нет, погоди. Не в первый раз, а в десятый и в двадцатый. У него ослепительный «кадиллак», и он глаз с тебя не сводит, а ты думаешь о том, что перешила свое последнее платье от Диора, но и это уже не важно, ибо кто слышал о Диоре в такой дыре? Правильно? Прощай, красавчик. Напрасно меня ждешь. Правильно?

Она опустила глаза. Ей было страшно.

– Ничего, с голоду не умрем. Я могу стенографировать. Подзабыла, конечно. Поначалу трудно будет.

Он улыбнулся.

– Знаешь, за что я тебя люблю? Да, да, люблю. За то, что ты очень, очень глупая.

Она подняла на него большие серо-зеленые глаза и сказала:

– Ты дурачишься, а я говорю серьезно. Обо мне ты не думаешь. Только ты напуган. А ты не забывай про меня. Пожалуйста, Пол. Очень тебя прошу. Я даже не обижаюсь, когда ты называешь меня глупой. Ну, глупая я. А может, я тебе помогу.

– Помоги!

Она пожала плечами.

– И тебе, и себе.

Он долго смотрел на нее. И собрался уже было высказать все, что думал, но так и не смог. Слова застряли в горле, обернулись перевертышами и прозвучали ложью.

– Послушай, – мягко сказал он, – уже почти три. Нам ведь не обязательно именно сейчас все решить, правда?

Она покачала головой.

– Ну, ты останешься или хочешь домой?

– Останусь, – сказала она.

Раздеваясь, она отвернулась от него. А когда они занялись любовью, она не издала ни звука, чего никогда раньше не было.

В десять утра она ушла. Он еще спал.

К удивлению Пола, Ходдинг ждал его на заводе. Там был и Тедди Фрейм, как всегда, хрупкий, воздушный, но собранный и ко всему готовый. Они пожали друг другу руки. Кивнув в сторону цеха легким беличьим движением головы, Тедди заявил:

– С огоньком работают.

– Машину я ему еще не показывал, – сказал Ходдинг Полу, – думал, ты это сделаешь намного лучше.

– Я бы уже показал, – ответил Пол, – если бы не опоздал на работу.

Ходдинг зарделся. Ему неловко было выступать в роли хозяина.

– У меня кой-какие дела, – сказал он, отступая к дверям. – Спешу к юристу. Поужинаем вместе, Пол? Договорились?

Пол кивнул. Ходдинг улыбнулся и вышел.

Показав Фрейму на стул, Пол прошел на свое место и уселся за стол. Он собрался заговорить, но передумал, полез в ящик и извлек бутылку виски. Подняв ее вверх, он спросил:

– Будете?

– Спасибо, нет, – ответил Тедди, улыбаясь.

Пол поставил бутылку на место и нажал на звонок.

– А кофе со мной выпьете?

Фрейм было затряс головой, но тут появилась девушка из Индокитая, и он сразу остановился. Она обворожительно улыбалась… «Ага», – подумал Пол. Как только она удалилась, он повернулся к Тедди Фрейму.

– Уж и не знаю, радоваться мне или печалиться, что вы здесь. Вас не затруднит объяснить, как это случилось?

– Да и объяснять-то нечего, – ответил тот, улыбаясь и извинительно покашливая. – Конечно, не затруднит. Встретились в Найроби, в баре. Я зашел с друзьями поговорить. А ваш мистер Ван ден Хорст взял меня под руку, отвел в сторону и предложил сто тысяч долларов.

Пол присвистнул. Фрейм скромно потупил взор.

– Ну, не то чтобы предложил… это, пожалуй, не совсем так… но в конечном счете так оно и получилось. Когда я входил в бар, у меня не было ни малейшего намерения уходить от Ферретти, уверяю вас. Вот так.

Пол неопределенно хмыкнул. Тут вошла девушка из Индокитая с кофе для Пола. Тедди Фрейм сказал ей что-то по-французски. Пол этого языка не знал, но все-таки понял, что она согласилась встретиться с Фреймом после ужина. Выходя из конторы, она старательно вертела задом.

– Послушайте, гонщик, – сказал он, – вы бы сначала меня спросили, как я отнесусь к тому, что вы к моей секретарше подкатываете.

Тедди Фрейм мягко улыбнулся.

– А я как раз собирался это сделать за ленчем. Вас это не очень расстроит? Да и пробуду я здесь день-два, а потом отправлюсь назад в Италию на пару недель. Надо посмотреть что к чему.

Пол поймал себя на том, что все-таки этот человек ему нравится. Он чаровал, как порочный ребенок. Пол подумал, что, вероятно, он занимался любовью со своей гувернанткой задолго до того, как она поняла, что он на это способен, и еще долго после того, как она потеряла право на это рассчитывать. «Вот ведь шельмец», – подумал он про себя и сказал это вслух.

Тедди Фрейм махнул рукой, как бы осуждая самого себя.

– Не хочу настаивать, но хотелось бы посмотреть машину сегодня утром. Если вы не возражаете, завтра я ее погонял бы около часа, и тогда все будет ясно. Видите ли, если я разорву мой нынешний контракт, мне надо быть уверенным, что дело это стоящее, вы согласны?

– Согласен, – ответил Пол. – А я тут совсем не прав. Он развел руки, показывая на контору и на весь завод.

– Я такой закоренелый бюрократ, а хозяйство такое обширное, что я плохо переношу любое вторжение в свою империю.

Он протянул руку. Тедди Фрейм пожал ее и улыбнулся.

– Это немного неожиданно. Но эти чертовы игрушки для того и делают, чтобы на них гонять.

– Интересно, – задумчиво сказал Пол, – когда именно он почувствовал, что боится.

– Пока жив человек, это всегда можно определить.

– От страха никто не застрахован.

– Простите. Я не…

Пол махнул рукой и встал.

– Я совсем о другом. Ну ладно, пошли в цех.

Когда тонкий алюминиевый корпус был снят и повис на подъемнике, блистая, как синий панцирь, «Скорпион» предстал перед их глазами, как крупная освежеванная лошадь. Пол в свое время основательно штудировал зоологию и, как все студенты, восхищался слаженной работой мускулов, костей и нервов – связок, блоков, поршней, рычагов, трубок и проводов из живых клеток, – и это сравнение было для него неизбежным и в какой-то степени утешительным.

Машина не была для него механизмом с фиксированными количественными параметрами – диаметрами, массами, давлением или вращающим моментом. Скорее она была для него сложным соединением из переменных величин, нюансов, тонких переходов. Это была уже не вещь, а почти живое существо, гибкое и пульсирующее. Это создание из стали, резины и алюминия он творил, прибегая к интуиции не меньше, чем к сводным таблицам и логарифмической линейке. А рост и питание своего детища он наблюдал не столько с помощью метра и секундомера, сколько по его урчанию и по теплу его тела.

Тедди Фрейм жадно скользнул глазами по мотору и подвеске. Он придирчиво осмотрел блестящие ребристые головки, блок крепеньких карбюраторов, так похожих на луженые глотки, трубопроводы, напоминающие толстую кишку, и особенно задержался на тонких тягах и паукообразной рулевой передаче, размером не больше, чем бабка у лошади. Не обратив ни малейшего внимания на массивные колеса с гоночными шинами, он стремительно присел и погрузился в изучение хрупких на вид, но поразительно крепких пружин и креплений из нержавеющей стали, которые шли от колес к тубулярному шасси.

Пока гонщик осматривал машину, Пол хранил молчание. Ему было забавно отметить, что цех как-то необычно притих. А в нем и так было не очень шумно, не считая случаев, когда моторы проходили стендовые испытания. Краем глаза он видел рабочего, грунтующего капот, и еще одного, который опускал в масло дюжину соединительных стержней после тепловой обработки. Пол был просто уверен, что они исподтишка наблюдали за Тедди Фреймом.

Все они знали и уважали его, как и сам Пол. Ведь он был тореадор, любимец публики. Каждый из них был артистом в своем деле, но в конечном счете все зависело от тореадора. Когда предоставится возможность поговорить с ним, они сделают это, ничем не выказывая своего уважения. Пошутят или, может быть, огрызнутся. Человеку со стороны покажется, что они относятся к нему, как ко всем. Но Пол-то точно знал, что они его уважают. По себе знал. Уважают за то, что он – живой человек.

Но вот Тедди Фрейм выпрямился, отряхнул руку, которой опирался о пол, чего можно было и не делать, так как здесь всегда было идеально чисто, протянул ее Полу и сказал с улыбкой:

– Очень хорошо.

– Спасибо, – поблагодарил Пол, отвечая на рукопожатие. – Нам всем хочется знать, что вы об этом думаете. Если хватит времени, постараемся учесть все ваши замечания.

Все подошли поближе, чтобы пожать руку Тедди Фрейму. Теперь они улыбались и говорили громче, понимая, что прошли своего рода проверку. А Пол подумал; что чувство неловкости и раздражения, возникшее у него с появлением Фрейма, объяснялось очень просто: до сих пор он был уверен, что гонщиком в Тарга Флорио будет Ходдинг, и потом, если до этого дойдет, также в Ле Ман или в Монте-Карло, или в Нассо, или в Нюрбургрине, и что в одном из этих мест с развевающимися флагами и сладковатым запахом резины от горячего бетона вдруг раздастся истошный вопль, перекрывающий рев моторов. Это завопят девушки, все красивые девушки изойдут в страшном крике. А Ходдинг будет лежать – мертвый.

В этот вечер, сидя в ресторане, Пол и Сибил наступали друг другу на ноги под столом и смеялись больше, чем обычно, потому что это их совсем не забавляло. Тедди Фрейм привел с собой девушку из Индокитая, хоть и договорился встретиться с ней после ужина, что со стороны любого другого было бы откровенным бесстыдством. В отличие от Ходдинга, который посадил Сибил между собой и Полом, Тедди Фрейм устроился между Полом и его секретаршей, которая сейчас объясняла Сибил, как ее зовут:

– Те-ла. Тела Фонг.

Приятно улыбаясь, она сказала, что зовут ее так потому, что ее отец был портной, что по-английски так и звучит – тела. И к тому же, очень хороший портной, что и позволило ей перебраться из Камбоджи в Париж. Полу хотелось, чтобы она замолчала – ведь всю эту историю он слышал от нее всего несколько вечеров назад, когда, сидя в ванной у него на животе, она наводила ему маникюр. «Пьян я, что ли? – подумал он. – А голосок-то приятный», – признал он нехотя.

Она жужжала и жужжала, объясняя Сибил, что по-итальянски Тела означает «ткань». Тут Пол подумал, что он действительно пьян, а Сибил любит за то, что, как и он, она говорит только на родном языке. А еще он подумал, что очень давно уже не был в Кливленде. И вдруг Пол насторожился.

Он услышал сладкий голос Сибил:

– Прекрасная мысль! Пересечь в одиночку Атлантический океан – это не по мне. А Тихий к тому же не такой холодный.

Пол поднял голову. Она перестала давить ему на ногу, а свою отодвинула так, что до нее было не достать.

– Значит, договорились, – сказал Тедди Фрейм. – Билет я уже заказал и собирался подтвердить заказ сегодня вечером. У них наверняка есть одно место на среду. Жалко, старина, что вам места не достанется, – обратился он к Холдингу.

– Я все равно не могу, – сказал тот, улыбаясь и Полу. – В ближайшие две недели мне надо быть дома, а кроме того, боюсь, как бы Пол меня не бросил.

– Куда отправимся? – спросил Пол, обращаясь к Сибил.

– Мы никуда не отправляемся, дорогой. То есть мы с тобой…

– А, понял.

Как плохая актриса, Сибил продолжала, не переводя дух:

– Ты будешь самоотверженно работать, а Ходдинг будет тебя подстегивать. Лично я отправляюсь на регату.

– Какую регату?

– В честь какого-то святого или что-то в этом духе. Да, дорогой? – спросила Сибил у Ходдинга, снимая с него невидимую пылинку и одновременно ласково прикоснувшись к нему.

– Не уверен, – ответил тот.

На Сибил было тончайшее шелковое платье с вырезом ниже всякого допустимого уровня и больше ничего. Этот наряд и ее материнская ласка совсем сбили его с толку. И он добавил:

– Ее постоянно устраивают в Венеции.

– Вот-вот, только это в Венеции и устраивают, – сказал Тедди Фрейм, улыбнувшись Сибил с вожделением, как показалось Полу, и, как ни в чем не бывало, повернулся к девушке из Индокитая, сидящей слева от него.

Пола захлестнуло возмущение, от которого он мог избавиться, только дав кому-нибудь в нос. Только надо было решить, кому.

– Кто устраивает увеселения – спросил он с наигранным безразличием. – Точнее, у кого они будут?

– Консуэла, разумеется. И Вера. А дом снял Жоржи Песталоцци, насколько я знаю. С ним всегда так весело.

Пол потрогал собственный нос и сказал:

– Завидую. Обоим вам завидую. В Италии лучше всего, когда там дожди, и мокро так, что скрипки расклеиваются.

Он сказал это хмуро и неприязненно. Все встревожились. Восточная девушка звякнула украшениями.

– Странное соображение, – сказал Ходдинг заинтересованно и с опаской, как будто его ждало какое-то открытие, имеющее символическое значение.

– Я хотел сказать, что за столом вы не услышите «Санта Лючию», вот и все. Когда в Италии идет дождь, скрипки расклеиваются. И никакой вам музыки. Ясно? И вам остается только валяться в гостинице, попивая теплое вино, играя в футбольное лото и ожидая, когда вам доставят заказанные рубашки. Кстати, – обратился он к Сибил – не закажешь мне дюжину сорочек? Ты будешь в Милане?

– Я в Венецию собираюсь, – твердо сказала она. – В Милане будет господин Фрейм.

– Рад оказать услугу, дорогой мой, – сказал Тедди Фрейм.

– Вы тут ни при чем. Я хочу, чтобы их заказала она. Не по нутру мне, когда сорочки мне заказывает мужчина.

– Ну-ну, дорогой, – сказала Сибил, похлопывая его по руке, – не волнуйся. Запиши нужные размеры, оставь адрес и получишь ты свои сорочки. И бутылку минералки в придачу, чтобы головку утром поправить.

Раздался смех, и сам Пол глупо улыбнулся. Он был доволен. Пока она говорила, острый каблук впился ему в ногу и стал ее сверлить. Это было чертовски больно. И он понял, что она отправится в Италию и, вероятно, изменит ему с Тедди Фреймом, не говоря уже о Ходдинге, и что, несмотря на это, и Фрейму сделает чертовски больно – из-за него.

Хотя было только десять утра, уже припекало. Они выгрузили машину и подкатили ее к дорожке. Тедди Фрейму одолжили костюм и шлем, которые были ему явно велики. Он жевал конец удивительно толстой сигары. Наблюдая за заправкой, Пол поглядывал на него. Фрейм был похож на ребенка, пропускающего уроки только для того, чтобы испытать себя. Ходдинг явно нервничал. Он занимался огромной корзиной с провизией и напитками. К счастью, была середина недели, да и час еще ранний, так что почти весь трек был в их распоряжении. Правда, в отдалении стояла еще одна машина, в которой ковырялись трое мужчин. Точнее, ребят. Но им пришлось послать четвертого в магазин запчастей за рукавной клеммой, так что им предстояло ожидать еще часа два. Пол удержал Ходдинга, который собирался одолжить ребятам запасную клемму. Он отвел его в сторону и сказал шепотом:

– Пусть у нашего друга будет свободный трек.

Когда машина была заправлена, Пол влез в тесную кабину и включил зажигание. Кожей он чувствовал холодный металл, и, действительно, машина была холодная, безжизненная, если не считать постоянное пощелкивание, указывающее на то, что электрические сигналы будят ее чрево. Потом он нажал на кнопку стартера, и машина ожила, заработала.

Она беспорядочно затряслась, забегали стрелки за холодным стеклом, а кожаное сиденье мелко задрожало, и дрожь чувствительно отдавалась в позвоночнике. Он поставил дроссель и вылез из кабины, а Тедди Фрейм как раз подошел к машине. Пол сказал ему:

– Что в ней хорошо, так это то, что она гораздо быстрее разогревается.

– Если не возражаете, я в кабину, – сказал Тедди Фрейм. – Очень полезно послушать еще холодный мотор.

Он занял место Пола, положил ладони вытянутых рук на тяжелый деревянный руль и откинулся назад, сосредоточенно прислушиваясь.

– Как приятно звучат эти новые клапаны из тонкой резины.

– А сколько с ними возни было, – отозвался Пол. – Иногда я даже думаю, что проще бы было использовать старые.

Тедди Фрейм просто кивнул в ответ и улыбнулся. Он спокойно сидел в кабине, по-прежнему сжимая руль в вытянутых руках, как бы через ладони изучая работу машины. Стрелка температуры медленно поползла к нужной отметке. Тряска и вибрация прекратились, и теперь машина звучала мощно и ровно, как могучий зверь, неотступно грызущий кость.

– Ну, можно начинать, – сказал Пол. Он повернул голову и спросил Ходдинга:

– У вас есть что сказать?

Тот нервно улыбнулся и промолчал.

– Сколько кругов я могу сделать? – спросил гонщик.

– Если хотите, семь. Только пока что на скорости шестьдесят четыре приблизительно. Новый блок головок мы поставили на прошлой неделе, и я бы не хотел, чтобы они полетели прямо сейчас.

– Семь! – удивился Тедди Фрейм.

– Ну, скажем, семь и еще два, если вы будете аккуратны, – сказал Пол.

Он хлопнул рукой по машине, а Тедди Фрейм включил первую скорость и въехал на дорожку. Пол наблюдал за ним, получая удовольствие от того, как машина передвигается на низких передачах. Она как бы пританцовывала, подобно нетерпеливой скаковой лошади.